ГЛАВА 3
ТАБОТ И КОВЧЕГ: ТАИНСТВЕННЫЕ АЛТАРИ ЭФИОПИИ

Чтобы установить подлинную природу священного артефакта, хранящегося в Аксуме, надо понять нечто неразрывно с ним связанное, а именно значение таинственного эфиопского табота. Это слово использовалось в эфиопских текстах для обозначения самого ковчега.

Табот, или алтарная скрижаль, — это самый экзотический элемент церковной традиции Эфиопии, абсолютно аутентичный феномен, уникальный ритуальный предмет, главная составляющая всей церковной службы. По поводу его происхождения, назначения, символического значения и использования единого мнения нет ни в самой Эфиопии, ни в зарубежной историографии.

Когда император Иясу I освятил табот церкви Дабра Берхама Селасси в столице. Гондаре, летописец Хаварая Крестос разразился гимном в честь ковчега Завета, который он идентифицировал с таботом. Другой летописец, Синода, описывая одну из последних экспедиций Иясу, не видел ничего странного в непосредственном сравнении библейской истории с эфиопской, произошедшей в 1704 году. Иисус — это император Иясу; река Иордан — это Голубой Нил; израэлиты — солдаты Иясу. Ковчег Завета соотносился не с тем, что хранился в Аксуме, а с двумя таботами, что были при императоре: Гимжабетом (табот из церкви Марии из Гимжабета, в Гондаре), Иясусом (табот Иисуса, походной церкви) и с еще одной священной реликвией гондарских времен — иконой, изображающей Христа в терновом венце (kwerata resu).

Когда отец Иясу, император Йоханнес I, уходил в поход, «перед ним несли табот нашей покровительницы Марии Сионской из Гимжабета и образ Господа нашего Иисуса Христа, именем Куэрта Рэзу». Позже в хрониках императора Иясу II упоминается духовенство «табота Сиона, который есть Гимжабет». Королевские летописи гондарских императоров позволяют нам проследить захватывающий процесс трансформации табота Марии в ковчег Сиона. В результате, чтобы понять истинную природу ковчега в Аксуме, мы должны изучить феномен эфиопского табота.

Табот, идентифицируемый с ковчегом, также окутан тайной, спрятан внутри церкви, скрыт покровами и никогда не показывается светскому человеку. Если непосвященный приблизится к нему, то табот необходимо святить снова. Это достаточно простая вещь, продолговатая табличка из дерева, камня или даже из драгоценного металла, с надписью «Это табот имярека», с именем святого или иного священного персонажа. На нем обычно выгравирован крест, иногда он украшен узором, обычно геометрическим или цветочным. Это единственный сакральный предмет в церкви, помазанный священным елеем, мероном, патриархом или епископом.

Табот, обычно ассоциирующийся со скрижалями Моисея, хранится на алтаре или специальной подставке, манбара табот (manbara tabot), в макдасе (maqdas), святая святых любой эфиопской церкви. Он всегда завернут в ткань, но во время литургии его разворачивают и помещают на манбара табот. Поднос с просвирами и чаша с вином устанавливаются на священную скрижаль. Таким образом, хлеб и вино, тело и кровь Христовы, получают прямую связь с Христом, ведь первый табот был освящен апостолом Марком, основателем александрийской патриархии и апостолом Христа. Церемония проходит сокрытой от глаз людей, только священники и служки могут находиться в святилище.

Сейчас табот обычно рассматривается как точная копия, репрезентация ковчега Завета, или, если точнее, скрижалей Господних, находящихся в Аксуме. В результате в Эфиопии сейчас находятся тысячи «ковчегов Завета», так как в каждой церкви есть по крайней мере один табот. Прародителем всех таботов считается аксумский артефакт, и все остальные — это не более чем копии.

Скорее всего, данный обычай произошел от использования в коптских церквях алтарных скрижалей, макт (maqta), в период возрастающей изоляции Эфиопии даже от Египта, когда консолидирующиеся исламские государства практически отрезали Эфиопию от христианского мира. В Египте эта священная скрижаль также хранится на алтаре и используется как табот. Использование алтарной скрижали было принято египетскими священниками, которые веками возглавляли эфиопскую церковь. Поэтому можно предположить" что весь символизм, окружающий табот, особенно его отождествление с ковчегом местного происхождения, — это неофициальный вклад коренного населения в церковную символику.

В коптских церквях макта никак не связана с ковчегом. Для коптов "ковчег" — это деревянный ящик для чаши с вином и водой, предназначенными для литургии. Он занимает центральное место на алтаре и рассматривается как воплощение

Эти символические характеристики коптского чашного ковчега практически полностью повторяют те, что приписываются ковчегу Завета в КН.

КН в нескольких местах отождествляет Деву Марию с ковчегом Завета, и подобные сравнения можно встретить и в эфиопской священной поэзии. Например, в КН, в речи, посвященной тремстам восемнадцати православным отцам, мы читаем:

Часто говорят, что табот — это древняя особенность церкви Эфиопии, но это только предположение. Документы не дают нам свидетельств о существовании табота во времена Аксума. Нет оснований предполагать, что аксумская церковь использовала его. Даже в более поздние времена, в правление царей Загве в XII ХIII веках, слово "табот" означало резной деревянный алтарь с надписями "Это табот такого-то". Иногда на них можно встретить имя царя Лалибелы, который правил около 1200 года н. э. Возможно, это подлинные памятники той эпохи, но таботы той эпохи были кубической формы, совершенно не похожие на те плоские пластинки, что используются сейчас.

