Лариса Михайлова
Половина человечества

Растет в мире надежда. Все больше людей понимает, что прежний образ мышления не накладывается на сегодняшний мир, все громче говорят о необходимости нового мышления. В политическом смысле это означает признание современных реальностей и готовность идти на взаимные уступки ради сохранения мира, а в смысле житейском — воспитание у людей потребности и желания открыться друг другу, понять, что близко и дорого собеседнику, причаститься к его духовному миру. Однако на словах этому от века учили отцы церкви (вспомним завет «Возлюби ближнего своего»), примером жизни доказывали истинность веры в идеал человеческого братства революционеры-демократы. Но в повседневности по-прежнему, вопреки социальным переворотам, бытует и действует подлая формула «все люди братья — люблю с них брать я». В XX веке, перечеркнутом двумя черными крестами мировых войн, многие деятели искусства стали воспринимать гуманизм как трагическое состояние духа, теснимого культом силы, власти, потребительства. И все же идеал гуманизма, коренящийся в истории культуры, продолжает прирастать и теперь.

Общественные потрясения 60—80-х годов, всеобщий гнет страха перед гонкой вооружений пробудили к социальной активности группы и слои населения, которые прежде уклонялись от прямого участия в ней. Наиболее значимой, смею утверждать, частью населения земного шара, вступившей в борьбу за будущее планеты, стали женщины. И считаю, что именно они внесли недостающий элемент в формирование нового гуманизма, активно противостоя психологии насилия, вытесняя культ власти, провозглашая главным девиз «За равное достоинство» — в семье, на работе, в жизни.

Фантастика смотрит в будущее. Подобная аксиома кочует _из одной статьи в другую. Однако, говоря о широте охвата и глубине проникновения пророческого взгляда, как-то упускают тот факт, что из поля зрения фантастов до поры совершенно выпадала половина человечества, то есть женщины. Грядущее рисовалось лишь глазами мужчин, только они были первопроходцами и открывателями.

Не это ли обрекало фантастику на многократное повторение истории Одиссея и Пенелопы, если говорить о расстановке ролей? Неужели одни мужчины действуют во имя будущего, женщины обречены довольствоваться настоящим? Но что может быть дальше от жизни, чем такая картина? Однобокость — еще недавний недостаток научной фантастики. Для преодоления его пришлось немало потрудиться писателям и писательницам, выводившим героинь со служебных на равноправно-главные роли.

В июле 1985 года в столице Кении Найроби проходила созванная по инициативе ООН Всемирная конференция, которая подводила итоги Десятилетия женщины. И если бы среди делегаток присутствовали писательницы-фантасты, их отчет о достигнутом был бы вполне весомым, ибо в современной научной фантастике изменения налицо. Отношение общества к женщине стало общепризнанным мерилом социального прогресса. И сейчас, в конце XX века, мы вступаем в такую стадию общественной зрелости, когда пытаемся достичь полноты человеческих отношений. Наступление новой стадии не означает, к сожалению, что прогрессивные изменения в области взаимоотношений современных женщин и мужчин устойчивы и необратимы. Скажем, не так давно в Иране министром культуры, призванным просвещать народ, была женщина. Сегодня женщинам этой страны запрещено без чадры вести даже уроки в школе, а по улицам городов там курсируют двухэтажные автобусы, где женщинам отведен лишь нижний салон…

Впереди — непочатый край для размышлений и работы по перестройке общественного сознания. Культивировать цивилизованные отношения между государствами нельзя, не цивилизуясь, не поднимаясь на новую ступень развития в отношениях между людьми. Женское равноправие — понятие сложное. У него множество толкований, вплоть до парадоксальных, когда женщину «ради ее блага», желая «дать ей побольше времени», опять хотят всецело переключить на заботы о семье и детях и выносят на обсуждение исторически реакционное предложение платить на работе мужчинам вдвое — и «за жену». Сегодня женщины находятся в первых рядах борцов за мир, и было бы нелогично, если бы изменение социальной активности женщин прошло мимо внимания «летописцев будущего».

В демократической русской литературной традиции отношение к женщине рассматривалось как показатель степени развития общества. Доказательства тому можно без труда найти у Пушкина, Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева. Последний в статье «Женские типы в повестях Писемского, Тургенева, Гончарова» справедливо замечал, что «мужчину жизнь вертит и колышет круче, но женщину она давит сильнее». Он и мечтал, что когда-нибудь высвободится женская энергия созидания, и тогда настанет совсем иное время: «в этом избытке любви, которая вырывается из меры и тратится без разбора, в этой кипучей полноте покуда не осмысленного чувства, в этом отсутствии нравственной экономии и рассудочности заключаются именно задатки будущего богатого развития, будущей широкой, разносторонней, размашистой жизни, будущей плодотворной, любвеобильной деятельности. Что сделает женщина, если она будет развиваться наравне с мужчиной? — это вопрос великий и покуда неразрешимый».

Череда женских аллегорических образов из знаменитого четвертого сна Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?» зримо являла для каждого прогрессивно мыслящего читателя эволюцию нравственного чувства в зависимости от уважения к человеческому достоинству женщины — истинная любовь могла родиться лишь тогда, когда общество преодолело барьеры упоения обладанием женщиной как вещью (Астарта), восхищения одной телесной красотой (Афродита), преклонения лишь перед телесной же чистотой (Непорочность). «Чернышевский так разъяснил этот вопрос, — писал Г. В. Плеханов, — естественные прежде необдуманность и непосредственность любовных отношений сделались совершенно невозможными. На любовь распространился контроль сознания, сознательный взгляд на отношения мужчины к женщине сделался достоянием широкой публики». Тем не менее в XIX веке для женщин путь к самореализации лежал только через брак, семью. Прежде замужество (пусть даже фиктивное, как у Софьи Ковалевской), и лишь затем возможность дать что-то обществу, включиться в его созидательную деятельность.

