Глава 12
Добрые дикари

Прежде чем начать работу в 1910 году, я вернулся в Англию — не только потому, что хотел повидать жену и детей, но и чтобы подобрать себе помощников для предстоящей экспедиции, которая обещала быть нелегкой.

Необычайно опрятными и безопасными казались тропинки и луга Девоншира после безграничных лесов и равнин Южной Америки и необычайно далекими от тех грязных аванпостов цивилизации, где человеческая жизнь не стоит и гроша! Так смирны и приветливы были здесь небольшие кустистые деревца, таким мягким дождик, таким умеренным солнечное тепло! А взять хотя бы людей — я привык к таким местам, где встреча с другим человеком уже целое событие; здесь же их были толпы, хорошо одетых, разгуливающих взад-вперед, безразличных ко всему, кроме своих дел! Каждый раз, возвращаясь в Англию из Южной Америки, я испытывал подобное ощущение, и тем не менее всегда после нескольких месяцев безопасного существования на фоне паркового пейзажа окружающее начинало казаться мне тюремными воротами, которые медленно, но верно смыкаются за мной.

Даже «Уотерсайд», наш просторный дом с большим садом в Уплайме, около Лайм-Риджиса, казался мне каким-то угрожающе уютным или, лучше сказать, самодовольным. Вначале, пока я испытывал радость от встречи с семьей, он был для меня идеальным домом, но, увы, спустя месяц или два видения диких мест со всеми их язвами и болезнями, убожеством и неустройством нарушали окружающий меня покой и звали обратно. Меня охватывало желание уехать, к нему примешивалась тоска новой долгой разлуки с семьей и домом, и все-таки в глубине души я ликовал оттого, что смогу снова бежать от обыденного существования. Очень хорошо понимал это чувство Киплинг — его поэзия полна им.

Мне удалось завербовать к себе на службу двух прекрасных капралов стрелкового полка — Г. Дж. Костина и Г. Ли. Они показали себя способными, легко приспособляющимися к трудным условиям людьми; лучших компаньонов невозможно было бы и найти. С нами отправился также солдат Ганнер Тодд, который был моим партнером по тренировкам в бытность мою младшим офицером; и еще у нас была надежда, что позднее к нам присоединится молодой офицер, которого моя жена учила обращению с теодолитом для астрономических наблюдений на крыше отеля в Мальте десять лет тому назад.

Наше путешествие было не из приятных, так как на борту парохода оказался какой-то герцог с семьей, которые ожидали от нас, простолюдинов, большего почтения, чем мы склонны были им оказать. «Святое семейство», как мы их прозвали, заняло для себя и своей прислуги целую половину палубы и почитало себя кровно оскорбленным, когда кто-нибудь нарушал их границы и принимал горничных за барынь или наоборот. На пароходе ехал также некий представитель дипломатического ведомства, на которого присутствие титулованной знати произвело такое впечатление, что он настоял на том, чтобы перепечатали список пассажиров и восстановили против его фамилии буквы «М. V. О.». Шкипер был ошеломлен честью, оказанной ему и его судну, и полностью пренебрегал рядовыми пассажирами, поэтому приподнятой атмосферы, обычно царящей на большинстве английских пароходов, не было и в помине. Мы почувствовали большое облегчение, когда пересели в Панаме на каботажное судно.

Мы зашли в Кальяо, и я счел необходимым съездить в Лиму, чтобы нанести визит министру иностранных дел и изложить ему преимущества приглашения британских офицеров для работ по определению границ, запланированных Перу на 1911 год.

— Возможно, я запрошу Лондон, — сказал он мне. — Но есть ли шансы получить их? Вы как будто думаете, что есть.

Я знал, что у нас вовсе не много людей, годящихся для такой работы — в программу военной подготовки не входит обучение топографической съемке. Я ответил:

— Есть люди, которые были бы рады такому случаю. Вопрос в том, чтобы разыскать их. Но дело стоит того.

— Я подумаю об этом, — сказал он. — Согласен, что, если мы хотим сделать все быстро и хорошо, это единственно правильное решение.

Пока я был в Англии, боливийское правительство просило меня найти еще одного офицера для работы в Чако, и я надеялся, что смогу способствовать установлению доверия к британским специалистам, чтобы когда-нибудь позже это могло быть использовано в политических соображениях. Поэтому Фишер покинул меня и уехал в Чако, но потом почему-то отказался от первоначального решения и в конце концов вернулся домой.

10 июня мы обедали у президента Боливии в Ла-Пасе, а на следующий день уехали в Тирапату — горную деревушку по ту сторону озера Титикака, где находилось главное управление «Инка майнинг компани». Там мы встретились с двумя боливийскими офицерами, пожелавшими участвовать в экспедиции, — капитанами Варгасом и Рикельме; кроме того, мы должны были принять целый караван мулов со всякого рода припасами. Но это было не все: к нам присоединились капитан британской регулярной армии, один младший офицер в отставке, еще один унтер-офицер, доктор, а также прибыло не меньше двадцати ящиков медикаментов и полтонны прочего багажа. Каким образом вся эта армия пойдет по диким местам страны, я никак не мог себе представить. Большие экспедиции именно из-за своих размеров обречены на провал, так как дикари думают, что против них идут войска и осыпают их из засады отравленными стрелами, прежде чем обнаружат свое присутствие.

