Книга: Искатель. 1985. Выпуск №3
Назад: Виталий ГЛАДКИЙ КИШИНЕВСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
Дальше: Григорий КОШЕЧКИН НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Ольга ЛАРИОНОВА
СОНАТА МОРЯ
«Люди забыли эту истину, — сказал Лис, — но ты не забывай — ты всегда в ответе за всех, кого приручил».Антуан де Сент-Экзюпери
Фантастическая повесть
Рисунок Ю. МАКАРОВА
— Шампанское в котором контейнере? — кричал мулат в кожаных штанах, запрокидывая голову.
— В четвер-то-о-ом!.. — донеслось из поднебесной вышины.
— Спускай в первую очередь, у нас свадь-ба-а!
— Скажи кибам, чтоб платформу подавали! — Я са-а-ам!
Человек в кожаных штанах повернулся и увидел Варвару, еще не вышедшую из кабины пассажирского лифта. Несколько секунд он оторопело взирал на нее, потом почесал за ухом и нелюбезно изрек:
— Так. А дед где?
Варвара поймала себя на том, что ей тоже хочется почесать за ухом. Пилот-механик был брюзглив, штурман-пилот — бородат, механик-штурман — лыс. Следовательно, дедом могли называть любого из них.
— Дед наверху, — коротко ответила она.
— Прекрасно!!!
«Либо машину покалечит, либо груз примет мимо платформы, — подумала о нем Варвара. — Ну а мне-то что? Мне вот давно пора совершить исторический шаг и ступить на девственную почву Земли Тамерлана Степанищева».
И она совершила исторический шаг. Правда, девственная почва оказалась шершавым космодромным бетоном, но главное — кончилась тошнотворная маета посадки, и тело, сжатое перегрузкой в ощетинившийся нервный комок, теперь стремительно обретало былую чуткость и восприимчивость. Чужая земля. Враждебная? Дикая? Нет. Даже наоборот — дружелюбная, ластящаяся, доверчивая…
Она еще немного постояла, проверяя, прошло ли головокружение Прошло. Тогда она шумно вдохнула пряный воздух и пошла к веренице ожидающих погрузки контейнеровозов.
— Э-э, осторожненько! — крикнули сзади.
Она обернулась, и прямо в глаза ей ударил ослепительно желтый луч света. Не медовый, не лимонный — золотой до Осязаемости. «Прямо не космодром, а танцплощадка какая-то», — подумала Варвара, заслоняясь ладошкой и пятясь от проклятого яичного прожектора.
И вдруг поняла, что это вовсе не прожектор, а знаменитое тамерланское солнце, прижатое к самому горизонту. Из нижней части корабля выползли, загибаясь книзу, два уса — разгрузочные направляющие. Черной почкой выпятился первый контейнер, отделился от борта и неторопливо заскользил навстречу фыркающему грузовику.
Бронзовое членистоногое наблюдало за этой процедурой, уставившись на грузовик всеми видеодатчиками, опоясывающими его вычислительный бурдюк. Контейнер лег на платформу, и грузовик, натужно рыча, пополз прямо на Варвару. Она посторонилась. Шофер вывалился из кабины, гаркнул:
— А ну на место! — И поддал киба ногой.
Киб мгновенно ожил, догнал плавно идущую машину, запрыгнул в кабину и повел контейнеровоз в голову колонны.
— Какой исполнительный рыжий! — сказала Варвара шоферу.
— Почему рыжий?
Действительно, почему? И киб этот был совсем не бронзового цвета, а обычного серебристого, и мулат — не мулат, и зубы у него самые обыкновенные… Фокусы неземного солнца.
— Извините, — проговорила она. — Кибы — это не по моей части.
— А что по вашей? Кто вы, собственно говоря, такая? Мы ведь ждали только деда, он нам надобен в качестве свадебного генерала…
— Я радиооптик, — сухо представилась она. — Зовут Варварой. Сюда по распределению.
Шофер, уперши руки в бока, разглядывал ее беззастенчиво и, видимо, не без удовольствия.
В это время сверху, из командирского люка, донеслись радостные крики. Владелец кожаных штанов тоже издал восторженный вопль, запрокинув голову и блаженно щуря свои рысьи глазки. В порыве восторга он поднял над головой руки, соединил их в приветственном жесте и так же непринужденно уронил левую на плечо Варваре.
Вот этого она терпеть не могла. Плечико у нее было крутое и сильное, так что одного движения было достаточно, чтобы скинуть руку. Но скинуть не удалось. Наоборот, рука его на плече стала еще тяжелее. Варвара замерла, увидев, что правая рука ее собеседника нетерпеливо вырывала из незастегнутой кобуры тяжелый пистолет.
И тут она увидела силуэт великолепного оленя, ломавшего шаткую ограду космодрома. Белоснежные рога поднимались над небольшой головой так легко, что казалось — над черной развевающейся гривой бьет живой фонтан.
Выстрел хлопнул совсем негромко, и — тотчас же перед оленем полыхнул столб брызжущего искрами огня.
Все правильно, говорила она себе, здесь такие законы, и они, несомненно, обоснованны. И стрельба под ноги этому сказочному оленю — тоже в порядке вещей. Ее ладошки непроизвольно потерлись друг о друга, как будто стряхивали что-то чужеродное…
Кабинка лифта со скрежетом плюхнулась на амортизатор, и только тогда Варвара почувствовала, что на ее плече больше нет чужой руки.
— Осьмуха, забор чинить! — рявкнул шофер кибу-осьминогу и ринулся навстречу прибывшим.
В темноте возле лифта что-то дружелюбное кипело, фыркало, хлопало — эдакая весьма эмоциональная биомасса, басовый квартет, неблагозвучно и нечленораздельно выражавший феерическую радость встречи. Внезапно над общим фоном возник панический вопль шофера:
— Летяги! Деда-то забыли!..
— Какого еще деда? — настороженно осведомился кто-то — кажется, механик-штурман.
— Да деда же, чучельника обещанного!
— Дедов не возим.
Варвара с удовлетворением почувствовала, что наконец-то и этот нахальный шоферюга сел в галошу.
— Да меня же Келликер заверил, что его этот дед на Белой Пустоши из анабиоза вытаскивал! Ну, фамилия еще такая рыбная… А, Навага!
— Норега, — поправил пилот-механик. — Это вот она, Варвара.
Наступила скорбная пауза.
— Так, — констатировал шофер с теми неподражаемыми модуляциями в голосе. — Ну, летяги, спасибо. Пошли спать.
Перед ними возник из темноты гостиничный домик, обшитый синтериклоновыми плитами; в них упирались жерди деревенского забора. В одноместной келейке, отведенной Варваре, центральное места занимал холодильник, сквозь прозрачные стенки которого просматривалась тарелка громадных пузырчатых ягод свекольного цвета; далее в задней зеркальной стенке отразилось смуглое насупленное личико со скифскими скулами и решительно очерченным ртом. Над верхней губой едва обозначался темный нежный пушок, как это бывает у очень смуглых девушек, придавая им редкостное своеобразие.
Покосившись на собственное отражение, девушка извлекла ледяную тарелку, подняла громадную ягоду за короткий хвостик и…
Кажется, раздался небольшой взрыв. Сок побежал ручейком по рукаву, а в дверь некстати стукнули.
— Не присоединитесь ли вы к нашему ужину? — Это был штурман.
— Спасибо, я уже, — сказала она, переводя взгляд на стену и обнаруживая там созвездие пламенеющих клякс.
— Жаль, — искренне огорчился штурман, глядя на ее измазанную физиономию. — Кстати, здешние ягоды не едят, а пьют. Соковыжималка на полочке. И запритесь на ночь поосновательнее.
Он бесшумно притворил за собой дверь.
Варвара вспомнила массивные синтериклоновые плиты и амбарные засовы на входной двери и несколько удивилась. Подошла к окну — так и есть, тяжеленные ставни. В комнате было прохладно и отнюдь не душно, но у нее уже автоматически заработал комплекс противоречия, и ставни распахнулись. Малиновый запах почти осязаемым потоком ринулся вон из комнаты. «Не слетелись бы птички-бабочки», — подумала Варвара, усаживаясь на подоконник.
Крупные звезды нависали над самым домом, складываясь в незнакомые созвездия; к горизонту плотность их заметно увеличивалась — видно, так уж проходил здешний Млечный Путь. И кромка бархатных гор была иной, чем на Земле, — то ли пики острее, то ли злее и причудливее срезы обрывов…
Внезапно где-то под окном, внизу и правее, захрустело, заскребло. Было в этих звуках такое отчаянье, что Варвара, перекинув ноги через подоконник, бесстрашно спрыгнула в темноту. Впрочем, если бы там ее подстерегала опасность, она бы почувствовала.
Толстые березовые жерди упирались торцами в стену домика, а сразу же за этим импровизированным и таким земным забором уходил вниз, в непроглядную темень, неопределенной глубины обрыв. Девушка нагнулась — внизу снова по-лошадиному зафыркали. Что-то белое, тонкое, раскидистое, словно ветви цветущей яблони, шевелилось там, стараясь подняться. Варвара присела на корточки — снизу пахнуло теплым хлебным духом, а купа белоснежных рогов всплыла вверх, поднявшись до первой жердины забора. Олень стоял на задних ногах, и лиловый фосфорический блик широко раскрытого глаза мерцал в темноте жалобно и влажно. Варвара просунула руку сквозь жерди и положила ее на подрагивающую гриву.
Рассеянный свет из окошка достиг наконец ночного пришельца, и девушка увидела клыкастую кабанью морду, увенчанную неподобающими ей королевскими рогами. Рука, доверчиво и естественно лежащая на гриве, не отдернулась.
— Бедненький ты мой, — проговорила Варвара и почесала безобразную морду. Она уже привыкла к темноте и теперь разглядывала первого встретившегося ей тамерланского зверя с каким-то бабьим состраданием, как смотрят на уродов.
В домике что-то хлопнуло — не то пробка, не то дверь. Варвара быстро поднялась.
— Давай-ка ты отсюда, — торопливо зашептала она, — а то этот припадочный опять палить начнет…
Она перелезла обратно, отстегнула пояс с охотничьим ножом, сняла комбинезон. Выкупаться бы…
В последний момент она нащупала на стене распределительный щиток л, соблюдая правила безопасности, включила в оконном проеме силовую защиту, хотя в инструкциях, которые она изучала перед полетом, говорилось, что на Земле Тамерлана Степанищева нет опасных для человека животных.
Она потыркала кулачком подушку, вытянулась на прохладных простынях, пробормотала: «На новом месте — приснись жених невесте» — и заснула.
Приснился птеродактиль.
* * *
В кабину первого контейнеровоза набились все пилоты; вторую машину, где сидела Варвара, вел брюхатый осьминог. На выезде произошла заминка: в космодромных воротах стоял вчерашний красавец, выгнув гривастую шею и скосив лиловый глаз. Но меднолицый шофер, притормозив, подхватил здоровенную жердину, и его дальнейшее обхождение с королем-оленем заставило девушку зажмуриться. Когда же она снова глянула в окно, колонна уже неторопливо сползала по серпантину, проложенному в багровых чешуйчатых зарослях.
Дорога круто спустилась в долину, и колонна грузовиков вылетела на берег разлившейся реки, набирая скорость для следующего подъема. Временами машины шли прямо по воде, как по неглубокой луже. В окно кабины влетели брызги, и, оглянувшись, Варвара увидела своего кабаноподобного красавца, который лез прямо под колеса грузовика.
Заметили его, по-видимому, и с первой машины, потому что колонна стала резко наращивать скорость. Олень, запрокидывая голову, рванулся из последних сил, но передние ноги у него подогнулись, и он рухнул на колени в неглубокую воду.
Становилось все темнее. Дорога глубже и глубже зарывалась в гору, так что уже не различить было нежной и глубокой слоистости камня; внезапно правая стена ощерилась трещиной, и в этот нежданный просвет хлынуло ослепительное желтое солнце. На несколько секунд открылся изрезанный голый массив и ближайший хребет, удивительно напоминавший окаменелого ящера.
И в этот краткий миг Варваре вдруг почудилось, что кто-то черный снова мчится нелепыми, бессмысленными прыжками вверх по склону, стараясь опередить захлебывающиеся от жары и тяжести контейнеров машины.
Коридор снова сомкнулся. Грузовики медленно втянулись в тоннель. Затем стены расступились, образуя довольно широкую площадку. По тому, как облегченно заурчал мотор, можно было догадаться, что они наконец достигли перевала, и Варвара высунулась, торопясь увидеть впереди и внизу долгожданное море. Приглушенные было моторы ожили, и колонна покатилась с перевала, виляя по серпантину и нацеливаясь в циклопические ворота Пресептории.
* * *
На первом этаже что-то громыхнуло, и Варвара торопливо сбежала вниз по винтовой лесенке. Так и есть — посреди гостиной высились два пластиковых чемодана.
Она выскочила на крыльцо и услышала голос своего шофера:
— …это в чистом виде синдром Лероя, ошибиться я не мог. Но вот откуда? До сих пор он возникал только в непосредственном контакте…
— И что, хорош был? — спросил полнозвучный женский голос.
— Убиться можно, до чего хорош! Метра два в холке, рога — еще полтора, и чуть ли не светятся, одним словом, скотина святого Губерта!
— По рогам его надо было…
— Да я жахнул еще на космодроме, да, видно, мало. Новый кадр рядышком стоял, во все девичьи глазки на мои художества взирал. Я и так ждал истерики…
— Ну и как новый кадр?
— Да крепенький. Впрочем, сама увидишь. Смугленькая, усатенькая, ножик на поясе.
— Какой еще ножик?
— Столовый, надо полагать.
Этого Варвара стерпеть уже не могла.
— Извините, — сказала она, спрыгивая с крыльца, — где я могу найти свой багаж?
— Ваш багаж я велела отнести на вашу половину, — проговорила женщина. — Но прежде всего давайте познакомимся: Кони.
Рука у нее была полной, но удивительно легкой. Идеальное круглое лицо, обрамленное черными волосами. Круглые брови, круглые глаза. Совершенно непонятно, каким образом все это вместе создавало впечатление редкостной и яркой красоты. Шемаханская царица средних лет, одним словом.
— Варвара.
— Вот и прекрасно, Варюша…
— Варвара. Не терплю нежностей.
— Тогда мне будет с вами трудно: я — человек нежный.
— Не обращай на нее внимания, Кони, — вмешался шофер, — это просто маленькая мохнатенькая кобра. Подарок судьбы мне персонально.
— Ну, с судьбой мы как-нибудь договоримся, — взъерошилась Варвара. — Постараюсь, чтобы наши дороги больше не пересекались.
— Ну, я ж сказал тебе, Кони, сколопендра…
— Кстати, вы сами мне до сих пор не представились.
— Деточка, я — Сусанин, ваше непосредственное начальство.
«На Большой земле, — с отчаяньем подумала Варвара, — я бы сейчас попросту удрала. А куда я денусь тут?»
— Вы радиооптик или биолог? — спросила луноликая Кони.
— Это чучельник, — сказал Сусанин. — Вернее, чучельница.
— Женщина-таксидермист?!
— Вот именно. — Варвара уже привыкла к эмоциям, которые вызывала ее несколько экстравагантная профессия. — Мне предстоит создавать зоологический музей Земли Тамерлана Степанищева.
— Прелестно! Но — с завтрашнего дня. А сегодня — праздник. Переодевайтесь, Варюша, — и под Майский дуб!
— Вот это не получится, — возразила Варвара, не рискуя признаться, что в атласе растительности Тамерланы ничего похожего на дуб не припоминалось. — В чемоданах не наряды, а роботы.
— Да ну? — Брови снова взметнулись.
