Валерий Гусев
КООПЕРАТИВ «СПРАВЕДЛИВОСТЬ»
Повесть о невероятных, но вполне возможных приключениях
1
— У меня приказ, — отрезал маленький майор и сделал решительный отстраняющий жест, чуть не толкнув меня в грудь твердой ладонью. — Город на особом положении, и никто в него, кроме воинских подразделений, не войдет. А уж пресса — в любом случае. И ордена ваши не помогут. Мы тоже солдатский хлеб не даром кушаем. Службу знаем! — Он значительно хмыкнул и скосил глаза на левую сторону груди, блестящей значками и медалями. — Так что, товарищ корреспондент, кругом! — и шагом марш… жаловаться!
Я продолжал, выигрывая время, нудно убеждать его, что мне надо обязательно побывать на месте событий, что я не случайный человек — прошел боевую школу в Афганистане и мне можно доверять, что у меня задание редакции, не менее важное, чем его приказ, что за моей спиной миллионная армия взволнованных читателей, которые в эпоху гласности и демократии с нетерпением ждут объективной информации, беспощадно опровергающей вздорные и нелепые слухи о том, что происходит в этом чертовом Дедовске. Я хорошо осознавал бесцельность уговоров — мне просто было нужно полнее изучить обстановку на дороге, чтобы безошибочно реализовать принятое решение.
Отступать без боя я не собирался. Отвык от этого за последние годы. Тем более, что цель была заманчиво близка и недосягаема.
Прямо перед нами, на холмах, под синим русским небом лежал совсем рядом древний городок, который когда-то был уездным, а со временем, в порядке преемственности, стал районным центром. Яркое солнце щедро заливало золотые купола его церквей среди зеленых крон деревьев, латаные крыши старинных усадеб и ажурную пожарную каланчу с кольцевой смотровой площадкой и длинным шпилем, На нем трепетал флаг, казавшийся в свете ясного летнего утра каким-то подозрительно сине-белым, и метались вокруг него неисчислимыми точками стаи галок. Вниз, к тенистой речке, скользящей змеей сползала дорога, теряющаяся у подножия холма в березовой роще, и уже здесь, меж раздольными полями неубранной ржи, занятая колонной камуфлированных грузовиков, боевых машин пехоты (БМП).
Колонна стояла. Солдаты, забросив автоматы за спину, азартно мочились в кюветы. Майор одобрительно поглядывал на них и ждал очередного приказа. И не пускал меня в город — даже отсюда такой, по-провинциальному уютный и мирный, в котором тем не менее творилось что-то вовсе дикое, невообразимое и загадочное.
Ну все, пора…
Усыпляя бдительность майора, я безнадежно вздохнул, будто смирившись с его армейской непреклонностью, обреченно понурил голову и побрел вдоль колонны, от города, неуклонно приближаясь к маленькой БРДМ (бронированная разведывательно-дозорная машина), которую приметил и выбрал заранее. Я хорошо знал эту универсальную машину по Афганистану, приходилось и водить ее, и работать с пулеметами, и командовать ею, исхлестанной пулями, иссеченной осколками.
Броневичок стоял «под парами», попыхивая нежно-голубым дымком выхлопа, с откинутыми крышками обоих люков..
Возле него топтался, неумело покуривая, водитель-первогодок. Его укороченный АКС висел на кронштейне зеркала заднего вида. Жалко мне стало на секунду этого зеленого паренька — у него, наверное, и мама такая же: худенькая и в веснушках. Теперь он из-за меня в дисбате будет дослуживать. Но что же делать? — игра пошла всерьез. Да и не такая уж это для него большая беда по сравнению с тем, что выпадало на долю русских парней…
Я шел нарочито медленно, чувствуя между лопатками недоверчивый, тяжелеющий с каждым моим шагом взгляд майора.
— Вообще-то, вас надо задержать, — наконец сказал он мне в спину.
— Не успеешь, — бросил я, не оборачиваясь.
Водитель БРДМ, видимо повинуясь знаку майора, нерешительно шагнул мне навстречу, что, собственно, и требовалось. Я поймал его руку, рванул, одновременно сделав подсечку, и солдатик покатился по дороге, под ноги майора, вздымая локтями и коленями добротную среднерусскую пыль. Майор чихнул и задергал клапан пистолетной кобуры.
Взлетев на корпус машины, я по пути подхватил автомат, бросил его в люк, нырнул за ним следом и «ударил по газам». Броневичок прыгнул с места, над головой у меня брякнули, захлопнувшись, крышки люков. Майор отскочил в сторону, что-то беззвучно крича перекошенным ртом, выдергивая из кобуры застрявший в ней пистолет. Испугал ежа…
Я гнал машину вдоль колонны, левой обочиной. Солдаты, еще ничего не понимая, не разобравшись в обстановке, шарахались от меня — кто через кювет в поле, кто к машинам — и, наверное, удивленно ругались вслед.
Взвилась ракета, почти невидимая против солнца, прогремела запоздавшая автоматная очередь: гулко ударили сзади, в заслонку водомета, две-три пули. Ну-ну! А то я не знал, что выбрать. Главное — не вздумали бы с отчаяния реактивным снарядом с БМП шарахнуть. Тогда от меня, к удовольствию майора, одни награды останутся. А майор за это очередную получит.
В голове колонны произошла передвижка, и поперек дороги из-за грузовика вырулил командирский «уазик». Водитель его, открыв дверцу, стоял на подножке. Я сбавил обороты двигателя, потом резко газанул, чтобы он оглушительно взревел, и сделал вид, будто иду на столкновение. Водитель не выдержал «психологической атаки» и, спрыгнув на дорогу, метнулся за грузовик.
Тормознув в последнюю секунду, я включил передний мост, плавно подвел броневик и тихонько стал втискивать его между машинами. «Уазик» дрогнул, немного прополз бочком по дороге и мягко лег в канаву. Все, впереди чисто! Будем ехать.
Дорога, к счастью, как и положено всякому российскому тракту, неистово петляла, поминутно ныряла в кусты перелесков, поэтому прицельную стрельбу по мне было вести трудно, и я лишь два-три раза заметил впереди поднятые строчками крупнокалиберных пулеметов фонтанчики пыли, да упала на капот срезанная пулей ветка.
В город, конечно, мне не прорваться прямым ходом. У реки дорога была сплошь открыта и хорошо просматривалась, а за мостом неторопливо вилась вверх по холму, и на этом участке броневичок стал бы примитивной учебной мишенью. Поэтому на первом же подходящем повороте, укрытом от преследователей густым березняком, я выпустил из-под брюха машины вспомогательные колеса, переполз глубокий кювет и спрятался в леске, загнал броневик в тень большого дерева. Теперь можно и подумать, как быть дальше, а то все некогда было.
Только сейчас я заметил, что очень неудобно сижу, приподнялся и вытащил из-под себя автомат, на который так и плюхнулся в суматохе и спешке. Рядом, на сиденье командира машины, лежал такой же АКС и сумка с запасными магазинами. Здесь же я обнаружил ракетницу и ручные гранаты. Оба пулемета — крупнокалиберный и обычный — были заправлены боевыми патронами. Что же творится в городе, если готовятся его брать так серьезно? Что же там происходит — национальная резня или очередная экологическая катастрофа? Происки окончательно обнаглевшей мафии или десант инопланетян и экстрасенсов, вызвавший поголовное сумасшествие? Холера, забастовка, августовское восстание, реставрация монархии и возрождение капитализма?
Впрочем, что же тут невероятного, в наше-то время, полное неожиданностей, абсолютно неуправляемое?
Я выбрался наружу и сел на закраину люка. Нужно было сориентироваться в обстановке и пространстве.
На дороге еще шла стрельба, правда, редкая, остывающая, наобум — кому-то что-то где-то показалось: вот он, вот, видишь, бочок промелькнул, садани-ка, Вася, бронебойным…
Зато в роще было спокойно — шелестела листва, бегали по траве солнечные пятна, щелкали и свистели птицы. Воистину, родная природа куда как мудрее и последовательнее нас, ее терновых венцов.
2
Я достал из кармана куртки блокнот и сделал краткую запись о первых моих приключениях, по опыту зная, что в экстремальной обстановке такие вещи нельзя откладывать и, если есть возможность, лучше сразу зафиксировать горячие впечатления. Ведь ситуация может мгновенно измениться и никаких следов происшедшего не останется для истории.
К тому же это должно было помочь мне проанализировать положение и выработать план дальнейших действий, потому что я привык размышлять именно на бумаге и, как правило, уже после того, как что-нибудь натворю.
Вообще, мне хотелось бы о тех необычайных событиях, которые произошли в маленьком и незаметном доселе городке, рассказать спокойно и беспристрастно. Но, поскольку я оказался добровольным и убежденным участником этих событий, такая объективность в их изложении стала, естественно, невозможной. Тем более, что эта история не вполне еще завершилась и может получить самое непредсказуемое развитие.
Согласитесь, чаще всего бывает так, что длинная цепь необыкновенных происшествий, даже в историческом масштабе, начинается с самого заурядного звена. Неординарные события, если иметь терпение вернуться к их истокам, отталкиваются нередко от ничего не значащего фактора. Падение чайной ложечки на железную палубу линкора может в итоге привести к роковому выстрелу из 350-миллиметрового башенного орудия, не так ли?
В данном же случае в той истории, которую я взялся рассказать, все было иначе: нетрадиционное, необычное, удивительное начало, невероятное продолжение и, скорее всего, непредвидимое завершение.
Впрочем, постараюсь все-таки быть по возможности последовательным. Вернувшись на Родину после выполнения интернационального долга в Афганистане, где служил военным корреспондентом, я устроился на работу в молодежную газету, которая среди сложных и противоречивых процессов, происходящих в стране, сумела найти и занять независимое место. Заслуга в том, бесспорно, принадлежала нашему Редактору, сумевшему заразить коллектив чувством здорового авантюризма, замешанного на детском любопытстве и стремлении к первенству. Такие яркие черты характера толкали нашего шефа на довольно рискованные даже по нынешним временам шаги, но Редактор был уверен в себе, в приоритетном праве прессы на гласность и внушил эту уверенность нам.
Вчера он вызвал меня к себе и, плотно прикрыв дверь, захлопнув окно и сняв трубки с телефонов, толкнул в кресло, навис надо мной, таинственно сверкая очками.
— Я хочу поручить тебе, Мещерский, очень важное и, не скрою, опасное дело. Разумеется, ты можешь отказаться. Но, кроме тебя, никто с ним не справится. Это не лесть, поверь мне, это реальная оценка твоих возможностей. Дело вот в чем: из одного надежного неофициального источника…
Надо сказать, что наш Редактор вообще и исключительно предпочитал источники информации сугубо неофициального характера, как наиболее достоверные и привлекающие внимание. Откуда он получил сведения о том, что в Дедовске что-то происходит, я так никогда и не узнал, потому что к моему возвращению Редактора уже сняли и разыскать его не удалось. Это одна из причин того, что предполагаемая публикация своевременно не увидела свет и сейчас я прибегаю к такой форме изложения событий.
— …Так вот, в этом Дедовске творится что-то такое, необычайное настолько, что даже в обкоме мне не удалось ничего разнюхать. И отнюдь не потому, что там недостает сведений, напротив — их более чем достаточно. Но факты настолько противоречивы, что вызывают серьезные сомнения в достоверности. Больше того — верить им никак невозможно. И вроде даже такой слушок прошел, что город блокирован войсками. Короче, нужно пробраться туда, разнюхать все, что там происходит, и дать объективный репортаж с места событий. Не сомневаюсь — у тебя это получится: ты боевой «афганец», нахален и находчив, в меру беспринципен, обаятелен, смел… Берешься?
Еще бы! Не знаю, нашелся бы журналист, который отказался бы от такой возможности. Это ведь почище творческой командировки в Штаты.
Трудности на моем пути в Дедовск начались сразу. В то лето все курорты державы по тем или иным, политическим и экологическим, причинам были закрыты для отдыха — от Белого моря до Аральского. Массы отдыхающих, вспомнив о родных просторах, безбрежных грибных и ягодных лесах, о тихо журчащих речках средь ароматных лугов, устремились в нетрадиционных направлениях и более всего — на восток от столицы…
В аэропорту, пытаясь достать билет, я бесполезно исчерпал весь потенциал, который так высоко оценил Редактор. Пускал в ход наглость и обаяние, отчаяние и угрозы, звенел медалями и потрясал корреспондентской книжкой с командировочным удостоверением. И даже всерьез прикидывал, как половчее угнать вертолет, одиноко стоящий в дальнем углу летного поля. Остановило меня только сомнение в том, что он заправлен.
На железной дороге было не легче, но все же мне удалось сесть зайцем на проходящий поезд. Ночью он благополучно тронулся, а рано утром, уже вблизи от цели, вдруг заполошно загудел, завизжал и стал стремительно останавливаться, нагоняя вагоны друг на друга, словно кто-то отчаянно сорвал стоп-кран.
Я просунул голову в щель окна. Светало. После визга зажатых колес и ударов сцепок было тихо. Впереди кругами ходил какой-то красный свет, то и дело пропадая в луче электровозного прожектора. Мелькали чьи-то тени, доносились возбужденные и встревоженные голоса. По вагону пробежал заспанный проводник, одной рукой запихивая в брюки выбившуюся рубашку, другой волоча по полу замызганный форменный китель.
Забрав репортерку в толпе разбуженных взволнованных пассажиров, я вышел в тамбур и спрыгнул на землю. Поезд стоял среди чистого поля, над которым начинали звенеть жаворонки. К дымку вагонных титанов примешивался чистый запах трав и свежей соломы. Где-то далеко настырным кузнечиком стрекотал комбайн. Все было мирно и тревожно.
Пассажиры переговаривались, пытались расспрашивать бегущих к голове поезда проводников, а то нетерпеливо и раздраженно отмахивались, не отвечая. Скользя по обильно покрытой росой гальке, я тоже пошел к электровозу.
Из-за леса быстро поднялось и засияло любопытное солнце. Из вагона СВ, впереди меня, важно и неловко спустилась стайка его обитателей — все похожие друг на друга приятной полнотой, осанкой и выражением гладких штампованных лиц, все в «номенклатурных» пиджаках, с депутатскими значками, в одинаковых аккуратных шляпах и почему-то в пижамных штанах и шлепанцах. От них хорошо пахло хересом и флёрдоранжем. Они несуетливо, деловито направились к электровозу. Я незаметно пристроился к ним, прислушиваясь к обрывкам полного достоинства разговора: «Пути повреждены… забастовка железнодорожников… безобразие… привлечем к ответственности… беглых ищут» и тому подобный вздор.
Около электровоза поездная бригада толпилась перед армейским капитаном в полевой форме и с портативной рацией. За его спиной поперек пути стоял большой военный грузовик, продолжал добросовестно махать красным фонарем вспотевший от усердия сержант и рассыпалась цепь солдат с автоматами и в касках. Позади грузовика тянулись по полю глубокие следы — мятая стерня на взрыхленной протекторами земле.