Сейчас можно выделить два вида алтарей (manbara tabotat). Во-первых, это тип Лалибелы, в источниках определяемые как таботы. Они достаточно малы и легко поддаются переноске. Эти маленькие, низкие, кубические алтари, с резным орнаментом и ножками, сейчас встречаются крайне редко. Возможно, они были специально сделаны как переносные или ставились на больший алтарь. Сегодня они утеряли свое сакральное значение и используются в качестве церковной мебели.

Эти алтари (manbara tabotat) самые ранние, о которых мы знаем, если, конечно, их агрибутация временем правления Лалибелы верна. Второй тип, обычный манбара таботат, использующийся сейчас, выше, больше, с полочками для хранения табота, литургических книг и инструментов, с навесом наверху и покрытый тканью. Этот тип был обычным уже во времена Альвареса, в 1520-е годы, и сохранился до сего времени.

Строго говоря, слово "табот" значит вместилище чего-то, сундук, ящик. Это слово встречается при описании ковчега Завета, так же как и Ноева ковчега, в эфи-опекой Библии. Абу Салих использует подобный термин, tabutu, но расширяет его до tabutu al-’ahdi, ковчег Завета по-арабски, при описании ковчега Лалибелы. Но термин "табот" сейчас употребляется при обозначении алтарной скрижали, представляющей одну из скрижалей, хранящихся в ковчеге. Вот поэтому кафедра с навесом, служащая алтарем и святилищем в церквях Эфиопии, сегодня называется не "табот", a manbara tabot, "место, престол табота".

Результаты исследования различных терминов, используемых в Эфиопии для обозначения алтарей и алтарных скрижалей, ставят в тупик: "слово "табот" может означать в контексте ковчег в святилище, святилище, церковь, святого, которому посвящена церковь, сакральные объекты". Эфиопы, понимающие английский, используют термин "ковчег Завета" в отношении табота в любом случае. В двух церквях около Гондара мне говорили, что "ковчег Завета" украли или была сделана такая попытка. Священники, разумеется, подразумевают не ковчег Аксума, а алтарные скрижали местных церквей. Тем не менее даже в современный период, когда интерес к религии несколько снизился, кража табота до сих пор считается ужасным преступлением.

Подобная терминологическая путаница часто встречается и в современных книгах об Эфиопии. Дэвид Кесслер, говоря о таботе, пересказывает знаменитое предание КН о появлении "подлинного ковчега, хранящего скрижали Десяти заповедей". Он добавляет, что копия ковчега есть в каждой церкви и присутствие табота необходимо для церемонии крещения. Тем, кто знаком с размером и формой табота, даже если он скрыт под покровом, совершенно ясно, что он не может быть копией весомого прямоугольного ларца из Иерусалима. Также он не похож на предмет, напоминающий ящик, где во время литургии хранится чаша для евхаристии. Очевидно, здесь перед нами разные концепции.

Кефьялю Мерахи в своей работе 1997 года писал:

В результате происходит автоматическое смешение израильского ковчега Завета и эфиопского табота. Фраза "исполняющие обязанности священники несут ковчег на головах" дает нам следующую картину. Нам представляется процессия священников, несущих большое количество таботов, покрытых тканью. Эти предметы слишком изящны, чтобы напоминать нам ящикообразную форму ковчега, но тем не менее все они являются "ковчегами Завета".

Официальные церковные документы также не проясняют ситуации. В издании 1970 года, озаглавленном "Эфиопская православная церковь", "табот, или ковчег" упомянут как "главная составляющая церемонии" освящения церкви, объект, распространяющий святость на то здание, где он помещен. Очевидно, что здесь имеется в виду алтарная скрижаль, благословленная патриархом или епископом. Словарь тем не менее определяет табот как "ковчег Завета".

Это смешение понятий (табот = ковчег Завета, табот = деревянная или каменная алтарная скрижаль) обсуждалось многими выдающимися учеными, занимающимися религиозными практиками Эфиопии, например Людольфом, Диллманом или Лвиди. Самое популярное объяснение этой проблемы предполагает, что первоначальное значение данного слова было действительно "ковчег" как контейнер прямоугольной формы, но затем произошло перемещение значения с емкости на содержимое, на скрижали Моисея с Десятью заповедями. И именно в этой форме табот существует сейчас.