— Белой рубашки у вас не найдется? Мужской?
— Найдется, и как раз вашего размера. А сейчас идите-ка и выкупайтесь с дороги. Вон туда, мимо трапезной. Купальник есть?
— На мне.
— Там сейчас никого, одни аполины. Приятного омовения!
Но Варваре не удалось сделать и десяти шагов, как на ее пути возник некто долговязый.
— Степуха миа, что я вижу — новенькая, и прехорошенькая! Разрешите отрекомендоваться: Солигетти, скромный гений.
— Норега.
— Что вы делаете сегодня вечером?
— Ем и пью. Под дубом.
— Четыреста чертей и спаржа в майонезе, совсем забыл! В таком случае куда вы направляетесь сейчас?
— К морю. Но у меня нет купальника.
Едва ей удалось сделать несколько шагов, как из двери причудливого пустого сарая — по всей вероятности, трапезной — выдвинулся, как бушприт, громадный нос.
— Новенькая. Прилетела с этими невежами. Последние, естественно, не накормили. Придется взять на себя. Разрешите представиться: Артур Келликер, эколог.
— Варвара Норега.
— Столы и стулья реквизированы, но мы можем расстелить в трапезной циновку. Какую кухню вы предпочитаете?
— Я эврифаг. Могу удовольствоваться сырой рыбкой.
— Вы меня безмерно огорчили! Ваше лицо почему-то заставило меня надеяться на то, что я найду в вас достойного сотрапезника. В нашей Пресептории проживает сто шестьдесят два консумента, не считая юного наследника четы Пидопличко, но ни в одном…
Она круто повернулась, рискуя быть крайне невежливой, и нырнула в тень зеленой галереи, причудливыми уступами сбегающей вниз, навстречу шуму и запаху тамерланского моря.
Бухта была ограничена двумя далеко выдвинутыми в море горами; средневековый замок (причуды выветривания) — на левой, метеостанция с грузовым фуникулером — на правой. Узкая дуга пестрого галечника. Над нею, на монолитной плите, — три ангароподобных сочлененных корпуса лаборатории. Виадуки стрельчатых пирсов, уходящих от каждого корпуса далеко в море.
Все так мирно, красиво, и нет, пожалуй, ни одной детали, которая наводила бы на мысль о том, что это все-таки не Земля.
Варвара вошла в море. Вода была теплая и какая-то безразличная. В море сразу ощущалось, что это не Земля.
В бок легонечко толкнули. Варвара изумилась и на всякий случай пошла в глубину — естественный прием прирожденного ныряльщика. Надо хорошенько разглядеть того, кто к тебе пристает. А приставал некрупный аполин — он ходил кругами над купой сиреневых водорослей и как-то по-собачьи дружелюбно вилял хвостом.
Из зарослей выпорхнуло нечто радужное — Варвара не сразу признала морского фазана, редкой красоте которого выло уделено в атласе Сусанина предостаточно места. Аполин цапнул красавца поперек живота, не повредив шести кружевных плавников, подлетел к девушке, галантно переложил добычу из пасти в правую клешню и неловко преподнес свой дар. «Спасибо», — сказала Варвара. Пузырьки воздуха вырвались у нее при этих звуках, и аполин испуганно шарахнулся в глубину.
Варвара вынырнула, легла на спину и резким движением подбросила фазана вверх. Плавники затрепетали, слились в единое радужное сияние, словно на воду медленно опускалась причудливая японская игрушка, а потом рыбка сложила свои плавники и крошечной торпедой без всплеска ушла в глубину.
Аполин, обиженный, что его подарком пренебрегли, больше не показывался, и девушка без помех проплыла метров двести. Оглянулась — белые полукружья лабораторных корпусов утопали в пятнистой растительности. Пора было поворачивать назад
Но через несколько гребков она почувствовала, что ее догоняют. Изрядная стая аполинов шла весьма странным образом — в середине просматривалось несколько особей, двигавшихся плавно и неторопливо, зато все остальные являли собой самый беспорядочный эскорт. Едва завидев Варвару, к ней устремились сразу пять или шесть довольно крупных самцов, отличающихся ярко-лиловой полосой вдоль хребта, сразу поведших себя с развязностью старых знакомых: один даже прилег рядышком, задрал хвост и легонечко хлопнул им девушку по спине.
— Но-но, полегче! — крякнула Варвара. — Утопите еще по простоте душевной…
Топить они ее, естественно, не собирались, но явно решили преподнести еще один подарок — они приподняли бесформенный зеленовато-бурый мешок над поверхностью воды, на Варвару пахнуло мерзким запахом прелых водорослей, и вдруг она увидела растерянную щенячью мордочку с подрагивающими вибриссами.
Это был детеныш ламантина… нет, пожалуй, кого-то покрупнее, но неважно, кто именно, а главное, был он новорожденный, и по мутной пленочке на глазках нетрудно было догадаться, как ему плохо.
— Да держите же его, держите! — крикнула Варвара, и аполины послушно подставили плавники-клешни.
Звереныш разинул пасть, успел хлебнуть воды и заперхал.
— Э-эй, на берегу! — отчаянно закричала Варвара. — Да кто-нибу-у-удь!!!
Из крайнего павильона вылетела белохалатная фигура, скатилась по пирсу вниз, шлепнулась в крошечную лодчонку.
По мере того как спаситель приближался, Варвара рассмотрела стандартный халат, наброшенный прямо на голые плечи. Был он бос, бородат и прекрасен в степени, для мужчины прямо-таки недопустимой. «Ну вот и смерть моя», — сказала себе Варвара.
— Зелененький… — пробормотал бородатый с тихим восторгом. — Ну, давайте, давайте…
Он свесился с кормы, опустил руки в воду; звереныш отчаянно трепыхнулся и принялся тыркаться в намокший белый рукав.
— Ах ты, дурашка, думаешь, если белое, то обязательно мамино брюхо? — Он засопел и потащил увесистого малыша в лодку. — Тяжеленький, килограммов на сорок…
Не обращая на девушку ни малейшего внимания, он побежал к распахнутым дверям, неловко прижимая «зелененького» к животу.
* * *
«Майское дерево», к дубу, как она и подозревала, отношения не имеющее, было украшено лентами, бумажными цветами, надутыми резиновыми перчатками и одним ленивцем среднего калибра. Посторонний глаз мог бы принять его за игрушку или на худой конец за чучело, но Варвара сразу увидела, что он жив-здоров. Во главе стола рядом с невестой восседала великолепная Коня, сиявшая столь ослепительно, что к ней, как к яркой погремушке, тянулся единственный здесь грудной малыш — вероятно, отпрыск четы Пидопличко.
Варвара обернулась к сидевшему рядом юноше, который касался еще моложе из-за аскетической худобы:
— Простите, вы не знаете, как полное имя Кони? А то мне как-то неудобно ее так называть…
— Консуэло, но она не любит, когда к ней так обращаются. А мое имя Теймураз, и я очень не люблю, когда меня зовут Темрик.
Она кивнула, невольно задержала взгляд на оливковой рубашке и пришла к выводу, что хозяин того белоснежного великолепия, которое одолжила ей Кони, определился. Она хотела поблагодарить, но в этот миг оглушительно хлопнули бутылки шампанского, и пробки не без умысла полетели в ленивца, свешивающегося с дерева.
— Разве на Тамерлане нет сухого закона? — спросила девушка.
— Ну, нет такой планеты, где его не нарушили бы ради свадьбы. Но не называйте эту тарелку Тамерланой… Слишком высокопарно.
— За Степуху! За нашу Степуху! — разом подхватили все вокруг, и Варвара с удивлением узрела, как все бокалы наклонились и капли вина с языческим благоговением пролились на землю.
— Следуйте общему примеру! — шепнул Теймураз.
— Не могу, — так же шепотом отвечала она. — Я не делаю того, что для меня… как бы сказать… неорганично.
Юноша посмотрел на нее удивленно. Варвара, насупившись, жевала какую-то душистую травку с черепашьими яичками. Сидеть бы сейчас на стене, свесив босые ноги, всматриваться в кофейную даль неземного моря, по-звериному принюхиваться к прелому вечернему духу прибрежных зарослей и потихонечку вживаться в то, что ты все-таки не на Земле и это надолго. Дневное знойное марево сгустилось, обернувшись хорошо взбитыми вечерними облаками, и небо стало сразу много ниже, так что до изжелта-зеленого свода было рукой подать и от него время от времени отделялись золотые блестки, падающие вниз так неспешно, как будто они делали это не из уважения к здешнему тяготению, а по собственному капризу…
Но в инструкциях по Тцмерлане ничего о подобном явлении не говорилось.
Варвара облизала вилку, тихонечко постучала ею по рукаву Теймураза и скромно указала вверх.
— Внимание: небо!!! — крикнул он, срывая голос. И в тат же момент завыла сирена.
За долю секунды все были на ногах.
В стороне Амбарной площади что-то кракнуло, как распахивающийся сундук, засвистело, и по крутой параболе пошел, расправляя куцые крылышки, автоматический зонд; осьминоги, подобрав бурдюки, ныряли в парковую зелень. Безмятежное спокойствие хранил один малолетний ленивец, на котором не дрогнул ни один зеленый волосок.
Что же касается первенца планеты, то он, воспользовавшись тем, что родители смотрят в небо, вцепился в скатерть и сдернул ее со всем содержимым, сопровождая сей террористический акт победным воплем.
А с вечернего неба, мерно покачиваясь, падали на землю гигантские медузы. Сейчас они не казались уже золотыми, а отдавали изжелта-розовым. Очень трудно было судить об их размерах, потому что создавалась иллюзия, будто они растут по мере приближения. Падали они в море, и Сусанин, рявкнув: «Биосектор, за мной!» — первый помчался к пляжу, а за ним — все сто шестьдесят человек Пресептории и три космолетчика. Впереди мчалась, подобрав узкий подол, новобрачная.
Все разом высыпали на пляж и остановились. В море, к неуемной радости аполинов, падали никакие не медузы, а невиданной величины снежинки — двух, трех, трех с половиной метров в диаметре. Они шлепались в воду с хрустом, разламываясь на бесформенные ноздреватые куски; были они бутафорски неправдоподобны, и только одна промазала и тяжело хряпнулась о гальку на самой черте прибоя, и кибы, выхватывая всевозможные датчики из своих бурдюков, плотной цепью двинулись на нее.
И это было все.
Небеса опустели, и аполины, наглотавшиеся снежной массы, пошли в глубину.
И тогда кто-то с чувством сказал:
— Во Степуха дает!..
И все восторженно зашумели. Жених скинул ботинки и полез в воду за последним кусочком льда и, выудив, понес на протянутых руках невесте. Степка Пидопличко обиженно взревел и уже не успокаивался, пока его не понесли спать. Варвара угрюмо насупилась, раздумывая, как бы незаметно последовать примеру первенца планеты. Она поискала глазами Теймураза, и тот, оценив ситуацию, бесцеремонно схватил девушку за рукав рубашки и со словами: «Так мы с тобой еще недоговорили…» — потащил на прежнее место.
— Извини, — сказал он, — но у того, кто обращается на «ты», всегда априорное преимущество.
Варвара кивнула. До сих пор она терпеть не могла подобных форсированных сближений, но сейчас она была благодарна Теймуразу за мальчишескую естественность.
— А ты, собственно, кто тут есть? — спросила она.
— Гелиотермист. Закончил аккумуляторный колледж… Здесь на — двухлетней стажировке, но думаю, что еще задержусь. Степуха на редкость привязывает.
Варвара ловила эти коротенькие фразы и невольно косила глазом — искала Кони. Она подошла к столу вместе с пожилым человеком. Все кругом засуетились, сдвигаясь и освобождая ему место, но он повернулся и пошел вдоль стола, пока не заметил рядом с Варварой единственный свободный табурет. Сел, так что его ножки со скрипом вдавились в землю, налил себе шампанского и замер, больше ни к чему не прикасаясь. От него пахло прелыми водорослями и еще какой-то травой.
И тут Варвара почувствовала по его усталой оцепенелости, по неприятию всей этой праздничной суеты — как же он бесконечно стар.
Ей стало жалко его, и она поискала глазами, что бы такого положить ему на тарелку.
— Друзья мои! — раздался властный и спокойный голос. — Полемические страсти отвлекли нас от приятного повода, по которому собрались здесь мы, гости этой планеты. Гости, но не хозяева, прошу не забывать этого. А теперь ваш тост, Лерой!
Варварин сосед поднялся и воздел руку, в которой бокал скорее угадывался, чем был виден. Лерой. Она сегодня уже слышала эта имя, но вот в связи с чем?..
— За прекрасных дам, да благословят их небеса! — проговорил он глубоким колодезным басом.
— Вот какой у нас дед! — шепнул Теймураз, подымаясь вместе со всеми мужчинами. А Кони крикнула через весь стол:
— Лерой, не забудьте и вашу новую соседку по коттеджу!
Но Лерой опустил опорожненный бокал на голубую миллиметровку, заменявшую скатерть, словно ничего не расслышал.
— Скажите, — порывисто обернулась к нему Варвара, — а не приходилось ли вам находить здесь природное мумиё?
Теймураз дернул ее за рукав, но было поздно. Лерой медленно, всем корпусом повернулся к девушке, и она увидела вблизи его лицо с бесчисленными складочками, дважды перебитым носом и лиловыми скорбными глазами.
— Мумиё? — медленно переспросил он. — Зачем же искать? Гораздо проще получить его в лабораторных условиях. Возьмите мышку. Полевку. Горную.
За столом затихли.
— Се-реб-рис-ту-ю.
Варвара всей кожей чувствовала, как все сто шестьдесят человек плюс три космолетчика переводят взгляд с Лероя на нее и обратно. Над верхней губой начали собираться маленькие капельки пота. Этот спектакль пора было прекращать.
— Это принципиально? — спросила она деловым тоном.
— Весьма. Но это только начало.
За столом застонали. Лерой невозмутимо продолжал:
— К травке, именуемой гетеропаппус седеющий, необходимо присовокупить зизифору пахучковидную, оносму ферганскую, а также лук… многолиственный, если я не ошибаюсь.
— А чеснок? — мстительно вставила Варвара. — Для симметрии.
— О! Вы далеко пойдете, моя юная натуралистка, с такой интуицией. Чеснок — компонент непременный, равно как и эфедра хвощевая, и щетинник зеленый, и, конечно, кипрей.
— Вульгарис? — не сдавалась Варвара, прикладывая, впрочем, все усилия для того, чтобы голос у нее не дрожал.
— Кипрей, кипрей, кипрей… Так, запоминайте: кипрей мохнатый, кипрей высокогорный и кипрей тянь-шаньский.
— Это одно и то же! — с отчаяньем возразила она.
— Ну, знаете, тогда нам не о чем больше разговаривать! — И он отвернулся.
Теймураз наклонился к ее плечу:
— И что ты к нему пристала? Далось тебе это мумиё!
— Я к нему пристала? — взъерошилась Варвара. — Да мне ведь нужно восстановить старинный рецепт — знаменитое снадобье «мумиен-пульвер», им придворный таксидермист Петра Первого обрабатывал экспонаты Кунсткамеры, и они, между прочим, просуществовали целые века!
— Я теперь твоему существованию не завидую…
— Темрик, перестань секретничать с новенькой! — снова возникла царствующая за столом Кони. — Варюша, вы уже двадцать четыре часа на Степаниде. На сказочной, неповторимой Степаниде. Теперь за вами тост.
Мало ей было одного Лероя! Конечно, она всего-навсего маленькая сколопендра, особенно когда пребывает в ярости, но и они все просто фанатики со своей Степухой.
— За то, — сказала она, подымая бокал, — за то, что эта планета ничем не отличается от нашей Земли.
