Эпизод четвертый
«Преисподняя»
1
У диспетчера метрополитена Симахина были погрызенные ногти. Он обкусывал их так коротко, что даже и назвать ногтями их было сложно. Так, тоненькие, едва заметные полоски на самых кончиках пальцев.
В то утро диспетчер пришел на место, как обычно, в пять утра, а в 5–15, согласно строгой должностной инструкции, уже сидел перед мониторами. Мониторов было много, ими была увешана вся стена их диспетчерского пункта: пять в ширину, четыре в высоту. Всего получалось двадцать экранов. На каждом из которых Симахин видел один из узловых пунктов вверенного ему участка метрополитена.
Работа была – не бей лежачего. До одиннадцати он просто сидел и смотрел на мониторы, внутри которых не происходило ничего необычного, а в одиннадцать достал из сумки термос с кофе и завернутые в салфетку бутерброды. После чего бросил еще один взгляд на мониторы и неожиданно обнаружил, что второй слева в верхнем ряду погас. Вместо картинки теперь там было квадратное ничто. И еще один прямо под ним тоже был пустым и черным. Симахин щелкнул тумблером громкой связи и сказал в микрофон, что не видит картинку с точки «7» и точки «13». После чего налил немного кофе в крышку от термоса (она же чашка) и по привычке, прежде чем сделать глоток, куснул ноготь на одном из пальцев.
В 11–35 кофе в чашке был выпит, а экраны все еще не работали. Симахин еще раз включил связь:
– Линейный-шесть, слышите меня? Что у вас там происходит?
В ответ из динамиков доносились только технические помехи.
– Линейный-шесть?
Ничего.
Симахин сдвинулся немного вместе с креслом, дотянулся до телефонной трубки и (опять-таки в соответствии со строгой метрополитеновской инструкцией) доложил о том, что мониторы темны, а связь с участками «7» и «13» отсутствует.
– Какими участками?
– Седьмой и тринадцатый.
– Это где?
– Перегон к «Горьковской».
– Сейчас посмотрю, не клади трубку. Утром у них там были какие-то неполадки.
Симахин послушно ждал. Потом услышал в трубке:
– Не знаю, по моей линии все должно быть чисто. Хорошо, что сообщил, будем проверять.
Симахин положил трубку и вместе с креслом сдвинулся обратно. Подумал, что, может быть, стоит налить из термоса еще чашечку, пока кофе не остыл. И ровно в этот минут из все еще включенных динамиков послышался вой. Странный звук, начавшийся так низко, что ухо почти не различало его, и забиравшийся все выше… а потом еще выше… а потом так высоко, что Симахин больше не мог двигаться, и вообще не мог ничего, кроме как, замерев в кресле, слушать этот звук и думать: что это?.. что, черт возьми, это такое?
Потом вой так же резко оборвался. Пошевелиться Симахин по-прежнему не мог.
(Почему три года назад они сократили должность второго диспетчера?..
Раньше они сидели тут вдвоем с напарником… Не по одному, как теперь, а вдвоем…
Вдвоем они бы, наверное, сообразили, что нужно делать…)
Симахин вдруг услышал, какая ватная тишина стоит в помещении. Больше пятидесяти метров под землей, полная звукоизоляция, даже приборы не гудят. Раньше он не замечал этой тишины, а теперь вот заметил и ужасно захотел, чтобы тишина не была такой ватной.
Он уперся ногами в пол и подтянул кресло поближе к пульту. Оба неработающих монитора теперь включились, хотя разглядеть хоть что-то на рябящей поверхности было невозможно. Симахин снова протянул руку к трубке, чтобы доложить: так, мол, и так, поломка самоликвидировалась. Но не успел этого сделать.
Первым заработал тот экран, что висел повыше. Изображение за секунду стало четким, как в хорошо настроенном телевизоре. Прежде оно никогда не было таким четким, а теперь Симахин смотрел на экран и видел там все до самых ненужных подробностей. Маленькие фигурки метались на мониторе, а Симахин смотрел на них и не мог поверить, что все это происходит в реальности.
Еще мгновение спустя заработал и нижний экран. Ему казалось, что он слышит даже крики гибнущих людей, хотя слышать он, разумеется, ничего не мог. Он просто сидел, смотрел в монитор и не мог сделать абсолютно ничего.
Люди на мониторах продолжали гибнуть. Хоп! – и закончилась жизнь еще одного. Хоп! – и на рельсах остались лежать сразу несколько маленьких фигурок. Прямо перед Симахиным происходило то, что не могло происходить, а он просто сидел и смотрел.
Потом экраны наконец погасли. Не только те, что транслировали происходившее на перегоне между станциями метро «Невский проспект» и «Горьковская», а вообще все. Разом и, похоже, насовсем.
Всего изображение подавалось на пульт около минуты. Может быть, минуту и десять секунд. Но этого хватило, чтобы навсегда расплавить Симахину мозг. В специализированную лечебницу его увезут прямо с рабочего места, а посещения родных разрешат только через несколько месяцев, уже после Нового года. Жена и взрослая дочь не узнают его в том абсолютно седом, трясущемся человеке, которого к ним вывезут на инвалидной коляске. Все время разрешенного свидания жена будет держать Симахина за руку и плакать. Только выйдя из лечебницы, она сообразит, что было не так с руками ее мужа. За время, проведенное в больнице, у него успели отрасти длиннющие ногти, которые никто не подстриг, а сам он даже не попытался их обкусать.
Впрочем, все это будет позже. Пока что диспетчер Симахин просто зажмурился и сидел, откинувшись в кресле. Часы показывали 11 часов 54 минуты.
2
Стогов еще издалека увидел стоящего перед входом в отдел капитана. Тот прятался от дождя под навесом. Когда Стогов подошел поближе, капитан улыбнулся.
– Ну, где тебя носит? Почему ты вечно опаздываешь?
– Я был занят.
– Чем-то серьезным? Спасал мир?
– Ну да. От своей опухшей рожи. Если бы не выпил по дороге бутылку пива, мир посмотрел бы на меня и умер от испуга.
– С собой не принес?
– Пива? Тебе прямо на работу? Ты не охренел?
– Жалко, что не принес. Хотя я всегда знал, что ты неприятный и жадный человек. Ладно, пойдем в кабинет. Там на прием к майору записался твой собрат.
– Тоже неприятный и жадный человек?
– Тоже ищет что-то вроде библиотеки Ивана Грозного. Пойдем уже, а то найдет быстрее тебя.
Стогов только поморщился. Раньше он обижался, когда сотрудники отдела начинали острить насчет его хобби, а потом бросил. Вместе с Осиповым он поднялся по лестнице, дошагал до служебного кабинета, без стука прошел внутрь, не снимая куртки сел за стол.
Перед майором действительно сидел посетитель. Неопрятный дяденька в перекошенных очках и с зачесанными на лысину жиденькими волосенками. То, что образование дяденька имел чисто гуманитарное, в глаза бросалось сразу. И почему капитан назвал его стоговским «собратом», тоже было в общем, понятно. Срываясь на фальцет, посетитель рассказывал майору что-то такое, что тому совсем не хотелось слушать.
– Знаменитые пушкинские слова насчет того, что до Петра на землях будущего Петербурга имелись лишь болота да «приют убого чухонца», хорошо отражают состояние науки того времени. Но наука не стоит на месте. Раскопки давным-давно продемонстрировали, что место, на котором стоит наш с вами город, было обжито за сотни лет до основания Петербурга. По берегам Невы стояли и шведские городки, и русские деревеньки. Специалисты, между прочим, утверждают, что даже знаменитый Летний сад вовсе не был основан Петром: самодержец просто конфисковал уже вполне готовый садик одного шведского офицера, который увлекался садоводством, и объявил его своей летней резиденцией.
Очкарик хихикал и пытался заглянуть майору в глаза, а тот лишь хмурился. С утра пораньше на слух воспринимать трели насчет Пушкина и шведских садоводов было ему нелегко. Опознать на его небритом лице следы похмелья смог бы даже ребенок… ну, если бы это был смышленый ребенок.