Максим Родинсон считал, что идея "перенесения значения с емкости на содержание, с целого на часть" достаточно сомнительна. Он также не был согласен, что процесс несения таботов вокруг церквей "сильно напоминает путь, по которому священники несут свитки Торы в еврейских синагогах". Вместо этого он утверждал:

Мы можем спросить, если это только имя целого, обозначающего часть, то почему же слово "табот", обозначающее "ящик", употребляется для указания на деревянную табличку, а не на ящик, в котором она хранится? Более сложное объяснение происхождения данного термина опирается на ритуальное использование табота:

Для нашего исследования важно возможное отождествление табота с ковчегом Завета. Как бы там ни было, но этот факт является весомым доказательством пребывания ковчега в Аксуме. Позднее я покажу, как он постепенно появляется в литературе и как вовремя происходит его отождествление с таботом, давшее почву для идеи, что "концепция и функция табота представляют собой полное подчинение ветхозаветным формам культа".

Но так ли это? Эфиопский священник, которого я процитировал, полностью соглашается с данной точкой зрения, и в ней явно виден смысл — версия КН: ковчег находится в Эфиопии, таботы — это его копии. В реальности смысл и функции эфиопского табота — христианской алтарной скрижали — очень далеки от тех, что связаны с иудейским ковчегом, хотя сами эфиопы и пытаются связать их вместе концептуально.

В какой период истории таботу стало приписываться не только центральное место в церковной службе, но и символическое отождествление с ковчегом или скрижалями Моисея? Когда, согласно версии о бесконечном копировании ковчега в таботах, ковчег стал центральным звеном каждой евхаристии по всей Эфиопии? Правда ли, что "уже в XV веке каждое церковное здание в Эфиопии рассматривалось как подобие святая святых храма Соломона в Иерусалиме, а табот — как копия ковчега Завета"? Изучая материалы, мы выяснили, что отождествление табота с ковчегом произошло гораздо позднее.

Около 1200 года Абу Салих описал ковчег в Эфиопии. Его несли во время религиозных процессий, так же как сегодня несут таботы во время церковных праздников. Это свидетельство иностранца, который ни разу не был в Эфиопии, единственное на сотни лет, и с интерпретацией Абу Салиха надо быть осторожным.

Когда же появилась эта символическая связь? Царь Зара Якоб (1434–1468) отождествлял ковчег ("золотой табот") с Марией, а скрижали Закона с содержимым ее чрева, но идентификация алтарной скрижали с ковчегом еще не произошла. Франциско Альварес, первый иностранец, писавший о таботе в первой половине XVI века, по-видимому, ничего не знал о символизме, связанном с ковчегом, хотя и занимался религиозными эфиопскими проблемами более шести лет. Даже когда он описывает алтарный камень с горы Сион в Аксуме, то только упоминает, что в церквях тоже есть алтарные камни. Но он не развивает эту идею дальше. Скрижали Закона упомянуты в примечании архиепископа Бекаделли к копии текста Альвареса, но в отношении походной церкви, сопровождавшей царский лагерь. Интересно, что эта сноска появилась благодаря римской эфиопской диаспоре. В письме к Пьетро Данесу от 1542 года Бекаделли заметил, что он подверг работу Альвареса переработке. Он также сделал некоторые исправления там, где "наши римские эфиопы" (среди них знаменитый ученый Тасфа Сион) были не согласны с написанным. Примечание ясно указывает на то, что в середине XVI века эфиопы отождествляли табот царского окружения со скрижалями Закона, но не с ковчегом.

Ранее, в XV веке, смутный намек на связь между таботами и скрижалями Десяти заповедей присутствует в словах царя Зара Якоба: "каждый табот возвеличивается до Десяти заповедей". В летописях его правления можно найти упоминание об указе, касающемся таботов: "в церквях должно быть несколько таботов, и один из них освящен именем Марии". Набожность Зара Якоба поставила Деву, в форме ее табота, в каждое церковное святилище — и Мария, из чрева которой вышел новый закон, Христос, отождествлялась с ковчегом Завета, хранившим старый Моисеев закон в форме Десяти заповедей.

Действительная идентификация табота, алтарной скрижали, с ковчегом произошла гораздо позднее. В КН нельзя найти ни прямой, ни косвенной связи между таботом и ковчегом. С другой стороны, утверждение, что скрижали Закона из Иерусалима находятся в Эфиопии, смутно прозвучавшее в словах Зара Якоба, совершенно ясно было подтверждено послом Сага Заабом в начале 1530-х годов и немного позднее Жуао де Барросом в их версиях эфиопского предания о Соломоне и царице Савской. Они не говорят о ковчеге и не отождествляют скрижали с таботами, хотя эфиопское примечание в манускрипте Бекаделли позволяет предполагать, что эта идея уже была на слуху.

После Абу Салиха мысль о присутствии ковчега Завета в Эфиопии не появлялась по крайней мере до XV века, хотя эта дата зависит исключительно от неточной датировки парижского манускрипта КН. Как показало мое исследование источников, присутствие ковчега подразумевается в хронике императора Сарса Денгеля второй половины XVI века, что затем подтверждается переводом КН Паиса в начале XVII века. А около 1627 года Мануэль де Алмейда приводит нам первое недвусмысленное свидетельство отождествления слова "табот" с материальным объектом, самим ковчегом: "говорят, что сундук, который они зовут таботом Сиона, — это сам ковчег Завета с горы Сион…"

Каковы бы ни были те процессы, что привели к идентификации табота и ковчега, сегодня большинство эфиопов, проживающих в сельской местности, верят, что табот их церкви — это одновременно и ковчег Завета, и скрижали Моисея, необъяснимое мистическое объединение трех могущественных артефактов, один их которых достаточно большой по размерам, в один маленький объект. Как сказал мне мой друг, живущий в Аксуме, что "фактически это сам Бог".