Она отпила глоток, поставила бокал на миллиметровку и пошла прочь.
За спиной была тишина.
Она нашла свой коттедж по запаху, исходящему от Лероевых трав. Разделась. Опрокинулась в жесткую прохладную постель. Ладно. Сегодняшний день не в счет. Завтра работа, приемка помещения. А после обеда можно будет начать монтаж аппаратуры, то есть монтировать-то будут кибы, нужно только ходить за ними по пятам и следить, чтобы они какую-нибудь моечную камеру не приспособили вверх ногами. А это очень утомительное занятие…
В окошко постучали.
— Я сплю, — зарычдла Варвара.
— И на здоровье, — раздался голос Сусанина. — Утречком, пока кибы всю аппаратуру не кончат по разметкам раскидывать, вам там делать нечего. Так что брошу-ка я вас на капусту. В восемь на пирсе, радость моя!
* * *
Фелюга обогнула мыс, и воздух сразу же наполнился запахом гниющих водорослей, рыбы. Аполины проделали еще два—три дружных курбета, разом повернулись и отбыли в сторону островов. Благоуханная бухта. И под вонью — скрытая опасность…
Теймураз управлялся с парусом отменно, и берег (вместе с запахом) стремительно надвигался.
— Ага, кибы уже навалили целую кучу капусты, — удовлетворенно заметил Теймураз. — Когда пристанем, ты в воду не прыгай.
— Тогда давай к камню, — сказала Варвара.
— Это не камень. Это корова.
Варвара, позабыв все свои тревожные ощущения, чуть не вывалилась за борт.
— Ты, что? — изумился Теймураз.
— Естественная реакция человека, впервые увидевшего стеллерову корову…
— Почему впервые? Тебе же вчера аполины теленка подарили!
— Это зелененького-то? А я думала, ламантеныш.
Тем временем кибы-осьминоги, как тридцать три богатыря, восходили из глубин морских, волоча сетчатый кошель с водорослями.
— Видишь — трепыхается внутри? — сказал Теймураз. — Наша задача состоит в том, чтобы не пропустить ничего.
По его сигналу один из кибов выдернул из водорослей полутораметровую членистую тварь, напоминавшую скорпиона. Красавец задрал хвост со смертоносным тельсоном, жутко заклацал клешнями, стараясь ухватить киба за щупальца.
Варвара молча уселась на корме, свесив босые ноги в воду.
— Купаться будем? — спросила она.
— Здесь не хотелось бы, сама видела, какие гады на дне. Зайдем за мыс, тогда спустим парус, и пусть Сусанин хоть зеленеет. Тем более что, по всему, ты на работе будешь иметь дело с Параскивом. Ты — молчунья, а у него синдром бесконечной проблемонеразрешимости. Он будет тебе изливаться, потому что всем остальным он уже до чертиков… Ты вообще ныряешь?
— Ныряю, — сдержанно сказала она. — Сносно.
— Тогда можешь приступать. Здесь скорпионий пляж кончился.
— А ты?
— Сейчас, только управлюсь с парусом.
Варвара медленно отстегнула пояс с неизменным ножом.
— Знаешь, у меня странное ощущение: вчера эта свадьба, нынче — капуста… Дни замелькали как-то мимо меня. Что-то происходит, а, я плаваю широкими кругами и ничего не вижу…
Теймураз рывком затянул какой-то узел, фыркнул:
— Не кручинься — все увидишь. Ты уже в гуще событий, только… как бы это тебе понагляднее… не в фокусе.
Варвара кивнула и без всплеска ушла под воду.
И все было совсем не так, как вчера. Вода, колючая и враждебная, была полна каких-то золотистых теней, которые начисто скрадывали ощущение глубины. Они притягивали своей неопределенностью, и Варвара тихонечко двинулась им навстречу, держась метрах в пяти от поверхности.
Тени отступили, но неизменно оставались где-то в трех—четырех метрах от нее, словно она сама была тем самым проектором, который создавал весь этот театр.
Она осторожно пошла в глубину — тени по-прежнему маячили кругом, то обретая четкость, то размываясь; все было так, словно кто-то настраивал фокусировку, столь быстро проходя точку наилучшей видимости, что Варвара не успевала ничего толком разглядеть. Но как будто бы это был город… Вот опять на миг явилось видение сказочного замка с прозрачными колонками, разлетающимися балюстрадами, лесенками и расписными фризами… Или нет?
Варваре вдруг почудилось, что ее воля как-то передается всей этой колдовской системе, и она напряглась, стараясь уловить ритм постоянно меняющейся фокусировки и включиться в него, и тело вдруг стало острым и звонким, как металлическая антенна, и ритм отыскался — это было биение собственного сердца, и с каждым его ударом, разносящимся под водой, с цепенящей, ужасающей яркостью вспыхивало видение легких золотящихся куполов, игольчатых минаретов, змеящихся виадуков — и все это с каждой пульсацией теряло солнечную янтарную прозрачность, обретая тягостность темной бронзы, и все труднее давался следующий удар…
Что-то черное, постороннее метнулось к ней сверху, и тут же локоть обожгло острым ударом нейростимулятора. Животная воля к жизни привычным толчком послала тело вверх. И тут же захлестнул страх: глубина!
Впервые в жизни она потеряла ощущение глубины.
Ее уже тащили вверх, и ока понимала, что это необходимо — сама она вряд ли всплыла бы. Но когда она наконец вынырнула и вдохнула теплого солоноватого воздуха, ей стало так худо, что впору было снова тонуть.
— Знаешь, Тем, я ведь ни рукой, ни ногой, — шепотом призналась она. — Подгони корыто…
Теймураз кивнул, внимательно вглядываясь в ее лицо, но от замечаний воздержался. Просто повернул и поплыл к фелюге, которая, тяжело осев, хлюпала приспущенным парусом совсем неподалеку.
Варвара перевернулась на спину, раскинула руки и закрыла глаза. Хорошо… Вот и все по-прежнему, неподалеку хрюкают аполины, и теплая, живая вода прибавляет силы. Все так же, как и все эти девятнадцать земноводных лет, когда море не просто одаривало ее выносливостью, приспособляемостью, ранним развитием и не только сделало каждый сантиметр ее кожи чутким, как язык хамелеона; главным было то, что в равной мере и внутри ее все было словно промыто проточной морской водой, чисто, звонко и натянуто, как хрустальная нить, и тысячезвучный резонанс чужой боли или восторга, лжи или высшей красоты так переполнял ее всю, что в ушах звенело и хотелось рот разинуть на манер глубоководной рыбы, выброшенной на берег.
Зашелестела рассекаемая бортом волна, Теймураз крикнул:
— Руку давай! — и рывком втащил ее в лодку.
Он стоял в плавках, в прилипшей к мокрому телу рубашке, и его трясло.
— С-сколько я там проб-болталась? — спросила Варвара, обнаруживая, что и ее бьет такая же неуемная дрожь.
— Шесть минут. С большими секундами.
— На пределе!..
Он смотрел на нее как на чудо морское.
— Ладно, не удивляйся, — сжалилась она над ним, — я ведь нэдо, рожденная в воде, — слыхал? Полжизни в море провела, отсюда и минуты лишние.
— Ты ляг на дно, не так холодно будет.
— П-перебьюсь…
Он причалил подальше от лабораторного пирса, чтобы кто-нибудь не пристал с расспросами. Быстро провел по каким-то тропочкам через парк. По ступенькам своего домика Варвара поднималась уже с трудом, спать хотелось — хоть ложись на пороге. Но Теймураз коротко бросил:
— В душ. И погорячее.
Пока она отогревалась, он сварил кофе, густой, сладковато-соленый и, наверное, с какой-нибудь лероевской травкой, и теперь нетерпеливо ждал, когда же ьна допьет свою чашку. Она сердито вскинула ресницы и впервые так близко увидела его узкое оливковое лицо с тяжелыми веками и мокрой прядью волос. Лицо было напряженным.
— Ну, спас красну девицу, — сказала она, морщась от горечи, — чего же тебе еще?
— А красна девица, как выяснилось, оказалась морской ведьмой. Ну да с твоими способностями я разберусь в следующий раз. Сейчас выкладывай, что ты там видела? Это важно…
* * *
Она ждала, когда подплывут аполины, лежа на воде и закинув руки за голову. Первым объявился крупный самец с характерными темно-лиловыми обводами вдоль нижней челюсти. Он, как самый обыкновенный земной дельфин, взлетел вверх метра на полтора, изогнулся в пируэте и шлепнулся на воду, окатив девушку фонтаном брызг. Четыре самочки заплюхали следом. У Варвары руки сами собой потянулись — погладить крутолобую голову. Так ведь нельзя. Вчера она все дотошно выпытала у Кирюши Оленицына про «синдром Лероя». Оказывается, вот так приголубишь девяносто девять ласковых скотинок, и ничего, а сотую погладишь — и этот сотый после твоего ухода разобьет себе голову о причальную стенку.
Значит, надо как-то держаться середины: с одной стороны, обходиться без нежностей, а с другой — все время поддерживать контакт, чтобы не удрали. Сегодня она решила обстоятельно проверить, было ли вчерашнее происшествие нормой здешних чудес или редким феноменом. Если все повторится, надежда будет только на аполин.
Кирюша, правда, заверил, что на них можно положиться.
Они ныряли все вшестером, с каждым разом уходя все глубже и глубже. Вода, спокойная, безразличная, подслеповато помаргивала отдаленными янтарными искорками и не желала показывать никаких фокусов.
Значит, все происшедшее на капустной фелюге было случайностью. Она обернулась — горизонт был чист, и солнце начало склоняться к красновато-бурым зазубренным горам. Золотой призрачный парус, точно плавник гигантской акулы, бесшумно шел прямо на них, толкая перед собой внушительную волну высотой в двухэтажный дом. Варвара забила ладонями по воде, привлекая внимание аполин.
— Братцы, ныряем! — крикнула им Варвара.
Белолицые самочки принялись передразнивать Варвару, по-аистиному щелкая клювами и даже высовывая языки.
— Сейчас вам будет ох как не смешно, — сердито сказала девушка, — да и мне тоже. Вы будете нырять вместе со мной?..
Варвару изумляла и бесила такая беспечность. Но в этот момент «парус», до которого оставалось каких-нибудь тридцать метров, беззвучно растаял, и на его месте обнаружилась совершенно неправдоподобная промоина в самой середине волны. Девушка даже зажмурилась и потрясла головой, настолько это зрелище противоречило всем очевидным законам природы: слева и справа от их резвящейся компании прошли два гребня с янтарной накипью, а их самих — и ее, и всех аполин — едва качнуло на подозрительно спокойной дорожке.
Варвара уже начала думать, что все это ей только показалось, но тут волны дошли до берега и с грохотом обрушились на пирс, так что из горбатых корпусов повыскакивали перепуганные лаборантки.
Она рванулась к берегу, закиданному тиной, медузами. Вылезла на галечную полосу, брезгливо встряхиваясь, и первым делом наткнулась на двух лаборанток, которые укладывали на кусок клеенки что-то зеленовато-бурое и обмякшее.
— Помочь? — спросила Варвара.
— Идите в душ, — недружелюбно ответила одна из них.
Они подняли клеенку и потащили, держа за углы и семеня от тяжести. Варвара двинулась следом и на пороге наткнулась на Параскива, в свитере и кардинальских плавках, с замотанной шеей.
— Я вам гарантирую, что все это бесполезно, — уныло проговорил он так, словно продолжал недавно прерванный разговор. — Мы ютимся друг у друга на голове, и я не могу оборудовать мало-мальски приличную реанимационную… Что нам шлют? Мясо, которое буквально ломится в двери Пресептории, чтобы попасть к нам на кухню, и забывают про оборудование и инструменты. И это называется гуманизм. Бережное отношение к чужой фауне…
Он сокрушенно, по-стариковски кивал головой после каждой фразы, но пропустить Варвару в душевую не догадывался.
— А Степанида идет к нам на поклон. Да не идет — бежит. Выплескивается. Швыряет к нашим ногам своих подкидышей и волком воет — разумные и гуманные, помогите!..
Варвара стиснула зубы и пошла к только что возведенному зданию таксидермической мастерской, которое в ее отсутствие обживали Пегас и Пегги — роботы-неразлучники, как она их прозвала. Пегас, двухмозговой препаратор-моделировщик, напоминал корыто, зажатое между двумя бурдюками; Пегги, сложнейший биохимический передвижной комплекс, являла собой причудливо сбалансированную пирамиду емкостей, анализаторов и тонких, как вибриссы, микроманипуляторов.
Сейчас она развлекала Теймураза космобиологическими анекдотами.
— Та-ак, — протянула Варвара, — а растворы отфильтрованы? Вчерашние шкурки дезинсекцированы? Голокристаллы обработаны? А?
Пегги развернулась к ней, взболтнув в верхней прозрачной емкости мышьяковокислый натр:
— Пигалица земноводная. Гавиалиха усатая. Амбистома сублимированная…
— Отключись на шестьдесят минут!
Разом наступила тишина.
Теймураз ошеломленно глядел в пространство — перебранка робота с человеком впечатляла.
— Никогда не женись, — мрачно посоветовала Варвара.
В его спокойных бархатных глазах метнулся кошачий блик.
— Теперь я вижу, что начальство было право, когда оснастило станцию только безгласными кибами, — проговорил он задумчиво. — Если хочешь, я помогу тебе демонтировать речевой блок у этой патологической хамки.
— Не надо. Во-первых, я все время одна, и мне просто необходимо на ком-нибудь разряжаться, а честить безответную скотину — это все равно что бить лежащего. А во-вторых, я ее нарочно запрограммировала так, что она заведомо невоспитаннее меня. Это избавляет от комплекса неполноценности. Да, как человек не вполне воспитанный, я должна спросить: ты зачем пожаловал?
— Да вот принес… — Он развернул кулечек — полетели клочки голубоватой шерстки. — По-моему, это была кошка. Голубая и травоядная. И врожденно ручная.
— Возможно, — сказала Варвара. — Была. А теперь есть только загубленная шкурка, которую не потрудились как следует очистить от жира — и высушить. Не говоря о всем прочем.
— Знаешь, мне как-то казалось, что самое главное — эту шкурку снять, а потом, чуть подсохнет, и набивать ватой.
— Ну да, оптимистическая формулировка: никогда не пробовал, но думал, что сумею.
— Ну, это же делают и школьники…
— Это делают школьники, обученные азам таксидермии. Азы я тебе преподам. Выло бы желание.
— Тогда давай прямо сейчас!
— Только тапочки какие-нибудь надену, а то мое все в море утонуло. Волна была сильная и какая-то нестандартная.
— Да? — загорелся Теймураз. — А поподробнее…
Но поподробнее и на этот раз не вышло. Экран внутренней связи засветился, и послышался раздраженный голос Сусанина:
— Норега! Почему вас нет на рабочем месте?
— Потому что рабочий день уже кончился.
— А я-то включил вас в полевую группу…
— Когда?
— Выход завтра в семь. Возьмете регистрирующую аппаратуру, которую можно навьючить на одного киба. Оперативное совещание сейчас, в конференц-зале.
— Лечу!
Экран погас.
— Ты, кажется, готова была ему на шею броситься, — насмешливо заметил Теймураз. — Ну, пошли, покажу тебе этот… зал.
«Конференц-зал» оказался тупиком коридора, заваленным традиционной для дальних планет надувной мебелью. Колченогий киб варил кофе, рядом с ним безучастно сидела Кони. На экране, наспех пришпиленном к стене, словно золотые синусоиды, ходили, играючи, морские змеи, демонстрируя невиданный энергетический баланс.