Мои попутчики из СВ как-то незаметно и естественно оказались впереди всех и, назвавшись по очереди, строго потребовали от капитана объяснений.
С небрежной уверенностью человека, за спиной которого сила высокого приказа и… просто сила, тот коротко ответил, что поезд дальше не пойдет, а через полчаса, когда будут направлены по линии соответствующие распоряжения, состав вернется на предыдущую станцию. В Дедовск никто пропущен не будет — город на особом положении.
— Но позвольте, — горячо возмутился самый важный и полный из депутатской стайки и нервно поправил галстук, который по странной случайности очень хорошо гармонировал в расцветке с его пижамными штанами. — Позвольте, меня же там встречают… уважаемые и ответственные люди!
— Никто вас там не встречает, — отрубил капитан. — Все! По вагонам, — скомандовал он, будто отдавал приказ своим солдатам, и повернулся спиной, непреклонно перекрещенной портупейными ремнями.
Под шумок всяких «это возмутительно, так не оставим, безобразие» я спустился с насыпи.
— Молодой человек! — окликнул меня капитан. — Вернитесь!
— Сейчас! — послушно ответил я. — Я только пописать, — и нырнул в кустарник, верно рассудив, что капитану сейчас не до меня — ему еще предстоит отбиваться от возмущенной «номенклатуры».
Узенькой заросшей ложбинкой я быстро пошел параллельно следу грузовика — наверняка в том направлении шоссе. Сзади раздался свисток электровоза. Но меня это уже не касалось.
Вскоре впереди показалась грядка деревьев, а за деревьями — стоящая автоколонна. Спрятав на всякий случай под корнями приметного дуба репортерку, не выбираясь на шоссе, я из-за деревьев попытался изучить обстановку. Колонна была серьезная — несколько БМП, грузовики с живой силой, полевая кухня, пожарная машина и, кажется, два орудия.
Непростительно увлекшись, я потерял бдительность, был поднят из укрытия дозорным патрулем и доставлен на расправу невысокому крепенькому майору с выпуклыми глазами и брюхом.
Когда переговоры с ним зашли в безнадежный тупик, я предпринял тот отчаянный шаг, о котором уже рассказывал. В результате оказался в лесу, в угнанной мною боевой машине, совершив нападение на военнослужащего и став таким образом настоящим военным преступником, преследуемым личным составом неизвестного мне мотопехотного батальона, горящего высокими чувствами воинского долга и ответственности, справедливой мести и праведного гнева.
3
Покончив с записями, я занялся изучением карты, которую обнаружил в командирском планшете. Как и полагал, в город вела только одна дорога, она же, естественно, и выходила из него с восточной окраины. И наверняка тоже перекрыта. Впрочем, меня это не особенно беспокоило — маловероятно, что город оцеплен сплошь, кольцом, а уж на этой машине я найду щелку проскочить. Незамеченным, конечно, не удастся, но невредимым — вполне реально. Нужно только вернуться сначала за моей авоськой под дубом — пригодится.
Над лесом послышался характерный постукивающий шум, и прямо надо мной взволновал листву пролетевший вертолет. Я не отказал себе в удовольствия показать ему мысленный кукиш.
Ну, ладно, теперь маленький отвлекающий маневр — и снова в бой.
Я спустился в машину, сел в командирское кресло и снял трубку радиотелефона. Радист из меня, можно сказать, никакой, но я знал, что рация в БРДМ — беспоисковая и бесподстроечная, работает почти как обычный прямой телефон.
— Первый, Первый, — сказал я наугад. — Здесь Мещерский. Прошу майора на связь.
Та секунда, которая потребовалась радисту, чтобы передать трубку майору, взорвалась таким яростным, крутым, с солью и перцем, российским матом, что у меня над головой снова буйно зашелестела листва и прямо на глазах пожухла, как от холодного осеннего ветра.
— Спокойно, майор, спокойно! — вставил я, когда он перезаряжался. — У вас своя задача, у меня — своя. Как только я ее выполню, верну вам в целости и сохранности и машину, и автомат.
— Не вернешь! — вдруг зловеще спокойно сказал майор. — Я тебя уничтожу. Вместе с машиной.
— Действуйте, — ответил я в тоне одобрительного приказа. — Я пошел!
Сейчас майор развернет весь личный состав, наведет на дорогу все наличные пушки, воткнет выпуклые глаза в окуляры бинокля, а я тем временем не спеша поеду назад, в тыл его боевого подразделения.
Захлопнув люки, я вывел машину из укрытия и, делая большой крюк, повел ее к тому месту, где меня взяли дозорные. Предусмотрительно не доезжая до него метров триста, я остановился, осмотрелся и, прихватив найденную в машине гимнастерку х/б второго срока, приготовленную, видимо, на обтирку, подобрался к заветному дубу.
Репортерка была на месте. Я выложил из нее диктофон, кассеты, запасные батарейки, рубашки и носки, словом, почти все, что там было, оставив только несессер, и уложил вместо этого автомат, сумку с магазинами, ракетницу, противогаз и пару гранат: кто знает, что меня ждет в Дедовске? Лучше быть готовым к самому неожиданному, оружие в этом случае всего надежнее: с ним всегда получишь и стол, и дом, и спать в том дому будет гораздо спокойнее. Ненужное пока имущество я завязал в гимнастерку и подвесил на ветку дуба, до лучших времен.
На дороге опять поднялась стрельба — снова, видимо, почудилась майору мятежная тень отца Гамлета. Ну что ж, скоро бравому вояке представится неплохая возможность проверить боевую выучку вверенных ему расчетов прицельным огнем.
Забравшись в машину, я задраил входные и смотровые люки, проверил показания приборов, разрядил пулеметы, чтобы избежать искушения, и потихонечку, прячась за деревьями, покатил к городу.
Самым опасным участком предстоящего мне пути обещала быть дорога, петляющая по склону холма, — она отлично просматривалась и, конечно же, не менее отлично простреливалась. Думаю, что майор «зная службу», не преминул уже пристрелять ее повороты как наиболее удобные цели. Ничего, проскочу, есть у меня кое-что в запасе.
Броневичок бодро прыгал по лесным кочкам, продирался, как упрямая коза, через кусты и вскоре остановился, пофыркивая, на берегу не добитой техническим прогрессом речонки — чистой, глубокой. Левее, где-то в полукилометре, я успел разглядеть деревянный мост через нее, который вдруг исчез, и на его месте вспыхнуло огненное облако. Это неутомимый майор отрезал мне путь к городу. Но мост мне и не был нужен, туда только сунься — костей не соберешь.
Осторожно спустив машину с берега в воду, я открыл заслонку водомета и включил его — броневик идиллической лодочкой поплыл по тихой речке, поднятыми волнами колебля прибрежные травы и заставляя нырять раскрытые кувшинки, наверное, последние в нашей стране, в наших неистощимых природных ресурсах.
Однако любоваться природой было не время — впереди над кромкой леса снова мелькнул вертолет — майору не откажешь в предусмотрительности — и я едва успел спрятаться под развесистой ветлой, купавшей длинные ветви в холодной воде. Вертолет прошумел низко над рекой и стал набирать высоту. Теперь победит быстрейший. Как только я выберусь на дорогу, меня засекут сверху и будут корректировать действия стрелков.
Я включил водомет на максимум и помчался по реке, выбирая место, удобное для того, чтобы взобраться под прикрытием леса на холм. Здесь стало заметно мельче, и машина порой не плыла, а катилась по песчаному дну реки.
За крутой излучиной открылся узенький пляж — то, что мне надо. Выбравшись на берег, я включил передний мост, выпустил дополнительные колеса и полез в гору. Уклон здесь был не меньше тридцати градусов, двигатель ревел на полных оборотах, по броне хлестали ветки кустарника, вспорхнула прямо из-под колес какая-то крупная птица, а машина упрямо лезла на холм, взрывая протекторами влажную травянистую почву.
Последний рывок — и мы на дороге. И тут же, словно услышав торжествующий рев майора, я включил дымовик и помчался, по дуге опоясывая холм, оставляя за собой расширяющийся густеющий шлейф. Главное — успеть проскочить этот кусочек до поворота. Мне показалось, что сзади что-то громко хлопнуло — машину ощутимо толкнуло вперед, где вдруг тоже встал черно-красный куст, и я еле успел обогнуть мгновенно появившуюся воронку.
Все! Поворот — и я скрываюсь в собственном дыму, который по всем законам природы восходящие но склону холма потоки нагретого солнцем воздуха подняли на следующий виток дороги. Здесь пришлось снизить скорость — видимость стала почти нулевой, не помогал даже прибор ночного видения.
В том месте, где лес незаметно превращался в парк и начинался фактически уже пригород, я выскользнул из дымовой завесы и завел машину за зеленую беседку. Тут миловалась молодая парочка, ничуть не встревоженная ни пальбой на шоссе, ни тем более моим появлением. Это была первая загадка, с которой я столкнулся в Дедовске.
Но сейчас не время ее решать — закончилось мое прекрасное путешествие по волнам и по горам. Мои мысли были уже в городе. На всякий случай, не зная, что меня там ждет, я посмотрел на рентгенометр и прибор химразведки — ничего угрожающего. Уже хорошо.
Я тщательно закрыл машину и, попросив у девушки губную помаду, написал на бортах и капоте: «Заминировано!» Парочка, не отрываясь друг от друга, с детским интересом наблюдала, не комментируя, мои действия.
Поблагодарив их, я повесил сумку на плечо и узкой тропкой вышел на аккуратную бетонную дорожку, которая, несомненно, вела в город.
Уверенность моя оправдалась — вскоре я вышел на автобусную остановку маршрута Приречье — Центр, где собралось довольно много народа, также поразительно равнодушного к тому, что происходило почти у них на глазах.
На меня посмотрели с вежливым любопытством — и только. Никто не задал ни одного вопроса.
Подошел автобус, и случилось второе чудо. Штурм автобуса был корректный. Без обычных схваток и свалок у дверей, без ругани, нетерпения. Старики, женщины и дети безропотно пропускались мужчинами вперед и занимали лучшие места. Кондукторша, пожилая и усталая, была тем не менее ровна и приветлива. Водитель вежливо объявлял остановки, несмотря на то, что все их и так знали, не дергал машину, резко не тормозил и заботливо снижал скорость на поворотах.
Странно, но это меня насторожило и встревожило еще больше.
Высаживаясь в центре города из пустого уже почти автобуса, я был готов ко всему, к самому худшему: к не убранным с улиц трупам, к перевернутым и сожженным машинам, к разрушенным домам, к гнусным, неграмотным лозунгам на стенах, словом, ко всему тому, к чему мы, как это ни печально, начинаем уже привыкать.
Так вот: ничего этого не было. И потому стало еще страшнее, угадывалась какая-то неведомая опасность. Бросалось прежде всего в глаза то, что город был непривычно, поразительно чист, на вымытых с раннего утра тротуарах — ни окурков, ни плевков, ни семечковой шелухи, ни использованных накануне презервативов. Жители на улицах — светлы и дружелюбны, спокойны и неторопливы. Я бы даже сказал, счастливы. Да, вот еще: не было очередей!
И что-то мне буквально резало слух. Или наоборот — не резало, а ласкало. Я долго не мог понять, что именно и как мне определить это чувство, и вдруг меня осенило: люди разговаривали нормально, без ругани, не висело над ними грязное облако мерзких слов, не сочилась из него на детей и женщин, увы, привычная нам черная матерщина, без которой мы не можем уже не только в быту, но и в книгах, на сцене и экранах, даже на торжественных собраниях и в кулуарах весьма ответственных и высоких мероприятий.
Может быть, я так скоро и не обнаружил бы этот феномен, если бы не обратил внимания на нескольких рабочих, разгружавших у магазина ящики с продуктами. Мало того, что они делали это аккуратно, без стука и бряка, были абсолютно трезвы и не с похмелья, не покрикивали на прохожих, так они еще и не ругались! И, кажется, были друг с другом на «вы»!
Я покрепче прижал локтем сумку с автоматом, чтобы обрести утраченную уверенность в себе. Перешел на другую сторону улицы. Попытался анализировать ситуацию. Что это — неведомая нам эпидемия, грозящая неведомыми последствиями? Или мой собственный бред? Или я оказался в городе сумасшедших? Зря, кажется, не послушался майора. Вполне возможно, что он искренне желал мне добра.
Тут на глаза мне попалось объявление, отпечатанное типографским способом и наклеенное на афишной тумбе. Я устремился к нему, как матрос, оказавшийся за бортом, к спасательному кругу. Вот его текст, привожу дословно:
«Друзья, братья!
Оснований для беспокойства нет. Ресурсы продовольствия в городе превышают недельный запас. Вчера группе окрестных крестьян удалось провести в город обоз с мясом, молоком в мукой. Однако призываем вас к бережливости и аккуратности. Будьте заботливы друг к другу. Для домашних животных (собак, кошек, птиц и др.) организованы центры трехразового кормления на ветпунктах. Штаб «Справедливости» принимает меры к тому, чтобы проблему обеспечения населения продуктами питания решить раз и навсегда в семидневный срок».
Самое удивительное, что в фактически осажденном городе ни у кого, кроме меня, это объявление не вызывало ни тревоги, ни волнения, ни даже простого интереса. Так же, как и белый флаг с синим диагональным крестом, развевающийся над пожарной каланчой.
Я потряс головой, пытаясь привести ее хоть немного в порядок, и пошел дальше, к Советской площади, где рассчитывал получить разъяснения в самых главных учреждениях города, у его мудрых отцов.
По мере приближения к площади на улице становилось все меньше прохожих, однако все чаще попадались молодые люди в штатском, но с военной выправкой, иногда со знакомыми мне орденами на пиджаках. Одеты они были по-разному, но у каждого расстегнутый воротничок рубахи открывал сине-белые полоски тельняшек, да на левых рукавах, повыше локтя, алели повязки с двумя литерами «ПС» — патруль справедливости, как пояснили мне позже.
Молодые люди по двое, неторопливо, в ногу шагали по улицам, напоминая спокойной уверенностью военный дозор.
Советская площадь, почти безлюдная, ограничивалась с одной стороны чудом сохранившимся великолепным Храмом Божьим, а с другой — беломраморным зданием сугубо современной архитектуры: символом и средоточием власти, мирской и духовной. Меж ними лежала необозримая брусчатка, отполированная подошвами столетий, свинцово блестящая в полуденном солнце. И если у церкви толпился народ, то у официального городского центра было как-то непривычно неоживленно, точнее сказать — вовсе пусто. Не вертелись стеклянные двери, не подъезжали и не отъезжали одна за другой машины. Более того, шторы на окнах были спущены, здание имело очень неживой вид, и это впечатление еще больше усиливалось одиноко стоящей чуть в стороне от центрального подъезда черной «Волгой» с номером 00-01 ДЕА на спущенных скатах, сильно запыленной. Но то была не дорожная пыль проселков и городов — машина запылилась на долгой стоянке. Вдоль модернового фасада неторопливо прохаживалась пара все тех же патрулей.