Для большинства сельских жителей Эфиопии факт реального присутствия ковчега Завета в Аксуме и в каждой церкви христианской Эфиопии посредством табота не подвергается какому-либо сомнению. В среде более образованных священников существуют более или менее сложные версии, касающиеся таботов, их значения, функции и связи с ковчегом, но точного определения нет до сих пор.

Староста церкви Аксума Белай Мараса подтвердил мне, что специальный исследовательский комитет пытался четко определить все проблемы, касающиеся данного вопроса. Подобное предприятие уникально для церкви Эфиопии, таких прецедентов не было даже у коптов. Эфиопское духовенство, неожиданно оказавшееся в центре внимания в связи с ковчегом после выхода бестселлера Грэма Хэнкока "Знак и Печать", понимало, что уникальные, важнейшие особенности их верования будут неправильно пониматься и интерпретироваться. Несмотря на то что образ ковчега и скрижали Моисея — это неотъемлемая часть символики и ритуала эфиопской православной церкви, многое остается неясным как для местных жителей, так и для иностранных исследователей. Особенно этот ореол неясности окружает все, что связано с фактом реального присутствия ковчега в Аксуме. Среди эфиопского духовенства заметно сомнение и замешательство по данной проблеме. Они крайне неохотно отвечают на вопросы, касающиеся определения сущности табота, ковчега или скрижалей Моисея и их сложной взаимозависимости.

К несчастью, для плохо подготовленных клириков, как бы хорошо они ни знали древние ритуалы, Библию, литургию и агиографию, книга Хэнкока и последовавший за ней фильм вкупе с ажиотажем в Интернете привнесли в тему нечто совершенно новое. Они перенесли предмет дискуссии вокруг ковчега в Аксуме от ученых, заинтересованных по преимуществу в исследовании эфиопских, а особенно аксумских, христианства и культуры, на гораздо более широкую арену, под холодный свет прожекторов, где требуется только правда. Духовенство Аксума в каком-то смысле жило вне этого мира, старая церковь Марии Сионской долгое время функционировала практически как монастырь. Годы после революции 1974 года, несчастливые как для Тигре, так и для других областей Эфиопии, способствовали этой изоляции, полностью отрезав данную провинцию от связи с внешним миром. Пребывание самого Хэнкока в Аксуме было крайне непродолжительным, его даже было трудно организовать.

Сейчас все переменилось. После визита Хэнкока весь мир заинтересовался Аксумом, посвящая ему целые страницы в Интернете и международной прессе.

Практически никто из клириков Аксума не имел компьютера и не говорил по-английски. Только несколько священников читали и понимали последние исследования европейских и эфиопских ученых, большинство из которых были опубликованы на английском. Блеск работы Хэнкока все изменил. Неясная и мистифицированная претензия превратилась в наглое утверждение, обсуждаемое всем миром, что подлинный ковчег Завета хранится в Аксуме, спрятанный священниками. Сама эфиопская православная церковь, помимо клира храма Марии Сионской, должна была дать четкие ответы на вопросы, касающиеся ковчега и таботов.

Даже среди самих эфиопов дело приняло серьезный оборот. Если эфиопская православная церковь, почитаемая миллионами человек, заявляет, что самый главный аспект веры основан на реальном обладании ковчегом Завета из Иерусалима, то верующие, как и все остальные христиане, вправе потребовать, чтобы столь основополагающее утверждение было выражено яснее.

Официальная точка зрения была отражена в 1999 году Абуной Паулосом, патриархом эфиопским, в фильме Би-би-си-2 "Святая земля". В совместном интервью с профессором Д. X. Гейтсом патриарха спросили, проводился ли над ковчегом какой-либо научный анализ, чтобы "доказать скептикам, что это действительно он". Патриарх ответил:

В этом же фильме архиепископа Кентерберийского попросили высказать мнение по данному вопросу. Его ответ был таким, каким мы могли ожидать. Он "не верит в подлинную реальность присутствия ковчега… но мы должны принять во внимание ту убежденность, с которой они отстаивают свою веру… мы подходим к данной проблеме с слишком рассудочных позиций".

Ситуация идентична той, что мы имеем с Туринской плащаницей. Как и этот загадочный артефакт, присутствие или отсутствие ковчега не посягает впрямую на фундаментальные устои эфиопской православной церкви. Этот вопрос отражается в первую очередь на понимании прихожанами обряда. Сама эфиопская церковь доктринально прочно связана с остальным православным сообществом, а ковчег вне этой связи. Этот аспект веры другие церкви не разделяют. Кроме этой претензии на обладание ковчегом и акцента на данный факт в книге Хэнкока, артефакт практически не связан с теологическими построениями эфиопской церкви. Он слишком экзотичен, единственные непосредственные записанные ссылки на него можно встретить в КН, царских летописях или в качестве некой смысловой аллюзии во время освящения табота. Данная тема практически никогда не затрагивалась при обсуждении вопросов доктрины и обходится в официальных теологических трактатах. В книге 1936 года "Учение абиссинской церкви", собрании мнений видных местных теологов по вопросам веры, созданном под руководством Абуна Матеуоса и подписанном Расом Тафари, регентом Эфиопии, ковчег вообще не упоминается, так же как и табот, а КН — только в предисловии, причем с достаточно нелицеприятной критикой.