Стогов вытащил из кармана сигареты и присмотрелся к начальнику повнимательнее. Вид у майора был помятый. И еще опухший. И еще немного не выспавшийся. Если сказать одной фразой, выглядел майор хреново.
– И это заселение берегов Невы началось очень давно. Просто очень-очень давно. Я думаю, офицер, что даже вам прекрасно известно: некогда именно в устье Невы начинался знаменитый «Путь из варяг в греки», и тысячу лет назад мимо того самого места, где сегодня мы с вами сидим, проплывали драккары воинственных скандинавских вождей. И, между прочим, согласно норвежской «Саге о Трюглингах», именно где-то в устье Невы располагалось знаменитое по всей Балтике языческое святилище. Датский хронист Саксон Грамматик, видевший святилище собственными глазами, утверждает, что это было что-то фантастическое.
Очкарик с ловкостью фокусника выхватил из-под стола портфель, достал из него толстенную книгу и заявил, что прочтет майору небольшой кусочек:
– Вы слушаете? Саксон пишет: «Там, на берегах реки Нево есть укрепление, которое мы, даны, называем Редегост, а местные племена именуют его каждое по-своему. Оно стоит на островке при пересечении трех рек и внутрь города ведет трое ворот. Двое из трех ворот служат для прохода, а третьи, самые большие, смотрят на запад, где нет ничего, кроме сурового моря. Каждые девять лет в этом святилище проходит большой праздник, на который съезжаются жители всех концов Северной страны. Само торжество длится девять дней подряд, и каждый день жрецы приносят в жертву одного человека. Считается, будто человеческая кровь умилостивит богов. Пропустить торжество не может никто. Правители племен присылают в святилище богатые дары, а каждый живущий в окрестностях должен принести в святилище что-то из своей охотничьей добычи, и обычно это бывает заяц. Праздник происходит в канун весеннего равноденствия, и один купец из Упсалы рассказывал мне, что видел, как в эти дни на деревьях вперемешку висели разрубленные тела принесенных в жертву людей, дары от вождей племен и присланные жителями тушки зайцев».
Дядька захлопнул книгу и с видом победителя посмотрел на майора:
– Скажите, офицер, вы никогда не думали над тем, где именно на территории Петербурга могло находиться это святилище?
Майор поднял на собеседника глаза. Взгляд его был полон страдания.
– Уверяю вас, никогда не думал.
– А меня, не скрою, этот вопрос занимает уже несколько лет. Следы пребывания древних скандинавов обнаружены в Ленинградской области, считай, повсеместно. Несколько их погребальных курганов всего лет двести тому назад стояли даже на том месте, где сейчас выстроен Смольный собор. А знаменитый краевед Пыляев перечисляет не меньше полудюжины старинных серебряных кладов, найденных в черте города за первые сто лет его существования. Крепостной крестьянин помещицы Возницыной корчевал деревья где-то на стрелке Васильевского острова и наткнулся на целую бочку скандинавского серебра. Что-то около центнера драгоценного металла. Откуда оно тут? Да еще в таком количестве?
Майор издал звук, что-то среднее между протяжным «эээ» и носовым «мммм». Человек в очках, похоже, истолковал звук в том смысле, что собеседник внимательно следит за его мыслью, хотя это было совсем не так.
– Что мы имеем? Тысячу лет назад где-то в самом центре современного Петербурга находилось древнее святилище. На острове, лежащем на перекрестке трех рек. В дар тамошним богам язычники когда-то приносили подстреленных на охоте зайцев… Вы знаете в центре города хоть одно место, в котором перекрещивались бы три реки?
– Нет.
– Неужели не знаете? А я вот уверен, что вы догадаетесь. Давайте представим карту города: вот через Петербург течет Нева. Это первая река. Перед Васильевским островом она разделяется на Большую Неву и Малую. Малая Нева – это река номер два. И сюда же, к Васильевскому острову выходит Кронверкский пролив. Незнакомое название? Так называется небольшая протока вдоль стен Петропавловской крепости. Сколько получается рек? Три! А знаете, что самое интересное? Остров, на котором стоит Петропавловская крепость, называется ведь Заячьим. Хотя никаких зайцев там отродясь никто не встречал.
Стогов усмехнулся. По лицу майора было видно, что еще немного – и его все-таки вырвет прямо на стол. Однако очкарик даже и не думал успокаиваться.
– Насколько мне удалось выяснить, археологических раскопок на территории Петропавловской крепости никогда не проводилось. Там еще до войны поселилось несколько каких-то секретных военных институтов. Вы наверняка слышали об этом.
– О том, что в Петропавловской крепости имелись секретные институты?
– Да.
– Что-то такое припоминаю.
– Вот и отлично. Большая часть территории была закрыта не то что для исследований, а даже для посещений. И это хорошо.
– Хорошо?
– Конечно! Если древнее святилище действительно существует, мы можем быть уверены, что его остатки так и лежат непотревоженными под фундаментами нынешней крепости. И когда ученые все же извлекут на свет Божий то, что от него осталось, это будет просто сенсационное открытие. Сен-са-ци-он-ней-шее!
Взяв себя в руки, майор все-таки поднял глаза на собеседника. Далось ему это нелегко, но все-таки далось. Прокашлявшись прежде чем начать говорить, он спросил:
– Вы видели вывеску у нас на двери?
Очкозавр собирался рассказать что-то еще и даже, может быть, зачитать пару цитат из книжек, которых у него в портфеле наверняка было еще много. Вопрос майора сбил его с толку.
– На двери? Видел.
– И что там написано? «Нобелевский комитет»?
– Почему «комитет»? Там написано «Милиция».
– Во! Милиция! Знаете, что это значит? Это значит, что мы не занимаемся языческими святилищами. Мы занимаемся правонарушениями. А вам нужно в Нобелевский комитет. Это не здесь, это в Швеции.
Дядька поправил очки на носу и редкие пряди на лысине. Сдаваться он не собирался.
– Ваша ирония неуместна. Все, что я вам рассказал, было лишь предысторией. Сама история впереди. И она напрямую касается вашей сферы деятельности.
Дядька порылся в портфеле и вытащил оттуда еще одну книжку. Стогов подумал, что услышит еще пару отрывков из скандинавских саг, но на этот раз книжка называлась проще: «Административный кодекс». Полистав ее, дядька скучным голосом зачитал статью насчет ответственности за порчу памятников истории и культуры. Майор внимательно его выслушал.
– И что?
– Вы не понимаете?
– Нет.
– Вы ничего не слышали о строительстве автомобильного тоннеля под дном Невы? Об этом говорит весь город!
– Возможно, та половина, в которой живу я, просто занята иными делами, – сказал майор. – Тоже важными, но не имеющими отношения к памятникам истории и культуры.
(Ночью он впервые в жизни попросил у нее прощения.
Кулаком проломить кирпичную стену казалось ему проще, чем произнести эти несколько слов. Даже лбом проломить – и то проще. Это он умел, к этому привык. Ударить что есть силы и победить. Добиться своего. Но признавать, что был не прав, оказалось намного сложнее.
Они лежали в постели, и он сказал ей: «Прости меня, пожалуйста».
Она прижалась к нему теплой кожей и помолчала. А потом сказала, что ничего страшного. Синяк на лице почти не болит.
Выпитый за день алкоголь мешал сосредоточиться, и он так и не сказал ей, что просит прощения вовсе не за то, что ударил ее там, в прихожей, а за совсем другое…
За то, что все предыдущие годы их общей жизни были прожиты столь бездарно.
И еще за то, что он любит ее, но никогда ей об этом не говорил…
Он лежал, пьяный и раздавленный, и не мог найти слов, чтобы впервые в жизни признаться другому человеку, что вся его предыдущая жизнь была сплошной ошибкой.)
Договаривать с дядькой он оставил капитана. Сказал, чтобы тот зафиксировал все в письменной форме, а сам встал и вышел из кабинета. Выглядеть это должно было так, будто он вспомнил про срочное дело, хотя уже второй день он понимал: лично для него никаких срочных дел на свете просто не осталось.
Он вышел на улицу, молча постоял там, глядя на дождь, а когда вернулся в кабинет, на форменном кителе у него были видны мокрые брызги.