Однако в литературе фантастической, утопической женщина поначалу рисовалась лишь применительно к своей привычной семейно-развлекательной роли, только выглядела еще более обаятельной, одаренной и раскованной. Ипполит Цунгиев, студент Главной Пекинской школы и герой утопии В. Ф. Одоевского «4338 год. Петербургские письма» (1840), так передает своему другу впечатления от встречи с одной из красавиц будущего в «Письме пятом»: «Никогда моя прекрасная дама не казалась мне столь прелестною: электрические фиолетовые искры головного убора огненным дождем сыпались на ее белые пышные плечи, отражались в быстро бегущих струях и мгновенным блеском освещали ее прекрасное выразительное лицо и роскошные локоны; сквозь радужные полосы ее платья мелькали блестящие струйки и по временам обрисовывали ее прекрасные формы, казавшиеся полупрозрачными. Вскоре к звукам гидрофона присоединился ее чистый, выразительный голос и словно утопал в гармонических переливах инструмента. Действие этой музыки, как бы выходившей из недостижимой глубины вод; чудный магический блеск; воздух, напитанный ароматами; наконец, прекрасная женщина, которая, казалось, плавала в этом чудном слиянии звуков, волн и света, — все это привело меня в такое упоение, что красавица кончила, а я долго еще не мог придти в себя, что она, если не ошибаюсь, заметила». Справедливости ради надо сказать, что Одоевский описывает не только сверкание головного убора женщины будущего, но также искренность ее чувств и умение беречь свое здоровье, так как владение этими правилами входит в кодекс хорошего воспитания.

Участие же женщин в общественно-полезном труде нередко рисовалось в очень мрачных тонах, а их уравнивание в правах с мужчинами представлялось катастрофичным, ведущим к социальной ампутации самого института семьи, замене брака половыми сношениями для получения потомства от известных деятелей культуры, политики и экономики «по записи», как в повести «Вечер в 2217 году» (1906) Н. Д. Федорова. Ее героиня Аглая чахнет от бездушия под надежным куполом города будущего и жаждет возврата в уют патриархальной семьи. Она даже находит себе партнера, который разделяет ее жгучую тоску по старине. «Если я когда-нибудь сойдусь с девушкой, — прибавил Павел значительно, — я сойдусь с ней только с тем, чтобы никогда не разлучаться. И если она уйдет все-таки от меня, я ее убью. И себя убью». Но поздно — Аглая уже побывала у своего избранника «по записи», историка Карпова, и теперь, принимая во внимание максималистскую программу Павла, ей ничего не остается делать, как покончить с собой.

Симптоматично, что своеобразным символом молодой советской фантастики стало женское имя — Аэлита. Отметим, кстати, что первый советский приз за лучшее научно-фантастическое произведение носит тоже женское имя в отличие от американской премии «Хьюго», учрежденной в честь основателя первого научно-фантастического журнала Хьюго Гернсбека.

Героиня романа А. Н. Толстого «Аэлита» (1923) — принцесса Марса. Ею движет любовь к Сыну Неба — инженеру Лосю. Аэлита отважна, самостоятельна в выборе средств борьбы с несправедливостью. Сердце подсказывает ей, что земляне, пришельцы со звезды Талцетл, — те люди, которые смогут подтолкнуть долго копившиеся на Марсе силы перемен. Любовь Аэлиты созидательна, хотя и трагична. Множество молодых читателей с волнением вспоминают ее прощальные слова: «Где ты, где ты, где ты, Сын Неба?»

Значение образа Аэлиты трудно переоценить. Были у нее и сестры в литературе тех лет, например, Гонгури из «Открытия Риэля» (1922) прозаика и поэта В. Итина, писавшего в 1921 году:

Однако провидения Итина, создавшего образ ученого Риэля, который открыл единство законов мироздания, абстрактно-романтичны. В романе же А. Н. Толстого привлекала именно поэзия активной борьбы с несправедливостью, осененная неземной — в прямом и переносном смысле слова — любовью. Поэтому образу Аэлиты долго принадлежало первенство в ряду женских образов советской научной фантастики.

Для более поздней литературы такого рода специфичным стал образ героини-подруги. Отчасти он навеян жизнью, отчасти советским киноэкраном и укрепился в нашем сознании как некий идеал современной женщины. Это — открывательница богатств родной страны, стахановка, опережавшая мужчин на производстве, заменившая их у станка в военные годы, участница борьбы с фашизмом — женщина-воин, санинструктор. В 40-е годы именно героини такого типа придавали особую убедительность фантастическим произведениям. Женщины служили духовной опорой мужчинам в борьбе за дерзновенные предприятия по преобразованию мира в книгах Вл. Немцова (например, инженер Мариам в «Золотом дне») и особенно А. П. Казанцева.

Наиболее ярко и убедительно тип героини-подруги раскрывает образ Ани Седых из «Арктического моста» (1946) А. П. Казанцева. Вначале Аня — сиделка палаты для тяжелобольных, одного из которых, Андрея Корнева, она полюбила. Почувствовав, что из предсмертной апатии Андрея может вывести лишь возможность разработать захватившую его идею подводного туннеля между СССР и США, Аня добивается у госпитального начальства устройства специального приспособления для черчения у кровати умирающего. И происходит чудо. Творчество пробуждает живительную энергию в любимом человеке. Он возвращается к жизни, Аня же делает целью своей жизни собственный вклад в проект Арктического моста: она становится инженером-реактивщиком, чтобы сконструировать для него ракетный вагон. Однако решение Ани не находит поддержки у ее лучших друзей: «Ты знаешь, как поступила бы настоящая женщина? Она, может быть, бросила бы Медицинский институт, но для того, чтобы работать вместе с мужем, воплощать в жизнь его идею, которая увлекает сейчас всю страну. А ты? Мужчины, Аня, не прощают таких вещей. Ты вдруг избрала далекую, чуждую ему специальность. Делаешь вид, что собираешься работать над какой-то своей собственной идеей». И действительно, Андрей не понимает мотивов поведения Ани. Более того, когда она приглашает его на испытания уже сконструированного вагона, отказывается от такого «подарка». Лишь в финале романа, после целого ряда приключений и испытаний, Андрей позволяет вновь прорваться своему чувству к Ане. Это происходит после того, как она прибывает в своем вагоне со спасательной командой к месту аварии, чтобы спасти от разрушения уже завершенный Арктический мост. Андрей «восторженно смотрел на Аню, явившуюся ему в ослепительном свете и оглушающем грохоте», а затем «с силой схватил и привлек ее к груди. И она прижалась к нему, вдруг сразу слабая и нежная». Показать свою слабость — единственно возможный для женщины путь к признанию любимым и на этот раз.