В это время на площадь вышли строем пионеры, со знаменем, горном и барабаном. С другой стороны, направляясь к церкви, гуськом поплыли чинные старушки с узелками. Пути их должны были пересечься в самом центре площади. Столкновение было неизбежно. Но тем не менее оно не произошло. Пионеры сменили походный шаг на шаг на месте, перестали хрипеть в трубы и бить в барабаны, вежливо пропустили мимо себя старушек. Здесь, в зоне соприкосновения, произошла коротенькая заминка в обеих группах. Они немного смешались, и, когда порядок был восстановлен, юная смена вновь зашагала во Дворец пионеров, а к ним пристроились три-четыре бабульки покрепче и, семеня, старались идти в ногу и громко припечатывать шаг праздничными башмаками.
В свою очередь, среди черных платочков, плывущих к церкви, красиво замелькали красные галстуки…
Мои растерянные размышления над этим очередным чудом прервал вежливый голос. Я обернулся.
Передо мной стояли двое загорелых ребят в десантных комбинезонах и беретах, по-моему, оба грузины.
— Предъявите, пожалуйста, ваши документы. Вам придется пройти в штаб. Это недалеко, дорогой.
Ребята не были вооружены, но наметанным глазом я сразу определил, что всерьез возражать им не стоит. И подчинился. Тем более, это входило в мои планы. Да и другого выхода все равно не было.
— Здесь у вас оружие? — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал один из парней и, не дожидаясь ответа, снял с моего плеча репортерку.
— Руки на голову? — спросил я.
— Ну зачем же? — улыбнулся второй.
Шли мы действительно недолго и на красивой старинной улице, засаженной мощными липами, остановились у небольшого особнячка, над входом в который висела скромная вывеска: «Кооператив «Справедливость», а пониже и помельче: «Штаб-квартира. Прием круглосуточный, без выходных дней и перерыва на обед».
Мы вошли внутрь — на первый взгляд обычное учреждение, но деловое, без суеты. В холле — хорошая мебель, цветы, тихая музыка, клетка с вороной.
Меня провели через приемную и открыли обитую кожей дверь. В кабинете, строгом и солнечном, сидел за столом седой мужчина с крутыми морщинами вокруг рта. Он просматривал бумаги и делал на отдельном листе пометки. За его спиной висела большая карта города, утыканная красными флажками. Флажков было очень много, особенно по окраинам, а в центре — поменьше. За пределами города их не было вовсе.
Один из сопровождавших меня парней подошел к столу, что-то тихо сказал и положил перед мужчиной, которого назвал Генералом, мое удостоверение. Другой поставил на журнальный столик репортерку и принялся выкладывать из нее обильный боезапас. Действовал он привычно, уверенно, без опаски — с оружием был хорошо знаком, умел обращаться.
Мужчина встал и спросил с чуть заметной иронией:
— Это вы вели бой на подступах к городу с превосходящими силами противника? Как вам удалось сюда прорваться?
Я коротко ответил.
— С какой целью?
Верхним чутьем я понял, что врать нельзя, опасно и бессмысленно.
Выслушав меня, седой Генерал многозначительно переглянулся с ребятами, словно напоминая: ну, что я вам говорил?
Я бы не удивился, если бы услышал короткое: «Повесить его!» Похоже, отвечать мне придется как шпиону, по всем законам военного времени.
Генерал вышел из-за стола, осмотрел разложенное на столике оружие и неожиданно улыбнулся:
— Богатый арсенал! Хорошо подготовились, — и сказал в селектор: — Секретаря-один ко мне.
Тут же, будто стоял и ждал за дверью, вошел русоволосый парень с голубыми глазами, тоже при тельняшке и орденах. Лицо его показалось мне знакомым.
— Ваня, устрой корреспондента в гостинице для приезжающих по обмену опытом и введи в курс дела. А там решим.
Гостиница располагалась здесь же, во дворе, называлась романтично: «Под липами». Едва мы вошли в номер, как появилась хорошенькая девушка с подносом, на котором стояли кофейник, сахарница и чашки.
— Вам черный, с молоком? — спросила она меня.
— Черный. И если можно, что-нибудь поесть.
— Не надо, — сказал Ваня. — Скоро пообедаем. Ты где воевал?
— Везде, — ответил я, принимая от него чашку кофе. — Я военкорром служил.
— А! — злорадно засмеялся он. — Значит, это ты тот самый Мещерский, который про меня писал? Наказать тебя за это надо. Не пел я, дружище, эту дурацкую песню про миллион алых роз, когда шел в атаку. И любимой девушке не посылал пулю, которую полевой хирург вынул у меня из-под самого сердца. Потому что любимой девушки у меня еще нет, а пуля до сих пор еще там.
— Извини, — смутился я. — Это был мой первый репортаж, хотелось сразу отличиться.
— Трепло, — добродушно констатировал Ваня. — Так зачем же ты сюда явился?
Я снова, уже подробнее, рассказал о задании редакции, о путевых приключениях, не скрыл и удивления тем, что творится в Дедовске.
— Творится? — искренне изумился мой собеседник (или допрашивающий?). — Что же такое особенное творится? По-моему, здесь уже почти полный порядок. Как и должно быть. Как и будет везде. Это раньше творилось…
— Подожди, давай-ка по порядку. Записывать можно?
— Даже обязательно, — подчеркнул Ваня.
Чтобы не томить дальше читателей и постараться ввести их в самую суть событий, привожу здесь, в собственном изложении, выдержки из длинного рассказа бывшего воина-интернационалиста Ивана Р.
4
Т р и д ц а т ь п е р в о г о д е к а б р я прошлого года в одном из служебных кабинетов Дедгорисполкома регистрировался новый кооператив.
— Название у вас какое-то странное: «Робин Гуд», — ухмыльнулся инспектор, просматривая представленные документы. — Луки и стрелы, что ли, будете изготовлять?
— Не совсем, — вежливо, но уклончиво пояснил Председатель будущего кооператива, седой мужчина с крутыми морщинами вокруг рта. — Наша задача — утешать страждущих, поддерживать павших духом и возвращать им веру в справедливость.
— Служба доверия? — многозначительно проявил осведомленность инспектор, украдкой поглядывая на часы. Его ждали дома приятные обязанности, связанные с подготовкой встречи Нового года.
— Вроде того. Но гораздо эффективнее, — ответил Председатель. — Впрочем, можно взять любое другое название, если вас смущает именно это. Мы не возражаем, здесь важен дух, не буква. Назовемся, например, «Око за око», или «Справедливость».
— Последнее мне лучше нравится, — важно, но не совсем грамотно согласился инспектор. — Как-то полнее отражает задачи времени. Только придется переписать бумаги. А первоначальными средствами вы располагаете? Укажите сумму.
— Не беспокойтесь, деньги у нас есть. Что-то около пятидесяти тысяч. А потом начнутся, я уверен, весьма значительные поступления.
Через полчаса новые документы снова лежали на столе. Инспектор нетерпеливо прочитал их, скрепил печатями и встал, протянув через стол руку:
— Ну, желаю удачи в вашем благородном деле.
— Благодарю вас, — легко улыбнулся Председатель. — В свою очередь желаю вам никогда не оказаться нашим клиентом, — и вышел, без стука прикрыв за собой дверь.
Инспектор нахмурился, пытаясь осмыслить сказанное, потом покивал головой и принялся перекладывать из ящиков стола в объемистый портфель продукты и напитки, припасенные к празднику.
Если бы знал бедный инспектор, какому делу положил невольно начало и к чему это дело приведет, то не спал бы в новогоднюю ночь по причинам, очень далеким от праздничных радостей.
5
П е р в о г о я н в а р я нового года директор городского торга, предусмотрительно спровадив накануне жену и дочку к теще в деревню, сверх меры обожравшись деликатесами и экспортной водкой, утомившись щедрой женской лаской, вяло догуливал новогоднюю ночь с двумя молодыми очаровательными блондинками из галантереи местного универсама.
В его квартиру, сильно задымленную свечами, сигаретами «Данхилл» и пригоревшей индейкой, вошли без стука, звонка, а тем более приглашения двое приятных молодых людей с загорелыми лицами.
Блондинок молодые люди не тронули, даже обидно не обратили на них внимания. А их почти голому начальнику, неэстетичную наготу которого прикрывала лишь грязная седина на груди, животе и лопатках, предъявили бумагу, где с неотразимой точностью были подсчитаны его личные доходы за последний месяц прошедшего года и так же неопровержимо были указаны незаконные источники приведенных доходов. В соответствии с этой бумагой они молча приняли в обмен на нее пятьдесят тысяч рублей отечественными дензнаками, вежливо пожелали присутствующим счастливого Нового года, попрощались и ушли.
Утром следующего дня на текущий счет кооператива «Справедливость» легла именно эта сумма, в тех же самых купюрах.
6
Надо сказать, что открытие кооператива «Справедливость» ничем особенным не ознаменовалось, и в первый день существования он остался почти незамеченным. И это понятно. В Дедовске, как и повсюду в стране, под благодатным солнечным дождем разрешительных постановлений кооперативы появлялись как грибы. Были среди них и добротные боровички, были и откровенные поганки. И к тем, и к другим люди привыкали быстро, нездоровый интерес сменялся стойким равнодушием. Перемены вообще становились обыденным явлением. И мимо очередного кооператива граждане проходили спокойно, без особых эмоций бросали взгляд на его вывеску, потому что слово «справедливость» тоже прочно заняло постоянное место в газетных столбцах и на устах комментаторов, стало яркой приметой времени, и больших надежд на него соотечественники также не возлагали.
Те же, кто из любопытства заходил внутрь, могли ознакомиться с предполагаемой деятельностью нового кооператива, выяснить, какие он оказывает услуги и на каких условиях. Об этом подробно сообщалось в приемной, где на самом видном месте между портретами Робин Гуда и Дубровского, Дон Кихота и капитана Немо помещалась красиво оформленная и забранная под толстое стекло информация.
Вот некоторые ее пункты:
…Кооператив принимает жалобы от частных лиц на любую несправедливость, совершенную по отношению к ним, с гарантированным устранением ее в самый короткий срок и возмещением любого вида ущерба (морального или материального), понесенного заявителем, либо за счет кооператива, либо за счет нанесшего этот ущерб лица или учреждения.
…По жалобе заявителя проводится контрольная проверка в течение одного — трех дней. Лица, обращающиеся в кооператив, обязаны представить любой достоверный документ или равноценные ему сведения, подтверждающие, что официальным путем решить данный вопрос не удалось.
…При исполнении заказа клиент ставится в известность о принятых мерах. При желании он может присутствовать в момент проведения акции по восстановлению справедливости, а также в отдельных случаях и участвовать в ней.
…Оплата услуг производится в соответствии с затратами на проверку и исполнение заказа. В том случае, когда клиент, по достоверной информации, не имеет возможности оплатить услуги, последние оказываются бесплатно.
…При поступлении недобросовестной жалобы с ее автора взимаются понесенные на проверку расходы и к нему применяется та же акция, на которую указано в ложном заявлении.
Сразу оговорюсь — подобные случаи за все время существования кооператива не зарегистрированы.
Вполне естественно, что люди, которые знакомились с этим объявлением в самом кооперативе или в местной печати, реагировали на него по-разному: кто-то недоверчиво улыбался или глубоко задумывался, кто-то недоуменно пожимал плечами, а иной и возмущался. Однако клиентов пока не было.
Правда, ближе к вечеру произошел маленький инцидент, который сослужил кооперативу некоторую службу типично рекламного характера.
С ревом и свистом к нему подкатила группа местных рокеров — гроза и проклятие ночного города. Они лихо покинули седла храпящих и вздрагивающих коней и, поигрывая велосипедными цепями, пошли в здание, решив немного поразвлечься. И как выяснилось — в последний раз.
Большого ущерба приемной рокерманы нанести не успели и молоденькую приемщицу заявлений тоже на испугали. Она улыбнулась, нажала кнопочку на крышке стола, и через внутренние двери в приемную вышли трое молодых людей в выгоревших военных комбинезонах со значками и наградами на груди. Объяснять им ничего не пришлось, они все поняли без слов, и девушка-приемщица, так же вежливо улыбаясь, даже не привстав с рабочего кресла, с интересом просмотрела последовавшую короткую, во выразительную сцену.
Один из молодых людей открыл дверь на улицу и некоторое время придерживал ее в этом положении. Двое других очень ловкими приемами хватали по очереди каждого рокера за воротник и сзади за штаны и выбрасывали в открытую дверь на асфальт проезжей части, куда те шлепались погаными жабами. Последнему из них пришлось задержаться: его вежливо попросили собрать и выбросить в мусор оставшиеся на поле боя цепи и шлемы, а также вымыть плевки его товарищей на полу приемной, что он и сделал, обливаясь трусливыми слезами.
Акция была осуществлена без суеты, очень спокойно и отлаженно, даже с некоторым изяществом и артистичностью. Ее провели, как пояснил мне Иван, члены кооператива из группы мгновенного реагирования.
Вообще же штат кооператива был довольно солидным. Его основную силу составляли так называемые секретари-исполнители, крепкие, немногословные, очень дисциплинированные и понятливые ребята с военной выправкой и светскими манерами. Имелась также группа консультантов: юрист, врач-психолог, журналист, артист и другие. В задачу группы мгновенного реагирования входило проведение немедленных акций без предварительной проверки в наиболее горячих точках города — на дискотеках, в очередях, на транспорте и в других общественных местах, в приемных учреждений.
Действовали в кооперативе и другие службы, с ними я стану знакомить читателей по мере развития событий на конкретных примерах, а также по мере организации новых служб, которые вводились, исходя из потребности в них — как временные, так и постоянные.
Создал кооператив, руководил им, как вы уже знаете, седой Председатель, которого его ближайшие помощники — секретари-исполнители — называли в своем тесном кругу почему-то Генералом.
За время моих контактов с членами кооператива я имел возможность глубоко изучить принципы его деятельности, познакомился практически со всем коллективом, с наиболее активными внештатными помощниками, с массой удовлетворенных клиентов, но о Председателе мне удалось узнать обидно мало, приподнять завесу над его прошлым, да и настоящим, тоже не удалось. Я собрал о нем только отрывочные сведения, но и то с большим трудом. Когда-то он был довольно известным человеком, вероятно, даже крупным общественным и политическим деятелем, и вроде Героем Труда, а может быть, и Союза. Он воевал десантником во Вторую Отечественную, восстанавливал и поднимал, возводил и перекрывал, отстаивал и прокладывал, боролся и побеждал, и все это, как теперь выяснилось, совершенно напрасно. Поэтому он и взялся за организацию такого странного кооператива.
7
С е м н а д ц а т о г о я н в а р я произошло весьма знаменательное событие — кооператив «Справедливость» обслужил первого клиента. Им оказался детсадовский малыш, которому по случаю дебюта были торжественно вручены игрушечный лук со стрелами, петушок на палочке и почетное свидетельство за номером один, где на обложке были изображены весы с находящимися в строгом равновесии чашками, на которых лежали два абсолютно одинаковых глаза.