Очкастый краевед уже ушел. На полу возле стула, на котором он сидел, осталось лишь несколько мокрых следов. Осипов положил перед майором заполненный по всей форме бланк. Майор попробовал взять его и почитать: протянул руку к бумажному листу, но рука после вчерашнего ощутимо подрагивала, и майор убрал ее обратно под стол.
– Чего он хочет?
– Просит возбудить дело против строительной корпорации, ведущей работы по прокладке транспортного тоннеля под Невой.
– На каком основании?
– Уверяет, что они уничтожают своими работами уникальный археологический объект. Следы этого самого языческого святилища.
Майор помолчал, поразглядывал лист лежащей перед ним бумаги. Успел подумать, какой все-таки у Осипова аккуратный почерк. Потом спросил:
– Где конкретно ведутся эти работы?
– Вы действительно, что ли, не в курсе?
– Нет. А должен быть?
Осипов только хмыкнул. Последние полгода проект был любимой темой всех городских медиа.
– Строители роют автомобильный тоннель от станции метро «Горьковская» на противоположный берег Невы. Даже вырыли там здоровенный котлован. Неужели не слышали?
Майор перевел взгляд на Стогова. Смотреть в его сторону майору просто ужасно не хотелось, но он все же посмотрел. Стогов по-прежнему, развалившись, сидел за выделенным ему столом. На столе царил беспорядок, а Стогову было плевать.
(Вчера я хотел убить этого человека.
Немного хочу и до сих пор.
Может быть, когда-нибудь я и на самом деле его убью. Вытащу из кармана пистолет и разряжу всю обойму в его башку.
Но это будет не сегодня… не прямо сейчас.)
– Что скажешь?
– О чем?
– В том, что он говорил, есть хоть какой-то смысл?
– Вряд ли. Я бы сказал, что все это чистая паранойя. Ну какое капище может быть в центре Петербурга? Дядька, конечно, милый, но абсолютно сбрендивший.
За окном все еще стучал дождь. Нужно было принимать решение, да только в голове у майора так и не появилось ни единого соображения насчет того, что со всем этим делать. Он еще раз пробежал глазами заявление и после этого все-таки поднялся со стула.
– Паранойя или нет, а заявление у гражданина принято официально. Так что поехали, прокатимся. Глянем, что там на «Горьковской» за котлован выкопали.
3
Ехать на машине от их отдела до Петропавловской крепости было минут семь. В крайнем случае, десять. Свернуть на набережную Фонтанки, вырулить к Марсову полю, перескочить Троицкий мост – и все, ты на месте. Но семь минут такая поездка заняла бы, скажем, рано утром первого января, когда улицы пусты и никого на дорогах. А дождливым октябрьским утром уйти на дорогу могло и два часа, и даже три. Потому что пробки. Подчиненным майор сообщил, что добираться им предстоит на метро, и первым, не оборачиваясь, зашагал в сторону ближайшей станции. Стогов с капитаном пристроились вслед за ним.
Ноги у Стогова промокли почти сразу. Он не стал обращать внимания. Несколько дней назад с ним случилась совершенно дурацкая история. Проснувшись дома с утра, он обнаружил, что где-то потерял свои кеды. Он перерыл всю квартиру, но так и не смог их отыскать. Единственный разумный вывод гласил: перебрав накануне, он пришел домой босиком. Но вот откуда он пришел? И почему без обуви? Память лишь беспомощно разводила руками. Поэтому, отыскав в прихожей старые зимние ботинки, он просто добежал до магазинчика Converse возле Апраксина двора и купил себе новые кеды. У которых почти сразу треснула подошва.
Вообще-то, если носить кеды не снимая, подошвы должно хватать недель на пять. Потом появляется трещина, но даже в таком состоянии еще несколько недель кеды все равно протянут. Потом (в общей сложности месяца через три после покупки) их придется выкинуть, но это не очень страшно, потому что новые кеды (которых опять-таки хватит на несколько месяцев) стоят не дороже $50 и в целом выходит, что в год на обувь ты тратишь $200, и если бы не зима (когда в кедах бывает ужасно холодно), система была бы вообще идеальна.
Из дверей метрополитена, как обычно, тянуло теплом. Майор показал тетке возле турникета служебное удостоверение. По закону милиционеры имели право ездить на метро бесплатно. Стогова этот штрих всегда немного смешил. На фига такая льгота людям, которые получение даже самой маленькой звездочки на погонах отмечают покупкой сразу спорткара, понять он не мог. Впрочем, лично его наличие льготы радовало. Купить спорткар Стогову не светило и в самом отдаленном будущем.
Все вместе они спустились по эскалатору. Станция метро, как обычно, слепила глаза обилием мраморных и золотых поверхностей. Строилась вся эта красота еще при позднем Сталине. И говорят, в те годы на перевозку пассажиров петербургское метро рассчитано не было: под поверхностью города прокладывали не транспортную артерию, а возводили важный стратегический объект.
Самую первую линию подземки тогда прорыли от станции «Площадь Восстания» до станции «Площадь Ленина». Иначе говоря, от Московского вокзала до Финляндского. Первый вокзал соединял Петербург со всей остальной страной. Второй открывал дорогу на север и запад. Перспектива третьей мировой казалась в те годы вполне реальной. Когда горнист протрубит всеобщую мобилизацию (прикидывали молодые и бодрые сталинские генералы), войска и техника погрузятся на железнодорожные составы и доедут до Московского вокзала. Сам Петербург к тому времени будет, скорее всего, уже уничтожен ядерными бомбардировками, и глазам прибывших предстанет лишь выжженная пустыня. Ни мостов через Неву, ни хотя бы дорог, по которым можно проехать дальше, в городе не останется, но это не беда: именно тут пригодится метро. Прибывшие воинские части спустятся в метро, проедут пару остановочек до «Площади Ленина», организованно, все вместе поднимутся на поверхность, а там уже и Финляндский вокзал. Новые железнодорожные составы, новая погрузка, и – скатертью дорожка дальше, прямо до театра боевых действий.
В вагоне майор сел, а Стогов с капитаном остались стоять. Стогов разглядывал стоявших вокруг пассажиров. Их было довольно много. У них были хмурые лица, мокрая одежда, сгорбленные спины. Стогов специально заглянул в лицо каждому, кто стоял вокруг: ни один человек в вагоне не улыбался. Ни один не выглядел счастливым.
Правда, почти у самой двери сидела женщина. Сама она была такая же недовольная и насупленная, как и все остальные, но на коленях женщина держала мальчишку лет пяти-шести. В дурацкой обтягивающей шапочке и почему-то с зеленым флажком в руках. И вот мальчишка хмурым совсем не был. Просто так сидеть у мамы на руках ему было скучно. Он смешно шевелил носом, обдумывал какие-то свои, очень важные детские мысли и иногда заглядывал пассажирам в лица, но те лишь отводили взгляд.
Когда мальчишка посмотрел в глаза Стогову, тот улыбнулся в ответ. Подумал, что стоило бы показать мальчишке язык или скорчить дурацкую рожу, но в последний момент застеснялся. Мальчишка от скуки помахал Стогову своим зеленым флажком. Толстая тетка приготовилась выходить, встала и спиной закрыла проход. Чем мальчишка занимался дальше, видно больше не было.
От нечего делать Стогов стал разглядывать майора. Тот казался самым хмурым из всех в вагоне. Стогов наклонился к капитану и спросил:
– Что это с ним сегодня?
– А чего? Он сегодня вроде милый. Мухи не обидит.
– Сейчас вернемся в отдел, специально поймаю ему муху и посмотрю, что получится.
Проехать им нужно было совсем немного, буквально две остановки. Правда, перегон между «Гостиным Двором» и «Горьковской» считается самым длинным в городе: ехать там почти четыре минуты. Толстая тетка, спиной закрывшая от Стогова смешного мальчишку, сделала к двери еще полшажочка. Стогов не стал говорить, что тоже, мол, выходит, а просто пропустил ее, неудобно изогнувшись. Перехватить руку и ухватиться за поручень он не успел, поэтому, когда поезд резко затормозил, чуть не грохнулся вместе с теткой на пол.
Поезд замер в тоннеле. Повисла странная тишина, а спустя еще несколько секунд в вагонах стал гаснуть свет.