Хотя А. П. Казанцев написал свой научно-фантастический роман уже довольно давно и проект сооружения между СССР и США подводного туннеля остался лишь на бумаге, ситуация, в которой изображена его героиня, весьма близка существующей сегодня в нашей стране. Сплав семейных отношений и творческого потенциала женщины, направленного на осуществление больших общественных задач (занятие руководящих постов в сфере культуры, экономики, промышленности и пр.) — это задача, требующая нечеловеческих усилий для своего воплощения. Плодотворными они могут оказаться лишь в том случае, если в центр обсуждения встанет вопрос о задачах руководителя в любой области нашей деятельности, об изменении методов управления и решительного отхода не только от стереотипа «работа превыше всего», но и от существующего понимания самоценности карьеры, что ведет к дегуманизации содержания работы руководителя.

Возвращаясь к эволюции образов героинь в отечественной научной фантастике, нужно упомянуть еще один тип героини. Это — героиня-муза, вдохновляющая героя на творческое освоение мира. Особенно много подобных женщин в произведениях Г. Гора (романы «Изваяние», 1971, «Геометрический лес», 1973, и др.). Вот небольшой портрет из автобиографической и вместе с тем фантастической повести «Рисунок Дароткана»: «Сестру облака звали Татьяной Прокофьевной. Она словно была рождена, чтобы жить здесь, на верхушке горы, и учить деревенских детей языку азбуки, одетой в девичий голос, которым по утрам будят вещи и явления от их вечного и тяжелого каменного сна».

Романтизация женщины в варианте героини-музы подчеркивается и абсолютизирует такие качества, как женская непосредственность и деликатность, умение обратить внимание мужчины-творца на прошедшие мимо его внимания жизненные моменты. Сама же носительница образа становится как бы бесплотной, самой идеей вдохновения. А ведь она живая!

Героини-подруги и героини-музы сами собой отошли в читательском восприятии как бы на второй план, когда появились удивительные женские образы, которыми так богато творчество И. А. Ефремова. Понятие «ефремовские женщины» должно прочно войти в историю литературы наряду с «тургеневскими девушками», «новыми людьми» Чернышевского, героинями Ибсена как несущее новое социоэтическое содержание. Я храню записку с вечера памяти Ефремова в МГУ в 1979 году, автор которой тоже ощутил необходимость нового термина — «ефремовская девушка», определив его как «идеал женщины будущего, которое начинается сегодня». Хочется подчеркнуть содержащуюся в этом определении внутреннюю эволюцию как весьма существенное качество героинь Ефремова. При всей конкретности и детальности изображения той или иной женщины — будь то туарегская вольная дочь пустынь из рассказа «Афанеор, дочь Ахархеллена», или стремящаяся к единению с природой Серафима из «Лезвия бритвы», или загримировавшаяся под тормансианку социолог-лингвист Чеди Даан из «Часа Быка», — все они трепетные звенья единой исторической цепи восхождения из инферно. У Ефремова порой они называются музами, как Таис, муза храма Нейт, но это не музы абстрактно-приподнятого настроения, а гармоничные и сильные личности, способные увлечь своим порывом, зажечь своим горением. Вот, например, Таис рассказывает после своего танца царицы амазонок Александру Македонскому о происхождении этого легендарного племени: «Ионийские и карийские женщины, привыкшие к свободе, не могли смириться с грубыми дорийскими завоевателями. Самые смелые, сильные, юные уходили на север, к Эвксинскому Понту, где образовался полис Темискиры. Это не народность, а священные девы Артемис, потом Гекаты. Невежественные историки и художники спутали их со скифскими женщинами, которые также прекрасные воительницы и наездницы». А скульптору Лисиипу, удивившемуся ее познаниям, Таис замечает: «Скажи, о ваятель, слышал ли ты, чтобы женщина чему-нибудь учила взрослых людей, кроме любви? Разве Сапфо, но как с ней разделались мужчины! А мы, гетеры-подруги, не только развлекаем, утешаем, но также учим мужчин, чтобы они умели видеть в жизни прекрасное…»

Могут возразить, что Таис — героиня не научно-фантастического произведения, а исторического романа. Но сам Ефремов называл свои книги о минувшем «историко-этногеографическими». Они дают читателю неоценимый материал для сопоставлений, неисчислимые новые сведения, воссоздают ушедший мир в незабываемых образах, приобщают минувшее к современности. И женские образы его книг могут быть поняты лишь в единстве всех своих исторических ипостасей. Ефремов не терпел дробности и искал причины явлений, не забывая в то же время и о целях, к которым ведет развитие. Слова Арджуны из «Махабхарты» обращены им к любителям изощренных споров: «Противоречивыми словами ты меня сбиваешь с толку. Говори лишь о том, чем я могу достигнуть Блага!» Направленность к духовному Благу ощущается в творчестве Ефремова как спокойная в своей уверенности сила жизни. В избавлении от вековых социальных несправедливостей видел он истинный прогресс и искал пути, которые бы позволили человеку высвободить лучшие устремления души, открыться миру.

Ефремов мыслил себе историю наукой о будущем и для будущего. Из чего вырос наш мир таким, каков он есть, и куда его дальше поведет развитие? Где искать ключевые события? Тайны прошлого манили его — исчезновение древних цивилизаций, угасание и вырождение культур целых народов. Все это происходило на нашей планете, с людьми, и поэтому необходимо найти причины, которые стали гибельными. Зерна будущего раскиданы в прошлом, вперемешку с зубами дракона, нужно помочь прорасти одним и вовремя обнаружить другие.