Ключевая роль ковчега заключена в полуофициальной символике, ассоциирующейся с алтарной скрижалью, с таботом. Это, конечно, важно, но не основополагающе. Освященная алтарная скрижаль как совершенно законный потомок коптской макты может спокойно исполнять свою роль вне зависимости от того, идентифицируется ли она с "подлинным" ковчегом Завета в Аксуме или нет. Как мы уже видели, подобные ассоциации — часть коптских верований, но рассматриваются они исключительно с символических позиций, а не с претензией на реальное обладание ковчегом.

Что бы изменилось, если бы реликвия, хранящаяся в Аксуме, рассматривалась бы исключительно как алтарный камень, как свято чтимое подобие ковчега и скрижалей Моисея? В первую очередь это бы повлияло на концепцию исключительности Эфиопии: на парадигму избранного народа, детей Израилевых, и избранного города Аксума с его церковью Марии Сионской. Некоторые эфиопы гордятся своим легендарным происхождением от царицы Македы, от Менелика и его иудейских сопровождающих. Они говорят о своем происхождении от племен Вениамина, Левия, Иуды, Рувима и Симеона и ааронических корнях духовенства Аксума. Все эти убеждения, существующие до сих пор, хотя и не столь распространенные, как прежде, будут поставлены под вопрос. Понятие о полубожественном происхождении (в смысле происхождения от семьи, связанной с Христом) имперской династии, которое тоже будет поставлено под сомнение, сейчас уже не так важно, если исключить растафариан и традиционалистов. Без ковчега религия эфиопской церкви не изменится, так же как и церковь Марии Сионской не перестанет быть одной из самых почитаемых и древних в мире. Есть ли "подлинный" ковчег или нет, Аксум все равно остается местом первой церкви в Эфиопии и центром более чем 1600-летней духовной истории.

Церковью признана необходимость прояснения данной проблемы, она даже создала специальный комитет по этому поводу. Ее гораздо проще решить сейчас, в нынешней политической обстановке. На сегодняшний день в стране не существует абсолютного правителя, ведущего свое происхождение от Соломона, согласно той же книге, где связаны ковчег и Эфиопия, который может оскорбиться в случае детального исследования. Происхождение от Соломона, утвержденное в конституции 1955 года, прекратило быть частью национального образа. Если когда-нибудь кто-нибудь из императорской фамилии вернется к власти в качестве конституционного монарха, то прямая родовая линия, исходящая от Йекуно Амлака, правившего 700 лет назад, будет для него достаточно престижна. Церковь также более не зависит от государственного финансирования. Религия в Эфиопии стала теперь частным делом человека и церкви, но это сделало духовенство зависимым от толпы. И в этом отношении исследование всего, касающегося таботов и ковчега, неотъемлемой части простонародной веры, не может не быть важным.

Существует определенная дихотомия по данному вопросу внутри церкви. Эфиопская православная церковь, слегка модернизированная в своих идейных установках при нынешнем патриархе Паулосе, который защитил степень по теологии в Принстоне, — это одно дело. Замкнутое, гордое, укорененное в древности духовенство Аксума, зависящее от местной паствы, хранящее древние церковные традиции, — совсем другое. Аксум предпочитает представлять себя центром, а не периферией, ведь именно в Аксуме хранится ковчег. Патриархи и императоры со временем исчезают, и только индивидуальность Аксума, его первенство внутри церкви сильны всегда, по крайней мере в глазах аксумского духовенства.

Для эфиопов, как и для многих других, слово "табот" может иметь разное значение. Дабтара (знаток обряда) в Аксуме говорит, что табот — это объект, на котором покоится селлат (селлат (sellat), как и табот, обозначает алтарную скрижаль, пластину), подразумевая тем самым, что это сам алтарь (manbara tabot). Это совершенно правильно с лингвистической точки зрения (если вспомнить, что табот первоначально ассоциировался с вещью, больше похожей на ящик), но сейчас картина сильно изменилась. Тот же мирянин может сказать, что селлат уникален, подразумевая тем самым святую реликвию, хранящуюся в церкви в Аксуме, а все остальные селлаты можно назвать таботами.

Это, конечно, наблюдается только в Аксуме, где хранится главный селлат (sellata Muse). Именно он, то есть скрижаль Моисея, находится в часовне, носящей имя Дома скрижали (enda sellat). Главный селлат (sellata Muse) также называют таботом Сиона, что в переводе значит ковчег Сиона или ковчег Завета.