Чопорный английский капитан с самого начала показал себя с невыгодной стороны, отказавшись общаться с нашими тремя унтер-офицерами. В те дни взаимоотношения между людьми строились совсем иначе, чем сейчас; узкие классовые предрассудки, в которых капитан был воспитан, крепко сидели в нем. С младшим офицером дело обстояло иначе — он был молод и обладал большей приспособляемостью. Доктор тоже был славный малый; он оказался выносливее, чем можно было заключить по его хрупкому сложению. Во избежание возможных осложнений я еще до нашего отправления отослал в Ла-Пас унтер-офицера, прибывшего с капитаном, чтобы он присоединился там к экспедиции в Чако.

Мы двинулись по тропе, проторенной людьми, работающими в «Инка майнинг компани», и дошли до пустынного перевала Арикома. Здесь, на высоте 15 000 футов, снега не было, хотя повсюду вокруг возвышались снежные вершины, то тут, то там черневшие остриями и уступами скал; какой-то неприветливостью пахнуло на нас — только так я могу определить ощущение, которое неизменно охватывает путника среди вершин Анд.

В швейцарских Альпах есть пики столь же, если не более, величественные, чем в Андах, хотя, конечно, высоты значительно ниже. Зато Альпы производят какое-то впечатление доброжелательности, они одомашнены, приручены, как слон или какое-нибудь другое большое животное. В Андах же есть нечто совсем не от нашего мира. Здесь чувствуешь себя совершенно по-другому, и ощущение леденящего ужаса не оставляет одинокого путника, который вторгается в их уединение.

Войдя в узкую горловину, тропа резко нырнула вниз; во многих местах она была вырублена в отвесных скалистых стенах. Нам без конца приходилось пересекать реку по головокружительным висячим мостам, сооруженным из проволоки и веревок и столь хрупким на вид, что мы невольно колебались доверить им нашу тяжесть. То тут, то там появлялись вигони, и наш доблестный капитан не мог удержаться от того, чтобы не убивать их всякий раз, как только представлялась к тому возможность. Животные здесь были незнакомы с человеком и совсем не боялись нас, поэтому опустошение, которое он производил среди этих прелестных и безобидных существ, вызывало у меня омерзение. Возможно, я был предубежден против капитана — я не выношу бессмысленного убийства подобного рода!

Случилось так, что, когда мы остановились в одном поселке, а я отлучился по какому-то делу, из Макусани приехал помощник префекта, чтобы поздравить нас с прибытием. Боливийские офицеры, ехавшие с багажом, отстали, а из присутствующих никто не знал толком по-испански. Спас положение Тодд. Он вскрыл ящик с медикаментами, в котором оказалось шампанское (!), и устроил грандиозную попойку. Вернувшись, я обнаружил, что Тодд безопасности ради привязал ошеломленного помощника префекта к кровати в комнате гостиницы, где мы остановились, и, упорно называя его Джорджем, вливал в него огромными порциями шампанское прямо из бутылки.

Наутро наш гость очухался и не стал обижаться на нас за оказанный прием, очевидно, сочтя его одной из обычных выходок сумасшедших гринго. С андийскими чоло обращаются так безобразно, что их уже ничто не может удивить.

Несколько дальше по этой тропе чуть не погиб Костин. Мы шли гуськом по карнизу горы, который отвесной стеной обрывался к реке с высоты тысячи футов. Костин вел за собой мула и остановился прикурить; мул наткнулся на него и столкнул его в пропасть. Интересно и показательно, как быстро наши подсознательные реакции выражаются в целесообразных мышечных движениях.

В тот момент, когда Костин уже летел в пространство, его рука рванулась и крепко ухватилась за стремя, свисавшее с седла. Мул, привыкший ко всяким неожиданностям, успел вовремя упереться ногами и принял на себя тяжесть повисшего человека; ремень стремени и подпруга выдержали, и Костин, бывший в армии инструктором гимнастики, подтянулся на одной руке и вылез на тропу, прежде чем полностью осознал, что, собственно, произошло.

Мулы всегда ходят по внешнему краю горных троп, чтобы не цеплять вьюком за скалу с внутренней стороны, так как удары болезненно отзываются на их спине. Иной раз камень вырвется из-под копыта животного, и оно оступится; когда это случается, всадник бледнеет и старается выдавить из себя улыбку. Идти по карнизу очень опасно, однако еще опаснее ехать верхом по качающемуся висячему мосту, ибо доски настила дают мулу весьма ненадежную опору, и, если его нога попадет в щель между ними, всадник почти наверняка летит в несущийся внизу ледяной поток, откуда можно спастись разве что чудом.

Мы перебрались через реку Инамбари и вышли к Санто-Доминго, который когда-то, как говорили, был самым богатым золотым рудником Перу. Он расположен на самом верху горного хребта, протянувшегося между двумя глубокими долинами, в ручьях которых уже давно мыли золото. Рудник разрабатывался синдикатом, купившим его у некоего американца за 40 000 фунтов стерлингов. Американец в свою очередь приобрел его от какого-то индейца в обмен на корову и теленка — невероятная сделка, если принять во внимание ходячее поверье, по которому выдача иностранцу золотого месторождения влечет для неблагоразумного гибель семьи и его собственную смерть. Выход добываемого здесь золота составлял восемьдесят унций на тонну руды, но мне думается, что закладка новых выработок и необходимость постоянно улучшать дорогу поглощали большую часть прибылей синдиката.