Жалобу малыша принял сам Председатель, под стенограмму, в присутствии всех секретарей-исполнителей, выстроившихся по-военному вдоль свободной стены.
Клиент, по его собственным словам, пришел «наябедничать» на воспитательницу Марь Иванну за то, что она «дерет за ухи, кричит и шлепает по затылку».
— Ну что же, — резюмировал Председатель, подписывая распечатанную стенограмму, — случай не сложный. Как раз для начала. Однако, учитывая важность сегодняшнего события, которое, надеюсь, задаст тон всей нашей дальнейшей деятельности, поручим проверку и исполнение секретарю-один.
— Есть, — сказал правофланговый в строю красивых молодых людей и сделал шаг вперед. — Разрешите приступить?
— С Богом! — напутствовал его Председатель.
Номер первый взял малыша за руку и повел его к дверям. Все смотрели им вслед, словно держа на них равнение.
По дороге в детский сад между секретарем и клиентом состоялся небольшой разговор, прерываемый время от времени поочередным облизыванием петушка.
— А ваша Марь Иванна всех дерет за уши или только тебя?
— Всех. Она нас и в столовую, и на занятия за ухи водит.
— За уши, — поправил секретарь.
— Ну — за уши, — согласился клиент и хрупнул петушиной головой.
— Всех сразу? — удивился секретарь.
— Нет. Который первым идет, того и за ухо. А остальные — на цыпочках и без разговоров за ним. Вовочке Баулину больше всех достается, он самый большой и всегда впереди стоит. А мне — меньше всех, я почти что самый мелкий. А Ляльку Ерохину она совсем не обижает, у Ляльки папа главный милиционер, он ей покажет.
— А у тебя кто?
— А у меня в командировке.
— Понятно. Ну, иди в группу, я сейчас тоже к вам приду, переоденусь только.
Через полчаса на территории детского сада появился приветливый молодой человек в хорошем пальто, которое очень ладно сидело на нем, как на отставном военном. Молодой человек весело поиграл с детишками, о чем-то их при этом расспрашивая. Когда на него обратили внимание взрослые, он представился новым инспектором гороно и попросил весь коллектив садика собраться в зале, чтобы он мог рассказать о новых методических разработках по воспитанию подрастающего поколения.
Детишки привычно расставились по группам вдоль трех стен зала, а у четвертой сгрудились заведующая, музыкальный руководитель, воспитатели, нянечки, в общем, практически весь персонал садика, кроме дворника, который зимой исполнял по совместительству обязанности истопника и Деда Мороза и к которому у детей не было никаких претензий, кроме искренней любви.
Молодой человек поискал глазами Марь Иванну, очень большую, массивную женщину с коровьим выменем вместо груди, подошел к ней и сильно взял ее за ухо железными пальцами. Марь Иванна вскрикнула. От нее запахло потом и щами, немного вином и очень сильно не дошедшими до детишек мандаринами.
Молодой человек, вежливо улыбаясь, повел бедную Марь Иванну, держа ее за ухо, по кругу, вдоль всех стен зала, перед всеми ребятишками и взрослыми. Он шел не спеша, размеренно, чтобы всем было видно происходящее поучительное событие, но Марь Иванна все-таки немного отставала от него, тянулась за ним вывернутой головой, нелепо махала руками, роняя с ног растоптанные шлепанцы.
Детишки визжали от восторга. Взрослые остолбенели. Они даже не смогли, пораженные неожиданной дикостью этого зрелища, вымолвить ни слова протеста, когда молодой человек вывел Марь Иванну в центр зала и, опуская вниз правую руку с зажатым в ней распухшим и красным ухом, медленно поставил ее на колени.
— Не надо обижать маленьких детей, — громко и спокойно изложил молодой человек новые методические разработки. — Ведь они вырастут. И станут сильными и жестокими.
Он выпустил ухо, и Марь Иванна брякнулась на ковер. А молодой человек, достав белоснежный платок, легонько вытер им пальцы, вернул его в нагрудный карман пиджака и вышел в коридор, ступая строевым шагом. Там он снял трубку телефона, набрал номер и сказал: «Это первый. Отметь карточку за номером один и доложи Генералу об исполнении».
Марь Иванна тем временем, хотя и была почти без чувств, нашла все-таки в себе силы провизжать, чтобы вызвали милицию.
— Какую тебе милицию? — резонно возразила заведующая. — Как ты с ней будешь объясняться? Расскажешь, что детей лупишь, что фрукты их жрешь, что форточки наискось открываешь, чтобы они простужались и побольше дома сидели? Что своего кобеля в детские спальни водишь? И что тебе за это, как дрянной девчонке, надрали уши?
— Но это же издевательство, — всхлипнула Марь Иванна.
— Как посмотреть, — мудро рассудила заведующая. — Надевай, Машка, тапочки и пиши по собственному желанию.
Вот таким образом оказал обществу первую услугу кооператив «Справедливость».
8
Здесь я вынужден прерваться, чтобы вместе с возмущенными читателями задать вопрос: а не слишком ли? В наше время, в эпоху милосердия, гуманизации — и такая черная жестокость?
— Жестокость? — переспросил Иван. — Как можно всерьез говорить о жестокости по отношению к жестокому человеку? Причем жестокому к детям — самым беззащитным членам нашего общества…
— Подожди, скажи честно: осуществляя эту так называемую акцию, не испытывал ты хотя бы чувства жалости, не пришлось тебе что-то переступить, сломать в себе? Что ты почувствовал? Только честно, повторяю.
— Я испытывал чувство глубокого удовлетворения, — спокойно и иронично ответил он. — В Афганистане, я убивал людей, которые не сделали ничего плохого ни мне, ни моей Родине, а здесь, если говорить именно об этой акции, я видел перед собой реального, конкретного, почти личного врага, который безнаказанно, даже получая за это зарплату, калечит души моих детей, все наше будущее. А что до гуманизма, то он должен иметь один исключительный адрес — служить т о л ь к о порядочным и честным людям, закономерно при защите их интересов превращаясь в жестокость по отношению к подлецам, негодяям и преступникам. Это наше глубочайшее убеждение. Поэтому мы и встали под знамена Генерала. Надо искупать вину и перед чужой, и перед своей Родиной.
— Но ведь жестокость порождает ответную жестокость, зла не искоренишь злом, — возразил я уже но очень уверенно. — Вся история человечества говорит об этом.
— История не менее убедительно показала, что и добром — тоже. Для победы добра нужна прежде всего высокая культура отдельной личности и общества в целом, а пока этого нет — пусть добро утверждает себя мечом возмездия.
— Страх перед наказанием не остановит преступника — это аксиома, — совсем уж безнадежно пробормотал я. Давно не встречал людей с такой увлеченностью идеей, так последовательно воплощающих ее в жизнь.
— Тот абстрактный страх, которым пугает подлеца и негодяя наша юстиция — нет, согласен. Но страх неотвратимого, мгновенного и справедливого возмездия — да! Причем возмездия полной мерой — око за око. Еще, кажется, Овидий сказал: нет справедливей закона, чтобы всегда душегуб сам погибал от меча.
— Вы доводите идею справедливости до абсурда! — в отчаянии завопил я.
— Почему же до абсурда? До железной неумолимой логики. Безнаказанность поощряет преступления. Ведь многие наши беды происходили и происходят из-за того, что никто ни за что никогда у нас не ответил, как бы ни были велики его прегрешения перед страной, перед всем миром. Мы только мертвых наловчились тягать из могил и стегать их при всем народе, чтобы отвлечь его от новых бед и новых преступлений имущих власть.
— И что же вы мыслите в итоге? Империю зла?
— Во-первых, эта мера — временная, она нужна только в определенных условиях, когда нет другого рационального выхода, необходима, чтобы предотвратить окончательную деградацию общества. И составляет лишь малую часть общей идеи справедливости. Во-вторых, как и рассчитывали, мы сразу же ощутили мощную поддержку здоровых сил, а их оказалось немало. И, в третьих, мы обеспечиваем постепенный переход и к другим методам массового воспитания, главным образом через возврат к культуре… Впрочем, об этом лучше поговорить с Генералом. Он у нас не только храбр, как орел, но и мудр, как ворон.
— Кстати, эта ворона в холле — тоже какой-то символ? Мудрость в клетке предрассудков и стереотипов?
— Нет, — наконец-то улыбнулся Иван. Улыбка у него была прекрасная — до ушей, белозубая и великодушная. Правду говорил один русский писатель, что все у человека — и руки, и ноги — только для него, а улыбка — для других. — Нет, она отбывает наказание. Ее пионеры из отряда «Юный мститель» отловили за разорение гнезд певчих птиц. И за кражи.
— И долго ей еще сидеть?
— Пожизненно. Она безнадежна. Все равно не исправится.
Эти слова, сказанные уже без улыбки, заставили меня подумать и о собственной судьбе. Не окажется ли она подобной судьбе несчастной вороны?
Вообще говоря, дискуссия с Иваном меня не убедила — слишком крепко я был набит нашими древними предрассудками, но на серьезные размышления все-таки навела. Здравое зерно в этой по-мальчишески мудрой и наивно-жестокой справедливости, насаждаемой в городе, все же скрывалось. И трогала сердце искренняя боль, забота и тревога за судьбу Отечества. Ведь нечто подобное у нас было и в прежние годы — от Тимура с его командой до Воронежской коммунистической партии молодежи. И то, что кооператив «Справедливость» появился именно в Дедовске, — тоже имело свою закономерность.
Городок этот (до начала событий, которые мы пытаемся описать) был самым обычным, с типичными проблемами любого населенного пункта — жилищными и коммунальными, социальными и криминальными, молодежными и геронтологическими, экологическими и продовольственными. Жил он общей жизнью страны, и потому наряду с отдельными успехами не обошли его стороной и типичные недостатки — взяточничество и злоупотребления служебным положением, неуважение к людям и хамство, пьянство и наркомания, сквернословие и разврат — словом, все, чем в значительной степени заражено современное общество и чему во всех газетах официально объявлена непримиримая борьба.
Правда, Дедовску, расположенному в самом сердце России, было присуще одно свойство, серьезно отличавшее его от многих других больших и малых городов страны. Свойство это, сохранившееся с незапамятных времен, не потерявшееся в веках и переменах, заключалось в том, что был городок очень русским по духу и коренные его жители обладали двумя характерными чертами — добротой и мужеством. Видимо, поэтому от седой древности и до наших дней здесь рождались и росли добрые молодцы, встававшие, когда была в том нужда, на защиту святой Руси. Лучшие воины, цвет нации, шли отсюда на поля сражений и побед: витязи Непрядвы, гренадеры Петра, гусары двенадцатого года и гвардейцы сорок пятого. Да и в эту, последнюю (?) войну, которая гремела далеко от России, многие красивые и ладные парии безвозвратно ушли на нее.
А те, кто вернулся, пришли к родному дому совсем другими. Потому как было им что и с чем сравнить, было над чем задуматься. И если до войны им все было любо — от Москвы до самых до окраин, то теперь они увидели многолетнюю ложь, лицемерие в предательство, откровенный цинизм красивых лозунгов и покорность им народа, которому выпала несчастная доля, надрываясь, брести к «зияющим высотам» под поочередным руководством тиранов, глупцов и преступников, ввергавших страну то в пропасть войны, то в пучину голода, то в ад братской резни. И тогда они потянулись друг к другу, потому что научились не говорить, а действовать, жить едиными целями, потому что позвал их на последний бой долг перед памятью погибших на чужбине братьев. «И если не мы, то кто же?» — говорили они, сильные и смелые, с усами да с синими полосочками тельняшек под расстегнутыми воротниками рубах, со страшным юным прошлым за спиной, с осознанной ответственностью за будущее.
Полагаю, именно эти причины и создали условия, в которых стали возможными описываемые события. Однако вернемся к их началу.
9
Д в а д ц а т о е я н в а р я. Следует заметить, что в первое время кооператив «Справедливость» не пользовался особой популярностью у населения городка, К нему относились с обидной и необоснованной настороженностью, даже с некоторым недоверием. Слишком уж необычными были функции, которые кооператив взял на себя. Да и не очень-то любят наши люди жаловаться: одни считают, что это неловко и непорядочно, другие — бесполезным занятием.
Поэтому клиентов вначале было мало. Стеснялись, не верили, побаивались. И приходили в основном старики, женщины да дети, простодушные, наивные и отчаявшиеся. Из тех, кто не знал, куда жаловаться, и из тех, кто знал, да уже не верил.
Тем не менее по мелочам, по пустякам, но кооператив действовал, трудно зарабатывал себе будущий авторитет, неукоснительно при этом соблюдая главный принцип: око за око. И принцип этот, как ни странно, оказался весьма действенным вопреки официальным утверждениям специалистов, вопреки общественному мнению.
Впрочем, судите сами. Приплелась как-то тихая старушка и безнадежно пожаловалась на верхнего соседа. Сей злостный меломан, приходя с работы, врубал обыкновенно на полную мощность зарубежные колонки и системы, а сам уходил на балкон ужинать и заниматься любимым столярным делом. Не раз слезно просила пощады бедная старушка, у которой не приживались кошки и канарейки, прыгала в шкафу и сама собой лопалась посуда от взрывов современных ритмов. Но в ответ получала бабуля только грубо-непечатные слова, сопровождаемые соответствующими действиями, в результате которых оказывалась она на своем этаже гораздо быстрее, чем естественным путем.
Жалобу беспристрастно и оперативно проверили. Один из секретарей побывал у старушки на квартире со специальным приборчиком и огорченно присвистнул, когда тот зашкалил, не выдержав напора немыслимых децибелов. Секретарь заверил хозяйку, что завтра же это хамство и безобразие кончатся навсегда. Старушка не очень-то поверила, но перекрестилась, закрыла за ним дверь и снова заложила уши ватой.
Сам же страстный мелохулиган, когда неустановленное нейтральное лицо высказало ему те же претензии, только буркнул в ответ: «Имею право за свои деньги до одиннадцати часов. Пошел вон с моей жилплощади!»
На следующий день, на работе, он получил по телефону неожиданное, но тем более приятное известие о том, где, когда и какие именно интересующие его диски и кассеты он может приобрести с необременительной наценкой. Меломан, естественно, помчался по указанному адресу, а тем временем из его квартиры исчезли записи с так горячо любимыми мелодиями. Впрочем, записи эти были владельцу скоро возвращены в том же виде, в каком и были взяты, но, правда, они ему больше не понадобились.
Далее события развивались еще проще. Ответчик оказался в звукоизолированном подвале, куда он был спущен тем же способом, каким расправлялся с надоевшей ему бабкой, и где в течение трех суток, без сна и отдыха, прослушивал многократно усиленные и без конца повторяемые любимые мелодии.