Светский знаток церковных традиций (dabtara) объяснил мне, в чем же заключается особое значение скрижали Моисея. В ней присутствует сам Господь, и никто не может сделать ее подобие. Факт того, что в часовне находится только одна скрижаль, хотя, согласно Библии, их должно быть две, он объяснил тем, что она состоит из двух элементов и одну Моисей разбил в гневе у горы Синай, когда увидел людей, поклоняющихся золотому тельцу, и именно на ней было Слово. Подобные фантазии характерны для традиции дабтары, у которых каждая фраза имеет двойной смысл. Это называется "воск и золото", когда слова скрывают под банальным значением "воска" эзотерическую "золотую" сущность. Несмотря на отождествление селлата и табота Сиона в моих разговорах, касающихся данного предмета, сам ковчег Завета ни разу не был упомянут. Имя святилища, Дом скрижали, ассоциировался исключительно только со скрижалью. Что это? Свидетельство нервозности, пробуждающейся сейчас при одном упоминании ковчега? Или новые сомнения? Или эти предметы так переплетены друг с другом, что ковчег просто не нужно упоминать?

Современный эфиопский священник утверждает:

Согласно моим беседам с аксумскими священниками и членами их семей, а также с самим хранителем часовни, это дело доверяется пожизненно только одному человеку. Его кандидатура выдвигается предшественником и утверждается старейшинами церкви под руководством губернатора города. Хранитель должен быть девственным монахом, а не священником. Его должность касается не только ковчега, он также является церковным казначеем, его обязанности такие же, как и во всех церквях. Ковчег чистится среди святых сокровищ церкви, и в день, предшествующий праздникам, таким как праздник Сиона, Хедар Сион, хранителя Аксума можно видеть при исполнении, раздающим одежды, короны, кресты дьяконам и священникам, которые они должны носить в праздничный день.

Какая-то специальная должность хранителя ковчега не упоминается в Ветхом Завете, если не считать период около двадцати (или более) лет, когда ковчег был в доме Аминадава и когда его сына Елеазара посвятили, чтобы он хранил реликвию (I Цар. 7:1,2). Но в КН можно найти иную версию: "Альмейас, уста Господни, хранитель закона, то есть хранитель Сиона". Петридес определяет настоятеля Аксума как хранителя Книги Закона в Аксуме… наследника Азарии, сына верховного священника Задока. Возможно, по аналогии, хранитель ковчега может рассматриваться как прямой наследник Альмейаса. Семьи священников Аксума до сих пор гордятся своим происхождением от левитов, сопровождавших Эбна Лахакима из Иерусалима в Эфиопию.

Быть может, раньше главной функцией этой должности была охрана таинственного талисмана Аксума. Это мнение Джеймса Брюса, который писал, что вместе с Менеликом и иудеями

Дабтара говорит, что стражник существует только для того, чтобы изъявить почтение, уважение к скрижали. На самом деле он ей не нужен. Даже хранитель не должен видеть скрижали, ведь она всегда скрыта. Так говорится, хотя мы и видели, что люди ее лицезрели или заявляли об этом. Хранитель, разумеется, имеет понятие о ее размере и форме, но в преобладающей атмосфере секретности она никогда не показывается интересующемуся иностранцу. Говорят, что скрижаль испускает свет и внушает страх. Хранитель время от времени сжигает перед ней благовония, и других обязанностей у него нет, хотя иногда он поет перед ней псалмы Давида. Нет доказательств того, что ритуал сожжения благовоний идентичен тому, что исполняет верховный священник в Израиле, хотя Брюс и считает, что это так.

Дабтара, с которым я говорил, утверждал, что скрижаль никогда не находилась в церкви, у нее всегда была своя часовня. Сейчас уже доказано: постройка часовни относится к концу XIX — началу XX века. Дабтара, беседовавший со мной, просто не знал тех времен, когда часовни не было. Как бы там ни было, в хронике императора Иясу I говорится, что ковчег хранился в макдасе или святилище главной церкви.

После того как Итеге Менен, жена императора Хайле Селасси, построила новую часовню в середине 1960-х годов, был проведен трехдневный праздник, во время которого скрижаль Моисея была перенесена в новое здание в специальное помещение. Она до сих пор лежит здесь, покрытая дорогой зеленой, усыпанной драгоценностями тканью. Мне рассказывали, что во время праздника было много чудес и необыкновенных явлений.

Сегодня только некоторые люди имеют доступ к внутренним помещениям часовни скрижали Моисея, хотя еще недавно мужчины могли поцеловать порог перед скрижалью. Когда ее таинственный артефакт получил мировую известность благодаря книге Грэма Хэнкока, духовенство Аксума, и раньше не склонное к контактам с внешним миром, отменило и эти послабления. В результате даже святой водой прихожан кропят через решетку. Такая вода приносится в церковь, там освящается, почти как у католиков. Нынешний монах-хранитель утверждает, что вода капает с креста над скрижалью. Она, согласно рассказам, имеет запах благовоний и собирается мальчиком, специально приписанным для этого. Говорят, что она благословляется хранителем, и, скорее всего для верности, сосуд с водой устанавливается на скрижаль.