За Санто-Доминго двигаться по тропе стало очень опасно из-за оползней, вызванных постоянными дождями. Караваны животных, доставляющих каучук из района реки Тамбопаты, разбили дорогу, наделав массу рытвин и выбоин, наполненных жидкой грязью. Наши мулы с монотонным хлюпаньем ступали в эти ямы, судорожно дергаясь всем телом, отчего мы так и подскакивали в наших жестких седлах. Горные склоны над нами заволакивались подвижной пеленой влажного тумана, а не дававший передышки дождь насквозь промачивал наши пончо и струйками стекал с ног. Даже растительность имела какой-то запачканный вид, за исключением огромных папоротников, буйно росших в расщелинах скал. Условия пути не изменились до самого Астильеро, где «Инка раббер компани» основала небольшую базу, которой заведовал шотландец по имени Ангус.

Два перуанских офицера, служивших в Астильеро, увидели в нас шпионов, посланных Боливией для сбора сведений о военном посте, находящемся в месте слияния рек Тамбопаты и Мальдонадо. Они вертели перед нами своими пистолетами и что-то гневно бормотали, пока мы не умиротворили их шампанским, добытым из ящиков с медикаментами. В конце концов его запасы сослужили нам хорошую службу! Офицеры подобрели и, более того, сделались куда как разговорчивыми, узнав, что мы держим путь к реке Хит.

— Вам не подняться вверх по ее течению, — заявил один из них. — Уж очень там свирепые дикари — вас ждет верная смерть! Их в тех местах тысячи — не то, что кучка тут, кучка там, как на большинстве рек, — а именно тысячи. Не так давно две роты солдат пытались подняться по реке, но понесли такие потери, что отказались от своего намерения и быстро вернулись. Можете мне поверить: этих дикарей вы даже не увидите, даже не узнаете, что они где-то поблизости, как вдруг вокруг вас засвистят стрелы, застучат по лодкам, поражая Людей направо и налево! Стрелы у них отравлены, одна лишь царапина — и вы погибли!

— Послушайте только, что случилось с одним немцем по имени Геллер, — вмешался другой. — Он отправился с отрядом по реке Хит на двадцати лодках, да еще сорок человек прочесывали заросли по обоим берегам. Но это не помогло. Дикари напали из лесу — отряд понес ужасающие потери, прежде чем Геллеру удалось отступить с теми, кто остался в живых. Его путешествие продолжалось всего девять дней, не больше. Нет, идти туда невозможно, уверяю вас!

От таких рассказов нашему доблестному капитану стало явно не по себе, и воображаю, какое облегчение доставило ему письмо от президента, в котором тот спрашивал, не сочту ли я возможным отпустить капитана в Ла-Пас для работы в районе Чако. Для меня это тоже было облегчение, так как унтер-офицеры, возмущенные тем, как он с ними обходился, уже подумывали, не отказаться ли им от дальнейшего участия в экспедиции, а мне меньше всего хотелось, чтобы между моими людьми были трения. Способность капитана к предстоящей работе также вызывала сомнение, а неумелое обращение с драгоценными геодезическими хронометрами уже привело к порче одного из них.

Нам пришлось ждать несколько дней, прежде чем удалось найти бателон, который довез бы нас до Мадре-де-Дьос. Все это время мы усиленно угощали астильерцев шампанским из ящиков с медикаментами. Нечего было и думать о том, чтобы забрать с собой этот громоздкий груз, поэтому Тодд делал все от него зависящее, чтобы их содержимое не пропало впустую, и глушил бутылку за бутылкой, словно лимонад.

Пришли известия, что индейцы племени чунчо ниже по реке настроены очень воинственно. Они напали на сборщиков каучука, поймали одного, обобрали его до нитки и отпустили, никого не убив. В сущности сами сборщики каучука провоцировали эти нападения, которых могло и не быть, если бы индейцев оставили в покое. Бателон следовало возвратить в Астильеро, и мы с Ли привели его в устье Тамбопаты. По пути мы увидели двух диких свиней, переплывавших Мадре-де-Дьос, которая в этом месте достигает 500 ярдов ширины. Для дикой свиньи это незаурядный подвиг. Мы подстрелили их, чтобы восполнить наши продовольственные запасы, но особенно полакомиться свежим мясом нам не довелось, так как оно пришлось весьма по вкусу боливийскому отряду, расположенному в устье Хит.

Мне удалось достать подходящую для поездки лодку и еще один бателон, который должен был следовать за нами. Начальствовали на нем мой младший офицер и один из боливийских офицеров. Когда они наконец пришли в устье реки Хит, где нас уже радушно встретил командир поста майор Альдасосо, мы узнали, что в пути у них случилось происшествие, которое могло окончиться весьма печально. Офицеры поссорились, и англичанин ударил боливийца по лицу; в Южной Америке это смертельное оскорбление. То, что боливиец не застрелил обидчика на месте, я могу приписать только его достойному похвалы самообладанию, но тем не менее экспедиция лишилась услуг этого офицера, так как он предпочел остаться со своими соотечественниками в местном гарнизоне.

Майор Альдасосо пессимистически оценивал наши шансы на удачное путешествие вверх по реке Хит.

— Это невозможно, — сказал он. — Гуарайю злой народ, и их так много, что они даже осмеливаются появляться здесь и нападать на нас, вооруженных солдат! Приходится постоянно быть начеку. Рискнуть пробраться в самую глубь их страны — чистейшее безумие!