— Вызвать бы у них синдром Лероя, — задумчиво проговорил кто-то из собравшихся.
— Отвлекаемся, отвлекаемся! — прикрикнул Сусанин, постучав пальцем по экрану, — изображение тут же сдвинулось, явив узкую прибрежную полоску. — Поскольку вылазку считаем не экспедицией, а воскресной прогулкой разведывательного типа, в виде исключения допускаю демократию. Так горами идем или берегом?
— Умный в гору не пойдет! — крикнул Солигетти.
— Серафина?..
— Согласна с Солем.
— Артур? Учти, пойдешь за главного.
— Ну, я априорно за побережье, хоть рыбки половим, костерок разведем…
— Параскив!..
— В конце концов, должен же быть перевал…
— Перевала нет. Норега? Ах да, вы абсолютно не в курсе.
— Я в любом случае предпочитаю море… — Умница. Лерой…
— Пойдем берегом, — раздался из глубины толпы глуховатый и уже так хорошо знакомый голос.
* * *
Было тихо. Экспедиционная группа отдыхала, лежа на песке, а шесть кибов и один робот маялись от безделья. Солнце еще только приближалось к полудню, а, путь уже был проделан немалый: на вертолетах до Барьерного хребта, а дальше разгрузка и вдоль отвесного склона — выход к самому морю, где любым машинам и летательным аппаратам делать было нечего: вспышка молнии — и все. А молнии на Сте-паниде, между прочим, бывали и линейные, и шаровые, и кольчатые, и двумерно-листовые.
Но сейчас о подобных ужасах как-то не думалось: общее внимание было сосредоточено на котелке с похлебкой из «морских кокосов», распространявшем вокруг аромат глухариного супа с шампиньонами. Тишину нарушало только побулькивание варева да стук ложек. Артур подрагивал ноздрями, как бычок-бланкет жаберками, и блаженно закатывал глаза, даже не глядя на бахромчатый зев Золотых ворот, которые им предстояло пройти после привала.
До конца отдыха оставалось еще минут тридцать.
— Нет, — воскликнул Солигетти, облизывая ложку, — хорошему моллюску никакая рыба в подметки не годится!
Лерой, голый по пояс, вдруг скривился и вытащил из-за щеки довольно крупную жемчужину.
— Хороший моллюск, — неторопливо проговорил он, — прежде всего может подложить хорошую свинью. А судить о достоинствах рыбы может только тот, кто пробовал золотую рыбку в маринаде…
— Не интригуйте нас, дед, это бесчеловечно! — сказал Параскив.
«Сколько же лет этому деду?» — в двадцатый раз спрашивала себя Варвара. А тот задумчиво глядел в зияющую пасть
Золотых ворот, угадывая желание командира устроить небольшую психологическую разрядку перед этим загадочным препятствием, первым в их «небольшой экскурсии по здешней Ривьере», как выразился Сусанин.
Морщинистая шкура, обтягивающая ворота, тихонечко подергивалась едва заметными конвульсивными складочками, словно по ней стремительно пробегало невидимое насекомое.
— Было это, э-э-э… лет шестьдесят назад, когда вместо космоса болтался я чуть восточнее Канарских островов. Рыбачил.
— Позвольте?.. — вмешался Солигетти.
— Вы хотите сказать, что на промысловых сейнерах команды не имеется? Это сейчас, молодой человек, а тогда под моим началом пребывало человек пятнадцать, включая многодетную буфетчицу.
— Сельдя промышляли? — Солигетти проявлял эрудицию.
— Какого еще сельдя? Ходили мы за черным малокостом, и не столько из-за мяса, хотя из него получалась дивная рыбья колбаска холодного копчения, сколько ради бархатной шкурки с фосфоресцирующим узором. На дамские костюмы шла.
— Дед, не дразните женщин! — сказала Серафина.
— Простите великодушно, отвлекся. Итак, выходим мы однажды в указанный с воздуха квадрат, предвкушаем бой с малокостом…
— Ну, невелика доблесть, — решил сквитаться неугомонный гений. — Рыбешка так себе, с селедочку, разве что пасть шире брюха.
Про селедку он лучше бы не упоминал.
— Увы, мой юный друг, — пророкотал Лерой, — дальше селедки ваши познания в ихтиологии не продвинулись. Но мы опять отвлеклись. Так вот, это только в естественных условиях малокост — рыбешка не более полуметра. В промысловых же хозяйствах развели какой-то химерический гибрид, по-моему, с крокодилом, потому как пасть у нашей твари ровно в половину всей особи, а длина рыбины — метра три с гаком!
Все представили себе лероевский «гак» и ужаснулись.
— Да, так вот. Только я вышел за своими кибами приглянуть, как мне докладывают, что прямо на меня движется вполне приличный косяк на такой-то глубине, с такой-то скоростью и приблизительной массой, которой только мне и недоставало для выполнения месячного плана. «Берем!» — кричу и вдруг соображаю, что не доложено главное — а что за рыба жалует. Ну да это непринципиально: да то у нас и тралы-самохваты, чтобы все самостоятельно рассчитывать. Из вас никто в самохват не попадал?
Жертв не нашлось.
— Ну и слава богу. Потому как из самохвата никому еще выбраться не удавалось. Для обитателей тверди земной, не имеющих представления о работе в море, поясняю: такой трал, пока он на борту, — это что-то вроде кишки с бахромой. Внутри кишки — миниатюрные биолокаторы, автоматически нацеливающиеся на ихтиомассу. С какими-то зачатками соображения. А наружный слой — растущий, он на должном расстоянии от косяка начинает стремительно выметываться вверх и вниз и образует сеть с нужным для данной рыбы ячейками. Две минуты — и соткан эдакий кошель, который готов принять идущий на него фронт косяка с максимальной эффективностью. Коррекция ячеек постоянна, так что ускользает только мелочь, коей и положено по несовершеннолетию свое догулять. Ну, да это вам неинтересно… Дед кокетничал: на всех лицах отражался интерес.
— Итак, трал мой ведет себя как китовая пасть, — сначала разверзся, а потом захлопнулся. Рыбка, естественно, занервничала — у нее на консервную банку вроде ясновиденья, хотя ученые этого факта и не принимают. Плещется она, сердешная, под южным солнышком, а я гляжу и понять не могу: то ли с моими глазами что-то приключилось на радостях от выполнения плана, то ли я такой живности никогда и видом не видал. Потому как блещет мой трал на одиннадцать тонн чистейшего червонного золота!
Он снова позволил себе паузу, и все почему-то невольно посмотрели в сторону Золотых ворот, хотя ничего червонного в них не было — так, тусклая бронза.
— Ну, рыбку мою принимает сортировочный лоток, тоже не приведи господь вам на него попасть, и тут вся команда, словно ее ветром из кают вымело, является на палубу. А по судну словно шепоток неуловимый, бормотанье бессвязное, и все громче, все отчетливее: «Отпусти ты меня, старче… отпусти ты меня, старче… отпусти ты меня…» Все одиннадцать тонн шепчут!
— Это ж до ста тысяч рыбешек! — ахнул Теймураз.
— Я и говорю. На меня вроде столбняка нашло, в такое изумление впал. А механики мои покрепче нервами оказались и сообразили они, что к чему, со значительным упреждением, Я еще уши себе прочищаю на предмет галлюцинации, а в воздухе уже рыбьи хвосты так и мелькают. И, что самое непонятное, что-то летит навстречу из воды на палубу. Я поначалу и внимания не обратил, мало ли летучих рыб наши экспериментаторы развели, они давно уже себе в план поставили такую промысловую рыбу сочинить, чтобы она навстречу кораблю шла, из воды выметывалась и без всякой сети сама в трюм порхала. Но мне-то на палубу сыпалась отнюдь не летучая рыбка, потому как из летучей рыбы пробку не вышибает и первокласснейшее французское шампанское не хлещет.
— Ай-яй-яй… — не удержался Теймураз.
— Вот именно: ай-яй-яй. Правда, на нашем флотском языке это замечание звучало несколько иначе. Выговорил я все, что в таком случае положено, хватаю одну рыбешку — лях водяной! Глаза как у газели, масть — фазанья и лепечет на совершеннейшем бельканто: «Отпусти ты меня, старче, в море…» — «Вали, — говорю, — только чтоб на палубе ни единой бутылки больше не было!» Только моя голубка в океан-море шлепнулась, как бутылки все в обратном порядке произвели перелет за борт, а следом и все огнетушители туда же выметнулись. Перебрала моя рыженькая.
— Вот что значит неточно сформулировать техническое задание, — простонал Солигетти, давно уже дрыгавший ногами.
— Ну а из глубин морских всплывает то персональный вездеход конструкции «ягуар», то глубоководный гидрокостюм фирмы «Марссинтетик», — то серебряный саксофон…
— Да, вызываю я командующего флотилией, тот, естественно, думает, что я опять с рекламациями на разведчика — и мне встречную вздрючку, чтоб не кляузничал. Едва я сквозь его капитанский акустический заслон пробился, докладываю о сложившейся ситуации, а он в хохот и связывает меня с капитан-директором объединения тропических флотилий…
— Тот, естественно, не верит…
— Как это вы догадались? Таки да, не верит. А потом поверил. Но опять же ответственность… Ну, выхожу я на палубу, а там тишина… Мертвая.
Если финал рассказа и был рассчитан на общий взрыв хохота, то желаемого результата он не возымел. Скорее напротив.
— Уснула, сердешная, — по-бабьи тоненько и жалостливо всхлипнул Солигетти.
— Улов-то куда пошел? — деловито осведомился Артур, не допускавший мысли о том, что одиннадцать тонн такого добра могло быть потеряно для едоков планеты.
— Что — улов! Пошли баночки: «Золотая рыбка в собственном соку», «Золотая рыбка в томате»…
Варвара искоса глянула на Лероя: редкостной силы старик. Так откуда же тянет нудной, вековой болью, дрожью и холодом? Не от него же?
Над узкой прибрежной полоской, ограниченной морем и отвесной скалой, растекалась томительная послеполуденная жара…
* * *
Переправа подходила к концу. Шестеро экспедиционников и несколько кибов уже миновали зловещую дыру, зияющую в золотистом теле мыса, который, как гигантский пологий контрфорс, подпирал скалу и узким клином выметывался в море примерно на километр. Бронзовым, собственно, был не он, а его непонятное и неестественное кожистое покрытие, которое свисало над проходом весьма непривлекательными обрывками.
Там, где хребет уходил в море, виднелось еще несколько дыр, и с них тоже свисало, и вода в пределах этих непериодически повторяющихся арок совсем не колыхалась.
Зато временами морщилась и корежилась сама шкура. Точно зудело под ней что-то. В эти минуты кожного пароксизма из сумрачного прохода полыхало такой жутью, тоской и оцепененьем, что человека мгновенно скручивало судорогой и он отползал прочь, повинуясь чистому инстинкту самосохранения, иначе через пару минут у него наступил бы паралич дыхательных путей.
Но до этого, к счастью, еще ни у кого не доходило. У Золотых ворот бывали и периоды блаженного покоя, и местный фольклор уже обогатился легендой о том, что некто Вуковуд год назад преодолел это препятствие стремительным спринтерским броском. За ним рванул и его киб, которому было велено во всех случаях жизни держать дистанцию в три метра, и развил скорость, для своей конструкции просто технически недостижимую. Правда, обратно таким же образом Вуковуду пройти не удалось — Золотые ворота разволновались всерьез и надолго. Но Вуковуд и тут нашелся: принял ампулу анабиотина, на пять минут впал в полную прострацию, и его, бездыханного и недвижного, благополучно протащил через роковой проход его киб-рекордсмен.
Сейчас переправу осуществляли именно так — методом Вуковуда, только вместо обычного киба было решено использовать Пегаса, который, собственно говоря, и был предназначен для переноски крупных животных. Выглядел бедняга странновато и даже антихудожественно — вместительное самоходное корыто с двумя кибер-осьминогами на месте ручек. Зато к таким неприятностям, как биобарьеры и психоудары, он был полностью нечувствителен, что с блеском и продемонстрировал, резвым галопом перенося сквозь смертоносную дыру одного усыпленного экспедиционника за другим.
Сейчас по ту сторону остался приплясывающий Солигевти, и в мрачной раме неровного, проема его светлая фигура казалась особенно хрупкой и беззаботной.
— Скорее бы, — прошептала Варвара. — Холодает.
Пегас, словно услышав голос своей хозяйки, встрепенулся и боднул Солигетти под коленки. Тот кинул в рот пятиминутную ампулу и повалился в корыто, по своему обыкновению дурашливо крикнув:
— Пегас — кишки между глаз! Варюша, вы гарантируете?..
— Пошел! — вместо ответа скомандовала Варвара, и Пегас ринулся в проход размашистой иноходью.
Он прошел примерно треть пути, когда девушка почувствовала, как цепенящий холод забивает ей горло колючками льдинок. Она попятилась, отчаянно махая руками, а из гнусной дыры секла невидимая поземка, отшвыривая прочь, к морю, и вот уже вскрикнула Серафина, и побежал, заслоняясь рукой, Артур, и недоуменно попятился Лерой. Они отходили дальше и дальше, а тошнотворный холодный ужас все-таки догонял, и шкура на Золотых воротах уже пузырилась, вспухая и опадая, и на месте этих опавших пузырей болталось что-то напоминавшее слоновьи уши, и они гулко хлопали, словно хотели оторваться…
— Солигетти!.. — вдруг закричал Теймураз, и все разом повернулись к воротам, протирая глаза, залитые холодным потом, а там, под сводом тоннеля, кружился на одном месте Пегас, приседая на левой паре ног и плавно занося вперед правую пару, словно делая на несуществующем льду неуклюжую перебежку.
— Пегас, слушать мою команду! — заревел Келликер, но команда явно не достигла адресата. — Пегас, стой!!!
Робот продолжал механически выписывать круги.
— Киб—четыре и киб—шесть, вывести робота из тоннеля! — снова скомандовал Келликер, и два киба ринулись в шевелящуюся дыру, но едва они приблизились к мерно хромавшему по кругу Пегасу, как движения их замедлились, левые пары щупалец подогнулись, и они пристроились в кильватер к роботу и закружились.
Теймураз первым рванулся к невидимому барьеру, но тут же запнулся, скорчился и упал. Лерой оттащил его, но сам не продвинулся дальше ни на шаг. Шкура продолжала вздуваться и передергиваться. На море тоже сшибались непонятно откуда взявшиеся валы, по ним проносились клочья медовой пыли.
И вдруг все затихло.
Пегас устало подогнул ноги и лег где стоял — под сводом.
На него кричали, грозили, умоляли, но он только чуть пошевеливал конечностями. Уже шла пятнадцатая минута, шестнадцатая… Параскив ждал с полевым реаниматором в руках. Семнадцатая минута истекла. Пегас поднялся и медленно выполз из ворот.
Келликер наклонился и сложил полиловевшие руки Солигетти на груди. Потом развернулся, схватил Пегаса за щупальце:
— Ты можешь ответить, дубина, почему ты это сделал?
— Получил приказ. Получил приказ. Получил приказ…
— Отставить! — сказала Варвара. — Ничего мы не добьемся.
Она повернулась и пошла к воде, чтобы не видеть того, кто лежал неподвижно на серой гальке. За спиной тихонечко заверещал настраиваемый передатчик:
— База… Вызываю базу… — каким-то обесцвеченным голосом повторял Келликер. — База? Нет, не Сусанина. Прошу самого. Да. Жан-Филипп? Мы возвращаемся. Пройдем поверху, над Воротами…
— Отставить! — загремело над берегом. — Всем оставаться на своих местах. На территории базы чрезвычайное происшествие: полчаса назад пропал ребенок. Момент его исчезновения установлен с точностью до семи-восьми минут. Со спутника замечено массированное скопление янтарных фантомов, которые на большой скорости передвигались в восточном направлении. То есть к вам. Командиру группы Артуру Келликеру обеспечить тщательный осмотр побережья на восток от Золотых ворот. Остальное сделаем силами Пресептории. Вопросов нет?