Заметим в скобках, что в точно таком же соседнем помещении в это время добивались остатки городских рокеров, которые тоже вместо пищи и сна получали в огромных дозах лишь грозный, то нарастающий, то убывающий рев любимых боевых машин.
По окончании музыкальной экзекуции меломан был выпущен на волю с напутственными словами: «Порядочным человеком надо быть всегда, а не только после двадцати трех часов», и ему были возвращены его собственные кассеты, при виде которых их владельца безжалостно вырвало.
Были и вовсе курьезные случаи, например, когда повариху детского дома заставили съесть состряпанные ею для младших ребят котлеты, и с ней после этого приключился медвежий конфуз прямо на главной улице.
Были и другие факты. Они учащались, но даже если становились достоянием общественности, никому еще не приходило в голову, кроме, конечно, непосредственных участников, связывать их с деятельностью нового кооператива.
Я привожу ниже лишь наиболее характерные эпизоды на пути кооператива к главной цели.
10
С е д ь м о г о ф е в р а л я Генерал лично принял молодую, очень красивую и гордую женщину, с которой беседовал при закрытых дверях. В порядке исключения он зарегистрировал ее заявление, где содержалась лишь просьба о помощи без изложения обстоятельств дела, суть которого потерпевшая изложила ему устно.
Выслушав жалобу, Генерал, сузив глаза от бешенства, вызвал секретаря шесть (Автандила Г.) и поручил ему проверку и исполнение. Затем встал, подошел к женщине и, положив твердую руку ей на плечо, внимательно посмотрел в лицо:
— Вам сообщат о принятых мерах. Мы поможем вам, верьте. Этот негодяй будет наказан беспощадно.
Женщина глубоко вздохнула и вдруг благодарно прижалась щекой к его руке.
В тот же день в кабинет начальника снабженческой конторы весело, без доклада ввалился молодой энергичный проситель с открытым загорелым лицом. Угостив начальника хорошей сигаретой, горячо одобрив его мужской вкус, имея в виду молоденькую секретаршу, он обаятельно добился решения своего вопроса, не скупясь на обещания, и, чтобы не быть голословным, пригласил в качестве аванса провести вечерок в одном интимном кооперативном кафе под названием «Грация».
Согласие последовало с быстротой, свидетельствующей о том, что начальник очень правильно его понял, оценил предупредительность и был далеко не чужд мирских утех и соблазнов.
Ближе к вечеру к конторе подкатил новенький «жигуленок», еще без номеров. Через пятнадцать минут новые приятели в отдельном зашторенном кабинете кафе потягивали доброе винцо и внимательно смотрели по «видику» прекрасное шоу-стриптиз, дружески, со знанием дела, обмениваясь замечаниями по поводу тех или иных достоинств его солисток.
Вскоре, однако, молодой человек заметно загрустил, налил себе полный бокал «хванчкары» и почти весь выпил залпом.
Начальник снаба, напротив, все больше оживлялся, сучил коротенькими кривыми ножками и не замечал, что по его подбородку-пипочке стекает похотливая слюна.
— Хороши девочки! Ах, хороши! Ни одну бы не пропустил. Да что ты все вздыхаешь? Не мужик, что ли?
Молодой человек допил вино и указал на экран пустым бокалом:
— Вон та, крайняя, длинноногая, совсем, как моя соседка. Полжизни бы отдал за одну ночь с ней!
— Так в чем же дело? — спросил начальник, не сводя туманного взгляда с экрана.
— Не дается, стерва. Никак.
— Ребенок ты! Подходов не знаешь. Подари ей что-нибудь. Или денег дай.
— Пробовал. По морде схлопотал.
— Не может быть! — заржал начальник снаба. — Видно, мало предложил, обиделась.
— Не мало, «Волгу» могла купить нищему дураку-мужу.
— Сама, значит, тоже дура. И ты — дурак. Не унывай, другие пути ищи, творчески надо работать. Нет такой бабы, которую нельзя взять, если очень хочется.
— Тебе легко говорить, дорогой, ты так не обжигался, тебе, верно, отказа не было.
— Это точно, я своего всегда добьюсь. У меня вон была одна трудная, в моей конторе работала. Тоже долго ломалась. Разожгла так, что я даже с собственной супругой снова стал спать. И чего только не применял к ней: и кнут, и пряник! Премий лишал, на овощную базу чаще других посылал, сынишке путевку в лагерь зажимал, оклад обещался прибавить, уволил наконец… Ну, никак не давалась! Мужа, говорит, люблю, а вас нет. Нужна мне ее любовь!
Молодой человек выключил телевизор.
— Так и отступился?
— Еще чего! До сих пор пользуюсь, как охота придет. Случай помог. Но, как говорил в таких случаях французский поэт Мопассан, удача лишь за тех, кто не плошает сам.
— Подпоил?
— Больно надо — с пьяной чуркой возиться. Муж помог. С ихней любовью. Он у ней псих какой-то, с придурью, все по горам лазает, ископаемых ищет, ну и доискался — подцепил в тайге какую-то редкую болезнь. Импортное лекарство надо. Кто может в нашей глуши достать? Один я! Ну, прибежала — в слезах, чуть на колени не падает — хороша, слов нет! Слюнки текут, руки дрожат! Ладно, говорю, я зла не помню, помогу, спасу твоего любимого мужа. Но за этот подвиг прямо сейчас со мной ляжешь, здесь, в кабинете. Если тебе твой муж дорог и ты не врешь, что его любишь. Побледнела, пошатнулась, замахнулась было. Но легла. Разделась даже сама. Понял, как надо?
Молодой человек с таким восхищением смотрел на снабженца, что даже его хороший загар, который он получил, видимо, где-то в горах, под синим небом, бесследно исчез с лица и побелели костяшки пальцев, которыми он вцепился в подлокотники кресла.
— Ну, это что, — сказал он, тяжело дыша. — Одна раз своего добился…
— Не скажи. После этого она у меня в руках. Чуть приспичит — вызываю и, если упрямится, напоминаю, что ее любимый может случайно узнать, какой ценой она спасла его жизнь. Но, скажу тебе, червоточинка в ней оказалась. На вид — огонь, а в деле — холодна.
Молодой человек зачем-то поменял бокалы и снова валил вина. Они выпили за прекрасных дам.
— Слушай, — попросил молодой человек, — поедем сейчас к моей соседке, может, поможешь мне, а? С твоим-то опытом, с твоей хваткой? Поедем, дорогой?
— А что? Я для друга — сам первый друг. Только не обижайся, если отобью! — и снова заржал.
— Ну, хоп, я ей сейчас позвоню.
Молодой человек вышел и набрал по автомату номер:
— Это шестой. Доложи — проверка проведена, факты подтвердились, выезжаю с ответчиком на третью точку для исполнения акции.
Когда он вернулся, снабженец клевал носом и жмурил глаза, засыпая.
В маленькой комнатке, похожей на приемную частного доктора, сидел наш загорелый молодой человек, курил и поглядывал на круглые стенные часы. Зазвонил телефон, он снял трубку:
— Здесь шестой, слушаю.
— Это четвертый, — сказали ему, — Операционная не занята?
— Сейчас освободится.
— А что там?
— Кастрация.
— А, это быстро. Тогда мы тоже сейчас своих пациентов готовим и доставляем. Тоже ненадолго — совратитель малолетней и групповое изнасилование.
— Хорошо. Доложи первому, пусть на восемьдесят второй карточке отметят исполнение. И клиенту сообщат.
11
Д в а д ц а т ь п е р в о е а п р е л я.
— Вы понимаете, — взволнованно говорила молодая женщина, — они фактически терроризируют весь наш район. Мы специально даем деньги нашим детям, чтобы их не избивали.
— А к участковому вы обращались?
— И к участковому, и в отделение милиции. Участковый ждет не дождется заслуженного отдыха, бережется, а в милиции говорят, что это просто мальчишеские шалости, болезнь роста, не надо драматизировать и нагнетать, сами разберутся. На моем сынишке места живого нет, потому что он не сдается, а вчера пришел домой весь мокрый. Они хотели заставить его кричать какой-то нацистский лозунг, он отказался, сказал, что его дедушка погиб в борьбе с фашистами. Тогда они его оплевали с головы до ног. Вы понимаете, за него некому заступиться, я весь день на работе, да и не справиться мне с ними, я сама их боюсь.
— А отец?
— Отец погиб в Афганистане.
— Где сейчас ваш мальчик?
— Здесь, ждет на улице.
— Позовите его, он поедет с нами. Проверку по этому факту мы проводить не будем, у нас уже есть подобные сигналы. Сегодня же мы прекратим их деятельность, навсегда. Где они чаще всего собираются?
Новенькие «Жигули» без номера свернули в глухую улочку и спрятались под деревьями. Из машины вышли трое загорелых молодых людей (Алесь В., Янис Л., Петро У.) в выгоревших форменных комбинезонах, в беретах и орденах. С ними был мальчик десяти лет.
Район был старый: много деревянных домов, заборов, дворов, засаженных тополями, и подворотен. В одной из них и скрылись приехавшие. Там они задержались, пока один из них производил разведку, изучал обстановку. Вернулся он быстро, обменялся со своими товарищами короткими фразами и сказал мальчику:
— Иди, малыш, не бойся. Мы с тобой.
— Я не боюсь, — ответил мальчик. — Самые главные там — четверо. У них есть ножи и кастеты, они сильные.
— А мы сильнее, — сказал кто-то из молодых людей. — Хотя и без кастетов. Иди.
Мальчуган вошел во двор, из которого доносились магнитофонная музыка, грязная ругань, дикие крики, и с бьющимся сердцем пошел через него к выходу на другую улицу.
— Эй, ты! — сразу же последовал грубый и злой окрик. Так кричат люди, привыкшие к безнаказанности, уверенные в ней. — Иди сюда!
Мальчуган покорно подошел к группе подростков, развалившихся на изрезанных похабщиной скамейках около глухой бревенчатой стены. Опустив голову, он уставился в землю, заплеванную и замусоренную винными пробками, растоптанными пачками от сигарет и окурками.
— Деньги принес? — спросил его самый высокий и крепкий парень, стриженный наголо, в черной кожаной куртке с фашистским орлом на лацкане. — Гони монету.
— А не то мы твою мамочку вечерком встретим! — заржал другой, у которого на голой руке темнела повыше локтя повязка со свастикой. — Она тебе большие сумки таскает, далеко от нас не убежит. Давай, давай, выкладывай марки и эти… как их… пфенниги.
— У меня нет, — прошептал мальчуган упрямо.
— Ах, вот как! Ты бедный? Несчастный? Глупенький? Ну, тогда снимай штаны, побегаешь голеньким, образумишься, — и рука со свастикой потянулась к малышу.
Вопль скотского восторга взорвался во дворе и бросился в открытые окна, которые тут же стали возмущенно захлопываться.
— Мы тебя немножечко нашлепаем, — сказали двое других и стали вытягивать из брюк широкие ремни с пряжками, на которых были готические буквы. — Чтоб ты был послушненьким.
Мальчик сделал шаг назад, а на его месте вдруг оказались двое из приехавших с ним молодых людей.
И странно они себя повели — не стали стыдить и укорять хулиганов, взывать к их совести, напоминать о тех бедах, которые принес нашему народу обыкновенный фашизм, пугать родителями и школой. Они поступили как-то уж ни на что не похоже. И сначала даже непонятно.
Четверо негодяев поочередно, но очень быстро, были с силой брошены спинами в стену дома, но которой они вяло сползли на землю. Тут же их попарно соединили наручниками, и, когда они немного пришли в себя, с ними было добросовестно проделано все то, в чем они изощрялись, издеваясь над слабыми.
При этом каждое действие карателей сопровождалось ссылкой на первопричину — это вам за то, а вот за это — и мастерским, даже виртуозным, неотразимым избиением. Со стороны было похоже, что молодые люди легко и непринужденно показывают ловкий и красивый, спортивный современный танец.
Вся компания и не думала вступаться за идейных главарей: кто-то предусмотрительно брызнул на забор и исчез, а кто-то ошалело взирал на проводимую экзекуцию.
А та между тем шла своим чередом. Одну парочку заставили выпороть друг друга ремнями с готическими пряжками, а другой строго приказали плеваться. Это было очень смешно. Утирая свободными руками сопли и слезы, «белокурые бестии», которым «принадлежит весь мир», старательно и мстительно оплевывали друг друга.
— Так, достаточно, — остановил плевалище секретарь-четыре. — Теперь быстро снять штаны. Побегаете голенькими, образумитесь.
Сопротивляться, конечно, никто из них не стал — опасно да и бесполезно. В багажник подъехавшего «жигуленка» были брезгливо брошены джинсы и исподнее, а их бывшие владельцы, присевшие на корточки, чтобы прикрыть рубашками срам, получили расписки.
В этих расписках указывалось, что данные предметы гардероба или их стоимость они могут получить в таком-то месте в обмен на подробное письменное объяснение причин, во которым они были их лишены и с обещанием не подавать впредь повода к повторным акциям.
За штанами, естественно, никто на явился и объяснений не принес. Пришла только повеселевшая мама мальчугана, горячо поблагодарила за оказанную помощь и рассказала, что уже несколько вечеров бывшие хулиганы встречают ее на остановке трамвая, провожают до дома и вежливо предлагают донести сумки с продуктами, а сынишке подарили совсем новенький скейт и заботливо помогают осваивать этот капризный и модный спортивный снаряд.
Она внесла в кассу положенную сумму и предложила кооперативу свои услуги. Секретарь, принимавший ее, немедленно дал согласие и, сообщив, что в таком случае плата за услуги не взимается, вернул ей деньги.
12
Кооператив, пока еще незаметно для постороннего глаза, набирал силу, расширял скрытое влияние на жизнь горожан.
Особый вклад в это дело вносила группа мгновенного реагирования, которая, как я уже говорил, держала под контролем горячие точки города. Причем ее действия сказались очень быстро, потому что совершались, как правило, при свидетелях, имели большое воспитательное значение, и преувеличенные слухи о проведенных акциях мгновенно становились достоянием граждан, чем весьма способствовали росту популярности кооператива.
Вскоре практически все почувствовали, что жизнь в городе несколько изменилась, появились в ней какие-то необычные и потому тревожные признаки.
Люди сдержаннее вели себя в очередях, не грубили за прилавками, пьяницы не показывались на улицах, драчуны поглубже засунули зудящие кулаки в карманы, сквернословы теснее сжали зубы, за которыми бушевала блевотина мерзкой ругани.
Магазины теперь всегда открывались вовремя и никогда не заканчивали работу раньше положенного времени. Справки в учреждениях выдавались в срок и без волокиты, печати ставились четкие и именно туда, куда нужно.