«Оп-па!» – сказал кто-то в наступившей темноте.
4
Мы прерываем нашу программу ради срочного выпуска новостей.
Как только что стало известно, в Петербургском метрополитене произошла катастрофа с человеческими жертвами. Что именно там случилось, пока не известно, но версию теракта силовые ведомства исключили сразу. Количество жертв и масштаб разрушений оценить пока сложно, но весь район, прилегающий к станции метро «Горьковская», сейчас оцеплен спасателями, пожарными и милицией. Проводится эвакуация жителей окрестных домов.
Наши корреспонденты уже работают на месте, мы будем следить за развитием событий.
5
Единственное, чего хотелось майору, это поглубже засунуть руки в теплые карманы, закрыть глаза и навсегда остаться сидеть в этом уютно покачивающемся вагоне метро. Ехать бы так и ехать, чувствуя локтями тела сидящих рядом людей: жилистого мужичка справа и молодой девушки слева. Жалко, что при строительстве петербургского метрополитена его создатели не проложили здесь перегон длиною в вечность.
Даже когда вагон резко затормозил и остановился, открывать глаза майор все равно не стал. Силы, чтобы смотреть на окружающий мир, закончились у него еще вчера утром. «Надо же!» – поражался он самому себе. А ведь когда-то он четко знал, что такое жизнь и как именно ее следует проживать. Четко представлял всю эту жизнь до самой пенсии и даже дальше. Был деятельным и энергичным. Именно за это его ценили коллеги и начальство. Именно поэтому он не сомневался, что еще до Нового года на погонах у него появится новая подполковничья звездочка, а вместе с ней, скорее всего, и новое назначение. Где именно после этого он станет служить, не так и важно. Главное, что не в осточертевшем нынешнем отделе, а уж насчет того, что с задачей он отлично справится и на новом месте, сомнений не было.
Так он думал еще пару дней назад. А сегодня сидел в вагоне метро, поджимая под себя ноги в мокрых ботинках, и не мог поверить, будто подобная хрень когда-то казалась ему заслуживающей внимания. Какое новое назначение? Какая к чертям собачьим подполковничья звездочка? Зачем ему все это, если главное в жизни оказалось так легко у него отобрать?
Когда он был совсем маленьким, дома, на Волге, его бабушка по большим праздникам готовила студень. Стального оттенка трясущуюся массу, похожую на слизняка из фантастического кино. Она выставляла его на стол, и гости начинали закатывать глаза: ах, какая вкуснятина этот знаменитый бабушкин студень! Ему попробовать трясущуюся массу не хотелось ни разу, и ничего, помимо отвращения, глядя на студень, он, маленький, не испытывал.
Бабушка умерла больше десяти лет назад. Про ее студень он никогда не вспоминал. До самого сегодняшнего утра. Потому что, проснувшись сегодня, он прислушался к себе и почувствовал, что внутри у него все дрожит и трясется, так же, как когда-то дрожал на тарелке желеобразный бабушкин деликатес. И как унять эту дрожь, он не имел ни малейшего понятия.
– Что это?
– Похоже, вода.
– Вы тоже чувствуете? Откуда здесь вода?
Майор открыл глаза. И сперва ничего не увидел: свет в вагоне был выключен, вокруг стояла полная темень. Он на автомате достал из кармана мобильный телефон и взглянул, сколько времени. Часы на экранчике показывали «11–54». При слабом свете телефона он разглядел, что нависающие над ним двое мужчин смотрят куда-то себе под ноги, и тоже туда посмотрел. Весь пол вагона был залит водой. В темноте она казалась совсем черной.
Он не удивился, а просто задрал ноги повыше. Думать насчет того, откуда в вагоне вода, не было ни сил, ни желания. Судя по всему, вода прибывала: скоро он почувствовал, как она, холодная, налилась ему в ботинки. Только после этого он поднялся с сидения и внимательнее посмотрел на пол.
Пассажиры волновались. Кто-то светил вокруг мобильными телефонами, кто-то пытался щелкать зажигалками. В наступившей тишине все старались не разговаривать слишком громко, но в гуле голосов майор опытным ухом уже слышал отдельные истерические нотки.
– Позвоните машинисту. Здесь должна быть кнопка экстренной связи с машинистом. Что вообще происходит?
– Прекратите толкаться.
– Где эта чертова кнопка? Вы ее видите?
– Тут нет кнопки. Да уберите вы свой пакет. И прекратите толкаться.
Вода продолжала прибывать. Теперь она плескалась уже выше щиколоток. Жилистый мужичок, сидевший справа, с ногами забрался на сидение. Майор открыл было рот, чтобы велеть мужичку слезть, но тут в тоннеле послышался вой. Странный звук, который мог бы производить очень большой предмет неправильной формы, падающий с очень большой высоты… или, скажем, так могло выть с тоски какое-нибудь животное… где-нибудь ночью, в краях, которые никогда не освещаются солнцем… в общем, жуткий звук… особенно жуткий потому, что в петербургском метро неоткуда было взяться подобному животному.
В вагоне все замерли. Совсем рядом с майором что-то плюхнулось в воду, и он почувствовал, как брызги намочили ему брюки выше колен. Звук доносился откуда-то из тоннеля, позади состава, и постепенно приближался. Он начался так низко, что ухо почти не различало его, но постепенно забирался все выше… а потом еще выше… а потом так высоко, что почти исчез. Майор стоял, весь мокрый, и слушал.
(Что это?.. Что это, черт возьми, такое?)
А потом до него дошло. И он даже успел крикнуть: «Держитесь!» Но было поздно. Волна ударила в последний вагон и смяла его, будто пустую консервную банку, а предпоследний вагон развернула поперек тоннеля, и только поэтому сила удара не опрокинула весь состав целиком. Их вагон был вторым от начала, но даже в нем на пол посыпались стекла, а пассажиров сбило с ног и разметало. Сверху на майора рухнула тяжеленная тетка. Она была толстая, мягкая, но упала крайне неудачно, и он крепко приложился затылком об пол и успел нахлебаться залившей пол грязной воды. Вода вытекала из носу, и из ушей, и вообще отовсюду… или это была не вода, а кровь?.. черт ее разберет в этой темноте… подняться на четвереньки ему удалось только с пятой попытки, а что делать дальше, он не понимал. Просто стоял на четвереньках и мотал окровавленной головой.
Он, наконец, идентифицировал этот звук: где-то далеко вода прорвала стенки тоннеля и теперь обрушилась на их состав. Миллион тонн воды, несущейся по тоннелю со скоростью локомотива. Ей было не вырваться из тоннеля, этой воде, и выдавливая воздух, она просто сметала все на пути. Несколько лет назад они с женой ездили в круиз по Скандинавии и в Стокгольме ходили в парк аттракционов. Там на американских горках он уже слышал похожий вой. Вагонетки въезжали в пластиковую трубу, а потом, под визг девушек, выезжали наружу – все в водяных брызгах. Только в тот раз это было не всерьез, просто чтобы пощекотать туристам нервы. А здесь он стоял на четвереньках на полу вагона метро, вокруг была полная тьма, со лба на глаза стекала кровь (или все-таки это была вода?), и что делать дальше, он не имел ни малейшего понятия.
Где-то впереди послышался звон стекла. Майор поднял лицо и первое, что увидел: в том конце тоннеля был свет. Тусклый, такой, что не прочтешь даже крупно набранный заголовок газеты, но свет. Он попытался встать на ноги, чтобы броситься к этому свету, но снова упал, и кто-то наступил ему на поясницу. В голову почему-то пришла мысль о том, что плащ после всего этого будет не отстирать. Он снова попытался встать и хоть немного приблизиться к спасительному свету.
Поток воды, пронесшийся по тоннелю, буквально вытолкнул их вагон на станцию. Как оказалось, состав не доехал до нее каких-то метров сорок. В тоннеле потоку было тесно, зато, добравшись до станции, он умерил прыть, перестал крушить все, до чего дотягивался, и закрутился миллионом водоворотиков. В первом вагоне мужчины отжали двери вагона и уже повыскакивали на платформу. Все одновременно кричали, махали руками, задирали над водой портфели и сумки.