— Вопросов нет, — отвечал Келликер с неправдоподобным спокойствием.
Щелкнул передатчик, несколько секунд продолжалась пауза, и тогда командир группы уже со своей стороны осведомился:
— Так есть вопросы?
— У меня есть вопрос, — сказала Варвара, косолапо ступая по острой гальке. — Меня интересует, будем ли мы искать вслепую, или хотя бы попытаемся представить себе, что же на самом деле происходит на нашей распрекрасной Степухе?
Она стояла одна против всех, взлохмаченная, с подвернутыми до колен брючками, маленький драчливый воробей; и никто из шести опытных экспедиционников не знал, что ей ответить.
* * *
«Шпалы» вымотали всех. Ну добро бы километр, от силы — два, но вот уже семь тысяч каменных брусьев отсчитал киб-шагомер, и конца им не видно в ночной темноте. Освещенные мощным прожектором, закрепленным на одном из бурдюков Пегаса, они напоминали безупречный ряд весел, торчащих из борта старинной галеры и поднятых над водой. Странно, Вуковуд рассказывал, что «шпалы» располагались вровень с водой. Первый километр так оно и было, а сейчас внизу, до желтой шуршащей пены добрых полтора метра.
Отлив?
Отливов на Степухе не бывает.
Люди и кибы, составляющие одну цепочку, могли бы еще идти и идти, но Келликер объявил привал. Не обеспечивалось главное: тщательность осмотра.
Палатку поставили с максимальной предосторожностью, сверху и снизу прикрыв ее силовой защитой, способной отразить даже прямое попадание молнии. Кибов разделили на две группы и выставили через пятьдесят метров по обе стороны палатки. Кроме того, через каждые три часа должны были сменяться вахтенные, и в первую пару Артур назначил Теймураза с Варварой.
Полноводный Млечный, а вернее, Медовый Путь, янтарно мерцая, тек над самым горизонтом, отражаясь в неподвижном море. Варвара сидела шагах в десяти от палатки, подтянув коленки к груди и положив на них подбородок. Она никак не могла насмотреться на это удивительное море, темно-коричневое, как необъятная чашка кофе; золотой сазаньей чешуей искрились на его поверхности звезды, и было их почему-то больше, чем на небе. Столб пара поднимался вверх у самого горизонта, точно призрачная колонна, подпирающая небесный свод.
Прыгая в темноте с одного каменного бруса на другой, приблизился Теймураз. По-ящеричьи растянулся на соседней «шпале», свесив вниз темное лицо, кажущееся в ночи еще более узким. Выпуклые глаза блеснули отраженным светом, как у волчонка. Вероятно, приготовился читать нравоучения.
— Послушай, Варвара, — проговорил он своим глубоким, немальчишечьим голосом, — лично мне твой характер нравится: то ли зебра, то ли кобра. Но попридержи его сейчас, когда погиб человек и неизвестно куда исчез ребенок. Не до гипотез.
— Но мы же должны хотя бы предполагать, ЧТО убило человека и КТО похитил Степку!
— Надо искать, а не теоретизировать, — резонно заметил Теймураз. — Степке ведь молочко надобно. А то пока найдем…
— Но если мы найдем причину, то значительно сократим сектор- поисков, — не менее резонно возразила девушка.
— Что искать? Причину совпадения? Почему на базе куда-то запропастился Стеяка, а в трехстах километрах от этого места попал под излучение Солигетти?
— Да. Потому что до сих пор ни на одного человека покушений не было. А позавчера я заблудилась в подводных миражах? Вчера — трехметровые снежинки. А сегодня… Ваша сказочная, идиллическая Степуха, в которую вы поголовно влюблены, почему-то становится опасной.
— Но ведь для этого не было ни малейшего повода!
— Да, — очень спокойно проговорила Варвара, — если не считать того, что сюда прилетела я. Может быть, мое появление включило другую программу взаимоотношений?
— И какая же это новая программа?
— Не знаю. Но, очевидно, это не программа добра, даже не безразличия. Потому что похитить трехмесячного ребенка, единственного на этой планете, — трудно представить большее зло. Притом холодно рассчитанное зло.
— Не смей так говорить! Слушать не желаю!
Он взвился вверх, как кузнечик, и, обогнув палатку, исчез в темноте. Тотчас же из-за полога восстал массивный силуэт, в котором нельзя было не опознать Лероя, и бесшумно двинулся следом. Тоже нянька на добровольных началах. А Темка и в самом деле еще совсем ребенок: не терпит, когда его припирают к стенке. Да, это клинический случай космического патриотизма, когда освоенная планета кажется верхом совершенства. Вот и тут — распрекрасная Степуха, точно супруга кесаря, должна быть вне подозрений.
Еще одна голова высунулась из палатки. Параскив.
— Вы напрасно нападали на Темрика, — хрипло проговорил он, подходя и присаживаясь на корточки. — Мы далеко не так легкомысленны, как вам кажется в ваши девятнадцать лет. В том, что происходит на этой удивительной планете, мы искали логику. Искали добросовестно. И не нашли. А без логики не может быть никакой программы, ни доброй, ни злой, ни машинной, ни человеческой.
— Но вы подразумевали логику машин, запрограммированных человеком, в то время как здесь…
— Начальника разбудили! — фыркнул Келликер, вылезая из палатки. — И что вы мудрите? Еще в средние века существовал принцип Оккама…
— Не изобретать новых сущностей, пока можно обходиться старыми! Монашенский аскетизм мышления. Инквизиция фантазии…
Варвара, лежавшая ничком на «шпале», замычала от отчаяния и стукнулась лбом о гулкий камень. Странная тяжесть наваливалась на нее сыпучими дюнами. И холод механической воли. Подчиниться!..
— Тревога!!! — заорал из невидимой дали голос Пегаса.
Варвара попыталась оттолкнуться от каменного бруса, но в тот же миг, словно в ответ на ее движение, он дрогнул и плавно заскользил вниз. Плюхнулся в воду и закачался как поплавок. Девушка раскинула руки, удерживая, равновесие, и с трудом подавила крик: там, где белела палатка со спящей Серафиной и всем оборудованием, чернела пустота провала.
— Фонарь! — крикнула Варвара. — Дайте фонарь!
По черной стене метались световые диски — это мчались кибы. У первого же, который подбежал и круто затормозил, раскидывая щупальца и присасываясь к камню, чтобы не свалиться в воду, выхватили фонарь и протянули девушке.
— Не пускайте ее! — раздался с той стороны мальчишеский голос Теймураза.
Никто ему не ответил, и Варвара, едва успевшая скинуть ботинки, бесшумно ушла под воду.
Кофейный мрак сразу же погасил ощущение глубины. Нужно собраться в комок и заэкранироваться от посторонней информации в любой форме. Только палатка. Серебристая палатка.
Герметический фонарь давал узкий, тугой конус. Темно-серая шершавая стена. Ломкая призрачность глубины. И все. Ни жгутика водорослей, ни парашютика медузы. Мертвая безжизненность.
Она вынырнула, крикнула:
— Какой-нибудь груз!
Артур с Параскивом, оказывается, сообразили — груз уже был готов.
С той стороны кто-то неловко плюхнулся в воду. И без фонаря. Варвара зажала ногами груз и тоже пошла в глубину.
Теперь только самоконтроль. Если выйти из строя, то никто уже не нырнет глубже. Уже метров одиннадцать—двенадцать. Снять напряжение с головы. Дальше. Пятнадцать метров.
Что за движение там, внизу?
Она выхватила из-за пояса неразлучный свой нож — предмет беззлобных насмешек. Темные тени вырастали из глубины. И никаких следов палатки.
Варвара всплыла, выбралась на камень, двадцать секунд отдыхала — выравнивала дыхание. Метрах в двадцати кто-то барахтался, часто и бессмысленно ныряя, — конечно, Теймураз.
— На какую глубину погружения рассчитаны кибы? — спросила Варвара.
— До пятнадцати метров. Запускать?..
— Не имеет смысла. Я уйду глубже.
И снова пошла вниз. Теперь только глубина, сколько можно выдержать. Не бездонная же пропасть?
Хотя зачем бездонная? Достаточно ста метров, на столько и ей не нырнуть. Но почему ничего не всплыло? И ни одного воздушного пузыря. Так не бывает.
В голове стучало. На такую глубину она не опускалась ни разу.
И тут в глубине что-то затеплилось. Снизу к Варваре плавно тянулись два огромных призрачных лепестка, напоминающих исполинские листья ландыша, каждый величиной с лодку, и вообще это были не листья, а нежные руки, и девушка уже чувствовала, как сладко и уютно будет опуститься на такую тепло мерцающую ладонь, и тогда другая бережно и легко накроет ее сверху…
И ничего не всплывет.
Ни пузырька воздуха.
Тело автоматически рванулось, уходя от этих манящих рук.
Вверх!
Ее вытащили на камень, и она сразу же перевернулась лицом вниз, чтобы не заметили кровь, текущую из ушей и из носа. Она снова ничего не сказала, и ее опять ни о чем не спросили. Кто-то нырнул — кажется, Параскив, и минуты через полторы уже вылез обратно без малейших впечатлений.
— Сейчас… — сказала Варвара. — Сейчас я нырну еще.
— Уходим, — негромко скомандовал Келликер. — Норегу — на робота.
Лерой поднял девушку и положил ее в корыто Пегаса.
— Кто-нибудь помнит, — пробормотала Варвара, отчаянно борясь с беспамятством, — во что был одет Вуковуд?
— В легкий скафандр с автоматической, полузащитой, — ответил Светозар.
Такой скафандр не спас бы Солигетти, Варвара прекрасно это понимала. Может быть, человек в скафандре был принят за другое существо? Может, неуязвимая громадина ворот всего-навсего биоробот? Может, существуют различные программы — одни для биороботов, другие — для людей, незваных пришельцев?..
— Ты совсем засыпаешь, — проговорил Теймураз, наклоняясь над девушкой. — Дай-ка я сниму с тебя мокрое…
* * *
Примерно через два часа можно было ждать вертолет, который, следуя по автоматическому маршруту и не приближаясь к морю, должен был доставить продовольствие и дополнительное снаряжение. На базу, Сусанину, сообщили только, что утопили весь багаж. Без подробностей.
Сейчас все сидели метрах в шестидесяти от кромки моря, на естественном карнизе, который поднимался на высоту примерно в человеческий рост. В маленькой нише чадил костерок, почти не дававший тепла. Солнце только что встало и, не успев оторваться от горизонта, едва просвечивало сквозь пряные и терпкие испарения, курящиеся над зеленью.
— На редкость пахучий мир, — раздраженно заметил Параскив, исследовавший единственную уцелевшую сумку с консервами. — Дрова- воняют, из леса несет амброй… Здесь одна сгущенка. Открывать?
— Открывай. Норега, дайте-ка нож!
У Варвары сошлись пушистые брови: совсем не для консервных банок берегла она отлично закаленное лезвие.
— Мясо движется, — странным голосом проговорил Лерой.
Из-под кустов выпорхнул — иначе не скажешь — прелестный зверек с голубыми вибриссами между ушей. Он наткнулся на кибов, расположившихся под карнизом, и замер на задних лапках.
— Ни-ни! — строго сказал Келликер.
Варвара уже знала, какой острой проблемой было для базы еженедельное разрешение на отстрел буйвола или антилопы. Она-то надеялась на целую гору шкур, а оказалось — кот наплакал. Окрестности Пресептории изобиловали дичью, но страшный призрак земных стеллеровых коров витал над кухней.
Зверек поднял полосатую мордочку, обозрел людей, почесался и невозмутимо затрюхал под сень кустарника.
— Бурундуковый кенгуру, — зачарованно прошептала Варвара. — В атласе Сусанина его нет…
— В атласе Сусанина много чего нет, — неожиданно подал голос Лерой. — И кто знает, как занесло сюда этого зайку… И зачем?
— Браво, Лерой! — воскликнула Варвара. — Наконец-то нашелся еще человек, которого тревожит, КАК и ПОЧЕМУ творятся чудеса?
— Прекратить болтовню! — рявкнул Келликер. — Слушайте…
Слева, за остроконечным пиком, послышалось натужное гудение. Вертолета видно не было, — опасаясь загадочных каверз со стороны моря, он полз над сушей буквально на брюхе.
— Уф, — облегченно вздохнул Келликер, — дискуссию закончили. Я, Св, етозар и кибы разгружаем вертолет. Лерой, Теймураз и Норега составляют план разведки берега. С первым же кибом я пришл. ю генератор защитного поля. Всё. Пошли.
Они спрыгнули вниз, под обрыв, и еще некоторое время Варваре было слышно затихающее бормотанье Светозара: «…Чтобы система, созданная высокоразвитыми существами, взяла и просто так загробила спящего человека?!» Гул вертолета тоже смолк, зато через каждые тридцать секунд раздавалось пронзительное «ю-юик!», словно остроконечная свая забивалась — в скалу, — работал звукомаячок.
Варвара подула на костерок. Одно ясно: не могли неведомые пришельцы оставить программу, по которой уничтожался бы устроившийся на отдых человек. Вероятно, то загадочное, что они считали «шпалами», при определенной нагрузке опускается на дно и уничтожает непрошеный груз, который ничем одушевленным быть не может: живое не пройдет через ворота.
— Бр-р-р, — встряхнулся Теймураз, — наберу-ка я дровишек!
Он спрыгнул вниз, и Лерой, поддернув пояс с кобурой десинтора, молча последовал за ним.
Варвара присела на край карниза, ежась от утреннего холода. Да, поверить трудно: до сих пор человек был неприкосновенен, и вдруг без всяких причин сразу трое: Степка, Солигетти, Серафина. Отыскать бы логику…
И в ответ совершенно нелогично громыхнул выстрел. Заряд акустический, на испуг, плюс жирный вонючий дым — кого-то отгоняют.
Но Задать долго не пришлось, потому что из зарослей выскочил Теймураз, прижимавший к себе бурого зверька, за ним, ставя дымовой щит, поспешал Лерой. Теймураз вспрыгнул на Пегаса, разлегшегося под обрывчиком, и протянул Варваре какого-то детеныша. С безмерным удивлением она обнаружила, что это донельзя чумазый. Степка, облепленный густой грязью и клочьями распашонки.
— Воды, воды… — растерянно бормотала она. — Да сбегайте же кто-нибудь за водой, море ведь рядом!
Она нашарила единственный пластиковый пакет с водой и осторожно смывала грязь со Степкиной нецараланой мордочки, а тем временем Пегас всеми своими щупальцами поднимал вверх задыхающегося Лероя.
И тут снизу накатил такой яростный вой, что Варвара инстинктивно прикрыла своим телом ребенка. Из кустов мчалось абсолютно круглое бешеное чудовище, ком шерсти и ярости.
— Пегас, задержи ее! — взвизгнул Теймураз.
— Осторожненько! — поспешно добавил Лерой.
И тут этот воющий серо-буро-оранжевый ком ринулся на скалу. Жаркой и терпкой гнилью пахнуло из белоснежной пасти — не поймешь, где язык, где зубы, бездонная белая прорва, а вокруг — вставшая дыбом шерсть, и скрежет белых когтей по ребру карниза, и полыханье багровых глаз, перечеркнутых аспидной вертикалью сузившихся от бешенства зрачков…
Гибкие Пегасовы щупальца с предписанной осторожностью перехватили клокочущее чудо, отшвырнули метров на пять. Зверюга пружинисто приземлилась, проявила секундную растерянность — и снова бросилась в атаку. Только теперь она на каждом прыжке еще и встряхивалась, как мокрая собака, и черная сажа от дымовой завесы ореолом мчалась вместе с ней.