Люди снова познали прелесть вечерних и ночных прогулок под липами городского парка без риска быть сбитыми рокерами или избитыми металлистами. Девушки и женщины больше не опасались за честь, возвращаясь домой в позднее время. Старушки стали смелее отстаивать права, на которые уже не находилось охотников покушаться, и в частности, молодые люди уже не занимали в городском транспорте места для стариков и инвалидов. А ведь понадобилась для этого всего одна примерная акция. Как-то в автобусе развалившийся на сиденье молодой и крепкий человек на робкую просьбу старушки уступить ей место имел несчастье (или глупость) ответить: «По очередям и поликлиникам шляться здоровье есть? Постоишь, бабка, не развалишься». И тут же двое беспощадных из группы мгновенного реагирования приняли положенные меры. Один из них попросил водителя немного притормозить и открыть переднюю дверь, а другой тем временем крепко взял молодого хама за нос и назидательно произнес: «Старых людей надо уважать и беречь. Они прожили большую и трудную жизнь. У них плохое здоровье, и им тяжело стоять в транспорте. Запомнил?» После этого молодой негодяй был выброшен из автобуса на ходу.
Жестоко, конечно, но, знаете, эффективно. За тридцать секунд было сделано то, чего мы не могли добиться десятилетиями, потому что слух об этой акции мгновенно разлетелся по городу, приукрашенный подробностями. С тех пор во всех автобусах и трамваях городка места для пассажиров с детьми, инвалидов и лиц престарелого возраста либо вовсе пустовали, либо были заняты теми, для кого они и предназначались. И такое положение стало постепенно естественным. О первопричине же его постепенно забыли.
В городе стало не только спокойнее, но и чище, после того как одному простоватому гражданину, дожидавшемуся супругу у входа в универсам, пришлось собственной кепкой вытереть свои же плевки на асфальте. И оказалось вообще довольно простым делом — бросать мусор в урны, а не рядом, нужно только подойти поближе. Да так оно и безопаснее, не ровен час головой в нее сунут.
Словом, в городе шла некая скрытная деятельность, незаметная сама по себе, но дающая явные результаты. И все же благодатные перемены, происходящие буквально на глазах у людей, горожане еще не связывали напрямую с кооперативом «Справедливость». Но появление загадочной и нешуточной силы почувствовали все.
И только один из всех довольно быстро докопался до сути дела. Это был молодой, толковый и честный работник милиции, следователь. Не очень доверяя служебной статистике, он вел яичный учет правонарушений в городе, основанный на собственных источниках информации. Это очень помогало ему в работе. И вот однажды он вдруг заметил одну странную и необъяснимую на первый взгляд тенденцию: начиная с января в городе ровно вдвое возросло число хулиганских проявлений. Однако официально было зарегистрировано гораздо меньше половины. Такое небывалое расхождение требовало точного анализа. Проделав его, следователь получил в результате еще одну интересную информацию: количественный рост правонарушений содержал в себе еще и качественные признаки. Поясним — каждый вид хулиганства тоже возрос ровно вдвое.
Вывод, который сделал следователь, был однозначен: на каждое негативное действие следовало мгновенное противодействие той же степени и качества. Легкие телесные повреждения влекли за собой тот же ответ, особо циничное хулиганство — точно такую же ответную реакцию, оскорбление действием — встречный отпор и так далее. Но странным ему показалось еще и то, что на эти ответные действия не было ни одной жалобы. Правда, попался ему один протокол об избиении пьяного, но как только этому пьяному был задан вопрос, чем оно вызвано, он тут же наглухо замкнулся, отказался отвечать и забрал заявление.
Поразмыслив над всеми собранными фактами, логически расположив их, следователь пришел к неожиданному заключению — все нити тянутся и сходятся в одной точке: в странном кооперативе с детским названием «Справедливость», Отсюда же исходит эта беспощадная, но справедливая сила, умно и точно направляемая на конкретное зло, на слабые в этом смысле места в нашей жизни, о чем убедительно говорила первая из тенденций, выявленная следователем.
Но мы можем сказать и еще об одной явной тенденции, о которой пока смутно догадывался следователь. Дело в том, что при весьма многообразной справедливо-карательной деятельности кооператива особо строгому наказанию, без всякого снисхождения, подвергались лица, облеченные государственными или общественными полномочиями и злоупотребляющие ими в личных интересах. Так, по коллективной жалобе строительного НИИ был привлечен к ответственности специалист, ведающая распределением санаторных путевок. Проверка, проведенная юристом кооператива, показала, что факты, указанные в заявлении работников института, подтвердились, что путевки действительно уходили в другие организации за взятки, что указанный специалист построил на них хорошую дачу в приобрел автомашину марки «Алеко» — «Москвич» в экспортном исполнении.
В приватной беседе с ним выяснилось также, что никакого снисхождения тот не заслуживает. Это был еще очень молодой, но уже безнадежный человек, несколько полноватый, с сонным взглядом, с гладким розовым лицом, с которого не сходило выражение добродушного презрения к тем, кто пользуется общественным транспортом, давится в очередях и покупает мясо и масло по талонам; респектабельный, но молчаливый, что диктовалось необходимостью скрывать слишком явную природную тупость, духовную день и абсолютную безграмотность.
Акция по отношению к нему была проведена с присущей кооперативу беспощадностью, оперативностью и справедливостью. Дача сгорела до фундамента во время грозы, автомашина была смята в лепешку упавшей со строящегося дома панелью, квартира залита горячей водой из прорвавшейся трубы. Причем все это имущество, как выяснилось, было по вполне понятным причинам не застраховано.
Вместе со специалистом по путевкам понесли заслуженное наказание инспектор ОБХСС, неоднократно проверявший его деятельность по сигналам честных граждан, и районный прокурор, осуществлявший за этим надзор и систематически отказывающий в возбуждении уголовного дела «ввиду отсутствия состава преступления». У инспектора взорвалась в квартире импортная музыкальная система и сорвалась с подвески импортная же хрустальная люстра. У прокурора заболела чумкой и погибла собака очень дорогой и редкой породы бедлингтон-терьер, полученная в подарок от туповатого специалиста по путевкам. Причем все это было сделано так, что претензий никому предъявить было нельзя и компенсации потребовать — тоже.
Полученные данные о деятельности кооператива, как ни странно, следователя не насторожили, а, напротив, обнадежили. Он собрал в отдельную папочку систематизированную информацию и решительно отправился… Нет, не к начальству, не в прокуратуру, а прямо в кооператив «Справедливость», где в кабинете Председателя выложил, как говорится, карты на стол и потребовал… Опять же нет, не объяснений, не прекращения незаконной деятельности, а немедленного приема в члены этой, будем говорить, организации как самого следователя, так и значительного числа его добросовестных коллег. Ведь были же и такие!
Председатель ответил ему встречным пониманием и выразил удовлетворение тем, что теперь в правоохранительных органах города кооператив будет иметь своих честных людей, профессионалов на ниве соблюдения законности и правопорядка, что, конечно же, открывает новые большие возможности в борьбе за справедливость, за расширение сферы благотворного влияния кооператива на общественную жизнь населения.
В подтверждение этих слов Председатель показал следователю письмо из Архангельской области, где отбывал незаслуженное наказание один из молодых жителей городка, прознавший какими-то неисповедимыми путями о существовании «Справедливости» и возложивший на нее последнюю надежду.
— Проверьте, пожалуйста, факты, — поручил Генерал, — и если они подтвердятся, разработайте и осуществите с одним из секретарей надлежащие меры.
— А эти факты не надо проверять, — ответил следователь, прочитав письмо. — Здесь все верно изложено. Я вел это дело, суд дважды возвращал его мне на доследование, наконец меня отстранили и назначили более покладистого следователя.
— За что осудили парня?
— Превышение пределов необходимой обороны. Мне так и не удалось, вернее, мне не позволили доказать, что парень действовал строго в рамках закона. Ему нужно было грамоту дать или ценный подарок за активные и самоотверженные действия по охране общественного порядка, а не срок.
— Состав суда вам известен?
— Да, конечно. Но заседателей, по моему мнению, не надо наказывать — темные люди, не ведают, что творят, а председатель — недобросовестный профессионал — действовал умышленно.
— Хорошо. — Генерал вызвал очередного секретаря и спросил его: — У вас есть какая-нибудь группа отпетых, подлежащая наказанию?
— Есть, — ответил секретарь, заглянув в блокнот. — На очереди неформалы из ПТУ, нанесение тяжких телесных повреждений.
— Действуйте.
В тот же день городской судья получил анонимное предупреждение о том, что некие «кореши» осужденного им хулигана готовятся к акту мести. Соответствующая работа была проведена и с отпетыми неформалами из городского ПТУ. И вот спустя некоторое, очень небольшое время в почти безлюдном переулке, выходящем к зданию городского Дворца правосудия, на судью было совершено нападение. Вооруженный обрезком армированного масляного шланга от военного самолета судья легко отразил нападение и успел уложить двоих или троих нападавших, нанеся им серьезные повреждения, и обратить в позорное бегство остальных. Случившиеся здесь свидетели вызвали милицию и ей, а затем и следователю и суду безупречно показали, что дикая выходка судьи ничем не была спровоцирована, что он по собственной инициативе напал на подростков, спокойно идущих по улице в кружок авиамоделистов и ручного вязания, и с криком «Бей неформалов!» начал наносить им жестокие побои.
Забегая несколько вперед, сообщим, что на состоявшемся в свое время судебном заседании бывший судья, несмотря на сильнейшее сопротивление, был приговорен по статье 108 УК РСФСР — умышленное тяжкое телесное повреждение — к лишению свободы сроком на 8 лет с отбытием наказания в колонии усиленного режима и имел возможность испытать на себе беспощадность судебной машины, управляемой человеческими руками.
Надо сказать, что в немалой степени осуществлению этого справедливого акта возмездия способствовало общественное мнение, взбудораженное критической статьей в адрес местной юстиции, чудом проскочившей мимо бдительного, где не надо, ока городских властей.
Так или иначе, а в кооперативе «Справедливость» еще на две очередные карточки легли отметки об исполнении. Виноват, на три карточки, так как в ближайшее время были заново пересмотрены дела судьи неправедного и по ним был отменен ряд приговоров, в том числе и в отношении того парня, который обращался в кооператив из Архангельской области.
13
Доверительный разговор с Иваном, с одной стороны, был мне очень полезен. Я получил массу нужной мне информации и стал постепенно не только разбираться в обстановке, сложившейся в Дедовске, но и проникся глубокой симпатией, если не благодарностью, к тем, кто эту обстановку создал. Все мы стосковались по справедливости и порядку. Но, с другой стороны, такая предельная откровенность вызывала тревогу. Видимо, мне предстоит выбрать сторону баррикады и либо включиться в работу кооператива, либо в самой деле разделить судьбу несчастной вороны, хотя основания для такой акции в отношении меня я искренне не видел. Тут было над чем задуматься. Правда, немного успокаивала возможность иной альтернативы. Вполне вероятно, информация мне предоставляется с тем, чтобы я объективно распространил ее по стране и косвенно способствовал расширению сферы влияния «Справедливости» до полного ее торжества…
В самый разгар нашей беседы в номер шумно и весело ввалились другие секретари-исполнители. Давно я не видел таких чистых, одухотворенных лиц. Эти молодые люди были непоколебимы в своей вере, твердо убеждены, что идут беспощадно правильной дорогой к благородной цели очищения, и готовы на этом пути к самопожертвованию на пределе фанатизма. А ведь когда то почти весь наш народ был таким. Куда же все делось? Кто в этом виноват? И как нам вернуть былое единство?..
Я легко перезнакомился с секретарями, нам было что вспомнить, о чем пожалеть и чему порадоваться. Непринужденно, без тени настороженности ребята включились в мое посвящение, нимало не сомневаясь, что видят во мне пока единомышленника, а затем и соратника. Один из них даже сбегал за сводными отчетами кооператива и помог выбрать из них наиболее этапные акции, которые и вошли впоследствии в мое правдивое повествование.
Такому дружелюбию во многом способствовал совершенный мною героический прорыв блокадного кольца, и мы с профессиональной точки зрения обсудили мои действия. Воспользовавшись этим, я попросил позаботиться о броневике, так как справедливо полагал, что по крайней мере в ближайшее время мои возможности свободного перемещения по городу будут весьма ограничены, а обещание, данное маленькому майору, необходимо выполнить — у него и так хватит неприятностей из-за меня.
— Хорошая машина, — ответил Иван и подозвал меня к окну.
В глубине двора с неподражаемым нахальством торчал из ворот хозяйственного помещения туповатый нос моего надежного Россинанта.
— Тебе еще придется им воспользоваться, — загадочно добавил секретарь-один.
Эти слова меня обнадежили, но знал бы я, что за ними крылось!
Интересно, что во время этого разговора и в дальнейшем ни один из секретарей не попытался у меня узнать никаких подробностей, что было бы вполне естественно, о дислокации частей вокруг Дедовска, их составе, вооружении, планах. Что это — проявление вполне уместного такта и щепетильности или хорошо отлаженная разведка не только в городе, но и за его пределами? Или просто юношеская беззаботность? А как же тогда седой Генерал, который тоже не спросил об этом ни слова, а уж он-то имел на это право. Нет, никогда мне до конца не понять этих людей, сколько бы я тут ни пробыл. Они какие-то иные, новые…
И еще один интересный и располагающий факт.
Когда мы пошли обедать, секретарь-два, заботясь о моей предстоящей решающей встрече с Генералом, мягко посоветовал снять награды. Это у него такая слабость, подчеркнул второй, наш Генерал считает, что медаль дается не только раз, но и навсегда, и что нужно постоянно подтверждать право на нее всей последующей жизнью. Что же, в этом, пожалуй, есть резон.
Вернувшись в номер, я услышал телефонный звонок и снял трубку. Приятный женский голос передал мне от имени Генерала извинения из-за того, что ввиду неожиданно срочного дела тот не сможет принять меня и переносит встречу на вечер. Генерал советует пока продолжить знакомство с делами кооператива, для чего предоставляет в мое распоряжение отчеты, вырезки из лояльной местной печати, протоколы заседаний. По любым вопросам я могу также обращаться к любому секретарю-исполнителю — соответствующие распоряжения им отданы.
Я попросил в ответ передать Генералу мою признательность и выразил удовлетворение его вниманием ко мне.
14
Наступил веселый месяц м а й. Кооператив продолжал действовать, завоевывая все большую популярность у населения городка, все увереннее вмешиваясь в общественную жизнь.
Правда, в его работе появилось кое-что новое. Многие граждане, по отношению к которым была восстановлена справедливость, предлагали ответную помощь, не требуя никакого материального вознаграждения, а испытывая только чувство благодарности и морального удовлетворения, если им удавалось внести собственный вклад в это благородное движение.
Помощь населения стала весьма действенной. Теперь необходимые проверки предельно упростились и сроки их сжались буквально до условных, потому как проверочную информацию но каждому заявлению можно было получать практически мгновенно — стоило лишь откровенно обратиться к тем людям, которые ею располагали. И они с готовностью шли навстречу. Словом, в городе развивалась активная консолидация здоровых сил.
Неотвратимость и быстрота наказания делали свое дело. Город стал неузнаваем. Заявления по частным лицам появлялись все реже, поток их иссякал. Кооператив добивал хамство, подлость, моральную нечистоту и низость поступков — пороки не личности, а общества.
