От неосторожного движения хозяина пустые бутылки со звоном раскатились по захламлённой прихожей. Ланой долго и мучительно всматривался в гостя, а узнав, пьяненько хихикнул и полез обниматься.

— Аркаша, чёрт старый! Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, глюки пошли, звонишь по неподключенному аппарату.

— Да там какую-то японскую технику испытывали. Я и позвонил.

— Ну, японцы всё могут. Только такие картонки, как я, сделают вряд ли… Сколько ж ты не показывался? С самой Разлаповки. Я тебе такой подарок приготовил! Назвал «Десять тысяч нагих негритянок».

— Ты все десять тысяч изобразил?

— Что ты! С перспективой не более трёхсот. Да ты проходи, проходи, чего мы тут торчим…

Аркадий сбросил свой тяжеленный рюкзак на пол, жалобно взвизгнули бутылки. Перед своим приездом в Уссурийск он получил письмо от знакомых из Владивостока. Писали, что Леонид опять запил, что у него всё чаще появляются случайные собутыльники. Кто-то из них спёр богатую коллекцию гонконгских безделушек из бронзы…

А ещё писали, что его имя гремит по Приморью.

— Я слышал, Аркаша, ты по тропе Арсеньева с ребятами ходил?

— Пробежечка была что надо! Дожди, наводнения, поголодали малость. В одном месте долинка заколдованная встретилась. В середине абсолютно круглая. Представляешь? Стреляй, кричи, за её пределами — ни звука! Ночевать в ней и врагу не пожелаю…

— А что так?

— Глюки, как ты говоришь, замучают. Всю ночь голоса: шепчут что-то, шепчут. Ребята говорят — вихревые электромагнитные колебания большой мощности, приборы зашкаливает, а радиационный фон в десять раз ниже естественного… Мы потом три дня еле ползли. Ни сил, ни желания двигаться.

Вид просторной и светлой квартиры в великолепном доме-башне над бухтой Тихой был жуток. Сотни бутылок загромождали её. Лежень продолжал рассказывать, с тревогой вглядываясь в опухшее, заросшее щетиной лицо друга.

— Раза два амба подходил, только фальшфойерами и отпугнули. До чего же любопытная кошка! Костра не боится совсем, ляжет в кустах и смотрит, что мы делаем. За водой надо — все шестеро идём. С факелами. Брякаем в котелки, орём… По нужде приспичит — тоже иллюминация с какофонией! И смех, и грех…

Хозяин слушал вполуха, суетился у плиты, готовя ужин. Да, грустная история запоя, подумал Аркадий, представленная многочисленными вещественными доказательствами. Итог творческой жизни, подведённый родимыми «чернилами». А ведь Леонид был дьявольски одарён, это признавали все, от друзой до врагов, Даже в тех работах, что каким-то чудом прошли цензуру, сиречь кастрацию выставкомов, чувствовалась его чудовищная экспрессивность. Кроме того, картины Леонида всегда были неожиданны. Аркадий хорошо помнил историю с «Карьеристом», переименованным комиссией в «Портрет молодого человека». Скандал разгорелся на выставке: «молодой человек» при искусственном освещении… раздвоился! Страшная, человекоподобная нечисть проступала из-под образа нашего современника с ровным пробором, в модном костюме с комсомольским значком на лацкане пиджака.

Картина, репродуцированная во многих зарубежных вестниках авангарда, теперь сиро и неприкаянно висела в прихожей, под трубкой люминесцентного света. А можно было и продать, за неё давали долларами, но в Леониде неожиданно взыграла гордость, не убитая «союзом от художников», не вытравленная водкой, и послал он импортных торгашей-перекупщиков по матушке ихней очень далеко.

Хвалить картину Аркадий не стал: Леонид мог обидеться. Он считал, что его последние работы — самые стоящие, а то, что раньше было, — ученическая мазня.

— Гамму-то ты у Фалька своровал, — Аркадий включил свет, в трубке затрещало, и вот на его глазах с полотном свершилась метаморфоза. На картине был оборотень. Выключил свет — снова появился приятный молодой человек.

— У Фалька? Хм… Был такой художник, Костомаров… Белогвардеец, русский офицер, каппелевец… Он ещё до твоего Фалька такие полотна выдавал! Только нет его картин больше. Нищенствовал мужик, таксистом в Орлеане работал. А умер, так картины его по дешёвке скупили и уничтожили. Сожгли… Вот у кого Фальку поучиться!

— Кто сжёг?