— Разрешите представить, — проговорил Лерой, переводя дыхание и, естественно, делая свою традиционную паузу. — Росомаха. Приемная мамаша.
Услышав человеческий голос, «мамаша» взревела и в третий раз ринулась на обидчиков. Степка, угревшийся на Варвариных руках, причмокнул и засопел, словно всю жизнь спал под такой аккомпанемент.
— Пегасина, ты снял что-нибудь в промежутках между атаками? — спросил Теймураз, присаживаясь на корточки, чтобы не упустить ни одной подробности происходящего. — Поторапливайся, а то ведь надо как-то эту росомаху возвращать в лоно семьи!
Пегас отбил очередной натиск и развернул задний бурдюк, нацеливая на рыжую красавицу оба стереообъектива. Но зверюга вдруг повернулась к нему спиной и начала медленно отступать к скале, пятясь от кустов.
А из их тени вырастало что-то бесформенное, пятнистое и гребенчатое. Длинная коротконогая туша выдвинулась — именно выдвинулась, а не выползла и о резкой нарастающей скоростью ринулась на росомаху.
Расстановка сил мгновенно изменилась: теперь «приемная мамаша» защищала свое новоявленное чадо плечом к плечу с роботом, словно угадав в последнем своего потенциального союзника.
На призывный зов собрата примчались еще два носорога. Следом появился перистый удав — легчайшее, несмотря на свои габариты, создание, сверкающее павлиньим оперением и бесшумно скользящее по кронам зонтичных акаций. То там, то тут раздавался угрожающий рык, и к подножию скалы начало выкатываться самое немыслимое зверье, от двугорбых гепардов до панцирных пантер. И все это скалилось, щерилось, сцеплялось в клубки, отливало глянцем великолепнейших шкур, сверкало неугасимым даже при солнечном свете блеском свирепых глаз и, главное, неумолчно ревело, скрежетало, завывало и отфыркивалось… — Вот это царство! — не удержалась Варвара.
— Ты двигайся повыше, — тихонечко подтолкнул ее в спину Теймураз, — а то еще кто-нибудь из этих красавцев обратит на нас…
Он не успел договорить, как они уже обратили. Голубой зверь — увеличенная копия гризли, только чуточку поизящнее — привстал на задние лапы и потянулся к карнизу. Но апельсиновая росомаха с реактивным воем метнулась к незадачливому мишке, оседлала его загривок и принялась лупить по голове.
— Ну, побаловались, и будет, — степенно изрек дед, загоняя в ракетницу обойму микропарализаторов.
Тщательно прицелясь, он вогнал крошечную ампулку в дымчатую медвежью скулу. Гризли всхлипнул и свернулся калачиком.
— Вперед, молодежь, вперед и вверх, — тревожно проговорил Лерой. — Чует мое сердце, что это было только начало.
Варвара прижала покрепче теплый сверток к животу и двинулась вверх по карнизу, выверяя каждый шаг и глубоко вдыхая утренний терпкий воздух. Какой же холодной компьютерной нелюдью должен быть тот гипотетический центр, который подчинил себе все окрестности Пресептории, если рядом может существовать такой вот хоть и не разумный, но буйный и прекрасный мир, принявший, не задумываясь ни на миг, их крошечного Степку, вылизавший его, накормивший и готовый защищать как себя самого?!
— Стоп, — сказал Лерой, — под нами уже метров десять, даже перистый удав не допрыгнет. Всем сесть. Тёмка, дай две ракеты, желтую и голубую. Да ноги-то не свешивайте!
Два зонтичка поднялись на белых стеблях, что на кодовом языке дальнепланетчиков означало: «Идите ко мне!» Варвара, изрядно проголодавшаяся, с удивлением смотрела на спящего Степку.
— Странно, — сказала она, — а почему он есть не про- сит?
— А ты как думаешь, за каким занятием мы его обнаружили? — усмехнулся Теймураз. — Он сосал свою приемную мамашу, эту помесь тигры со шваброй, как хороший форвакуумный насос.
— Не торопится Артур, — вздохнул Лерой. — Темка, еще две ракеты, но с большим интервалом.
Ракеты одна за другой вознеслись на прерывистых туманных нитях. Лерой покачал головой, вынул тяжелый десинтор и положил его рядом с собой. Но в тот же миг послышался характерный гул, и внизу, под нависающей скалой, показался дымчатый шар величиной со среднего мастодонта. Он деловито полз по земле, приплюскивая студенистое брюхо, и производил бы неизгладимое впечатление, если бы все не знали, что это всего-навсего вертолет, идущий на подушке и под защитным силовым куполом. Очутившись под сидящими на карнизе людьми, машина остановилась, сбросила защитный колпак и плавно пошла вверх. Параекив распахнул боковую дверцу и выставил бороду. По мере того как в свертке, который прижимала к себе Варвара, он узнавал искомое дитя, борода эта опускалась все ниже и ниже.
— Принимайте бандероль! — не удержался Теймураз, одновременно хватая за пояс девушку, которая потянулась к Параскиву, совершенно забыв, что они все-таки находятся на высоте четвертого этажа. — Варька, угробишься, да еще и о чужим дитем!
Келликер, сидевший на управлении, плавно подвел машину вплотную к карнизу, и живая посылка благополучно перекочевала в кабину вертолета. Чуткая машина качнулась, как поплавок на воде, и отошла метра на два. Все невольно проследили за ней — и замерли: прямо над вертолетом кружила лиловая шаровая молния.
— Вниз!! — рявкнул Лерой. Машина, не промедлив и доли секунды, ухнула вниз и, едва коснувшись земли, снова оделась дымчатой, напряженно звенящей защитой.
Видно, Артур, обладавший феноменальной реакцией, автоматически выполнил команду более опытного товарища и был прав.
Человека такая молния не поразила еще ни разу.
На любые машины, летающие и плавающие, она нападала всегда.
Но сейчас, как ни странно, молнию «заинтересовал» вовсе не вертолет — она кружила вокруг догорающей голубой ракеты, словно обнюхивая этот светящийся василек.
— Рассредоточиться, быстро, — отрывистым шепотом бросил Лерой. — Варя — вверх, Темка — вниз по тропинке, ползком!..
Варвара уже усвоила, что приказания Лероя выполняются без малейших раздумий или промедлений, поэтому она стремительно ринулась вверх по карнизу. Уже чувствуя наваливающуюся беду, она обернулась — молния оставила в покое догорающий светлячок и теперь по спирали скользила вниз, делая виток за витком вокруг почти невидимого дымчатого стебля, на котором росла ракета.
И траектория эта неминуемо должна была привести ее к Теймуразу, сжимавшему ракетницу.
Тугая огненная струя, словно вода из брандспойта, ударила вверх: Лерой, расставив ноги и привалившись лопатками к скале, обеими руками держа над головой десинтор, пытался поставить на пути молнии плазменную преграду.
Молния отпрянула и на несколько секунд зависла неподвижно, словно раздумывая. Затем она с неуловимой для глаз быстротой расплющилась, растеклась в лиловато-пепельное треугольное полотнище. Затем этот лоскут скользнул вниз, точно флаг, сорвавшийся с древка, и каким-то своим краешком слегка мазнул по раскалившемуся десинторному стволу.
Гул непрерывного разряда оборвался, огненная струя растаяла в воздухе. В ту же секунду Варвара почувствовала, что каждый нерв ее тела сводит мучительная судорога, граничащая с болью ожога. Превозмогая эту боль, она вытащила из-за пояса нож и вогнала его в трещину скалы. Пальцы слушались плохо, но теперь она знала, что не сорвется с узкого карниза. Тогда, все так же держась за рукоятку ножа, она осторожно повернула голову и посмотрела назад.
Шагах в десяти торчали ребристые подошвы Теймуразовых ботинок — он тоже распластался на тропинке, вжимаясь в камень.
А вот между ними никого не было.
Держась за рукоятку ножа, она свесилась вниз и увидела наконец Лероя: раскрыв руки, он лежал на зеленом островке мха, в двух шагах от закутанного в защитный кокон вертолета.
— Темка, веревка есть? — крикнула Варвара. — Быстро вниз!
* * *
Лерой открыл глаза и вместо неба увидел над собой коробчатый свод вертолетной кабины. По тому, что вертолет стоял на земле с незапущенным мотором, а Параскив с Келликером, присев на корточки, неподвижно застыли по обе стороны походных носилок, глядя на его сложенные руки, — по всему этому Лерой понял, что умирает.
Он вспомнил ослепительную вспышку, когда внутри головы брызнул во все стороны сноп горячих искр. И сейчас затылок покалывало, но, кроме этого, не было никакой боли — впрочем, не было вообще никаких ощущений, только пахло паленой шерстью. Обожженное тело, которого он не видел, потому что не мог пошевелиться, было надежно сковано анестезирующей блокадой.
Лерой беспокойно повел глазами вокруг, и тут дверца кабины отворилась, напустив зеленых бликов солнечного леса, и друг за другом, пряча ободранные ладони, влезли Варвара с Теймуразом; они приблизились и тоже замерли, недвижные и молчаливые.
Он представил себе, какой жалкой, беспомощной развалиной должен казаться всем этим людям, глядящим на него сверху вниз. Он постарался улыбнуться и сказать что-то веселое, и сквозь щелку одеревеневших губ послышалось:
— Ло-пух…
— Что, что?. — переспросил ошеломленный Теймураз.
— Лопух… голо… голосемянной…
Теймураз прижался к Варвариному плечу, нашарил ее запястье и стиснул так, что кисть отнялась.
— Радиола… Семенова…
Он с видимым усилием поднял опаленные ресницы, обвел взглядом всех присутствующих. Мысленно несколько раз качнулся, собираясь с силами, будто перед прыжком, хотя прекрасно понимал, что тело его останется неподвижным. Наконец губы снова разжались, словно раскололся кусок сухой коричневой глины, и он как будто даже несколько удивленно произнес:
— Аст-ра… просто аст-ра… — Последовала пауза, в которой не было ничего от его прошлых академических, многозначительных пауз. — Фе-ру-ла. Вишня… тянь-шаньская. Жимолость узкоцвет-ко-ва-я… Сирень…
Это было нелепо и страшно — последние свои минуты он тратил на пустую забаву, какую-то одному ему понятную дразнилку, которой он так часто досаждал Варваре, но почему-то при этом он смотрел не на девушку, а на Теймураза, в его влажные от слез огромные глаза, мерцающие Краснова-тыми бликами.
И звучали слова, и диковинный сад вырастал из этих слов;
— Полынь рутолистая… Облепиха крушиновидная…
Словно песня, словно заклинание:
— Марь душистая…
Закрылись веки.
— Таволга…
А потом настала тишина. И все ждали, ждали, ждали…
* * *
Вертолет перемахнул через горы, предусмотрительно держась километрах в сорока от моря, и приземлился на специальной площадке, затаившейся в долине возле Ящеричного хребта, как раз посредине между космодромом и Пресепторией… Две верткие одноместные машины с конусными излучателями на радиаторе, подрагивая на холостом ходу, ждали у самых ворот.
Из ангара вырвался санитарный вездеход со сверхвысокой защитой, лихо подрулил к дверце вертолета и опасливо приоткрыл боковой люк.
Из люка высунулись женские руки.
Теймураз придержал дверцу кабины, и девушка просунула в эту щель Степку, завернутого в изрядно подмокшее махровое полотенце. Руки выхватили у нее живой сверток и исчезли в глубине вездехода. Щиток люка со стуком захлопнулся, и это был единственный звук, сопровождавший всю операцию передачи. Первая машина охранения, взяв с места, вылетела за ворота вертолетной площадки, за ней устремился вездеход, замыкающая машина не отставала ни на метр. Маленький караван рванул вверх по ущелью, направляясь к космодрому. Все правильно. Домик на космодроме, надо думать, прикрыт надежнее, чем любое подземное убежище Пресептории. А звездолет уже идет сюда.
Они сидели на узких жестких скамеечках и глядели перед собой. Пока вертолет трясло, руки Лероя, сложенные на груди, то и дело соскальзывали и со стуком ударяли костяшками пальцев об пол; Теймураз осторожно складывал руки.
Теперь все было тихо, и только поскрипывала полуоткрытая дверь кабины, которую раскачивал ветер.
— Темрик, будь другом, — попросил Артур, — выведи на середину поля большой грузовик.
Теймураз послушно спрыгнул на асфальт и побежал через всю площадку к ангару. Варвара немного помедлила, потом тоже выпрыгнула из вертолета и пошла следом. Исполинский зонтичный орешник, росший вплотную к задней стенке ангара, тянул свои перистые лапы над самой крышей.
Внизу кормилось конгломератное семейство: чесучовые белки, распахнув рукава своих кремовых балахончиков, слетали с нижних ветвей, обрывали орешки и вспархивали обратно; пегие голоносые вомбаты, похожие на морских свинок и перекормленных боксеров одновременно, объедали листву, а между ними нахально шастала пара крошечных тенреков с голубыми иглами.
И все они были просто очаровательны — такие большеглазенькие, крутолобенькие, курносенькие… На шорох шагов подняли мордочки и уставились с доверчивым и жадным вниманием — только позови, только погладь, только разреши прижаться к ногам…
Варвара засунула руки в карманы и, сердито нахмурясь, наблюдала за пестрыми зверьками, покачиваясь с пяток на носки и обратно. Неужели никто не чувствует исходящие от них меленькие, вибрирующие волны приниженности, суеты и увядания? Неужели и Лерой не чувствовал?
Сюда бы хорошую комплексную экспедицию, с грамотными систематиками, с экологами-эволюционистами… А то каждый биолог, попадая на Степуху, первым делом отправляется в Коровью бухту и уже оторваться не может от стеллеровых телят, прикидывая, как эдакую малюточку перебросить на Землю. Еще бы здесь мамонтенка поймать, так и вообще никаких других проблем бы не возникало, кроме того, как восстановить их земные популяции.
Но комплексную могут послать только на ту планету, которая занесена в Красную Галактическую Книгу и требует немедленных спасательных мер.
Так что начинать придется ей. Грамотно составленные голографические ряды — вот что необходимо в первую очередь. И — раскопки. Выявить начисто вымершие виды, учесть обреченные, взять на заметку впадающие в необратимую всеядность…
В ангаре взревел двигатель, и приземистый грузовик, пятясь, выполз на поле. Вертолет приподнялся и, зависнув над платформой, начал бережно опускать на нее свое брюхатое тело, одновременно подбирая шасси.
— Ты где гуляешь? — крикнул Теймураз, высовываясь до половины.
Варвара побежала по полю и запрыгнула на высокую подножку, уже когда грузовик мягко тронулся с места.
Узкая дорога влилась в слоистый шоколадно-ониксовый каньон, и это уже была ЕЕ дорога, и машина была ЕЕ грузовиком, и впереди был перевал, а еще дальше высились мегалитические глыбы ворот ЕЕ Пресептории, где Ждал ЕЕ дом и ЕЕ работа, и море, и немые аполины, и запах сушеных трав с половины Лероя.
И главное, у нее был уже настоящий друг, который пришел, как и приходят настоящие друзья — сам собой, совершенно естественно и однозначно.
Она скосила глаза и поглядела на Теймураза — лицо у него было напряженное, чужое, властное. И очень взрослое.
И чем больше она всматривалась в это лицо, тем отчетливее становилось у нее подозрение, что в той полноте жизни, которую она только что для себя открыла, ей все-таки чего-то не хватает…
Как будет не хватать Лероя.