Одной из последних в этом роде стала скандальная акция в отношении местного ловеласа, который похвалялся гнусной славой покорителя женских сердец и неутомимой мужской силой.
Жалобу написала молодая и наивная женщина по фамилии Д., его жена, которая вначале не верила в непорядочность и неразборчивость мужа в связях, а затем пыталась на него благотворно повлиять и, наконец, отчаявшись, подала на развод, несмотря на то что продолжала питать к нему весьма нежные чувства.
Тут для Д. начался форменный ад. Супруги жили в одной комнате, женщине некуда было уйти, хотя бы на время, а муж задался целью выжить ее с собственной жилплощади и изобрел для этого низкий, изощренный и жестокий способ. Он стал приводить временных подруг домой и заниматься с ними любовью на глазах любящей жены.
Рассказывая об этом, бедная Д. бледнела и едва не теряла сознание от унижения и стыда.
— Уйти я не могу, он запирает дверь изнутри, да и пойти мне некуда. Несколько раз я ночевала на автобусной станции, но меня потом стал прогонять милиционер… И пожаловаться некому. Я попыталась рассказать участковому, он только посмеялся. Просто не знаю, что делать, боюсь, что больше не выдержу. Помогите мне, пожалуйста.
К сожалению, по причине глубоко интимного характера последовавшей акции я не имею возможности рассказать о ней. Даже в отчете она не приводится. Но суть ее была строго выдержана по главному принципу «око за око», и после проведения акции у любителя доставлять жене острые впечатления началась быстро прогрессирующая импотенция, и к тому времени, когда было назначено слушание дела о разводе, он был уже полностью несостоятелен как мужчина. Именно этот неотразимый довод и выдвинула его жена, мотивируя им необходимость развода. Конечно же, новость быстро разнеслась по городу, и бесславно закончившему половую карьеру ловеласу ничего другого не оставалось, как быстро покинуть пределы Дедовска.
Если акции кооператива по отношению к частным лицам становились все реже, поскольку постепенно отпадала в них необходимость, то в отношении должностных лиц и организаций они неуклонно усиливались. И это не оставалось незамеченным.
Первый симптом был таков. Принимая жалобу на официальные органы, кооператив требовал справку, подтверждающую, что они отказывают в решении вопроса. И если прежде такие справки все-таки выдавались, правда, больше в насмешку — иди, иди, жалуйся выше, то теперь чиновники и бюрократы в них отказывали, а позже стали сами, как и положено, принимать надлежащие меры.
Но для этого кооперативу пришлось немало потрудиться. Привожу здесь несколько примеров, характерных как по стилю и методам его работы, так и по достигнутым результатам.
Когда участились весенние грозы, увеличился в соответствующие инстанции и поток жалоб от жильцов неотремонтированных вовремя домов. Кооперативу удалось быстро, с помощью всего одной поучительной акции, переориентировать коммунальные службы города на должную оперативность в устранении протечек и их последствий.
Вот как это произошло. Рассмотрев одно из многочисленных оставшихся без последствий заявлений, кооператив организовал две временные рабочие группы, куда, кстати, вошли и несколько добровольных помощников из числа пострадавших. Одна группа занялась квартирой начальника ЖЭКа, другая — самого зампреда горисполкома. В обеих указанных квартирах вдруг без видимых внешних причин начались обильные протечки потолков, вызывая отслоение финских обоев, разрушение штукатурки, порчу импортной мебели и дефицитных книг. Аварийные бригады, вызванные в обе квартиры, установили лишь огромные дыры в перекрытиях и повышенную влажность в этих местах, Дыры были срочно заделаны, но эта мера практического результата не дала: протечки регулярно возобновлялись, последовательно приводя владельцев квартир то в дурное настроение, то в бешенство или в тихое отчаяние.
Зампред распорядился установить на крыше дома постоянный милицейский пост, но это ничуть не помогло. Скорее всего потому, что дежурный милиционер тоже оказался поборником справедливости и не только не отлучался в нужный момент, но и сам помогал ковырять крышу и носить ведра с водой.
Наконец оба должностных лица капитулировали. Нашлись для ремонта жилого фонда и необходимые средства, и материалы, и рабочие руки.
Ко всему прочему и эта история также получила огласку в местной печати, так как уже в двух редакциях городских газет работали люди из кооператива «Справедливость».
Самое интересное, а пожалуй и тревожное, было то, что бурная слава кооператива вырвалась за пределы города, жалобщики начали приезжать из окрестных сел, а некоторые — даже из области. К этому времени кооператив разросся, обзавелся новыми точками в филиалами, бесчисленным числом добровольных помощников, которые порой уже решали некоторые вопросы самостоятельно.
15
Отцвели яблони и липы, желтые одуванчики сменились белыми. Вольные ветры заносили в городок тепло созревающих хлебов. Солнце весь день стояло высоко и светило жарко. Пришло лето.
Грубую и нечистую на руку продавщицу овощного магазина неожиданно вызвали в торг, где один из начальников настолько мастерски накричал на нее, что с ней сделалась такая дикая истерика, после которой она вообще перестала разговаривать с покупателями, а только молча улыбалась им и откладывала в сторону гнилые фрукты.
Но это мелочь, эпизод. Главные силы кооператив направил, учитывая специфику сезона, на городской рынок, где установил, не доверяя официальному, собственный негласный, но действенный контроль. В результате ни один из перекупщиков так и не смог проникнуть ни на территорию рынка, ни на привоз. Торговали нынче только те, кто собственным трудом выращивал дары природы. Причем торговля шла по вполне доступным ценам. Была, правда, сделана попытка бунта со стороны группы кавказцев, возглавляемой человеком в большой войлочной кепке и при обильных усах.
— Ничего у тебя не получится, — сказал он секретарю-два. — Люди ягоду хочут. Народ тебя заставит. А штрикбрехтеров мы сами разгоним.
Бунт был подавлен без применения силы — просто и надежно. Кооператив организовал молодежный десант в ближайший колхоз, где перезревала на корню нежная ягода, и утром все прилавки торговой сети города благоухали и светились багровым и алым светом. «Войлочная кепка» встала перед выбором: либо реализовать товар по диктуемой цене, либо вообще лишиться выручки за урожай. Понятно, какому варианту было отдано предпочтение.
Когда я выразил сомнение в действенности контроля за рыночными ценами, секретарь-девять Амирхан Т., ответственный за эту операцию, тепло, как несмышленышу, улыбнулся:
— Слушай, какой ты смешной сегодня. Пусть он другой рынок едет, там такой же цена стоит, он в третий пойдет, а нежный персик уже сок течет, пахнет плохо. Что делать станет? Если сам этот фрукт растил и по́том поливал — свой труд сильно жалко будет. У другого купил — за свой деньги заплачет. Вот какой компот из сухофруктов!
Д в а д ц а т ь в т о р о е и ю л я было отмечено большим событием — вступлением кооператива в новую фазу деятельности. Правда, событие это произошло так же незаметно, как и все предыдущие, и не ознаменовалось ничем ярким и торжественным. Не было салюта и всеобщего ликования, приветственных лозунгов и праздничных речей. Просто были приняты ходоки из колхоза «Победа», прибывшие с жалобой на председателя.
Колхоз «Победа» когда-то выбился в передовые, да так им и остался по традиции на многие годы, хотя дела в нем шли уже давно не блестяще и миллионы плюсовых рублей в колхозной кассе незаметно перебрались в полярную графу баланса, превратились в сотни тысяч убытков. Председатель колхоза, удостоенный и облеченный, занимающий многие почетные и представительские посты, депутат и кандидат, совершенно забросил руководство хозяйством, что не замедлило сказаться на показателях его производственной деятельности и финансовом состоянии. Вместо того, чтобы всерьез прислушаться к критике и взяться за работу, председатель, надежно защищенный высокими званиями и покровителями областного и республиканского уровня, пошел по пути сведения счетов с недовольными, и лихорадочная кадровая чехарда еще больше усугубила положение дел.
Увольнения следовали за увольнениями, выговоры — за выговорами, жалобы — за жалобами.
По уже имеющимся материалам и по дополнительным сведениям, полученным от ходоков, один из журналистов, облеченных доверием кооператива, подготовил неотразимый по фактуре материал и опубликовал его в центральной печати, где у него были друзья, тоже честные и справедливые журналисты. Несколькими днями позже этот материал со ссылкой на первоисточник был перепечатан и в местной газете. Тут уж ничего не смогли сделать и высокие покровители зарвавшегося председателя. Им даже не удалось отправить его с почетом на персональную пенсию. Он был с треском снят, исключен из партии, а по некоторым фактам — преследование за критику, должностные и финансовые злоупотребления — против него было возбуждено уголовное дело.
Затем последовала целая серия снятия с работы и исключения из рядов КПСС должностных лиц, ранее недосягаемых, практически неприкосновенных. Причем все операции проделывались по одной схеме, простейшей методе: беспощадная публикация, взбудораженное общественное мнение и вынужденные, но неизбежные оргвыводы.
За какие-то две недели были освобождены от занимаемых должностей директор школы, заместитель начальника районного управления внутренних дел, военный комиссар, жуликоватое руководство профсоюзов, ожиревший и абсолютно беспомощный штаб гражданской обороны.
Но как же было их не освободить? Судите сами. Школа, которая славилась на весь район и даже область отличными показателями в деле общеобразовательной реформы, прекрасным ВИА — лауреатом нескольких межобластных конкурсов «Лети, наша песня» и непобедимой футбольной командой, как оказалось, с основной задачей не справлялась. За годы последней пятилетки ни один ее выпускник не смог продолжить обучение в стенах вуза в силу совершенно недостаточной подготовки, несмотря на безупречные аттестаты зрелости. Милиция города издавна славилась искренней дружбой с торговой мафией, занималась поборами и грабежами, а в военкомате царила такая неразбериха, что повестки с призывом на воинскую службу ежегодно направлялись не только тем, кому это положено, но чуть ли не участникам русско-турецкой войны и Куликовской битвы.
Город кипел страстями как муравейник, в который бухнулся всеми лапами огромный прожорливый медведь. И только официальные власти, отцы города, дольше других находились в счастливом неведении. Информация о деятельности кооператива доходила до них настолько скупо и противоречиво, что не вызывала никакого беспокойства и не принималась, к несчастью, во внимание до той поры, пока городское руководство вдруг не почувствовало, что нити управления обрезаны и ситуация ими больше не контролируется. Таинственная неведомая сила осуществляет помимо них все виды политики в городе.
Началась вакханалия замены руководящих кадров. На их место приходили молодые интеллигентные люди, умные и смелые, без груза предрассудков прежних лет, знающие, что сейчас нужно и как это сделать. Они были сильны, глубоко и всесторонне образованны и одинаково хорошо смотрелись бы и на дипломатическом приеме, и на боксерском ринге.
Они решительно захватывали ответственные посты и не менее решительно начинали на них действовать.
И что же? Странно, но эти люди, главным недостатком, а может, и преимуществом которых было отсутствие житейского опыта, вдруг стали быстро и эффективно решать вопросы, которые не решались десятилетиями. Ритмичнее заработали предприятия, резко упали вредные выбросы в окружающую среду, рассосались очереди за мылом, спичками и солью, молодежь азартно включилась в решение горячих проблем общественной жизни.
Упорнее всего шла борьба за должность председателя горисполкома. Кооператив к ней давно подбирался, но городским властям некоторое время удавалось проводить своих людей, которые, впрочем, слетали один за другим с этого хорошего поста. И в народе его стали называть заколдованным местом. Дольше всех держался на нем одни удивительно упорный негодяй.
Но вот надо же случиться такой беде. В один из всенародных праздников, кажется, это был День Военно-Морского Флота, упрямый мэр врезался на автомобиле в главную достопримечательность города — пожарную каланчу прошлого века. Правда, ничуть при этом не пострадал, но в машине, по нелепой случайности, оказалась с ним почему-то не законная жена, а любовница, да и сам мэр был безобразно пьян. Раньше бы это, конечно же, обошлось без последствий, но теперь мэра пришлось лишить должности, водительских прав и обязать компенсировать ущерб, нанесенный городской достопримечательности.
И вот что особенно интересно — те люди, которые занимали ранее крайне ответственные посты, которых почему-то уважали и боялись, которые вершили судьбы города и его населения, эти люди, лишившись ореола власти и положения, вдруг оказались абсолютно беспомощными, ни на что не годными, никому не нужными. Они ничего не знали, ничего не умели и, если бы не предусмотрительно нахапанные запасы, наверное, умерли бы с голоду.
В к о н ц е а в г у с т а ситуация обострилась до предела. Власть в городе фактически сменилась. Страшные вести об этом дошли до области, даже до самого центра, и были приняты самые крайние и решительные меры, вплоть до попытки введения воинских подразделений.
К этому времени кооператив завершал самую крупную и решающую акцию. Изучив множество документов, опросив большое количество свидетелей и пострадавших, которые, не опасаясь за свою судьбу, давала бесценные показания, кооператив, опираясь на поддержку очищенных и усиленных органов РУВД и населения, выявил всю головку районной партийно-советско-торгово-хозяйственно-правоохранительной коррупции, арестовал ее, предварительно нейтрализовав телохранителей, — кстати, наиболее разумная часть их своевременно перешла на «нашу» сторону — и заключил под стражу в храме Спасителя, который уже много лет разрушался без присмотра.
После терпеливых доверительных бесед с каждый из задержанных многие из них поняли сложность и безвыходность положения и дали торжественное согласие навсегда оставить преступную деятельность и на собственные средства, дабы не изымать их официальным путем, отреставрировать запущенный храм. Эти лица были отпущены на относительную свободу с относительно чистой совестью. Большая часть мафиози была оставлена под стражей до окончательного решения их судьбы.
16
Накануне моего появления в Дедовске Генерал работал у себя в кабинете. К нему зашел секретарь-один.
— Город окружен и блокирован воинскими частями, — доложил он.
— Некогда мне, ребята, заниматься всякой ерундой, — спокойно ответил Генерал. — Видите, сколько работы? Нужно двигать наше дело дальше. — И он положил сильную загорелую руку на стопку телеграмм и писем. — Со всех городов и весей пишут. Просят поделиться опытом. Так что готовьтесь, друзья, к творческим семинарам.
— А войска? — спросил вновь секретарь-один. Он ждал указаний к действиям.
— Войска? Что ж войска, там ведь тоже люди, которые хотят справедливости. Отдайте им мафию, которая сидит в подвалах храма. Вместо мишеней, — шутливо распорядился Генерал.
Долго и требовательно зазвонил телефон — междугородная. Генерал снял трубку.
— Да, я! Консультация? Сложный случай? Хорошо, могу и лично. Добро, на днях вылетаю. Каким рейсом? А зачем мне рейс? Вылечу вертолетом, ребята у меня — на все руки.
Ближе к вечеру, проведя обычное совещание с секретарями-исполнителями, где подводились итоги дня и намечались дела на завтра, Генерал отбросил перо и с наслаждением потянулся.