Приумножение красоты в мире — такой Ефремов видел задачу художника (писателя, поэта, скульптора). Художник вдохновляет людей исправлять искажения внешнего мира. Человек будущего должен видеть все, слышать все, говорить обо всем, как это делает начальница земной экспедиции Фай Родис в «Часе Быка» (1968). Художник должен стать таким человеком будущего среди нас: «Если нечто еще могучее перезрело, омертвело — его надо разрушить, и поэт становится разрушителем, направляет сюда удар осмеяния. Если что-то милое еще слабо, не окрепло или даже уничтожено — его надо создать вновь, влить в него силу. Тут поэт — мечтатель, восхвалитель и творец! Поэтому у него постоянно два лица, еще лучше, если три, как у Музы. Но горе ему и людям, если только одно. Тогда он сеятель вреда и отравы… Единая сущность человека разрывается надвое. Мыслитель-поэт встречается все реже. Преобладает все сильнее разум — Нус, Фронема, более свойственный мужчинам, вместо памяти — Мнемы, Эстесиса и Тимоса — чувства, сердца и души. И мужчины, теряя поэтическую силу, делаются похожими на пифагорийских считальщиков или на мстительные и расчетливые божества сирийских и западных народов. Они объявляют войну женскому началу, а вместе с тем теряют духовное общение с миром» («Таис Афинская»).

Индикатором же потенциального развития общества, его способности к духовному росту Ефремов, как мы видим, считает положение в этом обществе женщины. Развитие ее талантов, душевных качеств, позволяющее ей стать подругой, помощницей и воспитательницей мужчины, а не его безропотной рабой, важны в первую очередь как необходимое условие роста человечества. В этом смысле особенно актуальна сегодня характеристика туарегских женщин в романе «Афанеор»: «Женщины туарегов, владевшие языком и тайнами тифинарского письма лучше мужчин, свободные спутницы жизни, превосходные воспитательницы детей, были гораздо выше женщин арабов — все еще пленных узниц женского отделения шатра или половины дома, невежественных, придавленных тяжкой пятой военной религии». Угнетение порождает рабскую психологию, ведет к застою. В «Часе Быка», просмотрев множество картин в подземельях дворца Чойо Чагаса о преступлениях из серии «человек — человеку», Фай Родис размышляет: «Благодаря самоотверженности женщин — жен, возлюбленных и матерей, их терпению и доброте распускались пышные цветы зла из робких бутонов начальной несдержанности и безволия. Более того, терпение, кротость женщин помогали мужчинам сносить тиранию и несправедливость общественного устройства. Унижаясь и холуйствуя перед вышестоящими, они потом вымещали свой позор на своей семье. Самые деспотические режимы подолгу существовали там, где женщины были наиболее угнетены и безответны: в мусульманских странах древнего мира, в Китае и Африке. Везде, где женщины были превращены в рабочую скотину, воспитанные ими дети оказывались невежественными и отсталыми дикарями».

Ефремов был настоящим рыцарем, современным рыцарем по отношению к женщине. Уважение, и требовательность, и преклонение перед носительницами Добра, Истины, Любви и Красоты в мире — вот качества, отличающие его как писателя и человека. Никакой другой писатель современности не возвеличил так женщину. Художники в его книгах создают скульптуры прекрасных и сильных женщин, запечатлевая образ «проснувшейся души, потянувшейся к звездам в слитном усилии всех сил и чувств» танцовщицы Тиллоттамы, полной земной притягательности и веры в добро Анны, истинного воплощения грации и светлой устремленности в будущее Таис. Ефремову хватает слов для описания красоты мира, представленной на страницах его книг (в отличие от многих произведений, где добро безлико и беззащитно перед полно и всесторонне описанным злом).

Героини романов Ефремова прекрасны. Все. Идеал будущего? Несомненно. Но писатель видел его черты в прошлом и настоящем. Книги Ефремова необычайно ферментативны. Они настраивают на творческое познание и освоение мира человеческих дел и человеческой души, ибо «нельзя быть свободными и невежественными… необходимо серьезное психологическое воспитание… надо уметь различать людей по их душевным качествам и пресекать в корне все причиняющие зло действия» («Час Быка»).

До сих пор речь шла о женских образах, созданных советскими фантастами-мужчинами. А что же писательницы? Их пока очень мало. В наш перечень войдут почти все они, публиковавшиеся в 50—80-е годы: А. Громова, О. Ларионова, В. Журавлева, Н. Соколова, Л. Обухова, Т. Гнедина, С. Ягупова, 3. Туманова, М. Чудакова, Г. Панизовская, Е. Грушко, Л. Синицына, Л. Лукина (с Е. Лукиным), А. Севастьянова, Т. Олейникова, Н. Никитайская, Д. Трускиновская, Л. Козинец, Т. Пленникова, X. Ребане. Их произведения зачастую оригинальны по мысли и форме. Например, два неожиданных аспекта темы путешествия во времени являют нам «Леопард с вершины Килиманджаро» (1965) О. Ларионовой, где людям становятся доступны сведения о дне их смерти, и «Пространство жизни» (1979) М. Чудаковой — о сокращающемся пространстве вокруг вечно блуждающего по времени героя. Эмпатия становится одной из главных сил, связующих жизненный опыт читателя с остро и зримо переданным миром чувств и переживаний героев «Мы одной крови — ты и я!» (1967) А. Громовой, «Захвати с собой улыбку на дорогу» (1965) и «Осторожно: волшебное» (1983) Н. Соколовой. Однако глубина и масштабность подхода Ефремова к изображению женщины будущего пока лишь дополняется в их произведениях отдельными новыми штрихами.

Среди произведений наших писательниц выделяется книга «Снежный мост над пропастью» (1971) В. Журавлевой, где собраны несколько рассказов о психологе Кире Сафрай, продолжающей дело Люды Фир из романа «Туманность Андромеды» Ефремова. Обе они работают в области флюктуативной психологии искусства, зачинателем которой и является ефремовская героиня. Флюктуативная психология — это пока не существующая наука, предполагающая изучение массовых исторических изменений в психологии людей. О достижениях Люды Фир так говорится в романе Ефремова: «Именно ей удалось научно доказать разницу эмоционального восприятия у женщин и у мужчин, раскрыв ту область, которая много веков существовала как полумистическое подсознание. Но доказать, в понятии современности, — меньшая часть дела. Люде Фир удалось больше: наметить главные цепи чувственных восприятий, благодаря чему стало возможным добиваться соответствия их у разных полов».