— Масоны, дружок… Дела их тайны и непонятны. Внешне обычные люди, но имеют пароль свой и язык особый, и страшную цель. Но не ведают того, что являются только маской-личиной более тёмных сил, перчаткой для дьявола… Впрочем, довольно об этом. Твой приезд мы обязаны отметить!

Леонид подвёл друга к картине, висевшей в гостиной и занявшей всю стену над диваном. Из шоколадных тропических сумерек смотрело лицо Аркадия. Он сидел в окружении бесчисленных нагих женщин. Прекрасные и уродливые, зрелые и совсем юные, мальгашки, эфиопки, зулуски, банту, нгони…

Аркадий, улёгшись на диване, долго рассматривал картину, собственную физиономию.

— Я бы назвал её иначе, — заметил он сонным голосом. — «Неосуществимая мечта».

— Жалко расставаться с мечтой, не так ли, друг Аркадий?

Художник чертыхался, собирая бутылки в большой джутовый мешок, пока не набил его доверху.

— Кстати, мне за неё дают четыре тысячи в твёрдой валюте! Как думаешь: продать?

Но уставший от долгой дороги Лежень уже крепко спал и не слышал ни звона посуды, ни воя пылесоса, ни шлёпанья мокрой тряпки по паркету. Проснулся он уже за полдень и спросонья не узнал квартиру. Леонид был на кухне, оттуда доносился дразнящий запах жареного картофеля, ещё чего-то вкусного.

— Чёрт возьми, ты наконец проснулся? — воскликнул Леонид, услышав скрип дивана.

— Не поминай имя его всуе, — совершенно серьёзно произнёс Лежень. — Слышишь?

— Ты что, уже знаешь? — с непонятной тревогой спросил Леонид, появляясь в комнате. Он словно прислушивался к чему-то. Будто некто невидимый говорил с ним, и был этот некто где-то рядом.

— О чём? — удивился Аркадий.

— Да это я так. Не обращай внимания. Давай-ка лучше за стол, давно пора.

В мгновение ока на раздвижном овальном столе появились зелёные перья лука, сыр, копчёная колбаса, гроздь спелых бананов, три ананаса, тяжёлые кисти винограда, жёлтого и иссиня-фиолетового, сочные, но безвкусные китайские груши, мелкие корейские яблочки… Украсили стол и громадные клешни и ноги варёного краба, банка консервированного трубача и дольки лимонов.

Первым делом Аркадий выловил улитку трубача, сбрызнул её соком лимона.

— В нашем доме овощной магазин, — пояснил Леонид. — Сделал я им оформление под Сальвадора Дали. Едут смотреть со всех концов города. Выручка растёт, завмаг не нарадуется, тем более у него с базой шахер-махер. А результат блатной связи художника и торгаша перед твоими очами. Всё, что ни есть самого свеженького для райкомовских деятелей, на моём столе появляется раньше… Представляешь, обезьяны посреди тропического изобилия дерутся из-за красной рыбы. Волтузят друг друга по-чёрному, клочья шерсти летят…

— Картонку сняли?

— Если бы! Сначала была разгромная статья в краевой газете: «Куда нас зовёт художник Ланой?» Затем организовали два десятка отзывов типа: «Я картину не видел, но считаю своим долгом…» А уж затем с почестями оттащили её в кабинет зава. Сделал копию и для завбазой: зато в магазине всегда свежий товар. А у меня сразу и имя, и заказы, и деньги… Все торгаши считают за честь заказать что-нибудь эдакое у Ланоя. Попохабнее, посмачнее! И чтоб названия соответствовали скотским вкусам: «Пикник свиней на розовой лужайке», «Козлы на совещании в обкоме», «Декабрь проституток», «Акт в безвоздушном пространстве»…

Аркадий красноречиво глянул на бутылку водки, водружённую в центр стола.

— Тебе явно изменяет чутьё, Лёня, если на этот прекрасный натюрморт ты кладёшь такой грязный мазок. Убери с глаз долой!

— Ты прав, — Леонид огорчённо вздохнул и унёс водку на кухню. А там, полагая, что гость ничего не видит, с жадностью хлопнул фужер водки, с отвращением скривился. Эта грустная сценка отразилась в дверном стекле, но Аркадий не подал виду, когда Леонид вернулся и с ожесточением застучал по батарее. Через минуту в прихожей объявился плюгавенький пропитой старичок.

— Я перед тобой, Ленюшка, как лист перед травой, — отрапортовал он сиплым голосом.