— И все-таки мы попытаемся, — ответил я. Он пожал плечами, а затем добавил:

— Ну что же, если вы должны идти — идите на свой страх и риск. Впрочем, я дам вам несколько солдат. Больше пяти человек выделить не могу, но они будут вам полезны.

Он также сумел раздобыть мне еще лодку, и, таким образом, Ли, Костин и я сели в одну, а остальные — в другую. Третья лодка с солдатами и одним штатским служащим из гарнизона следовала за нами.

Первые четыре дня наше продвижение вверх по реке шло без затруднений. Потом, когда достигли покинутой росчисти, сделанной индейцами на берегу, начались перекаты. Плыть стало труднее, на берегах начали попадаться свежие следы индейцев. На шестой день лодка с солдатами оставила нас и отправилась назад к устью реки. Индейцы были явно где-то поблизости и могли напасть в любой момент, но мы все еще не видели никаких признаков жизни, кроме многочисленных следов в кустах у кромки воды. На седьмой день за поворотом реки, на песчаной отмели, показался большой индейский лагерь.

Залаяли собаки, закричали мужчины, женщины с воплями кинулись к своим детям — весь лагерь засуетился, заволновался. Женщины и дети устремились в ближайший лес, собаки бросились с ними вместе, путаясь у них под ногами и сбивая их с ног. Мужчины схватили луки и другое оружие, бросились к лодкам, лежавшим на песке, и столкнули их в воду с такой силой, что они почти долетели до противоположного берега. Затем индейцы выпрыгнули из лодок на высокий, поросший деревьями берег, вскарабкались по откосу, осыпая целые лавины из земли и камней, и исчезли среди густой листвы; на смену их лихорадочной болтовне пришла зловещая тишина.

Тем временем мы продолжали работать шестами, продвигаясь вперед, как можно быстрее, и налетели на мель. Не успел первый из нас выпрыгнуть на песок, как с другого берега в нас начали палить из дробовиков, и между нами зажужжали стрелы. Мы отнеслись к нападению довольно спокойно, только бедный капитан Варгас, должно быть, оступившись, вывалился из лодки в реку, откуда его пришлось выуживать. Борта нашей лодки были толщиною в целых полтора дюйма, но я заметил, что одна стрела, пробив оба борта, вышла наружу больше чем на фут. Легко себе представить, с какой силой она была пущена!

Мы вытащили обе лодки на песок, так, чтобы их не унесло, и один за другим вышли на берег. Стрелы так и шлепались в землю вокруг нас. Я поднял вверх обе руки и, повернувшись к другому берегу, выкрикнул фразу на языке чунчо, которую выучил наизусть в Астильеро от одного из сборщиков каучука. Я рассчитывал, что индейцы гуарайю поймут ее, так как между местными языками имеется известное сходство. Воображаю, как обрадовался бы шутник-самоучка, который научил меня этой фразе, не объяснив ее смысла, если бы он увидел меня сейчас здесь на отмели. Оказывается, в эту минуту, когда наша жизнь висела на волоске, я кричал обстреливавшим нас индейцам, что мы их враги и явились затем, чтобы убить их! Не удивительно, что после этого стрелы полетели еще гуще!

Не могу понять, почему мы не были задеты; река в этом месте заужена, и расстояние между нами и индейцами едва ли составляло более двадцати — тридцати ярдов. Как правило, гуарайю — замечательные стрелки из лука, и если они возбуждены, они могут свободно послать стрелу через верхушку дерева и поразить мелкое животное за ним. У индейцев было также несколько ружей, но, выстрелив раз, они, видимо, слишком долго перезаряжали их.

Сам я в этот момент не видел стрел, но позже мне рассказывали, что несколько раз я был на волосок от смерти. Со стороны кажется, что стрелы летят довольно медленно, но если стрела летит прямо на тебя, ее совершенно не видно.

После того как мои призывы к миру ни к чему не привели, мы поставили лодки в более безопасное положение, причем никто из нас не пострадал. Затем Тодда посадили на бревно, лежавшее посредине отмели, как раз вне пределов досягаемости стрел, и велели ему играть на аккордеоне. Он был большой мастер по этой части, что явилось основным соображением, почему я взял его с собой. Итак, Тодд сидел на бревне и извлекал из своего инструмента одну мелодию за другой с таким спокойствием, словно веселился в каком-нибудь английском трактире. Надо полагать, мы являли собой совершенно смехотворное зрелище. Увертываясь от стрел, мы пели во всю мочь наших легких, а Тодд все наигрывал на аккордеоне, отбивая такт обеими ногами. Любой, увидевший эту картину, подумал бы, что все мы в стельку пьяны — такую невероятную какофонию мы производили! Тодд бешено наигрывал «Старую кентскую дорогу», Костин, выкатив глаза и кривя губы от напряжения, громогласно уверял индейцев, что мы «Солдаты королевы». Доктор во все горло распевал о «Велосипеде на двоих», а я, насколько помнится, басил «Лебедь-речку». Кто-то еще — я не видел, кто именно, — выбрал псалм «Вперед, Христовы воины», а капитан Варгас, несомненно, исполнял какую-то жемчужину боливийского песенного эпоса.

Как долго мы давали этот концерт — не знаю. Казалось, он длился целую вечность. На время мы даже позабыли о стрелах, как вдруг я заметил, что Костин, продолжая распевать свой мотив, снова и снова повторяет: «Они — и все-е ко-ончили — и стре-лять». И вправду, стрелы уже не свистели вокруг, более того, из-за невысокого кустарника высунулось смуглое лицо, и широко раскрытые глаза уставились на нас. Потом еще одна голова вынырнула над кустарником, и еще одна. Хотел бы я знать, что думали о нас дикари в тот момент.