Кира Сафрай сумела развить у отстающей подруги-одноклассницы ультрафантазию. Настя, вначале перебивавшаяся с двойки на тройку, постепенно научилась мастерски вживаться «в образ» любой математической задачи и находила нетривиальные пути ее решения. Интересно, что Кира применяла тот же метод, который эмпирическим путем находят сегодня поборницы научно-технического образования женщин: аппеляция к метафорическому, образному постижению излагаемых проблем должна привести к более многостороннему познанию изучаемых вопросов и умению ярко излагать свои идеи.

В рассказе «Мы пойдем мимо — и дальше» у Журавлевой представлено море как олицетворение неукротимости научного поиска. Героиня размышляет о причинах необычайной притягательности для нее моря. «Мне часто снится морской прибой: из темноты возникают упругие бугры волн, поднимаются высоко-высоко и беззвучно разбиваются о желтые скалы. Вершины скал где-то на самом небе, туда не дотянуться, и разбитые волны стекают серыми от пены потоками, уползают в темно-синюю мглу и снова возвращаются, Я, стараясь разглядеть, откуда приходят волны, просыпаюсь и знаю, что в следующий раз упрямые волны опять пойдут на скалы…»

Также неостановим теперь и поиск женщиной выхода из разного рода жизненных тупиков — невзирая, возможно, на всеобщую уверенность, что путь, по которому она идет, вряд ли обещает ей награду, но, обремененная множеством жизненных обязанностей, она не желает больше сгибаться под грузом накопившихся стереотипов о поведении, долженствующем женщине.

За рубежом, в США, первые научно-фантастические журналы «Эмейзинг сториз» и «Эстаундинг сайенс фикшн» появились в 20-е годы. В них стали публиковаться произведения англо-американской современной научной фантастики. Эти журналы познакомили читателей с произведениями теперешней «старой гвардии» фантастов — Р. Хайнлайна, Дж. Уильямсона, А. Азимова, Р. Брэдбери. В серии Э. Р. Бэрроуза о Нике Картере тоже есть своя принцесса Марса, но совсем непохожая на Аэлиту. В зарубежной литературе тех лет женщинам не отводилось действенной роли в грядущей эпохе торжествующего прогресса науки и техники, поэтому в 30—40-е годы в обрисовке женских образов сложились две отчетливые линии, согласно которым все особы женского пола были в произведениях либо дочерьми профессоров, либо прекрасными принцессами с далеких планет. Первые служили в качестве бессловесного партнера, которому ученый излагал свои гениальные идеи. За вторых же, красавиц-принцесс, сражались супермены из романов Бэрроуза и множества «космических опер».

Но уже в 50-е годы подобная трактовка роли женщины представлялась устаревшей. Например, героиня романа Айзека Азимова «Конец вечности» (1955) Нойс — отнюдь не условная награда, достающаяся герою за доблестное выполнение задачи, возложенной на него автором. Высмеяв подобный прием «поощрения» в своем излюбленном жанре стихотворения-пародии, Азимов на примере судьбы Нойс показывает одну из множества жизней, перечеркивавшихся Вечностью, служители которой отбраковывали «ненужные» человеческие линии в стремлении «оптимизировать» будущее. Можно вспомнить также героиню его цикла рассказов о роботах, проницательного робопсихолога Сьюзен Келвин.

В произведениях английского писателя Джона Уиндема, созданных в конце 50—60-х годов, уже возникает тема пробуждения и активизации женщин, предвестник подъема женского движения в ряде стран мира в конце 60-х годов. Главная героиня одного из лучших романов Уиндема «Беспокойство из-за лишайника» (1960) биохимик Диана Брэкли надеется преобразовать природу людей, наделив их бессмертием с помощью изобретенного ею препарата «антигерона». А в последней, вышедшей в свет через десять лет после смерти писателя книге «Паутина» (1980) отважнее и предприимчивее прочих оказывается молодая женщина-биолог Камилла Коуджент — ей удается приостановить нашествие на планету тропических пауков, претерпевших мутацию после натовских испытаний ядерного оружия. Действие романа происходит как раз в тех местах, где теперь добиваются запрещения опасных испытаний пацифистки из организации «Гринпис».

Уиндему и Азимову сопутствовала редкая удача при создании женских характеров в специфическом научно-фантастическом окружении. В произведениях других авторов женские образы по-прежнему оставались слабой тенью мужских при всей своей физической привлекательности. По мнению критиков (Дж. Бейли и др.), изображение фантастами человеческих отношений также продолжало страдать инфантильностью. И как ни парадоксально, снятие в середине 60-х годов «табу» с обсуждения темы секса в произведениях представителя английской «новой волны» американца Теодора Стерджена поначалу как бы послужило стимулом для создания более полнокровных женских образов. Именно тогда писатели-фантасты впервые начали уделять им более пристальное внимание.

С конца 60-х годов в научной фантастике Запада стал заметно расти интерес к «женской» проблематике, в литературу пришло много новых авторов-женщин, родился новый тип героини. Американская писательница и критик Джоанна Расс нарекла 70-е годы Женским Возрождением в научной фантастике. Можно найти и лучший термин для обозначения усиливающейся творческой активности женщин, и хотелось бы избежать здесь уводящих от существа явления аналогий с эпохой Возрождения. Минувшее десятилетие в фантастике следовало бы назвать Открытием Женщины, декадой Нового Гуманизма или Человечества Братьев и Сестер. Это вернее бы говорило о происходившем.