— Темка, — сказала она, — а сколько ему было лет? Девяносто?
— Теперь это не имеет значения, — ответил он, помолчав.
— Да, конечно. И как это его взяли на дальнюю точку?
— А его никто не брал. Оказался здесь проездом и остался. Подменял метеорологов, кухню обеспечивал, атлас составлял…
Как просто это звучит! Но, кроме того, были и далеко не очевидные вещи. И то, что никто и никогда не называл его по имени. И почему он, нелюдим, пошел все-таки с их отрядом. И то, как он носил на себе запахи загадочных трав. И главное, зачем он произносил эти нежные, неуместные предсмертные слова: жимолость… марь душистая… таволга…
Была в этих словах какая-то настойчивая тайна, они требовали, чтоб их запомнили и перевели на другой язык, и непонятнее всего — к кому же они были обращены?
* * *
На узкой галечной полоске, возле массивной каменной глыбы, два часа назад установленной над могилой Лероя, выжидающе маячила чья-то фигура. Только бы не Сусанин!
— Ну, прощай, Моржик, — сказала Варвара черногубому аполину, с которым она проплавала эти два часа буквально «плечо к плечу». — Только не затоскуй тут без меня и не наделай глупостей. Вон и девочки твои скучают… Иди, иди!
Она сильными гребками пошла к берегу, пока не услышала под собой шорох гальки. Тогда вскочила и выбежала на пляж.
Человек, ожидавший Варвару, оказался сухощавым нигерийцем с отнюдь не экспедиционными кудрями врубелевского Демона. На свадьбе она видела его издалека — во главе стола.
— Меня зовут Жан-Филипп, — проговорил он приветливым тоном, каким, наверное, разговаривают с новичками лаборантками члены Высшего Галактического Совета.
— Я знаю, — сказала Варвара, залезая мокрыми ногами в подогретые сапожки.
— Мне говорили, что у вас… м-м… несколько своеобразный взгляд на природу некоторых феноменов данной планеты, — проговорил он с несвойственной, наверное, ему заминкой. — Поэтому я решил побеседовать с вами.
Он посторонился, полагая, что она направится в поселок.
— Мне не хотелось бы далеко уходить. — Варвара помотала головой, всматриваясь в темно-кофейную гладь воды.
— Тогда, может, перенесем нашу беседу часа на два?
— Не исключено, что я здесь и заночую, — сказала Вар-. вара.
— А вы ночью-то не замерзнете? — уже другим голосом, обыденным, домашним, забеспокоился Жан-Филипп.
— У меня халат с подогревом, — сказала она, накидывая капюшон на мокрые волосы.
— И к какому резюме вы пришли?
Варваре захотелось сморщиться, но она автоматически сдержалась. Но тут же сообразила, что темно, и скривилась:
— До резюме ли! Сегодня не было ни одного, даже плохонького миража. То ли они избегают этой бухты, то ли мешают аполины, то ли темно… Завтра поплыву в обед.
Она промолчала о том, чего, собственно говоря, добивалась и что возникло так слабенько, так отдаленно, что было опасение принять желаемое за действительное.
Импульс боли, болезни, неблагополучия — те самые конвульсивные волны какой-то беды, которая исходит только от раненого или умирающего животного и которые она ощутила возле Золотых ворот. Действительно ли она засекла их?
— Скажите, пожалуйста, — медленно, словно подчеркивая всю важность вопроса, проговорил Жан-Филипп, — какова основная компонента того излучения, которое вы принимаете?
Варвара вскинула голову, так что капюшон упал на спину и с шелестом отключился — ведь она ни словом не обмолвилась о своем чутье. Но Жан-Филипп знал и даже не сомневался, что излучение — многокомпонентное, и с ним не нужно было лишних слов.
— Гравитация, — отвечала она кратко и уверенно.
— Расположение центра?
— На осевой линии между воротами. Расстояние от берега нужно уточнить. Использую тень от островов.
— Только в гидрокостюме!
Она безмерно удивилась, что он этого не понимает:
— Без костюма меня явно принимают за аполина… во всяком случае, пока я в их группе. А это гарантия безопасности. Но вот за кого меня примут в костюме — не знаю.
— То есть вы полагаете, что гипотетический глубинный центр — назовем его хотя бы так — обладает анализатором?
— И притом дистанционным.
— И этот центр не природное образование и не живое существо, а некоторая квазимыслящая система, установленная здесь гуманоидами, построившими саму Пресепторию?
— Вряд ли стоит допускать, что сюда прилетали представители двух различных цивилизаций…,
— Разумно. Но тогда как объяснить тот факт, что наделенный какими-то исполнительными приспособлениями мозг — запрограммированный гуманоидами мозг! — допустил гибель трех человек?
Варвара зябко поежилась, кутаясь в свой длинный халатик. Длинный и пушистый, как бурнус. Бурнус? Откуда всплыло это слово? «Перебирая шерстинки бурнуса…» А, это оттого, что в первую секунду Жан-Филипп померещился ей врубелевским Демоном. Бывает.
Но ассоциация — штука безошибочная. Стоит на досуге подумать, почему это вдруг «шерстинки бурнуса…».
— Я допускаю, — взвешивая каждое слово, проговорила она, — что не в каждом из нас видят человека. И не всегда.
— Как это — не всегда? — совсем по-стариковски всполошился Жан-Филипп. — Вы, голубушка, таксидермист, а не кибернетик, поэтому не отдаете себе отчета, что вычислительная система не может действовать по настроению или капризу!
Он вдруг спохватился и восстановил академический тон:
— Гуманное начало — вот первый закон, который в той или иеой форме вкладывается в любую систему, обладающую свободой воли. Вы строите модель сложнейшей кибернетической системы, но отказываете в элементарной логике или ей самой, или тем гуманоидам, которые ее программировали. И, несмотря на всю несуразность своих позиций, вы так уверены в себе, что не боитесь противостоять абсолютно всем сотрудникам экспедиционного корпуса Степаниды. Не так ли?
— Да, — сказала Варвара.
— В вашем возрасте и с вашим стажем пребывания на дальних планетах я бы на это не решился.
Варвара смотрела в море, золотящееся вечерними звездами, и толчки глубинного холода не давали ей согреться. И Жан-Филипп, и все остальные их просто не чувствуют, но не в этом суть. Беда в том, что они не допускают источника этого холода.
— Да, — сказала Варвара, — стаж у меня крохотный, всего несколько дней. Да, я попала сюда прямо-таки из-за школьной скамьи, где выучила наиглавнейшее и наигуманнейшее правило дальнепланетчиков: все сотворенное чужим разумом бесценно и неприкосновенно. Но я слишком много имела дела с мертвым зверьем, и для меня существует еще один закон, не менее важный: я в ответе не только за тех, кого приручила, но и за тех, кого приручила не я. И здесь, на Степаниде, эти законы противоречат друг другу.
— Если это противоречие искусственно привнести, — изрек Жан-Филипп.
— Оно самоочевидно. Давным-давно неведомые пришельцы, может быть, и исповедовавшие гуманизм, но только не земной, устроили здесь не то биологический полигон, не то базу отдыха. Натащили с разных планет всевозможного зверья и всех одомашнили. Создали регулирующий центр с целым набором исполнителей. Хозяева отбыли, а программу не выключили. Но десятки тысяч лет одомашненные виды просуществовать не могут, они потихоньку вымирают. Еще бы — в них заложен такой чудовищный комплекс инстинктов, по которому уничтожаются все агрессивные — а следовательно, и наиболее активные — детеныши. А сейчас положение усложняется еще и тем, что этот вычислительный центр совершенно запутался, решая, к какой категории отнести нас, и от перенапряжения он может такое учинить… Нам приносят из леса брошенных детенышей. Не слабых, выпавших из гнезда или норы — нет, наиболее сильных и жизнеспособных. Милых и кротких — мамаше под брюшко, активных и агрессивных — вон из норы. Как удалось заложить в генную память такой принудительный отбор, который перебивает инстинкт материнства? Не знаю. Но садик процветает, очаровашки прыгают, кувыркаются, клянчат подачки. Умильно? Вот мы и умиляемся, вместо того чтобы сесть и разобраться, что же тут происходит.
— Ну, хватит, — сказал Жан-Филипп. — Модель, созданная вами, чудовищна. Не понимаю, как вы можете так говорить о планете, которая вас приютила и которая, пусть при посредстве пока не разгаданных факторов, подарила нам хотя бы один утраченный на нашей планете вид животных.
— Подарила… — устало отозвалась Варвара. — Мы этих телят просто воруем.
— Я допускаю, что вы принимаете некоторые формы излучений, недоступные среднечеловеческому организму, — продолжал Жан-Филипп, великолепнейшим образом игнорируя ее реплику. — Такие феномены случаются, Но интерпретируете вы свои ощущения совершенно превратно. И этически недопустимо по отношению к тем высокоразумным гуманоидам, которые посетили до нас эту планету. Дело в том, что ни в полосе шельфа, ни в глубинах не наблюдается ни малейших следов какого-либо сооружения. Не говоря о городах и вычислительных центрах. Мы самым тщательным образом прозондировали морское дно. Ни малейших следов даже самого простейшего сооружения там нет.
И словно в ответ на его слова раздался шум — расшалившийся аполин взлетел над водой и плюхнулся у самого берега. При этом он мотнул длинной шеей, делавшей его похожим на ихтиозавра, и точным броском швырнул им под ноги звонкий блестящий предмет.
Варвара нагнулась, на ее ладони лежало подобие десятигранной гайки из — пористого золотистого металла.
* * *
Варвара повернулась спиной, и Теймураз защелкнул пряжку креплений. Целый месяц они мастерили эту сбрую со съемочной аппаратурой — один комплект для Варвары, два — для аполинов. Кстати, они уже вертелись вокруг лодочки, стая развязных юнцов, среди которых особенно выделялся Вундеркинд. Время от времени они зашвыривали к ногам людей добровольную дань: кирпичики, патрубки, диски, все из золотистого металла — парафиновой бронзы.
— Э-э, полегче! — Теймураз прикрылся локтем. — Зубы повышибает!.. Мерси. Гран мерси. Опять нам нагорит за подводный грабеж.
Руководство категорически запретило самовольный подъем экспонатов, но аполины придерживались собственного мнения.
Варвара прыгнула в воду.
— Пошли на макет! — крикнула она и, с силой плеснув ладонями по воде, что значило «Внимание, все за мной!», нырнула под днище, где был подвешен условный домик с резными башенками, колонками и нашлепками, в которых угадывались уникальные экспонаты из парафиновой бронзы, явно утаенные от начальственного ока.
Варвара медленно и четко, чтобы всем было видно, поднесла руку к съемочной камере и нажала на широкую клавишу.
Тотчас же брызнул свет (для первого раза — не очень яркий), застрекотал аппарат. Аполины шарахнулись, но ни один не удрал.
Десять секунд сиял свет, работала камера. Затем все автоматически выключилось. Можно было всплывать.
— Есть! — крикнула Варвара, вылетая на поверхность. — Фу… Не перетрусили… Что тебе, Моржик? Включить? Нет, здесь нельзя, только внизу. Сейчас отдышусь, и повторим.
— Слушай, пойду-ка я вместо тебя!
— Не стоит, у нас контакт редкостный… Ну, нырнули!
Она ныряла до изнеможения, и каждый раз стрекочущая камера все больше привлекала любопытных аполинов.
— Умотали, звери, — едва шевеля языком, проговорила она, в последний раз переваливаясь через борт лодки. — Тяни макет, Темка, припрячем его на острове, а то еще прознают про нашу самодеятельность…
— Не успеют… На подходе два звездолета, утром была связь — значит, уже на орбите. Глубоководники, палеоконтактисты… Словом, сплошные корифеи. Не до нас будет.
Лодка ткнулась в берег, по инерции выползла на гальку. Они прошли мимо могилы Лероя — громадный монолит из лиловато-коричневой яшмы казался теплым и чуть ли не живым. Они привычно коснулись его кончиками пальцев. Это был их маленький обычай, их обряд. У них уже очень многое было на двоих, вплоть до подводного заговора с участием аполинов; еще на большее они были готовы друг для друга, и тем не менее Теймураз был для Варвары все равно что глубь морская: на тридцать метров еще как-то она тебе принадлежит, а вот что дальше — только догадывайся, лови всякие смутные и не вполне корректно интерпретируемые излучения.
— До завтра, — сказала она. — Легкой тебе бани.
Теймураз кивнул — ему сейчас предстояло сдавать Жану-Филиппу очередные аполиньи трофеи, и головомойка была обеспечена.
Варвара проводила его взглядом, потом невольно оглянулась на Лероев камень. Парчовая яшма казалась отсюда однотонной, сглаженные углы и странные пропорции монолита создавали впечатление нечеловеческой тяжести и усталости. Лероя похоронили на том месте, где он любил стоять, глядя на море. Может, и он чувствовал странные импульсы, рожденные в кофейной глубине, и заставлял себя не верить в их реальность? Камень притащили от самых ворот Пресептории, там было несколько глыб, непонятно для чего предназначавшихся, но вот яшмовая только одна. Она и лежала поодаль. «Уцелела плита за оградой грузинского храма…»
Да что за наваждение — одно и то же стихотворение, на одном и том же месте! Мало она хороших стихов знает, что ли? Варвара фыркнула и побежала в свой таксидермический корпус, прыгая с одного пестрого камешка на другой.
Сублимационный зал встретил ее двадцатиголосым ворчанием форвакуумных, насосов, запахом перегретого машинного масла и неожиданным после полуденного пляжа морозом.
У крайних, самых вместительных камер, куда можно было бы поместить и крупного носорога, возился Пегас. В корыте у Пегаса лежал только что вынутый экспонат — серебристый овцеволк. Варвара подсунула руки под курчавое мерлушковое брюхо и легко, словно это была плюшевая игрушка, вынула чучело из корыта. Собственно говоря, это было не чучело, а мумия — легкая, совершенно обезвоженная ткань. Это со шкурами всяческая возня — выделка, лепка модели, строительство каркаса… Просто удивительно, сколько сил это отнимало у таксидермистов, пока не был изобретен метод сублимационной сушки. А теперь только сунуть зверюгу в жидкий азот на пару часов и потом — на простой морозец градусов в тридцать. И насос включить. Вода из организма прямо так мельчайшими кристалликами льда и будет уходить. Сублимироваться. Вот и вся процедура.
Настолько все просто, что и делать ей здесь нечего.
Она повернулась и пошла наверх, в двухсветную скульптурную мастерскую. Здесь-то посложнее, ведь на кухне нашлось несколько таких шкур, что страшно становилось за убожество собственной фантазии. А фотографий нет, не говоря уже о голограммах. Как тут изготовишь каркас? Она поставила овцеволка в уголок, подошла к рабочему столику и сняла с глиняной фигурки мокрую тряпку. Модель в десятую натуральной величины должна была изображать сумчатую длинношерстную жабу. Варвара дошла до пределов своего воображения, но зверюга не выглядела живой. Каких-то деталей не хватало. Может, достоверности позы?..
Стены мастерской пожелтели — на Степуху скатывался стремительно угасающий вечер. Спину уже поламывало от усталости — как-никак, а каждый день с шести утра и до темноты, с одним перерывом на заплыв с аполинами.
Она села на пол, положила подбородок на коленки. Старый, очень старый вычислительный центр. Вот что крутилось в подсознании, выбрасывая на поверхность ассоциативного водоворота то стихи Пастернака с седеющим Кавказом и развалинами, то образ Лероя, уходящего к морю, чтобы не видели его глубокой старости. Даже говорил он перед смертью совсем не то, что хотел, — боялся, что слова любви будут в его устах просто смешны… Застарелая боль дряхлых Золотых ворот. Жан-Филипп — поседевший демон… Старость. Этот ключ давно был под рукой, и только само слово не приходило на ум — ведь так трудно думать о старости в девятнадцать лет!