Вагон, в котором ехал майор, шел следующим, и в нем двери заклинило намертво. Наружу пассажиры стали выбираться через разбитые окна. Из рам торчали опасные осколки, но выдернуть их никто не догадался. Прямо перед майором мужчина в светлой куртке, высоко задирая коленки над водой, подбежал к окну, всем телом оперся о раму, чтобы перекувырнуться наружу, и куртка его тут же окрасилась в цвет крови, а мужчина вывалился наружу, будто кулек, – всем телом.
Позже майор так и не смог вспомнить, действительно ли он крикнул, чтобы все отошли в сторону, он сейчас вытащит осколки, или этот крик звучал только внутри его головы. Сзади напирали тяжелые и мокрые тела пассажиров. Он протянул руки к осколкам, но его тут же третий раз кувырнули, да так, что к окну было больше не подобраться. Единственное, что он чувствовал, это острые колени и локти. Они были везде и не давали ему ухватиться за осколки стекла, чтобы расчистить путь наружу. Он собирался, как обычно, всем помочь: сделать то, что умел, и спасти тех, кому нужна была его помощь, да только напирающие тела не желали быть спасенными. Они давили на него, заражали паникой, лишали сил и не давали сделать ничего.
«Бл…дь!» – закричал он что есть силы и больше не пытался вынуть острые лезвия. Забравшись на сиденье, он кулаками и локтями расчистил себе дорогу и просто выпрыгнул наружу. На надежную платформу. Туда, где он будет жив. А все остальные, копошащиеся, мокрые, охавшие, когда он бил их большими кулаками, остались внутри вагона.
Воды снаружи вагона было уже выше, чем по колено. Прыгнув, он не удержал равновесия и окунулся-таки с головой в грязную, непрозрачную воду. А когда нащупал пол под ногами и попробовал встать, то снова чуть не свалился: кто-то крепко держал его за шиворот. Отфыркиваясь и пытаясь нащупать хоть какую-то опору, он задрал голову и первое, что увидел, – перекошенное лицо капитана Осипова. Тот пытался оттащить его в сторону от края платформы.
– Отпусти! Да отпусти ты! Задушишь!
Осипов тяжело дышал и явно не слышал, что он ему говорит. Майор коротко ударил его, не глядя, куда придется удар, и только после этого смог, наконец, подняться на ноги. Половина ламп на станции не горела, а те, что горели, давали слишком мало света. Но тут, снаружи, можно было хоть что-то разглядеть, не то что внутри вагона. Майор привстал на цыпочки и вытянул шею, но разглядеть, работает ли эскалатор, не мог.
Осипов стоял рядом и тяжело дышал.
– Пошли!
– Куда?
– Наружу. Или ты хочешь остаться?
Осипов мокрым рукавом вытер мокрое лицо и кивнул. Нет, остаться он совсем не хочет. Майор попробовал сделать шаг и тут же зацепился ногами за что-то, лежащее на платформе. Что-то мягкое, но что именно, из-под воды видно не было. Он наклонился и пошарил ладонью по полу.
– Что там?
– Не знаю. Что-то лежит.
– Пойдемте уже, а? Вода прибывает.
– Погоди. Как будто чья-то рука. Нет, показалось. Идем.
Со стороны эскалатора в их сторону брели по пояс в воде люди в касках и брезентовых комбинезонах. «Спасатели, – машинально подумал майор. – Быстро они». У того, что шел первым, в руках был мощный электрический фонарь. Осипов помахал им и попытался подойти поближе, но двигать навстречу течению оказалось тяжело, и Осипов чуть не свалился. Майор схватил его за рукав.
– Тише!
– Что?
– Ты слышишь?
– Что слышу?
– Тссссс!
Майор задрал палец вверх и замер. Осипов тоже прислушался и только теперь расслышал: там, в тоннеле у них за спиной, земля снова начинала гудеть. Звук забирался все выше и скоро стал таким высоким, что хотелось ладонями заткнуть уши и зажмуриться.
– Что это?
– Вторая волна.
– Что за «вторая волна»? Что, черт возьми, за «вторая волна»?
– Неважно. Бежим!
И они побежали. Стараясь повыше выпрыгнуть из мешавшей бежать воды, они рванули в сторону выхода. В ту же сторону, падая и поднимаясь, а иногда просто падая и навсегда исчезая под поверхностью воды, бежали и все остальные, кто успел выбраться из раскуроченных вагонов. Спасатели что-то кричали и махали им своими яркими фонарями, а они пытались быстрее передвигать ногами, да только те вдруг стали совсем свинцовыми и потеряли способность двигаться быстро. Справа от майора в воду свалилась толстая тетка, та самая, что в самом начале сшибла его с ног, и он успел увидеть ее перекошенный рот. Поднятая теткой волна чуть его не уронила.
Когда-то у отца майора был самогонный аппарат. Тот сам его смастерил и очень этим гордился. Главной деталью в этом аппарате была длинная, спиралью закрученная трубка. Маленьким он любил смотреть, как папа заливает в трубку необходимые ингредиенты. Сперва жидкости затекали внутрь неохотно: мешал скопившийся в спирали воздух. Отец проливал вонючую брагу себе на брюки и очень ругался. Но после того, как весь воздух из трубки выходил, дальше все работало уже без сбоев. Так что теперь майор прекрасно понимал, что означает доносящийся из тоннеля звук. Первая волна уже выдавила из тесного тоннеля лишний воздух. Теперь воде ничто не мешало затопить подземные помещения полностью. Через несколько секунд «Горьковскую» зальет водой по самый потолок, и все, кто не успеет добраться до выхода, останутся тут навсегда.
Уже почти добежав до эскалатора, он все-таки упал. Разбил коленку и почувствовал, что сил подняться у него больше не осталось. Но сразу несколько рук подхватили его, вытащили из-под воды.
– Жив? Давай бегом.
– Спасибо, мужики.
Усатые спасатели заглядывали ему в лицо и хлопали по спине. Как это обычно и бывает, сделав шаг на неработающий эскалатор, он слегка качнулся. Наверх предстояло подниматься пешком, а перед глазами все плыло и казалось, будто каждая нога весит тонну. Поднявшись повыше, туда, где воды пока еще не было, он все-таки оглянулся. Внизу спасатели развернули свои веревки и, держась за них, чтобы не смыло волной, выуживали из воды упавших пассажиров. Тех было неправдоподобно много. По воде плыли какие-то тряпки и полиэтиленовые пакеты. Майор перевел дыхание и почувствовал, какое соленое оно на вкус.
Рев из тоннеля становился все громче. Вода выталкивала состав все дальше на станцию, сминая вагон и кроша оконные стекла. Кто-то еще оставался внутри: майору был слышен их пронзительный визг.
(Я бы все равно не успел им помочь…
Спасти их все равно было невозможно, так что нечего и пытаться….
Я все сделал правильно, а если бы не ушел с платформы, то просто погиб бы вместе с ними.
Кому от этого было бы легче?)
Потом напор воды резко усилился. Тяжелый металлический вагон приподняло над рельсами и унесло в тоннель. Майор поразился тому, как быстро это произошло. Вжуххх – и на месте, где он только что стоял, уже ничего нет.
(Им нельзя было помочь.
Никак.
Никто не смог бы им помочь, и если бы я остался, то погиб бы совершенно бессмысленно.)
Спасатели пытались вытащить людей из вагона до последнего, но теперь ловить было больше нечего, и они просто бежали к эскалатору, и кричали: «Уходим! Все наверх!» Вытащить им удалось немногих, но кое-кого все же удалось. Всего спасателей было человек семь-восемь, и все еще стоя на эскалаторе, майор смотрел, как они втаскивают наверх последних уцелевших. Большинство спасателей были в брезентовых комбинезонах, и только один просто в кофте с капюшоном.
Вода прибывала. Майор сделал несколько шагов вверх по эскалатору. А потом остановился и посмотрел на парня в кофте повнимательнее. Остановился, прищурился, посмотрел еще раз. Ну да, все было верно. Последним из всех на эскалатор поднимался консультант его отдела по вопросам истории и искусствоведения. С головы до ног мокрый, а на руках – мальчишка в дурацкой обтягивающей шапочке. Зеленый флажок мальчишка где-то потерял и теперь обеими руками просто держал Стогова за шею.