Писатели 70-х годов видели основной стимул укрепления человечности прежде всего в любви, которая обрела еще большую ценность после «чисто сексуальных экспериментов» в литературе эпохи секс-революции, как иногда называют вторую половину 60-х годов. Так, атмосферой ожидания спасительной любви пронизано творчество многообещающего американского писателя Майкла Бишопа (романы «Немного известно», 1977; «Преобразования», 1979; рассказы об Атланте будущего). Исследованию тончайших оттенков любви, взаимного притяжения и отталкивания мужчины и женщины, подвигу строительства мировой гармонии в их союзе посвятила свой роман «Брачные союзы между Третьей, Четвертой и Пятой Зонами» (1980) известная английская писательница Дорис Дессинг, обратившаяся к фантастике в семидесятые годы. В самой научной фантастике супружеские писательские тандемы, основанные на принципе дополнительности видения мира, были закономерным явлением, Наиболее известные из них — авторы юмористических остросоциальных рассказов Кэтрин Мур и Генри Каттнер (совместный псевдоним — Льюис Пэджетт), «приключенцы» в американской фантастике Ли Брэкет и Эдмонд Гамильтон. В 70-е годы к ним добавилось еще несколько пар. Особенно заметен был дебют американцев Джин и Спайдера Робинсонов, живущих в Канаде, — роман «Звездный танец» (1979). Бывшей балерине Джин удалось наполнить его небывалыми для западной НФ танцевальными образами. Космический танец в невесомости героини романа Шейлы доносит до сознания инопланетян неукротимость человеческого духа и неутолимую тоску человека по общению.

Среди «самостоятельно» выступивших писательниц безоговорочно первенствует американка Урсула Ле Гуин. Ее соотечественницы Кейт Вильхельм, Дж. А. Лоуренс, Мардж Пирси, Памела Сарджент, Лиз Хаффорд, Лайза Татл, австралийки Филиппа С. Мэдн и Маргарет Эйхер, англичанка Джозефина Сэкстон, канадка Мари Джакоубер — лишь наиболее интересные из десятков новых писательниц. Все они пишут под своими настоящими именами или под женскими псевдонимами. Однако случай с Джеймзом Типтри-младшим привлек к себе особое внимание пишущих и читающих научную фантастику.

В конце десятилетия критики с удивлением обнаружили, что за псевдонимом Дж. Типтри-младший, рассказы которого дважды — в 1975 и 1977 годах — были отмечены премиями Хюго и Небьюла, скрывается Элис Шелдон, известная в США как психолог. Открытие истинного лица талантливого автора послужило для ряда писателей темой размышлений о судьбе женщины, работающей в жанре научной фантастики. Сразу после «саморазоблачения» писательницы нашлись люди, заявившие, что с самого начала отмечали «специфический женский стиль» ее рассказов. Но трудно поверить в заявления, сделанные постфактум. Если в XIX веке женщины скрывались за мужскими псевдонимами, чтобы получить хотя бы символическую мужскую поддержку в борьбе за признание в мире литературы (вспомним Джордж Элиот и Жорж Санд), за серьезное, без скидок, отношение к своему творчеству, то теперь викторианская мораль, казалось бы, ушла в область преданий. Урсула Ле Гуин, внимание которой также привлек пример Типтри-Шелдон, назвала одну из возможных причин, побудивших Шелдон в наши дни взять мужской псевдоним. Это стремление достичь слияния двух точек зрения — мужской и женской — в одной творческой личности.

Писательницы-фантасты отнюдь не ограничиваются неким «специфически женским» взглядом на мир, хотя среди них есть и открыто стоящие на феминистских позициях (Джоана Расс, например). Иногда и в рассказах Элис Шелдон женщины выступают гонимыми существами, как в «Купировании вспышки» (1978), где подогреваемый некими инопланетными существами культ «чистого мира без греха» приводит к истреблению женщин руками их бывших любящих мужей, объединившихся в организации по типу ку-клукс-клана. В этом рассказе инопланетяне насылают на мужчин безумие, высвобождающее инстинкт разрушения, чтобы побыстрее очистить от людей приглянувшуюся им Землю.

Равнодушие к внутреннему миру женщин, нивелировка их личности приводит к появлению нот пессимизма в творчестве некоторых писательниц. У той же Типтри-Шелдон есть рассказ «Неведомые женщины» (1974), где прекрасная половина рода человеческого сравнивается с непривлекательным, похожим на крысу, существом — опоссумом, способным существовать и в пустыне, и в центре Нью-Йорка, реализуя заложенные в него природой механизмы выживания. Поэтому героиня рассказа миссис Парсонс, неприметная в своей обыденности библиотекарша, без колебаний решает бежать с безучастной к ней Земли, когда случай сталкивает ее с инопланетянами-исследователями: ведь вдали от родной планеты она вправе рассчитывать на большее к себе уважение, хотя бы как к представительнице иной цивилизации.

Все же произведения о женщинах-изгоях общества отражают скорее вчерашний день женской проблемы. Сегодня женщины все решительнее выступают против своего бесправного положения в обществе. О том же красноречиво говорят данные ЮНЕСКО: «Хотя женщины составляют 50 % взрослого населения мира и одну треть официальной рабочей силы, но на их долю приходится две трети всего рабочего времени, а получают они лишь одну десятую часть мирового дохода и владеют менее чем 1 % имеющейся в мире собственности». Безвозвратно в прошлое научной фантастики ушло то время, когда ради изображения Человека, шагнувшего в космос, практически игнорировались взаимоотношения между мужчинами и женщинами. Интересно, что в статье Дэниэла Лэнга «Человек в космосе», написанной в 1959 году, за два года до полета Юрия Гагарина, обсуждались качества, которыми должен был, по мнению экспертов, обладать первый космонавт. Лэнг признает, что по многим качествам (устойчивость связей с реальным миром, лучшая переносимость одиночества, потенциальное долголетие и т. д.) на роль первого космонавта идеально могла бы подойти женщина. «Но, — цитирует Лэнг слова специалиста по космической медицине подполковника Джорджа Стейнкампа, — это было бы просто не по-американски. Мы подняли женщин на пьедестал, там они и должны оставаться… А пьедестал конечно же должен быть накрепко привинчен к Земле».