— А не прогуляться ли нам, ребята? Вечер сегодня очень хорош.
Они вышли на улицу и постояли немного у дверей.
Крепенький акселерат, перебегая улицу, споткнулся, ушиб ногу и осторожно, вполголоса выругался. Тут же пожилой прохожий смело щелкнул его в лоб.
— Извините, — смущенно пробормотал мальчишка и покраснел.
Генерал я его секретари переглянулись и, улыбнувшись друг другу, пошли вдоль улицы — туда, где далеко за рекой садилось красивое солнце.
Они шли неторопливо: в центре — седой Генерал, а по бокам — его верные соратники, и их ровные, ритмичные шаги мерно звучали в вечереющем воздухе неумолимой поступью патрулей Справедливости…
Такая вот была раскладка сил и событий, когда я оказался вовлеченным в них, как говорится, стремительной силой роста народного самосознания и ответственности за собственную судьбу. Судите сами, мог ли я сделать иной выбор?
Я захлопнул блокнот, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Мне надо было сосредоточиться, подумать, оценить все, что я узнал за такой короткий срок. Поверите, это было нелегко…
Мои лихорадочные размышления прервал телефонный звонок.
— Быстро к Генералу! — прозвучал в трубке неузнаваемо требовательный женский голос.
Вот, мною снова командуют. Но странно, этой команде я подчинился с радостью и нетерпением.
У Генерала собрались секретари, другие члены кооператива, которые, знакомясь со мной, представились как консультанты по юридическим и национальным вопросам.
— Прошу садиться, — пригласил Генерал. — Оперативное совещание. Докладывает секретарь-двенадцать.
Коротко, толково, без эмоций секретарь сообщил присутствующим, что в Татарской слободе города происходят беспорядки на межнациональной почве. По предварительным данным, есть пострадавшие. Первопричиной разросшегося конфликта явилась драка между двумя подростками — татарином и русским. Сейчас туда брошены значительные силы, порядок восстановлен, район оцеплен.
После сообщения секретарю были заданы вопросы, он так же сжато, но исчерпывающе ответил на них, и слово взял Генерал.
— Необходимо выехать на место, тщательно разобраться в обстановке и принять решительные меры к тому, чтобы подобными вопросами впредь заниматься нам не приходилось. Выявить подстрекателей и расстрелять на месте. Это все! По машинам! Вы, Мещерский, — обратился Генерал ко мне, — пожалуйста, задержитесь на минутку.
Я пересел поближе к его столу. За окном одна за другой срывались с места машины, и ревущий звук их двигателей мгновенно исчезал вдали, будто они брали старт в престижной международной гонке.
Генерал потер ладонями лицо, одобрительно скользнул взглядом по моей груди, где уже не звенели медали, и чуть заметно улыбнулся глазами, отдавая должное внимательным секретарям и моему признанию его принципов.
— Насколько мне известно, — начал он, — вы ознакомились и в целом одобряете нашу деятельность, считаете возможным включиться в нее. Это тем более отрадно, что снимает с нас неприятную миссию по проведению в отношении вас воспитательной акции.
— Это за какие грехи? — возмутился я.
— Мы не замыкаемся на внутренних проблемах города и достаточно широко информированы о делах в стране. Я получаю практически всю периодику и имел возможность ознакомиться с материалами издания, в котором вы служите. — Генерал положил тяжелую руку на папку с газетными вырезками, на которую был наклеен заголовок моей газеты. — К сожалению, в связи с этим у меня есть много претензий как к вашим коллегам, так и к вам лично.
— Не понимаю вас, — пробормотал я, в общем-то догадываясь, что он имел в виду.
— Постараюсь объяснить. Сейчас журналистам предоставлена возможность искренне и объективно проанализировать положение и помочь людям выбрать наконец правильный путь, объединить и мобилизовать их силы на окончательное оздоровление обстановки, общества. Вместо этого под знаменами оголтелой гласности и разгула так называемой демократии бесчестная, коррумпированная и клановая пишущая братия занимает целые полосы изданий для сведения личных счетов и желтых разоблачений. Несть числа выяснениям на уровне коммунальной кухни — кто в минувшую застойно-болотную пору больше нагадил в соседские кастрюли, кто громче пел панегирики ушедшим в небытие руководителям и не оправдавшим себя лозунгам, кто яростнее клеветал и стучал на собратьев по перу! Вы смакуете наши прошлые беды, изощренно машете мочальными кистями, макая их в помои, дерьмо и непроницаемо черный деготь. Ваше кредо — беспринципность, лакейское «чего изволите?» — затравить человека, обмануть народ, поддержать нелепое решение? — пожалуйста, сила публицистики велика, сделаем, не извольте беспокоиться.
Неужели за все эти годы ничего хорошего, достойного теплого слова и доброй памяти, законной гордости, не было сделано нашим народом? Неужели были только ошибки и ложь? Подлость и предательство?
Подобные публикации окончательно лишают людей надежды на лучшее, выбивают скамью из-под ног несчастного, на шее которого — петля. Сейчас людям надо дышать, а не захлебываться в грязи, которую санкционированно разводит пресса. Нет, видно не зря вашу профессию ставят в один ряд с другой, древнейшей, — с отвращением проговорил Генерал. — Людям надо думать о будущем, а это невозможно без веры а уважения к прошлому. Не отвлекать народ старыми бедами и врагами, а поднимать его на борьбу с врагами и бедами сегодняшними во имя завтрашнего дня. «Не как раньше, а как дальше» — вот главная тема для честных журналистов наших трудных дней.
Генерал встал и нервно прошелся по кабинету.
— Конечно, я понимаю, что немного преувеличиваю, но говорить об этом спокойно не могу. Я вижу здесь я побочный негативный эффект, еще одну опасность, на меньшую. При колоссальном, нарастающем дефиците культуры общества вы делаете все, чтобы этот процесс стал необратимым. Своим без меры наперченным, однодневным варевом безнадежно портите духовный вкус людей, отторгаете их от великих и нетленных ценностей классики. Вместо того чтобы учить их добру и чести, благородству и верности, ведете пропаганду зла и хамства, пошлости и бескультурья.
Что я мог возразить? Помимо социальной логики в словах Генерала была заразительная убежденность, подкрепленная реальностью уже осуществленных им идей.
— У меня есть к вам предложение, — продолжал Генерал. — Мы могли бы поручить вам работу по специальности. У вас хорошее перо. Вы не безнадежны. Мне очень понравилась ваша критическая статья об ужасах современного театра. В оценке его вы абсолютно правы, и я полностью разделяю вашу позицию. Чувствуется, что вы писали не умом, а сердцем, не по указанию, а по глубокому личному убеждению. Меня тоже возмущает, когда дурачат публику и выдают всякую пошлую чушь за новаторство и творческую смелость, пытаясь подменить этим отсутствие ума и таланта. Вы правы, когда пишете, что в иных спектаклях актеры ведут себя подобно мартышкам в клетках, которые, ничуть не смущаясь присутствием публики, непринужденно заголяются, осуществляют естественные отправления и половые акты. Вы правы, когда возмущаетесь «новыми» прочтениями шедевров старых мастеров, пресловутыми «я так вижу» в устах бездарностей, спекулирующих громкими и честными именами подлинных творцов. Я согласен с вами, что право на свое видение, свое прочтение, свою интерпретацию идей классика может иметь только тот, чей талант, по крайней мере, равен таланту великого возрождаемого автора. Впрочем, это частности, предварительные замечания. Суть не в том, что мы переходим к мирному строительству. В основе его — восстановление старой доброй культуры, духовный возврат к ценностям прошлого. Первые шаги сделаны: когда мы освобождали жилую площадь от нашей бывшей руководящей элиты, ее родственников и обслуги, то заодно выдворили из города практически всех поэтов-песенников, так называемых бардов, эстрадные ансамбли и рок-группы. Их уровень безобразно низок, их репертуар — это та же ложь, хамство, бескультурье и неуважение к оболваненной публике. Мне представляется, что только заложив в качестве фундамента проверенную годами и столетиями классику, можно будет развивать на этой основе и прикладные направления в литературе и искусстве.
Программа разработана, сейчас мы формируем группу по ее реализации. Беретесь за это дело? Причем не обязательно здесь, в Дедовске, — можете вести эту работу в центре.
Я молча кивнул.
— Тогда первое поручение — подготовьте содержание листовок для воинских частей, окруживших город. Отработанный текст представьте мне на утверждение, а затем — в типографию и на вертолет. Да, составляя листовку, имейте в виду один нюанс: с этими солдатами вам, видимо, придется встретиться лично, в качестве парламентера.
Перед моими глазами появилась родная газета, последняя полоса с некрологом в три строки: «При исполнении служебных обязанностей… трагически оборвалась… талантливое перо… светлая память…»
— Мне нельзя туда. Майор меня повесит.
— Вряд ли. Я связывался с ним — хороший солдат, толковый, справедливый офицер. Претензий к вам у него уже нет, — успокоил меня Генерал, вставая. — Вопросы есть? Тогда отправляйтесь в Татарскую слободу — посмотрите на месте, как мы работаем. Можете принять личное участие в акции. Машина — у подъезда.
Татарской слободе моего личного участия не потребовалось. Конфликт был урегулирован. Выяснилось, что национальных корней он не содержал. Мальчишки подрались но сугубо личной причине: соперничество в любви к однокласснице. После митинга, на котором выступил всего один оратор, Джафар А., были созданы рабочие бригады по ремонту поврежденных домов (к счастью, дело зашло не дальше битых стекол и сорванных дверей) и замене камер у одной автомашины. Членами бригад, естественно, стали те, кто непосредственно причинил эти повреждения. Отцы выпороли мальчишек-зачинщиков, матери пояснили им, что любовь девочек завоевывается не кулаками, а в основном хорошей учебой и успехами в общественно полезном труде. Что касается подстрекателей, то они оказались представителями той части городской мафии, которой пока удалось ускользнуть от ответственности и которая надеялась путем разжигания национальной розни дестабилизировать обстановку и повернуть события вспять.
По возвращении в штаб-квартиру и завершении обсуждения хода операции я поинтересовался у Джафара, каким образом ему удалось успокоить людей?
Джафар пожал плечами.
— Как можно повторить, что говоришь от самого сердца в такую минуту? Наверное, я их пристыдил. Я сказал: люди, вспомните — когда было трудно, вы всегда были вместе. Вы несли друг другу соль и хлеб, свет и утешение. А сейчас опять трудно, а вы ненавидите друг друга. Не туда вы злитесь, люди, не там видите врага. Вы бьете друга и брата, такого же несчастного, как вы сами, а раньше могли отдать за него жизнь…
Слушая конспект Джафаровой речи, я подумал: действительно, может быть, все эти распри, раздирающие страну, когда нам больше всего нужно единение, а не рознь, идут не под знаком наций и народов, а под гнетом бескультурья и злобы, которую человеку всегда было свойственно срывать на ближнем, на том, кто под рукой, а не искать и наказывать истинного виновника его бед?
17
Утром следующего дня за мной зашли первый и второй секретари. Они были по-особому подтянуты и даже торжественно горды. Первый протянул мне репортерку, и по ее тяжести я понял, что она снова полна боеприпасами.
Мы получили инструктаж у Генерала, пожали руки провожавших, выслушали их напутственные слова и спустились в холл, где клеточная ворона закаркала и забила крыльями нам вслед.
На улице нас ожидал мой старый друг — чисто вымытый, без следов помады, с гостеприимно распахнутыми люками. Второй сел за руль, мне было предложено командирское кресло, первый придерживал свернутые флаги. Мы тронулись.
Казалось, что мы очень долго крутили по городу между стоящими на тротуарах людьми, пока не выбрались к главным воротам в городской стене. Возможно, так и было задумано.
Патрульные распахнули ворота и отдали нам честь. Молодая женщина замахала платком. Броневик выехал из города и на секунду приостановился, словно в раздумье. Сзади железно брякнули захлопнутые за нами тяжелые створки. Подстегнутая этим звуком, машина плавно побежала вниз по дороге к подножию холма, где нас ожидали старшие офицеры части. И хотя я знал о предварительной договоренности с ними нашего Генерала, всякий раз, когда внизу вспыхивали стекла бинокля, малодушно жалел, что ввязался в эту историю, которая неизвестно чем закончится.
Броневик объехал воронки, оставленные маленьким настойчивым майором, сделал еще два-три поворота и остановился. Мы переглянулись и одновременно вздохнули. Вылезать из уютной машины очень не хотелось…
Медленно мы пошли навстречу тоже двинувшимся к нам офицерам во главе с полковником. Секретари шагали по бокам, чуть приотстав, держа перед собой развернутые флаги — андреевский и красный. В моих руках полоскался белый.
Пройдя установленный церемониал, мы смешались в одну группу и направились к солдатам, выстроенным на поле в каре, в центре которого стоял походный стол и лежал на нем мегафон.
По дороге маленький майор толкнул меня в бок как доброго знакомого и шепнул: «Что там у вас? Власть поменялась?»
— Не знаю, — тоже одними губами, не поворачивая головы, ответил я. — Похоже, просто восстановилась.
Мы стали возле стола. Полковник произнес несколько поясняющих слов и властно кивнул мне на мегафон. Я взял его и сделал несколько шагов вперед.
— Друзья, братья! — сказал я. — Соотечественники!
Никак не могу вспомнить, что именно говорил я тогда солдатам. Скорее всего, рассказал о положении в городе, о том, с кем и как там велась борьба, о том, что у нас общие враги и цели, что… Словом, видимо, сказал все то, что и вы, наверное, не раз произносили в уме и мечтах в горячую минуту.
Помню только, как менялись лица солдат, хмурились брови, загорались глаза и сжимались кулаки. Помню, как защелкали затворы автоматов. И мне привиделось, что в строю, меж гимнастерок и касок, появились вдруг мужики в длинных, расшитых по подолу рубахах, в остроконечных шлемах, что заколебались над ними наконечники копий, засверкали на солнце поднятые мечи…
Парламентские переговоры закончились к обоюдному удовлетворению сторон. Нас пригласили отобедать солдатской кашей. Устроили импровизированную самодеятельность, в которой больше всех отличился властный полковник, лихо сплясавший цыганочку. Впечатление от его пляски немного портило то, что одной рукой он все время придерживал на голове бешено прыгающую фуражку.
Потом я снова взял броневик, чтобы съездить за оставленным в лесу имуществом. Майор дружелюбно предложил мне в помощь водителя. Я отказался.
Вернувшись, я сдал машину и оружие, нахально потребовав расписку.
К этому времени из города вывели арестантов, которых кооператив по договору передавал в распоряжение части.
Затем мы сердечно распрощались и разошлись по своим делам и заботам.
Взобравшись на холм, я оглянулся. Далеко, почти у горизонта, колонна втягивалась в лес и скоро совсем скрылась из глаз. И только ветер рывками доносил бравую строевую песню про Марусю.
Мы вошли в город, и обитые железом ворота крепостной стены захлопнулись за нами.