Мы не сделали ни единого выстрела. Таков был мой первый приказ, как только мы высадились на отмель, ибо, если бы мы ответили дикарям, это решило бы нашу участь. Теперь же они наверняка должны были понять, что мы пришли не с враждебными намерениями, а думаем установить с ними дружеские отношения.

Выразительная жестикуляция, которой подкрепляют слова в Латинской Америке, развилась в своего рода самостоятельный язык жестов, настолько прозрачный, что с его помощью можно вести довольно сложную беседу, не произнося ни единого слова. И вот я подошел к воде и замахал обеими руками над головой, стараясь внушить индейцам, что собираюсь переправиться к ним через реку. В это время из-за деревьев выглядывало уже много лиц, и я надеялся, что мои дружелюбные знаки будут правильно истолкованы.

Одна из лодок индейцев осталась на песке, наказав Тодду продолжать играть что есть силы, я сел в нее и попросил доктора оттолкнуть меня. Лодка сползла в воду, доктор тоже взобрался в нее, и в последний момент к нам присоединился младший офицер. Мы принялись грести на ту сторону, меж тем как импровизированный концерт на отмели продолжался еще энергичнее прежнего.

Из-под берега мы не могли видеть находившихся наверху дикарей, зато мы прекрасно сознавали, что они могут встретить нас огнем в упор, когда мы покажемся над гребнем берегового ската. Но колебаться не приходилось — это только затруднило бы то, что все равно было неизбежно — так бывает, когда нужно нырнуть в воду с большой высоты. Поэтому я подпрыгнул, ухватился за спутанную траву и стал вскарабкиваться на берег. Доктор последовал за мной.

Сверху, из густой листвы, ко мне протянулись две или три коричневые руки, подхватили меня и перетянули через гребень берегового откоса. Я оказался в середине группы из сорока — пятидесяти воинов гуарайю. Потом и доктор очутился рядом со мной, и мы стали рассматривать умные и красивые лица этих грозных дикарей.

Некоторые из них имели дробовики, украденные у сборщиков каучука, но большинство были вооружены большими черными луками шести или более футов длиной и столь же длинными стрелами. У нескольких воинов руки и лица были раскрашены клеточными узорами с помощью сока ягод уруку; на них были рубахи из теребленой коры с нанесенным пурпурной краской рисунком на груди. Некоторые были одеты в длинные темные платья, делавшие их похожими на женщин; другие были совершенно голыми.

Весело смеясь и болтая между собой, индейцы принялись разглядывать наши одежды. Потом нас повели лесом, и, пройдя около четверти мили, мы пришли к хижинам, где нас ожидал касик племени. Мне пришел в голову лишь один способ выразить ему свои дружеские чувства. Я надел вождю на голову мою шляпу и похлопал его по спине. Он заулыбался, и все воины вокруг разразились смехом — надо сказать, они смеялись по любому поводу. Потом нам принесли дары — бананы и рыбу, и дружественные отношения были прочно установлены.

Касик повел меня к большому пруду, где рыбы всевозможных размеров и видов плавали у самой поверхности, растопырив плавники и едва колыша воду своими хвостами. Рыбы были оглушены соком растения солиман, добавленным в воду, — излюбленный у индейцев способ ловли рыбы. Сбор этого сока опасен, так как он чрезвычайно ядовит: если в глаз попадает малейшая капелька, это может повлечь его гибель. Однако сок солиман добывают повсюду, и разумные меры предосторожности, внушаемые индейцам с детского возраста, становятся у них привычкой. Как только сок вливают в воду, все рыбы по соседству парализуются и всплывают на поверхность. Вкус рыбы при этом как будто не страдает. Воины собрали для нас много рыбы, а затем мы вернулись к берегу реки и переехали на отмель, где стояли, сбившись кучкой, остальные члены отряда, несколько обеспокоенные нашим отсутствием. Мы разбили лагерь, и дикари с огромным интересом принялись рассматривать предметы нашего снаряжения. Они окружили Тодда и щупали его аккордеон. Тодд не терялся ни в какой компании и скоро стал называть их английскими именами на чистейшем кокни, объясняя, что такое аккордеон, и извлекая из него рыдающие звуки, повергавшие дикарей в неудержимое веселье. Он даже сунул аккордеон в руки одному из воинов, рослому, одетому в платье детине, и, когда инструмент издал воющий звук, индеец выронил аккордеон, словно это был горячий утюг, и упал, как подкошенный. Остальные, пронзительно крича, подняли его на смех. Ни в каком общепонятном языке не было необходимости, обе стороны и так превосходно понимали друг друга.

В эту ночь никому не надо было стоять на страже, и мы прекрасно выспались. Экспедиция всегда пользовалась гамаками, над которыми сверху, между деревьями или на треногах из тростника, навешивались длинные водонепроницаемые тенты. Более покойное ложе трудно себе и представить, если уже привык спать в несколько изогнутом положении, и даже в Англии я предпочитал гамак кровати.