Теперь писатели-фантасты не только отправляют своих героинь в космос, где жизнь без них не может продолжаться, но делают руководителями экспедиций, наделяя тонкостью понимания происходящего, восприимчивостью к новому и мудростью. К женщине-капитану космического корабля в рассказе «Силуэт» (1975) Джина Вулфа еще по старинке обращаются, титулуя ее «сэр», чего уже нет, скажем, в романе Джона Варли «Титан» (1979), где повествуется об одиссее отважной Сирокко Джоунз в космических далях. А в рассказе «В зале королей Марса» (1977) тот же Варли нарисовал портрет главы экспедиции на Марс Мэри Лэнг — негритянки, что было бы абсолютно невозможным еще десять лет назад. В подавляющем большинстве героини сегодняшних научно-фантастических произведений англоязычных стран изображаются как смелые и талантливые личности, способные находить в нужный момент гибкие решения.

От взаимоуничтожения людей может спасти только подлинное взаимопонимание. Поэтому сегодняшние писательницы-фантасты неустанно разрабатывают традиционную для НФ тему контакта с внеземным интеллектом. Так, в рассказе австралийской писательницы Филиппы Мэдн «Они заставили нас исчезнуть, и теперь их нет» (1978) земляне, попавшие на планету Кона, руководствуются отчетом о пребывании там первой экспедиции людей. В нем аборигены Коны Всадники названы «неагрессивными». Проблемы насилия, агрессивности и опасности неведомого и составляют предмет размышлений писательницы, Недоразумение, вызванное действиями прибывшего этнографа, который решил проникнуть в психологию аборигенов с помощью «погружения» в их жизнь, приводит к трагической развязке — земляне уничтожают группу Всадников, когда им показалось, что этнографу грозит гибель. Но, убивая других, люди убивают и собственную человеческую сущность — в этом смысл названия рассказа. Определение «неагрессивные» было понято участниками второй экспедиции лишь как синоним слова «безопасные», а безопасное можно особенно и не изучать. Но ведь куда полезнее было бы разобраться в основе «неагрессивного» мировосприятия Всадников, которое чуждо (в изображении Мэдн) землянам, воспитанным в традициях насилия. В Филиппе Мэдн можно без труда усмотреть ученицу Урсулы Ле Гуин, Обе они в качестве особого художественного средства, организующего структуру произведения, используют многозначность слов.

Урсула Ле Гуин впервые стала публиковаться в 1964 году и с тех пор много сделала для обогащения системы образности НФ. Составление мозаики из кусочков, грани между которыми сливаются воедино и исчезают в сотворенной на глазах у читателя второй действительности, — так можно описать процесс создания произведений Ле Гуин. Писательница рисует яркий и запоминающийся фантастический мир другой планеты и часто вводит в него одинокого героя-наблюдателя, который, постепенно приобщаясь к жизни инопланетян, проникаясь ощущением ее сбалансированности с природой, оказывается в состоянии понять их идеалы и образ мыслей. Так постигается путь гуманных решений. В этом отношении особенно интересен роман «Левая рука тьмы» (1969) — одна из вершин творчества Ле Гуин.

Посланец Объединенной Лиги Миров Дженли Ай и обитатель планеты Зима Гетен по имени Эстравен преодолевают безжизненные пространства огромного высокогорного праледника. Суть характера обоеполых жителей планеты — гетенийцев — составляет амбивалентность, но они отнюдь не двоедушны. Сознание непременного присутствия противоположности (свет — левая рука тьмы) обуславливает диалектичное восприятие ими мира. Тень отграничивает свет от тьмы и несет в себе качества обоих противоборствующих начал. Она дает ориентир в пространстве, потому что имеет направление. Последний, казалось бы, чисто физический фактор используется в романе как своеобразное средство психологической характеристики, когда Ле Гуин описывает угнетающее воздействие на психику героев бело-серой мерцающей мглы Безтенья, в которой они как бы повисают во время путешествия по праледнику. Излюбленный писательницей образ тени олицетворяет собой и многозначность слова («оттенки значений»), поэтому Ле Гуин строит на этом своеобразный кодекс чести гетенийцев — «шифтгретор», который не позволяет им задавать прямые вопросы и однозначно отвечать на такие же прямые вопросы. Воспринимаемый вначале как каприз, «шифтгретор» постепенно начинает осознаваться как вполне справедливый этический кодекс, потому что он соответствует реальной сложности и взаимосвязи вещей и явлений. Попытки получить абсолютную истину готовой — неплодотворны, необходимо искать путь по неуловимой грани меж противоборствующих и одновременно взаимодействующих сторон действительности. По существу, Ле Гуин высказывает ту же мудрую мысль о «пути по лезвию бритвы», которую развивал в своих последних романах И. А. Ефремов.

Объектом художественного изображения писательниц-фантастов нередко становится и многотрудный процесс перестройки мышления людей под знаком мира, освобождения от психологии насилия. Так, описание особых отношений гетенийцев-андрогенов в «Левой руке тьмы» служит задаче показать общество, в котором отсутствует агрессивность, где нет противоречий между мужчинами и женщинами, соперничества между ними, желания подчинить себе мысли и чувства другого. Физическая природа андрогенов у Ле Гуин — результат эксперимента по созданию гармонического человека со сбалансированным внутренним миром. Не Ле Гуин придумала андрогенов, но она показала возможности этого мифологического образа для научной фантастики на современном этапе в то время, когда война между полами в галактическом масштабе представляется еще одной разновидностью войн прошлого (как, например, в романе Нормана Спинрэда «Мир меж ними», 1979). К найденному варианту образа андрогена обращается и соотечественница Ле Гуин Памела Сарджент в романе «Обновление» (1978), повествующем о том, как группа единомышленников растит детей-андрогенов с целенаправленно измененной структурой генов.

В других известных романах «Глаз цапли» (1978) и «Новое место» (в русском переводе — «Порог», 1980) Ле Гуин также затрагивает важные гуманистические проблемы. Можно ли, например, избавиться от груза старой «земной» морали с ее культом силы и неравноправия людей? Очевидно, что сама Ле Гуин не строит себе на этот счет иллюзий. Как трезвый реалист она показала, что на любое «новое место», даже в страну собственных грез, люди несут с собой уже усвоенные представления, и перестройка их — процесс длительный.