6
Газета «Деловой Петербург» от 11 октября
«Что именно случилось в петербургской подземке, неизвестно, но работы по прокладке тоннеля под дном Невы решено приостановить на неопределенный срок»
Прошло уже два дня с тех пор, как завершены спасательные работы, однако причины ужасной катастрофы в петербургском метро так и не названы. Случившееся во вторник на станции метро «Горьковская» было главной темой для всех выпусков новостей не только в городе, но и в мире. И вот количество жертв подсчитано, компенсации пострадавшим выплачиваются, жители эвакуированного квартала начинают понемногу возвращаться домой. Но ответа на главный вопрос, что же именно послужило причиной затопления тоннеля, по-прежнему нет.
Именно с этого вопроса наш корреспондент начал интервью с главным инженером петербургского метростроя Игорем Фроловым.
– Что же все-таки, Игорь Васильевич, случилось во вторник утром на станции метро «Горьковская»?
– Трудно сказать однозначно. Ясно, что при прокладке тоннеля под дном Невы строители наткнулись на что-то, на что совсем не планировали наткнуться. Оказалось, что в непосредственной близости от коммуникаций метро существуют какие-то еще подземные пустоты. Огромное пространство, которое почему-то не значится ни на одной доступной нам карте городских коммуникаций. Строители задели его, и произошел прорыв невских вод непосредственно в метро. Погибли люди. Но что это было, установить сегодня невозможно.
– И что это может быть? Карстовые пустоты?
– Ну бросьте, какие пустоты? Петербург, как известно, стоит на болоте. Никаких карстовых пустот у нас быть не может. Сейчас все работы на объекте остановлены, под землю закачали тысячи тонн цементного раствора. Нам удалось залатать пробоину, и тоннелям метро ничто больше не угрожает. Но прежде чем закрыть эту дверь навсегда, мы провели исследование методом эхолокации. И выяснили, что под Заячьим островом, на котором стоит Петропавловская крепость, находится громадное, почти идеально круглое помещение. Размером с небольшой квартал. Мне трудно представить, чтобы это было естественное образование типа карстовых пустот. Речь явно идет об искусственном сооружении.
– Но что это такое, вы не знаете?
– Честно сказать, ни у кого из специалистов внятного ответа на этот вопрос нет.
– Сразу после катастрофы стали появляться статьи о том, что строителям тоннеля под дном Невы стоило посоветоваться с историками и краеведами. У тех, мол, давно уже имелись данные о подземных помещениях под Петропавловским собором. И что даже царей в этом месте стали хоронить неспроста, а потому что…
– Да-да! Я тоже читал все эти статьи. Мол, наши экскаваторы провалились в области, трогать которые не стоило. Древние языческие святилища, старинные подземные ходы, по которым бродил еще барон Мюнхгаузен, и всё в таком роде.
– Как-нибудь это прокомментируете?
– Комментировать все это должен тот, кто владеет предметом. А я не историк и не археолог – я инженер. Что за подземные святилища могут скрываться под Заячьим островом – не мое дело. Свою задачу я вижу в том, чтобы не допустить повторения случившегося во вторник. И я могу сказать, что повторения не будет. Да, пустоты под Петропавловской крепостью действительно есть. И судя по всему, довольно обширные. Что это – мы сказать не можем. Но работы по прокладке тоннеля под дном Невы остановлены, входы в подземелье надежно блокированы, горожанам больше ничто не угрожает.
– Спасибо, что согласились ответить на вопросы нашей газеты.
7
Первые трое суток после аварии выдались такими, что лучше и не вспоминать. А потом, начиная с четвертого дня, стало немного полегче.
Прямо с места происшествия Стогова увезли в чумазую больницу на Литейном проспекте. Как это было, он почти не помнил. Навещать его в больнице никто не пытался. Только один раз приезжали какие-то московские телевизионщики с кучей камер и микрофонов наперевес, но разговаривать с ними Стогов не захотел. Во-первых, терпеть не мог московских телевизионщиков, а во-вторых, ну что он мог бы им рассказать? Он ведь действительно почти не помнил, как именно выбрался из вагона.
До самого понедельника он просто провалялся в палате. Стрелял у соседей сигареты, давился невкусной больничной едой, вечером вместе со всеми ходил смотреть выпуски новостей. Как-то договорился с дежурной сестрой, и та (молодая, смешливая) разрешила ему до трех часов ночи просидеть за компьютером в ординаторской. Два раза он просился на выписку и объяснял, что совсем не пострадал при аварии, но врачи говорили, что необходимо провести еще какие-то анализы. А в понедельник утром за ним наконец заехал Осипов и велел собираться: весь их отдел вызывают в Управление. Явка обязательна, и он отвезет его на своей машине.
– Сигарет привез?
– На. И давай скорее. Майор уже на месте, ждут только тебя.
Стогов подождал, пока сестра-хозяйка выдаст ему конфискованные на входе в больницу кеды, джинсы и куртку. Взамен сдал ей синие бесформенные больничные штаны. Его собственная одежда казалась на ощупь слегка влажной и все еще пахла пережитым в подземке. Но обращать на это внимания Стогов не стал. В конце концов, никакой другой одежды у него все равно не было.
Осипов ждал его на улице возле машины. Автомобиль у коллеги, как оказалось, был дорогим. Честно сказать, прежде Стогов не знал, что у его ежевечернего собутыльника вообще есть машина… тем более такая.
– Ничего себе! – сказал он. – Не знал, что капитаны милиции столько зарабатывают.
– Это не моя машина. Одолжил у брата.
– Ничего себе! – повторил Стогов. – На хрена ты горбатишься на службе, имея брата с такой машиной?
Ощущение от поездки было, будто ты, как султан, лежишь на мягкой софе, а аккуратные и очень быстроногие невольники несут твою софу, куда захочешь.
Сев в машину, Стогов потянулся за сигаретами и спросил:
– Что нового?
– В отделе или вообще? Ты бы, кстати, не курил в машине. Запах остается.
Стогов скосил на капитана глаза. Но сигареты все же убрал.
– Может, остановимся где-нибудь? Я бы выпил эспрессо. А может, и не только эспрессо. А ты б меня угостил.
– У тебя, как обычно, нет денег?
– Почему «как обычно». Иногда у меня бывали деньги.
– Тебе не стыдно?
– Стыдно. Только я гордый и стараюсь этого не показывать.
– Эспрессо и все остальное выпьем потом. И так уже опаздываем.
Остаток пути провели молча. Припарковаться, разумеется, было негде. Сквозь зубы чертыхаясь, Осипов медленно двигался вдоль рядов машин, но приткнуться удалось только в нескольких кварталах от Управления. Стогов подумал, что все-таки езда на автомобиле в нынешнем городе – ужасно непоследовательное занятие. Сперва ты садишься за руль и быстро добираешься до нужного места. А потом в поисках парковки медленно и с матерком возвращаешься почти на то же место, откуда только что приехал, оставляешь машину там и дальше проделываешь тот же самый путь, но уже пешком.
Майор ждал их у входа. Он был голубоглаз, гладко выбрит и в парадном кителе. С коллегами он поздоровался за руку. Стогов только хмыкнул. Прежде за все месяцы совместной работы за руку с майором он не здоровался ни разу. Постовому у входа каждый из них показал служебное удостоверение. У майора оно было почти новеньким, в пластиковом чехольчике. А у Стогова – замызганное и с почти нечитаемыми надписями. Они поднялись по широкой мраморной лестнице, прошли по застеленному ковром коридору, а потом молодой и строгий адъютант генерала велел им сесть и подождать.
Они сели. Сидеть было скучно. Красавчик адъютант генерала копошился в компьютере. Глаза у него были такими неправдоподобно голубыми, что если бы парень не был офицером милиции, можно было бы подумать, будто он носит контактные линзы. От нечего делать Стогов вспомнил, как прошлой весной они с Осиповым напились в грузинском кафе почти напротив Управления, да так крепко, что Осипова стало рвать прямо на улице. Из последних сил он успел добежать только до уличного люка со снятой крышкой, наклонился и вывалил внутрь все, чем только что долго обедал. Внутри люка копошились какие-то работяги. Когда на голову им стало рвать мента в форме, работяги немного растерялись. А Осипов смотрел на них грустными глазами и повторял:
– Люк! Я твой отец!