Шесть индейцев ночевали с нами на отмели. Это были единственные люди из всего племени, которых мы увидели наутро. Остальные, по-видимому, ушли в лес, так как все лодки стояли у берега, а касик оставил нам в подарок несколько ожерелий из зубов. Двое из шести оставшихся вызвались помочь нам провести лодки вверх по реке, и я с радостью согласился. Им страшно хотелось знать, не являемся ли мы «soldados» — единственное испанское слово, которое они знали, — так как солдат они с полным основанием боялись и ненавидели. Бедный Варгас аж вспотел и умолял меня не выдавать его! На фото изображены эти двое индейских воинов. Тот, что сидит, одет в рубашку из теребленой коры, на том, что стоит, — окрашенное в красный цвет хлопчатобумажное платье. Я подарил им два покрывала для защиты от полчищ кусачих мух, делающих путешествие по этой реке особенно тягостным.

На третью ночь, после того как мы покинули отмель, эти двое гуарайю исчезли, прихватив с собой винтовку Тодда и патроны к ней. Тодд был на часах, но заснул. Выражения, которые мы услышали от него, когда пропажа была обнаружена, не допускали сомнения в том, что отныне он не будет питать никакого доверия к индейцам! С запада донеслись выстрелы из винтовки, издевательски приглашавшие нас заняться преследованием. Но мы не поддались соблазну и продолжали продвигаться вверх по реке. Тодд был в бешенстве и не мог отойти еще несколько дней, так как задним числом сообразил, что с тем же успехом мог потерять свой любимый аккордеон.

В верховьях реки мы встречали множество следов индейцев, но не увидели ни одного человека. Возможно, их деревни находятся в значительном отдалении от реки, на ее западном высоком берегу, так как весь восточный берег занят обширными болотами, которые простираются до самого бассейна реки Мадиди. Чем выше мы поднимались, тем чаще попадались коряги, причинявшие нам большие неудобства, — вода стояла низко, и проходить над ними было нелегко. Потом, как назло, пошли перекаты, один за другим, так, что казалось, им вообще не будет конца.

В одном месте на берегу мы увидели несколько лодок, перевернутых вверх дном; мы проходили также мимо отмелей, где стояли покинутые хижины, построенные в сухой сезон. Однажды на высоком берегу показался дым — вероятно, индейцы занимались там расчисткой леса. Однако они упорно избегали встречи с нами. Иногда мы слышали голоса — крики или гортанные возгласы, но сами индейцы не показывались и не нападали на нас. Однажды капитан Варгас, стоя ночью на часах, якобы заметил фигуры, подползающие к лагерю, но его выстрелы остались без ответа и только лишний раз подтвердили, что все это ему примерещилось.

Свежей пищи было здесь вдоволь. Мы поймали вкусную чешуйчатую рыбу, называемую дорадо, весом в четыре или пять фунтов, и убили несколько диких свиней. Больше всего мучений нам доставляло то, что у нас начала облезать кожа с ног, так как мы постоянно мочили их в реке, перетаскивая лодку через пороги. Кожа сходила лоскутами, которые присыхали к носкам, отчего процедура раздевания на ночь была очень болезненной. Доктор подозревал, что виноват в этом какой-нибудь микроб, находящийся в воде, но я думаю, что все дело было в песке. Во всяком случае единственным средством было ежевечернее растирание ног спиртом. Это была сущая пытка, но приходилось ее терпеть. К счастью, спирта у нас было достаточно, хота его запасы сильно сократились.

Другим нашим бичом были сутуту — личинки каких-то мух или оводов, которые, вылупившись из яиц, отложенных на рубашке, немедленно проникают под кожу, обычно на спине. Этих маленьких извергов нельзя извлечь до тех пор, пока не «созреют» болячки, которые они образуют, но даже тогда требуется немалое искусство, чтобы вытащить их, так как, потревоженные, они сейчас же вцепляются в мясо своими острыми челюстями. Иногда помогает сок табака, но, вводя его под кожу, можно вызвать заражение крови. Позже мы узнали, что у индейцев есть свои способы избавления от сутуту. Они производят языком какой-то удивительный, свистящий звук, и личинка сейчас же высовывает свою головку из сделанного ею гнезда. Болячку быстро сдавливают, и непрошеный пришелец выскакивает. Доктору такой метод лечения показался не ортодоксальным, смахивающим на черную магию, но после того как мы избавились таким образом от мучений, причиняемых этой нечистью, он позволил лечить себя тем же методом.

Двигаться стало еще труднее, так как из песчаного дно реки стало каменистым, гладким и скользким от водорослей. Мы оступались, сыпали проклятьями, разбивали себе колени и без конца плюхались в воду. Если б можно было надеяться, что в дальнейшем продвигаться станет легче, это еще куда ни шло, но у нас были все основания полагать, что впереди дорога будет еще Хуже. Однако, несмотря ни на что, мы должны были идти вперед — нашей наградой будут ценные географические данные, которые мы соберем впервые.

— Дикари! — вскричал Костин как-то днем, когда мы с ним, потихоньку отталкиваясь шестами, подходили к очередному перекату, меж тем как Ли отправился назад, чтобы помочь второй лодке. — Вон там, прямо перед нами, майор! — Он указал на песчаную отмель в четверти мили от нас, и я увидел восемь коричневых фигур, которые внимательно смотрели в нашу сторону.

— Поворачивайте к берегу, — распорядился я. — Да поживее! Ждите меня в лодке, а я пойду к ним, постараюсь завязать с ними дружбу.