Повышенные, практически параноидальные, меры предосторожности приняты для защиты священной территории. Рассказы о том, что израильтяне хотят вернуть ковчег, а другие хотят его просто украсть, циркулируют постоянно, и это несмотря на то что предполагаемая божественная сила не должна позволить этого, пока Бог не захочет, ведь он сам перенес реликвию из "недостойного" Израиля в Эфиопию. Эти страхи, обычные среди людей, история которых заставляет отслеживать деятельность не только иностранцев, но и своих соотечественников, подкрепляются рядом тревожащих случаев. Дэвид Мэтью писал, что недавно сам египетский епископ эфиопской церкви был объектом "неприкрытой подозрительности". Недавно из церкви в Лалибеле священником был украден крест Лалибелы. (Не так давно его нашли в Бельгии и вернули на родину.) Даже некоторые представители духовенства Аксума были арестованы за кражу церковных вещей. В книге, опубликованной в 1997 году, эфиопский священник выражает мнение и надежды, по крайней мере части религиозной общины:

Данное заявление может показаться нелогичным. "Разведка" вряд ли станет красть "священные скрижали" (скорее всего, имеются в виду таботы), если они охотятся за ковчегом из Иерусалима, имеющим форму ящика. И если столь сильна вера в божественную охрану, зачем же создана атмосфера исключительности и секретности вокруг ковчега? Эта цитата показывает нам, как Ветхий Завет и скрижали Моисея слились с Новым Заветом, культом Девы Марии и националистической гордостью. Также она демонстрирует нам, сколь сильную подозрительность и даже воинственность поднимает проблема ковчега в эфиопском духовенстве.

В этой атмосфере заговора нет ничего нового. В 1906 году здесь уже существовала странно ориентированная с севера на юг церковь. Энно Литманн пишет, что местные жители особо чтят ее и с глубокой подозрительностью глядят на каждого иностранца, так как в ней хранятся ковчег Завета и скрижали Моисея. Это была часовня скрижалей Моисея, снимки внутреннего убранства которой были сделаны Жаном Дорессом в 1950-х годах. Она была разрушена сразу после раскопок Анри де Контенсона в Аксуме в 1958 году — она изображена на плане работ 1957 года на запад от места современной часовни, ее можно увидеть на фотографиях. До сих пор открытые раскопки Контенсона занимают место церковной территории, где в 1906 году находились церковь Марии Магдалены, сокровищница и маленькая часовня Сиона. До наших дней дошла только сокровищница Йоханнеса, находящаяся неподалеку от данного места.

Для эфиопов ответ на вопрос, почему только они используют табот, очень прост. Только они владеют оригиналом, селлатом, скрижалью Моисея. Она только одна. Она — это Сион. Закон снизошел на весь мир из Сиона (корни данной убежденности можно увидеть в Книге пророка Исайи 2:3: "ибо от Сиона выйдет закон"), и Сион сейчас в Аксуме, в часовне скрижали Моисея. Таботы во всех церквях — всего лишь копии этой единственной скрижали, с той только разницей, что таботы — это новозаветные версии, созданные с помощью христианской символики.

Сион является олицетворением множества вещей, согласно дабтарам и аксумскому духовенству — это Дева Мария, убежище, земля Эфиопии, земля царя Давида. Точно так же и в КН можно найти целый список эпитетов, принадлежащих скинии Закона. Это место милосердия, прощения грехов, спасения, убежище, алтарь, врата жизни и славы, корабль, дом молитвы и место прощения грехов всем, кто истово уверует в Сион (КН 104). Бывший хранитель Аксума говорил мне, что в Ветхом Завете Сион олицетворяет Иерусалим, а в Новом Завете — всех христиан и Деву Марию. Эта интерпретация относится еще к временам создания летописи Амда Сиона, где упоминается "Сион — невеста Господня". В пергаментном свитке XIX века, хранящемся в Британской библиотеке, можно найти очень необычную серию иллюстраций, где изображен человек с ружьем и мечом, стоящий рядом с иконой Девы Марии, подписанной просто "Сион", а слева от нее висит изображение церкви с подписью "табот".

Кефьялю Мерахи определяет Сион в терминах, практически идентичных приведенным выше: "Сион это дом Господа. В Ветхом Завете Сион — это город царя Давида, где была гора Сион. И это было символом Девы Марии и дома Господня (церкви)". Он добавляет, воедино связывая священный город эфиопов и его таинственный талисман: "Ковчег Ветхого Завета и ковчег скинии Нового Завета, трон которых в Аксуме (в Сионе), — наши защитники".

Праздник Хедар Сион (праздник Марии) проводится ежегодно на двадцать первый день хедара (30 ноября). Он отмечает прибытие в Аксум ковчега Завета (или прибытие скрижали Моисея) и освящение церкви Марии Сионской Фрументием. Но сама скрижаль не выносится из церкви в этот день, как и в любое другое время сейчас и в будущем, что бы ни случилось. В КН можно найти другую дату прибытия ковчега: "и пришел Сион в страну Эфиопию шестого (или седьмого) дня месяца мияза". Жители Аксума говорят, что праздник раньше проводился в двадцать первый день тера (29 января), и сейчас двадцать первый день любого месяца считается в Эфиопии священным. Двадцать первый день тера был благоприятным днем, ассоциировавшимся с Марией. Летописи Зара Якоба говорят, что его коронация проводилась в Аксуме в двадцать первый день тера, "в день смерти Пресвятой Девы Марии".