Мир без интереса женщин к его будущему — это мир ущербный и антигуманный в конечном счете. В 70-е годы фантастам, и в первую очередь писательницам-фантастам, стало ясно, что нельзя долее романтизировать пустоту, эстетизировать только внешнюю юную женскую красоту, прелестную покорность, так называемую женственность. Мудрость и сила современной женщины — в действии, направленном на улучшение мира. В англоязычной научной фантастике все больше появляется произведений, где героиня выбирает путь общественной активности. Так, героини американки Кейт Вильхельм отстаивают свое место в жизни, право решать самим, а не только соглашаться на предложенные решения. Они чувствуют свою ответственность за будущее и не хотят больше своим бездействием способствовать развитию антигуманных тенденций в мире. Такова Эмили Кармайкл — смелый редактор журнала, не желающая наполнять его страницы порнорекламой, из романа «Линии сдвига» (1977); такова Джейн Брайтон — лингвист, в чьи руки попадает гипотетическое сообщение внеземной цивилизации, в романе «Время можжевельника» (1979). Джейн преодолевает отрешенность ученого, замкнувшегося в мире своих узких научных интересов, и становится сознательным борцом против опасных проявлений милилитаризма, набирающих силу в Америке. Альтруизм героинь Вильхельм глубоко выстрадан. Ее Джейн, отчаявшаяся и поруганная, находит в себе силы жить, когда ее просит о помощи индейский вождь, предлагающий ей составить васко-английский словарь — дать шанс его обездоленному племени стать равноправным членом человеческого общества в начале третьего тысячелетия. Месяцы, проведенные среди индейцев, позволяют молодой женщине взглянуть на многое привычное по-иному. Немало помогает тут и познание психологии индейцев через их поэтичный язык, звуки которого «словно журчание воды между теплых валунов, словно пение при лунном свете, смех на ветру», а слова более одушевлены, нежели «слишком жестокие и определенные» слова английского языка. Обретаемое Джейн спокойствие, основанное на анализе всей прошлой жизни и мотивов поступков, которые еще предстоит совершить, помогает ей начать проводить в жизнь свой план, он должен дать человечеству время, чтобы подумать о своем будущем. Понимание перспективы уже помогло самой Джейн отрешаться от прежнего восприятия людей как снежинок, стремящихся обогнать друг друга в хаотическом падении вниз, где их ожидает лишь слияние с безликой белизной. Впервые Джейн понимает всю нелепость и пагубность национальной розни, надуманность пресловутой «советской угрозы», в ней рождается стремление «дать миру шанс»: Джейн объявляет истинным отданное ей на экспертизу «сообщение внеземной цивилизации», хотя и знает, что это подделка, дабы человечество прекратило самоубийственную гонку вооружений, готовясь к встрече с братьями по разуму.

Героини Вильхельм и их активные сестры из научно-фантастических произведений многих других современных авторов достигают нередко своих целей в жизни, овладевая какой-либо профессией. Лингвистика, журналистика, биохимия, психология, космонавтика — все эти отрасли научных знаний дают современной женщине возможность проявить себя. Именно поэтому стремление женщин приобрести высокопрофессиональную подготовку во многих сферах человеческой деятельности — непременное условие борьбы за перемены.

Прогрессивные западные писательницы-фантасты поддерживают антибуржуазные, новые для капиталистического общества духовные ценности. Им свойственно стремление к синкретическому, комплексному восприятию действительности, отвращение к авторитарности вплоть до анархизма, но вместе с тем отрицание психологии индивидуализма. Для многих из них становятся притягательными коллективистские отношения взаимопомощи, Человек, способный помочь в трудную минуту, — это товарищ, и женщины жаждут сегодня именно товарищества. «Товарищество и справедливость» — вот девиз, облагораживающий сегодня поборниц эмансипации на Западе, в чьей среде родилось эгалитарное обращение «миз», заменившее «мисс» и «миссис», которые обозначали степень «принадлежности» мужчине. В романе американской писательницы Мардж Пирси «Женщина на краю времен» (1976) мы встречаем еще более радикальный неологизм для обозначения членов этого будущего общества — «ре» (сокращенно от «person» — личность), вместо «она» и «он».

В этом романе Пирси сопоставляет жизнь своей героини, отринутой обществом пуэрториканки Консуэло, заточенной в психиатрическую лечебницу, с существованием тех, кто называет себя индейцами вампонаугами. Это — Люсьент и ее друзья из Маттапойзетт. Каждый из них по желанию выбирает себе общину той или иной культурной традиции, не обязательно связанную принадлежностью к той или иной расе: могут быть белые африканцы и чернокожие китайцы, равно как и негры-индейцы вампонауги. Ибо главное здесь — желание и умение жить и радоваться вместе, растить всем коллективом детей и работать для общего блага: рисовать яркую фреску, вывести новый сорт полезных растений, победить болезнь, уметь обрести душевное равновесие в сложной ситуации. Для того чтобы осуществить этот полный дружеского участия вариант будущего и не дать состояться другому — механистичному, с развитием сверхтехники и подчинением жизни людей холодной логике сословной иерархии, Консуэло борется доступными ей средствами с врачами-садистами, которые используют пациентов психиатрической клиники для опытов по управлению сознанием.

Книга Пирси вызывает стойкие ассоциации с «Полетом над гнездом кукушки» американского писателя К. Кизи, с одной стороны, и со «Смирительной рубашкой» Дж. Лондона — с другой, однако странствия Консуэло в отнюдь не безоблачный, но такой многообещающий мир будущего — не крестный путь страдания и не бегство от заточения, а форма активного сопротивления авторитаризму, защита идеалов настоящего человеческого братства.

И даже если все остальные верят, что пути вовне нет, она все равно ищет незамеченные двери — как героиня символичного в этом плане рассказа начинающей американской писательницы Мэри Фрэнсис Замбрено «В поисках выхода» (1985). Там старая негритянка не дает покоя натруженным ногам, поднимаясь по ступеням одной из бесчисленных лестниц в доме-гиганте.

«Равенство. Развитие. Мир.» — так звучал девиз Десятилетия женщины, в котором каждое слово — проблема, заключающая массу вопросов. Научные фантасты могут помочь скорее найти ответы на них, и, думаю, есть основание констатировать, что сегодня в их произведениях складывается более полноценная картина жизни. Человечество в этой картине состоит уже из двух взаимодополняющих половин.