Взять с собою ружье — значило показать, что ты враг, поэтому я пошел к ним с пустыми руками, делая дружественные жесты, хотя и не был уверен, как они поступят, — может быть, повернутся и скроются в лесу. Но вместо этого дикари построились полукругом, натянули луки и с нацеленными стрелами стали медленно приближаться ко мне. Положение было не из приятных — индейцы были явно враждебно настроены, а чувство собственного достоинства не позволяло мне отступить. Когда дикари оказались на расстоянии сотни ярдов от меня, они пришли в необычайное возбуждение, и, оглянувшись, я увидел, что из-за поворота реки выходит вторая наша лодка. Когда я снова повернулся к дикарям, то увидел только их спины — они бросились врассыпную к ближайшему укрытию.

Я последовал за ними и остановился примерно в сорока ярдах от того места, где они скрылись. Напрасно я старался дать им понять, чтобы они вышли ко мне, и даже пустил в ход те немногие слова, которые выучил у гуарайю. Сделав знак Костину, чтобы он принес немного сахару и другие мелкие вещи из лодки, я показал все это индейцам, положил на большой камень и удалился. Некоторое время спустя индейцы вышли из укрытия и внимательно осмотрели мои подношения. Потом они отошли к опушке леса, положили там свое оружие и приблизились ко мне. Мы были признаны друзьями.

Эти индейцы принадлежали к малочисленному племени эчока, владевшему расположенной поблизости большой плантацией, с которой мы получили от них в подарок маниоку, маис и бананы. Они дали нам также рыбы и настояли на том, чтобы мы позволили им тянуть наши лодки. Так мы добрались до их большой общинной хижины, где вместе с ними провели ночь и где нас радушно принимали и угощали.

На следующий день мы оставили лодки у наших новых друзей и отправились дальше пешком, неся багаж на себе. Некоторое время индейцы сопровождали нас. К моему удивлению, они рассказали, что у них была стычка со сборщиками каучука, и показали место, где она произошла. Это меня поразило; я никак не предполагал, что сборщики проникли так далеко вверх по реке; во всяком случае мы не ожидали встретить какие-либо признаки цивилизации после того, как покинули Мадре-де-Дьос.

Я знал, что мы находимся недалеко от Тамбопаты, и намеревался дойти до этой реки, произвести там необходимую работу и замкнуть круг, построив бальсу и спустившись на ней до Астильеро.

Дичи кругом было полно. В каждом озере водилась рыба, кроме того, мы подстрелили двух тапиров — их превосходное мясо походило по вкусу на говядину. Всюду по пути попадались плантации эчока, которые обильно снабжали нас овощами и фруктами. Право же, от великодушия этих добрых дикарей нам становилось просто не по себе.

Мы достигли гористой местности, и по ночам нас стали донимать вампиры. У Тодда, Варгаса и у меня были искусаны голова и пальцы ног, у Костина на одной руке пострадали кончики всех пальцев. Просыпаясь по утрам, мы обнаруживали, что наши гамаки пропитаны кровью, так как каждая часть тела, соприкасавшаяся с противомоскитной сеткой или высовывавшаяся из-под нее наружу, подвергалась нападению этих отвратительных животных. Ошибочно считать, что человеку они никогда не вредят. Как-то ночью я сам наблюдал поведение напавшего на меня вампира. Перед тем как сесть, он некоторое время обвевал мое лицо своими крыльями, эти движения производили успокаивающее действие, и мне стоило немалых усилий отбросить это существо прочь от себя. С интересом я отметил, что в этот момент у меня было лишь одно желание — заснуть и не противодействовать ему. Как большие, так и малые разновидности их придерживаются той же тактики и представляют большую опасность для лошадей и мулов, которые могут погибнуть от многократных потерь крови или от сепсиса.

К 14 сентября мы достигли мест, где река превратилась в простой ручеек шириною в один или два фута, стекавший с крутых, покрытых лесом холмов, очень трудных для подъема. Произведя необходимые наблюдения и замеры, мы пошли назад по своим следам, пока не достигли места, откуда было бы удобно пройти по суше, к Тамбопате. Прежде чем дойти до нее, мы опять повстречали эчока, которые принесли нам новые запасы продуктов и даже провожали нас до тех пор, пока не завиднелась Тамбопата. Здесь мы с ними распрощались и пошли по тропе, приведшей на расчистку сборщиков каучука — к барраке Марте.

Люди в Марте голодали. Под грязным навесом, стоявшим на краю росчисти, лежало около тридцати индейцев в различной степени истощения, покрытых отвратительными фурункулами и болячками. Сеньор Нейслон, боливиец скандинавского происхождения, управляющий барракой, имел в запасе всего лишь около кварты маиса. Однако и это он готов был отдать нам. Рабочие уже некоторое время ели листья и траву, хотя на реке Хит, чуть подальше тех мест, до которых добрались сборщики каучука, было полно рыбы и дичи. Страх перед дикими индейцами заставлял сборщиков сторониться этих мест, и тут нетрудно было увидеть неизбежное действие закона причины и следствия. Ведь мы-то пришли сюда от дикарей, мы отнеслись к ним с уважением и в изобилии получали от них съестное. Здешним сборщикам каучука было совершенно неизвестно, что река за холмами — Хит и что дикие индейцы, там живущие, вполне способны отвечать на дружбу дружбой. Когда мы сказали им об этом, они очень удивились.

Марте соединялась с территорией главной барраки Сан-Карлос тропой, неприспособленной для животных, но лучше такая тропа, чем никакая. До Сан-Карлоса было около тридцати миль, и мы шли туда два дня. Оттуда несколько лучшая тропа вела к Сандии и Альтип-лано. Не доходя Сан-Карлоса мы встретили шесть эчока, нагруженных сахарным тростником, собранным с покинутой плантации; они щедро поделились с нами своею добычей и не хотели слушать никаких возражений.