На столе тренькнул телефон. Адъютант снял трубку, молча послушал, а потом встал и зашел внутрь кабинета. Часы на стене тяжело тикали. По стеклам стекали капли дождя.
Майор вздохнул и скосил на Стогова глаза.
– Знаешь, – сказал он, – может быть, сейчас и не самое подходящее время… Но я все-таки скажу.
Часы тикнули еще пару раз. Капли сползли еще на несколько сантиметров вниз.
– Никогда и никому этого не говорил, а тебе вот скажу.
Подобные предисловия Стогову никогда не нравились. После них собеседник обычно начинал пороть полную чушь. Он даже открыл рот, чтобы попросить товарища майора не начинать, но не успел: из кабинета очень вовремя вышел голубоглазый адъютант.
Он широко открыл дверь и сказал, что их ждут.
8
Со времени, когда майор был в этом кабинете последний раз, ничего тут не изменилось. Стол генерала был по-прежнему необъятен, а хозяин стола по-прежнему суров. Закону и порядку (за соблюдением которых следил генерал) по-прежнему ничто не угрожало.
Сколько именно лет генерал отслужил в Управлении, не помнил никто не свете. Ясно было, что очень долго. И вообще: Управление было создано им и работало только благодаря ему. Иногда майору казалось, что этот человек был всегда. Когда в самом начале мир возник в результате Большого Взрыва, генерал, наверное, нахмурился и строго спросил: «Что за грохот? Немедленно прекратить!»
Когда они зашли в кабинет, генерал поднял на них тяжелые, будто у Вия, веки, внимательно оглядел, а потом рукой показал, чтобы присаживались. Они присели. Генерал вздохнул и стал говорить. Голос у него был стариковский, с этакими дребезжащими модуляциями. Справа от генерала стоял его молодой адъютант, который время от времени протягивал шефу необходимые бумаги. Генерал брал их, просматривал и клал на стол перед собой. Стопка из бумаг получилась довольно толстой.
– То, что вы, трое, оказались в метро в момент инцидента, большая удача, – говорил он. – То, что вы видели случившееся собственными глазами, здорово поможет следствию. Инцидент будет расследован, виновные наказаны, выводы сделаны. Но пока идет следствие, я хотел бы попросить вас держать язык за зубами. Никаких интервью, никакой лишней болтовни. Обращаюсь к вам не как к подчиненным, а как к офицерам: сами должны понимать, что к чему.
Генерал говорил, что произошедшее в метро – большой удар для города. Особенно болезненный в сложившейся ситуации. Газеты тут же подхватили эту неприятную тему и стали орать, что, мол, руководство не в силах обеспечить безопасность жителей. Этим разговорам необходимо положить конец. Инцидент должен быть расследован, а его последствия ликвидированы. Но на это требуется время, и он рассчитывает, что до окончания следствия они проявят выдержку.
Он обвел их своим тяжким взглядом, и майор почти против воли втянул живот и распрямил спину. Ему казалось, что на этом беседа будет окончена. Сейчас генерал их отпустит. Он даже приготовился встать, но тут сидевший справа от него Стогов задал совершенно дурацкий вопрос:
– А почему?
– Что «почему»?
– Почему мы не должны обо всем этом говорить?
Майор покосился на Стогова. Но тот смотрел только на генерала. Ему, похоже, и вправду было интересно услышать ответ на свой вопрос.
– Знаете, сколько я работаю в вашем Управлении, все время только и слышу: «Никаких лишних разговоров!» Но никто и никогда не мог мне объяснить, чем эти разговоры могут повредить? Людям хочется знать правду – ну так и пусть они ее узнают. Чего тут плохого?
Генерал молча смотрел на Стогова. Под таким его взглядом писались от испуга офицеры с ох какими большими звездами на погонах. А вот Стогову взгляд был, похоже, пофиг. За столом он сидел, развалившись, и усмехался уголком наглого рта.
Генерал медленно произнес:
– Какие глубокие у тебя мысли, сынок. Надо нам как-нибудь сесть, не торопясь пофилософствовать.
– Это все, что вы скажете?
– А что ты хотел бы услышать?
– Вообще-то я рассчитывал, что вы объясните мне, почему каждый серьезный инцидент, угрожающий безопасности граждан, тут же засекречивается. Ведь должно-то быть как раз наоборот. Если всем нам что-то угрожает, значит, информация должна быть максимально доступна. Иначе люди просто не смогут себя защитить.
– Тебе не терпится стать телезвездой?
– Отнюдь, товарищ генерал. Я, в общем-то, и не собирался ничего разглашать. Тем более что в тоннеле я ничего, считай, и не видел. Но дело ведь, согласитесь, не во мне. Если есть проблема, то ее необходимо обсуждать. О ней нужно говорить. Люди должны знать, что именно им угрожает. Тогда они смогут подготовиться к неприятностям и защитить себя, не так ли, товарищ генерал?
– Защищать людей – это задача Управления, в котором ты, сынок, служишь.
– Да? А мне казалось, что защищать стоит только маленьких детей, которые не способны сделать это самостоятельно. А взрослые люди должны сами выбирать, как им жить.
– Красивые слова. Но, к сожалению, всего лишь слова. А что делать, если люди живут неправильно, а? Не думай, будто мне или кому-то еще в Управлении нравится корчить из себя Господа Бога. Это огромная ответственность, сынок, и тот, кто ее несет, иногда до самой земли сгибается под этой тяжестью.
– Так не несите. Дайте людям самим выбирать, как жить.
Теперь генерал тоже усмехался. Реплики Стогова, похоже, здорово его веселили.
– Это была бы идеальная схема, если бы иногда людям не было свойственно действовать себе во вред. Уродовать свою жизнь и жизнь всех окружающих. Ты думаешь, наркоман или, скажем, самоубийца, хочет, чтобы ему помогали? Да никогда в жизни! Он просто пустит свою жизнь под откос, вот и все. Именно поэтому иногда за людей приходится решать кому-то другому. Силой вмешиваться и устанавливать в чужой жизни необходимый порядок. Даже если таким, как ты, сынок, это не нравится.
За свою долгую службу генерал повидал огромное количество умников. Многие были даже посмышленее этого, нынешнего. Но и с ними у генерала разговор выходил недлинный. Конкретных решений-то все равно никто из умников предложить не мог, а тратить время на бессмысленную болтовню генерал не любил. Так что, положив старую иссохшую ладонь на стопку бумаги перед собой, он закончил их полемику:
– С чем конкретно ты споришь? У тебя же нет ответа на вопрос о том, что случилось в тоннеле, ведь так? А раз нет, то и разговаривать не о чем. Расследованием займутся те, кто разбирается в проблеме лучше тебя.
– О! Этот поворот сюжета нравится мне особенно! Каждый раз я слышу, что кто-то разбирается в вопросе лучше меня. Только этих людей никогда не показывают. Просто советуют довериться таинственным экспертам и ни о чем не переживать. Но когда на них удается взглянуть, то выясняется вдруг, что в вопросе эти спецы совсем и не разбираются. Что никакие они не эксперты, а черт знает кто.
Майор знал, что Стогов способен за считанные минуты довести до белого каления кого угодно. Но не думал, что тот станет оттачивать это свое умение в столь неподходящей ситуации. Он перевел взгляд на генерала. Генерал начинал наливаться гневом, как туча, из которой скоро посыплются молнии. Даже его молчаливый адъютант чувствовал это и немного отодвинулся в сторону. И только Стогов ничего не замечал, а продолжал нести околесицу.