Она поднялась одним толчком, побежала в маленький холл, где имелся экран связи. «Теймураз! Теймураз! Темка!» — Она стучала кулачком по номерной клавише, но экран был темен — значит, в своем коттедже Теймураза нет. Она набрала аккумуляторную — тоже нет. Подумав, осторожно нажала клавишу с шифром Кони — и там никого. Трапезная? Пусто. Да что же происходит в Пресептории, если даже в трапезной вечером нет ни одного человека?
Она включила Главную (сиречь единственную) улицу. Первый квартал — никого. Второй — никого. Поворот к Майскому лугу — бегут. У Майского дуба — столпотворение.
Та-ак.
Она выскочила на улицу как была — в халатике, перемазанном глиной и с засученными рукавами. Побежала. У дуба ничего особенного она не увидела, просто под деревом стоял автоприцеп со здоровенным экраном, на котором мелькало множество лиц. Все до единого были незнакомыми и заполняли пространство экрана так плотно, что не было видно, откуда ведется передача. Собственно, вестись она могла только с космодрома.
Итак, они уже сели. Оперативно. И сразу же сцепились с первопоселенцами, во всяком случае, перед самым экраном, расставив по-боцмански ноги и заложив руки за нагрудник клеенчатого передника, стоял Сусанин. Он и «те, с экрана, говорили, перебивая друг друга.
— Как же, — рычал Сусанин, — свернули мы работы! У нас тут телята-сосунки, их в глубь материка не отправишь!
— Ничего, ничего, — весело и категорически отвечали с экрана, — половину завтра отгрузите на наш корабль, остальных — назад, в естественные условия. Людей оставите минимум.
— Позвольте, позвольте. — Жан-Филипп не выдержал и стал рядом с Сусаниным. — Кто распоряжается на Земле Тамерлана Степанищева?
— Мы, — отвечали веселые нахалы с экрана. — С момента нашего приземления тут — мы. И вы это знаете.
Варвара подобралась к Теймуразу и дернула его за халат:
— Темка! Кто это еще на нашу голову?
— Стратегическая разведка Галактического совета, вернее, только океанологи — Голубой отряд. Между прочим, имеют право занести нашу Степуху в КГК, со всеми вытекающими.
Красная Галактическая Книга была, собственно, не книгой, а списком планет, где надо было принимать чрезвычайные меры.
Голубой отряд. Ничего голубого в них не было, кроме буковок на рукаве — СР. Да еще головы, бритые до голубизны. Чертовски похожие друг на друга, худощавые и неистощимо энергичные, они все время находились в движении — даже не сосчитаешь, сколько их.
— Мы в дороге проглядели ваши материалы, — говорил один, которого отличали пушистые девичьи ресницы, резко контрастирующие с бритым черепом, да еще легкий тик, пробегающий по правой щеке. — Не исключено, что на наше вторжение последует ответная реакция.
— Как бы от всей Пресептории не осталось одно мокрое место, — подхватил другой.
— Пока не жалуемся, — неубедительно возразил Сусанин.
— И несчастья с людьми произошли вне Пресептории! — торопливо вставил Келликер.
— Пока — вне, — терпеливо согласился тот, с ресницами.
— Да вы представляете себе, в каком режиме мы все это время работаем?! — взорвался Сусанин. — В режиме панического страха. Нет, не перед молниями и змеями морскими. Просто в один несчастный день на нас могут свалиться так называемые «хозяева», и мы в бешеном темпе должны будем отсюда убираться во имя и во исполнение всех Галактических деклараций. А стеллеровы коровы, а…
— Ну, Евгений, сколько тысяч лет назад тут наблюдалась высадка так называемых «хозяев»? По грубым прикидкам?
— Наименее ожидаемое — наиболее вероятно. Закон всемирной подлости называется. Ждать логики здесь, где ее не существует…
До сих пор Варвара слушала этот диалог с возрастающим восторгом: стратеги-психологи из Голубого отряда умело стравливали эмоциональный пар, чтобы за ночь у обеих сторон снизить содержание адреналина в крови и утром приступить к спокойной работе. Но последние слова заставили ее вспомнить, зачем она прибежала.
— Да есть логика, есть! — запальчиво крикнула она.
Сусанин и Жан-Филипп полуобернулись, расступаясь, и она в своем измазанном халатике оказалась между этими корифеями.
— Это еще кто? — вопросили с экрана. — Женька, твой кадр?
— Оператор-таксидермист, — процедил Сусанин сквозь зубы.
Варвара отвернулась. Провалиться бы в тартарары!
— Таксидермист… Э-э, на ловердеке, вернитесь! — крикнули с экрана. — Закончите свою мысль. Пожалуйста.
Теймураз поймал ее за плечи и повернул обратно. Варвара упрямо вскинула подбородок — на нее с экрана спокойно и доброжелательно глядели восемь пар глаз. Такие глава бывают у людей, обладающих даром мгновенной и безошибочной оценки происходящего. Она вздохнула, пошевелила ногой немнущиеся травинки:
— Здесь дело не в логике, а в ее клиническом нарушении.
— То есть вы хотите сказать, что логика все-таки отсутствует?
Варвара упрямо сжала кулачки. Неужели и эти не поймут?..
— Отсутствие и нарушение совершенно разные вещи, неужели непонятно? Но здесь искали логику в чистом виде, пытались разобраться в работе искусственного мозга, который априорно считали ВЕЧНЫМ и ЗДОРОВЫМ…
На экране опять произошло перемещение — как при едва ощутимом потряхивании калейдоскопа.
— Послушай, Гюрг, а девочка мыслит конструктивно, — небезразлично откомментировали из левого нижнего угла. — Продолжайте, продолжайте, пожалуйста…
— По всей вероятности, мыслящее устройство, находящееся на дне моря, долгое время работало четко по программе — не знаю уж, по какой именно. Но образы распознавались, группировались по классам — механизмы, животные, биороботы, гуманоиды; соответственно имелись указания — кого лелеять, кого попросту топить. В сомнительном случае в запасе имелось превеликое множество тестов. Но прошло тридцать тысяч лет. Наступила старость.
Она этого и ждала — за спиной мгновенно возник возмущенный гул. И имя — то самое имя, которое не могли не вспомнить…
— Только не надо про Лероя! — крикнула она, круто оборачиваясь назад. — Да, старость священна, когда это старость человека. Только человек становится стократ мудрее и добрее. Но не разваливающаяся на части машина. И это попросту страшно, что все это сказочное побережье сейчас находится во власти случайного каприза выжившего из ума вычислительного центра!
Стратегическая разведка развеселилась, но не более чем на той секунды:
— На эту аналогию вас навело зрелище Золотых ворот?
— И ворота в том числе. И еще многое.
На экране снова зашевелились, вынырнули даже две—три посторонние головы — бородатые и обильноволосые. Но их быстро вытеснили.
— Но до сих пор вас беспокоил только принцип естественного отбора с учетом агрессивности. Или нет?
Однако они досконально ознакомились со всеми материалами, если им известна каждая ее мысль!
— До некоторых пор — да. Но судьба побережья в целом…
— А почему вы говорите только о побережье?
— Аномальных явлений в глубине материна практически не наблюдается, и вы сами учитывали это, когда выбирали площадку для запасного поселка. А побережье… Где ж им было и развернуться, как не на побережье — ведь это, несомненно, были амфибогуманоиды.
— А вы в этом убеждены?
— Да. Они даже собак себе завели не на суше, а в море. Координационный центр, эта развалюха, тоже под водой — по-видимому, он лежит в основании одного из рыжих островов, потому и не просматривается со спутников. Аквалангистам туда не приблизиться, но дайте нам с Теймуразом неделю, и мы положим вам на стол снимки этого центра.
— Бред! — сказал Сусанин. — Аполины натаскали тут всяких штучек-дрючек, но это детали летательных аппаратов, разбитых молниями тридцать тысяч лет «азад!
Ни одна бритая голова не повернулась в его сторону.
Нелепость ситуации заключалась в том, что весь Голубой отряд битых четверть часа занимался исключительно какой-то пигалицей, таксидермисточкой без высшего образования и мохнатой коброй по характеру, а вокруг стояли сто шестьдесят работников Пресептории и слушали молча.
— И последний вопрос: значит ли все вышесказанное, что вы имеете собственную, отличающуюся от общепринятой концепцию биосферы Тамерланы — более или менее полную и непротиворечивую?
Варвара снова пошевелила ногой упругие травинки, серебрящиеся в отсветах экрана.
— По-видимому, да.
С экрана смотрели дружелюбные, интеллигентные и совершенно чужие лица.
— Послушай, Гюрг, а ведь девочка нам подходит, — снова подали реплику из левого нижнего угла. — Девушка, пойдете к нам в Голубой отряд?
Чужие лица дружно и одинаково улыбались. Варвара засунула руки в карманы, оттопырила нижнюю губу.
— Боюсь, что нет.
Она тихонечко вздохнула и пошла прочь, и пушистые соцветья Майского дуба осыпались ей за шиворот. За спиной пчелиным гулом разрастался хор голосов: снова обсуждались судьбы планеты.
«Мы еще посмотрим, как вы к этому центру подберетесь!» — «Может, сверху, может, снизу — тоннель под морским дном. Это не проблема». — «Да знаем мы вас, все вам не проблема, вы отключите координирующий центр, Золотые ворота благополучно сдохнут, и все зверье с дикой стороны хлынет по побережью сюда, и начнется вселенский жор, и плакал уникальнейший биоценоз…»
Сусанинский голос, рисующий апокалипсические картины, терялся и глохнул в густолиственной чащобе парка, но все это было неважно и по-детски просто — элементарнейшая задачка на совмещение «быть» и «не быть». Нужно поставить новую биограницу, где-то посередине одомашненной стороны. Голубая разведка сможет. Получится глобальный экологический эксперимент — в одной зоне «дикие» будут смешиваться с «кроткими», обновляя их наследственность, а в другой останутся контрольные, не затронутые скрещиванием популяции. И все это в естественных условиях. О чем еще мечтать? Нужно только не умиляться и не возмущаться, а немножечко подумать. Но умиляться легче…
Она развела в стороны ветки игольчатой крушины и вышла на пляж. Море светилось сазаньей чешуей звезд, но галечная полоска была темна, и справа, где начинались крутые скалы, отыскать Лероев камень можно было только по памяти. Память не подвела, и Варвара присела на теплый каменный бортик, ограждавший яшмовый монолит. Между бортиком и массивной глыбой оставалось небольшое пространство — в ладонь; сюда она приносила камешки, окатанные морем, — опалово-молочные, крапчатые, яблочно-зеленые, они грели ей руки и были удивительно неизменны и верны своей изначальной сущности. Море могло обкатать их до крошечных песчинок, но и тогда каждый остался бы самим собой — молочно-белым. Крапчатым. Яблочно-зеленым. И, опуская их в каменную канавку, Варвара каждый раз тихонечко повторяла как заклинание: марь душистая… зизифора… вишня тянь-шаньская… таволга…
Такие вот цветы были на могиле Лероя, от которого, в сущности, она не слышала ни одного обращенного к ней человеческого слова. Зачем с первой же минуты их знакомства он громоздил между ними непроницаемую стену беззлобных, но и бескомпромиссных насмешек? Да затем, что угадал он в ней ведьму морскую со всей причитающейся ей русалочьей чуткостью и испугался, что распознает она его тайну, которую берег он пуще жизни.
Не ошибся Лерой, она эту тайну разгадала. Да поздно.
И вообще, что было толку от ее ведьминского чутья? Кого она спасла, кому помогла?
Варвара привычно повела кончиками пальцев по чуть шероховатой поверхности камня, отполированного много тысяч лет назад. Как ни печально, но руки, касавшиеся его в дремучей древности, принадлежали тоже не венцам творения. Хомо аквитус инопланетный — она не представляла себе, как он выглядел, но зато отчетливым нюхом души распознавала неуемный дух владычества и барскую снисходительность ко всему остальному живому во Вселенной, и опасное всемогущество, которое в сочетании с иллюзорно-прекрасным лозунгом «Все для человека!» позволило ему превратить громадное побережье чужой планеты в резервацию для наследственно-ручных зверюшек. И позабыть о такой мелочи — на чудовищную машину, управляющую этим загоном, поставить выключатель. А потом аппетит к посещениям далеких планет прошел, а несчастное зверье десятки тысяч лет изнывает от неутоленной любви к неведомому хозяину…
Море, за неимением луны никогда не знавшее ни приливов, ни отливов, сонно всхрапнуло где-то под ногами. И в темноте за парком возник упругий, стрекочущий звук прогреваемого мотора. Несомненно, в Пресептории существовало правило, категорически запрещающее одиночные выезды в ночное время; тем не менее до Варвары донеслось, как лихо взял с места скоростной вездеход, как он взревел на повороте и пошел на подъем. Строчечная стежка непрерывных выхлопов удалялась, словно ее стремительно уносила в клюве ночная птица. Пусть где-то здесь, под Майским дубом, строились грандиозные планы тотального перелопачивания тверди и хляби целой планеты — все это могло увлечь, восхитить, ошеломить… И только.
Далекий перфорированный звук вознесся на перевал и заглох в многократных отражениях ониксового каньона. И свирепые свары там, на Майском лугу, понемногу стихали, истекая последними эмоциями. «Проклятущая весна, — севшим голосом проговорил Сусанин, сдирая через голову заскорузлый фартук. — И ведь все беды начались имение с приезда этой… этой…» — «Я тебя утешу, — заверил его командир Голубого отряда. — Чем началось, тем и кончится: вы с ЭТОЙ расстанетесь, и беды прекратятся. То есть ты поедешь в глубь материка, на безопасную площадку, а она останется с нами, на побережье. Если, конечно, передумает и согласится». — «Ишь обрадовались, — скривился Сусанин, — нашли себе даром ведьму морскую со сверхчувственным восприятием. Вы еще с ней хлебнете…» — «Нет, дело не в том. Сверхчувственное восприятие — это ведь у каждой кошки. Впрочем, и у каждой мышки. Да и у нас тут в отряде хватает собственных… индивидуумов. Дело в том, что у этой юной особы своя собственная концепция. И вообще, если бы не она., нас сюда вызвали бы лет через пять—шесть. Не так ли»
И пока Жан-Филипп склонял голову в величественном, но вынужденном кивке, экран медленно угас и все торопливо побрели по своим коттеджам — похоже, что приходилось складываться, и попроворнее; и только одна варвара, сидевшая на берегу под глыбой уже остывшего камня, никуда не двинулась. Ноги не шли домой, потому что завтра надо было уходить от моря, без которого она жить не могла. К тому же еще прибавлялись эти энергичные юмористы из Стратегической разведки, выставившие ее на посмешище перед всей Пресепторией, — ведь нельзя же подумать, что они всерьез приглашали ее к себе в отряд.
Впору было зареветь, но Варвара сдержалась.
Так она и сидела у могильного камня совсем чужого ей человека, который запирался от нее на семь замков заклятых, на семь запоров заговоренных и все же оказался ближе, чем все остальные. Потому что он умел главное, чего Варвара пока еще не знала, — любить по-настоящему. А у нее все было еще впереди и совсем-совсем близко; от самой сумасшедшей, самой переполненной, самой невероятной поры жизни ее отделяла всего одна ночь. А пока она сидела, поджав озябшие ноги, и как это бывает только в девятнадцать лет, ей казалось, что для нее все на свете решительно кончено…