В Сан-Карлосе также было плохо с продовольствием, хотя несколько лучше, чем в Марте. Здешний управляющий, англичанин, женатый на боливийке, имел большой опыт работы на каучуковых участках в районе Вени, и я подозреваю, что там он и усвоил методы обращения с рабочими. В следующем году я узнал больше об этом селении. За немалые деньги мы получили от него немного маиса и чунью — замороженный картофель. Пока члены нашего отряда лечились в барраке от разных недомоганий, Костин и я отправились пешком вверх по реке до ее слияния с Лансой — это был важный пункт при демаркации границ.

Многие индейские пеоны, жившие в Сан-Карлосе, были землеедами; усвоив эту привычку, они обрекали себя на гибель через один-два года. Недавно один из них был отослан в дорогу, его снабдили бананами и мясом. При выходе из селения его застали за тем, что он готовил себе на завтрак три лепешки из грязи. Бедняга умер, не дойдя до места назначения.

Капитану Варгасу путешествие далось довольно трудно, и он не был расположен к поездке вниз по реке до Астильеро. Поэтому он покинул нас здесь и отправился домой по тропе на Сандию. Он был прекрасным попутчиком, и, расставаясь, мы очень сожалели, что лишаемся его.

Вернувшись в Марте, мы построили три бальсы и, погрузившись на них, начали сумасшедшую двухдневную поездку вниз по течению Тамбопаты до Астильеро — сумасшедшую потому, что мы проскакивали порог за порогом со скоростью тридцать миль в час, в этих местах река, ширина которой обычно составляла сто ярдов, сужалась на протяжении полумили до двадцати ярдов, создавая эффект струи из брандспойта. От такого передвижения волосы вставали дыбом. Ли и я были на одном плоту, младший офицер и доктор — на другом, а на третьем — Костин и Тодд. Наш плот прошел без каких-либо неприятностей, но другие плоты несколько раз терпели бедствие, а Костин и Тодд были буквально выловлены из воды индейцами племени чунчо, которые накормили их, устроили на ночлег и помогли починить плот. Здесь в низовьях реки индейцев этого племени было много, а повыше Астильеро мы даже прошли мимо одной их деревни и видели их вождя.

Любителям сильных ощущений можно только посоветовать спуститься на плоту по этим горным потокам. При этом требуется большое искусство, чтобы не налететь на корягу или скалу; маслянистое течение плавно несет вас у самого подножия каменной стены; потом вдруг вы видите, что стены ущелья впереди сходятся и река исчезает из виду. Если вы не знакомы с рекой — а мы ее не знали, — нельзя сказать, ждет ли вас впереди водопад или пороги, а течение несет вас вниз все быстрее и быстрее, и вот совсем близко впереди вы видите крутой склон, по которому вода с ужасающей скоростью свергается вниз. Она несет вас, и у вас нет даже времени испугаться!

Отталкиваться шестом надо с осторожностью, особенно при проходе стремнин. Править следует так, чтобы обходить камни и коряги задолго до того, как вы достигнете их. Человек, находящийся на носу, ни в коем случае не должен держать шест прямо перед собой, не то шест может проткнуть его. Такие случаи уже бывали!

Поблизости от Астильеро нет леса, наши бальсы пришлись весьма кстати группе людей, желавшим спуститься вниз по реке до Мальдонадо. Наш друг, шотландец Ангус, радушно встретил нас в доме для приезжих и достал мулов для дальнейшего путешествия; после скудного питания в верховьях Тамбопаты здешние яства показались нам просто роскошью. У Тодда пропал носок, и он обнаружил, что его украл повар, чтобы варить в нем кофе! Я не шучу — носок был использован именно для этого. Варка кофе в Южной Америке производится следующим образом — кофе высыпают в мешочек и пропускают через него горячую воду. Носок Тодда, вероятно, отлично подходил для этой цели, зато нам пришлось отказаться от кофе на все время пребывания здесь.

От Ангуса мы узнали новости об английском капитане, которого я отослал в Чако. Немного отъехав от Санто-Доминго, он реквизировал весь запас хлеба одного индейца, совершенно не думая о том, как тот сможет прокормиться, причем в вознаграждение бросил бедняге один шиллинг. Потом он попытался отобрать лошадь у четырех других индейцев, которые, правда, дали ему достойный отпор. В отместку он отправил длинное послание префекту с жалобой на наглость этих людей, которые сплотились для того, чтобы помешать ему отобрать их единственное достояние. Обычно англичане хорошо ведут себя в этих странах, но подобные поступки со стороны одного или двух человек приходится годами заглаживать остальным. Позже в Ла-Пасе я слышал, что капитан вернулся в Англию вместе с офицером, который был с ним в Чако, где их экспедиция потерпела полную неудачу. Оба они имели награды за свои геодезические работы в Африке — представляю, каков был уровень требований к таким работам на африканском континенте! Во всяком случае к южноамериканским условиям оба они оказались неприспособленными.

Наша партия распалась в Ла-Пасе. 25 октября Ли, Тодд и доктор уехали на родину; младший офицер поступил на службу каучуковой компании «Инамбари» и спустя некоторое время утонул; Костин и я остались работать еще на год. Как заметил Костин:

— Конечно, это ад, но его все-таки можно любить!