– Знаете, когда я был маленьким, родители частенько таскали меня в Петропавловскую крепость на экскурсии. Вы, наверное, помните эти школьные поездки всем классом. Они ведь всегда, во все времена были одинаковыми… ах, вы родились не в Петербурге? Ну, тогда извините. Просто еще в детстве меня здорово удивляло, что приблизительно треть крепости всегда была закрыта для экскурсантов. Проходите через Трубецкой равелин, осматриваете Собор и Великокняжескую усыпальницу, выходите на речной причал. Но вот дальше – ни-ни! Глухая стена и надпись «Вход запрещен!». А за стеной лают овчарки и цокают каблуки часовых. Эти надписи меня, школьника, всегда здорово интриговали. Какие-такие военные тайны могут скрываться в самом центре пятимиллионного мегаполиса, думал я, – и не находил ответа.
Стогов вытащил из кармана пачку сигарет, и на мгновение у майора возникла безумная мысль, будто он рискнет прямо здесь, прямо в кабинете закурить. Но он, конечно, не закурил. Покрутил пачку в руках и убрал назад в карман.
– Потом, уже после школы, я как-то наткнулся на интересный фактик. В мемуарах одного физика встретил упоминание о том, что в двадцатые годы именно в крепости располагался самый первый институт Сергея Королева, отца советской космической программы. Мол, время было тяжелое, но романтичное, хороших помещений ученым не хватало, и вот молодое Советское правительство отдало Королеву несколько бывших тюремных корпусов прямо в центре города. Но никаких подробностей: ни чем Королев там занимался, ни сколько времени эти лаборатории вообще просуществовали. В начале тридцатых Королев уехал в Москву. И что, интересно, стало с его лабораториями?
Он поднял глаза на генерала:
– Вы не знаете?
Генерал молчал. Стогов усмехнулся.
– А я вот не поленился, решил узнать. И то, что я узнал, меня здорово расстроило.
Генерал негромко покашлял, а потом спросил:
– Почему же, сынок, тебя это расстроило?
– Потому что укрепило в старом ощущении. Я давно подозревал, что когда мне втирают, будто люди в больших кабинетах обо мне заботятся (и именно по этой причине все мы должны блюсти строжайшую секретность), то скрывается за этим что-то совсем другое. И обычно это «другое» означает косяк. Чей-то косяк. То есть держать рот на замке меня просят не потому, что так будет лучше, а просто чтобы незнакомый мне, но страшно важный человек не потерял бы место в своем высоком кабинете.
– Короче! Что именно тебе удалось узнать?
– Не очень много. Хотя, как мне кажется, общая схема ясна. Я ведь и сам когда-то работал в исследовательском институте. И в курсе того, как сложно бывает хоть что-то в уже сложившейся системе поменять. Если институт зарегистрирован и начал работу, то потом ты черта с два хоть на миллиметр что-то изменишь. Я думаю, что когда Королев начинал свои исследования, то ничего секретного или опасного в них и не было. Так, всякие модельки реактивных двигателей да исследования какой-нибудь, mazefaka, аэродинамики. Именно поэтому ему и выделили помещение в самом центре города. Но постепенно работы становились все более рискованными. А вот убрать институт из крепости было уже, считай, и невозможно. Проще оказалось отгородить полтерритории и поставить по периметру часовых с овчарками.
Генерал все так же молчал и в упор рассматривал заливающегося Стогова.
– Позавчера вечером в больнице посидел пару часиков в Интернете. Если бы посидел дольше, то, может быть, узнал бы больше. Но картина, в общем, ясна и так. Королев уехал в Москву, а в крепости остались лаборатории, на которых обкатывались разработанные им устройства. Поправьте меня, генерал, если я ошибаюсь, но, судя по тому, что мне удалось почитать в открытых, выложенных в Сети источниках, контора, располагавшаяся в крепости, носила индекс «ССЛ-1»: «Специальная стендовая лаборатория № 1». И вот ведь что интересно: всего таких лабораторий в стране было три. В одной академик Курчатов собрал первую отечественную ядерную бомбу. Этой лаборатории был присвоен номер «два». Еще в одной академик Сахаров испытывал термоядерную бомбу (между прочим, самое страшное оружие в истории человечества), и эта значилась под номером «три». Из всех трех лабораторий высший, первый индекс секретности был присвоен только нашей, петербургской «ССЛ-1». Что же такое там могло быть, если даже термоядерная бомба была меньшим секретом, чем это, а?
Генерал не отвечал, а Стогов расходился все больше.
– Ответа на этот вопрос я не нашел. Зато я выяснил, что в шестьдесят пятом, еще при жизни Королева, работы все-таки были свернуты, военные физики раскиданы по другим ведомствам, а входы и выходы в лабораторские помещения залиты цементом. Тысячами тонн цемента. После чего даже упоминания о лаборатории были изъяты изо всех открытых источников, – будто такой структуры никогда и не было на свете. Режим самой что ни на есть полной секретности. В кабинете вроде вашего, товарищ генерал, кто-то такой же высокопоставленный, как вы, товарищ генерал, тоже попросил ребят вроде меня или вот капитана Осипова держать язык за зубами. Поэтому я не стану спрашивать вас, что именно там случилось. Это мне как раз совсем и не интересно. Может быть, физики открыли что-то такое, что совсем не собирались открывать. Может быть, у них случилась авария, после которой работы пришлось срочно сворачивать. Важно не это, а то, что было потом. Ответьте мне, товарищ генерал, всего на один вопрос: правильно ли я понимаю, что сведения об этой лаборатории были засекречены так надежно, что их не предоставили даже прокладчикам тоннеля под Невой? И те случайно наткнулись на эти чертовы лабораторские помещения, в результате чего произошел взрыв и вода из Невы хлынула напрямую в тоннели метро?
Он смотрел прямо в лицо генералу:
– Так ведь все и было, да?
– Все, – коротко и жестко ответил, наконец, генерал. – Хватит. Сейчас ты замолчишь и будешь молчать до тех пор, пока я (лично я!) не разрешу тебе продолжать, понятно? Придет момент, и я лично отвечу тебе на твои вопросы. Но это будет не сейчас. А пока ты просто закроешь рот и засунешь ключик от него себе в задницу. Я даже не стану обещать тебе неприятности, если ты продолжишь трепать языком. Ты взрослый и разумный человек, и я обращаюсь к тебе, как к взрослому и разумному. Ты просто замолчишь и какое-то время посидишь молча. От этого всем будет лучше. Хорошо?
Пауза висела долго. Но в самом конце этой паузы Стогов все-таки кивнул:
– Хорошо.
– Мой адъютант подготовит бумагу, а ты ее подпишешь. Это будет подписка о неразглашении, которое ты станешь неукоснительно соблюдать. Раз уж ты у нас такой умный, то пусть до тебя дойдет: пока что на этом всем нам лучше остановиться.
Генерал поднялся из-за стола и обвел их взглядом:
– На этом, товарищи офицеры, наш разговор окончен.
9
Осипов предлагал подвезти его до отдела, но Стогов сказал, что дойдет пешком. После недели в больнице ему и вправду хотелось прогуляться. Он накинул капюшон и зашагал, не обращая внимания на лужи. Надеясь, что уж сегодня-то больше никто не станет лезть к нему с дурацкими разговорами. Но, как оказалось, надеялся он на это зря: в кармане куртки почти сразу задергался телефон.
Он вынул телефон из кармана. Номер был незнакомый.
– Слушаю.
– Здравствуйте, Илья, это Александра. Вам удобно сейчас говорить?
– Александра?
Встроенный в мозг «Яндекс» перелистал воспоминания за несколько последних недель. Результат был нулевым: ни одной знакомой девушки по имени Александра.
– Не помните? Жалко. Недавно я инспектировала работу вашего отдела.
Прежде чем он сообразил, прошла, наверное, целая минута. О Господи! Александра! Можно подумать, при встрече она представлялась!
– Да-да, припоминаю. Вы – та блондинка из Управления, верно?
– Вам удобно сейчас говорить?
– Если честно, не очень.
– Когда вы хотите, чтобы я вам перезвонила?
Стогов запрокинул лицо и посмотрел на небо. Оно было серое. С неба лился дождь.
– Позвоните мне около четырех. А лучше в пять. А еще лучше вообще не звоните.
– Шутите? Зря. Повод, по которому я вам звоню, очень серьезный. Если честно, то думаю, ничего серьезнее в вашей предыдущей биографии еще не происходило.
Стогов тяжело вздохнул. Планы насчет прогуляться, похоже, опять придется отложить.