— Найди мне шампанского. Лучше розового, нашего. У меня, сам видишь, друг приехал, стол накрыт, а вина хорошего нет.

— Лёня, милай, нет проблем! Мы всё могём, раз плюнуть…

Ланой вытащил пятьдесят рублей сунул старику. Посыльный исчез.

— Проверенный мужичок, гонец что надо! На пароме как-то познакомились. Сам сейчас не пьёт, но услужить всегда рад. Из спиртного практически всё может достать в любое время дня и ночи. А шалманы начнёт перечислять, так пальцев не хватит. Живёт тремя этажами ниже, телефона у него нет, но обходимся, как видишь.

Экспедитор вернулся через четверть часа. Выставил на стол три импозантных бутылки: шампанское, коньяк, бальзам. И тут же исчез, оставив сдачу себе — за услугу.

— Вообще-то я не пью, — Аркадий, не удержавшись, залюбовался благородными линиями дьявольских сосудов. Восхитился чудесным розовым цветом редкостного шампанского. — Разве что за встречу…

— Ты скучный человек, Аркаша. Надираешься до положения риз раз в пять лет! Для эмоциональной встряски подсознания. Но это же трамвайное расписание, а не жизнь! А я вот хочу…

Но Леонид не договорил. Долгий, наглый звонок раздался в прихожей. Ланой вновь жалко и потерянно завертел головой, в глазах его появилась тоска. Аркадий открыл дверь и увидел кривоногого рыжеватого субъекта. Не слишком дружелюбно глянул на него с высоты своего роста.

— Кого надо, земляк?

— Э-э-э, — явно растерялся субъект. — Иванов с супругой здесь живут?

— Этажом выше или этажом ниже устраивает? — Аркадию рыжий не поправился с первого взгляда, особенно противны ему были его лакированные калоши. Он глянул на гориллу попристальнее и не успел ещё плотно прикрыть дверь, как что-то громко лязгнуло на лестничной площадке. Аркадий снова выглянул наружу — никого. Посмотрел на часы, но электроника явно взбесилась. Цифры прыгали, секунды мигали беспрерывно, время же было одно и то же — 15 часов 36 минут…

— В мусоропровод, что ли, провалился этот ублюдок? — И Аркадий Лежень, коренной сибиряк и чалдон, недоуменно пожал плечами.

— Ошиблись адресом, — пояснил он, встретив тревожный взгляд друга.

«А ведь он кого-то здорово боится, — подумал Аркадий. — Я его таким ещё ни разу не видел».

— Вот я и пью… — пробормотал захмелевший художник. — Хорошо — значит, с радости, плохо — тогда с горя! Но я держусь, врёшь, я крепко держусь…

И Леонид погрозил пальцем кому-то невидимому.

— Я пить не хочу, — сказал Аркадий, — лучше поем по-человечески. Последние две недели на подножном корму был. Черемша без соли, представляешь? Она изрослась, дубовая-предубовая. О-о, как от нас воняло… В верховьях прошли дожди, нас ночью прихватило. От паводка еле ноги унесли, похватали второпях рюкзаки, ружья, фотоаппараты. А палатку и весь припас за двадцать секунд валом снесло…

Ланой его не слушал, снова воровато выпил, с тревогой оглянулся на дверь в мастерскую.

— Я тут картонку одну сделал, — сказал он трезвым голосом. Вынес из мастерской плоский пакет с картиной, расставил стулья. Разрезал ножом липкую лепту с иероглифами, намотанную в изобилии…

На полотне, представшем перед глазами Аркадия, неуютно штормило море, по нему шла в надводном положении белая подводная лодка. На рубке виднелись две фигуры — высокая худая и совсем карликовая. Они насмешливо смотрели на сидевших в комнате. Насмешливо и злобно…

Чтобы лучше рассмотреть картину, Аркадий встал из-за стола, отошёл к двери. Тяжёлый взгляд высокого явно последовал за ним! У него было странное лицо с постоянно меняющимися чертами. Ему почудилось вдруг, что карлик криво усмехнулся и нагло подмигнул ему.

«Уж не он ли только что приходил? — пришло в голову. — Ерунда какая-то…»

— Это Адмирал Преисподней и Великий Князь Тьмы… Его правая рука боцман Глюм, бывший пират…

Леонид сидел на стуле, закинув ногу за ногу и прикрыв глаза, медленно цедил слова — неживые какие-то, замороженные, странные.

— У всего экипажа над ухом татуировка… Королевский краб, в три цвета, китайской тушью… Скоро и мне идти с ними. Навсегда. На Белой Субмарине…