Согласно одному автору, табот в церкви Марии Сионской обозначает "нашу матерь Сион", эммена Сион (emmena Seyon), "что значит "наша мать Сион", определение ковчега, находящегося в церкви в Аксуме. Это имя, скорее всего, имеет библейское происхождение и взято из пятого стиха 86 псалма".

По-видимому, именно табот Марии хранится в церкви, а не табот Сиона, который не может участвовать в ритуале евхаристии из-за своей сакральности, скрытый от посторонних взглядов, хотя, по свидетельствам Альвареса и де Алмейды, именно он исполнял эту функцию.

Выражение "мать наша Сион" можно найти в книге Аксума и в молитвах, оно даже было частью имен: например, матери эфиопского святого Йоханнеса Месракави и жены Маттеуоса из Вагды, и Катата, впоследствии ставшей женой Тасфы Иясуса и матерью будущего императора Йекуно Амлака. Оно, скорее всего, берет свое начало в псалме Давида, который сравнивает Сион с матерью: "О Сионе же будут говорить: такой-то и такой-то муж родился в нем" (Пс. 87: 5). КН цитирует этот псалом (КН 50) в несколько измененной форме, происходящей из греческой Септуагинты: "Закон будет дан им, и скажут они Сиону "мать наша", ибо человек родится" (в 106 стихе КН эта строка процитирована снова, но, что типично, в другой версии без упоминания слова "мать"). Ковчег также описывается как "наша покровительница, наша мать и наше спасение" (КН 53). Когда царь Алула в 1890-х годах одаривал церкви, его летописец замечает, что больше всего он даровал "нашей матери Сиону".

Но эммена Сион, согласно мнению семей священников Аксума, не является определением табота. Они предполагают, что табот церкви Марии Сиона значит "табот Марии" или, возможно, "табот Марии Сионской". Последний настоятель Аксума определил выражение "мать наша Сион" как ветхозаветный Иерусалим, и, что достаточно логично, заметил, что в новозаветные времена оно стало воплощением всех христиан. Скорее всего, такая трактовка базируется на девятой главе Послания к евреям, где ковчег, святая святых и приношение крови послужили провозвестником Нового Завета, освященного кровью Христа.

Представление о таботе как о священном камне получило свое продолжение в связи с легендой о Граале. Хелен Адольф в исследовании восточных источников "Парцифаля" Вольфрама фон Эшенбаха и других историй, посвященных Граалю, изложила новый взгляд на проблему табота и ковчега. Она представила церковь Марии Сионской в довольно неожиданном свете.

Так как предполагается, что каменные скрижали Моисея хранятся в Аксуме в часовне (enda sellat) и большой священный камень Аксума упоминается в записях по крайней мере с XVI века, Адольф решила, что именно Эфиопия стала источником "Парцифаля", в котором Священный Грааль был камнем, упавшим с небес, а не чашей, в которую была собрана кровь Христа. Согласно книге Адольф,

Первая из этих особенностей легко узнаваема. Имя "Индия" часто употреблялось по отношению к Эфио пии, а "пресвитер Иоанн" было обычным европейским определением эфиопских императоров в Европе в определенный период. Второй элемент, соединяющий Эфиопию и легенды о Граале, касается табота как воплощения скрижалей Закона, сделанных из камня. Адольф, собрав информацию из Абу Салиха, Эльдада Ха-Дани, Руфина, Кебра Нагаст, копий 1165 писем от "Пресвитера Иоанна", существовавших на многих европейских языках, и других источников, предположила, что "слухи о земле Индии с ее королями-священниками, священным камнем и поиском, связанным с ним [поиск сыном королевы своего отца], могли достигнуть Запада". Данный сюжет содержит множество аллюзий на путешествие Менелика к своему отцу, царю Соломону, и его добычу ковчега. И это подводит нас к третьей особенности, к пегому черно-белому принцу Фейрефицу. Он по многим параметрам походит на Менелика, сына белого иудейского отца и черной эфиопской матери, тогда как Белакана, прекрасная черная королева Зазаманки, отождествляется с царицей Савской.

Адольф рассматривает эфиопское влияние на историю Грааля как косвенное. Она предполагает, что фон Эшенбах "находил [эфиопские элементы] в своей работе, ему нравился ее восточный оттенок, и он активно использовал его в сюжете, но никогда не определял этого четко". Она также добавляет, что между Граалем и таботом есть много сходных черт: "чтобы блюсти плотскую чистоту, табот могут нести служки от одиннадцати до четырнадцати лет; на та боте есть надпись (имя святого); он установлен на подставке; свет исходит от прототипа всех таботов, находящегося в Аксуме, который спустился с небес, способен путешествовать по воздуху и в конечном счете вернется в Иерусалим".

Первое из этих утверждений не соответствует истине, табот обычно несет священник, тогда как остальные четыре положения можно найти в соответствующих местах КН (17,55,114).

С точки зрения эфиопской истории и литературы к исследованию Адольф можно добавить относительно мало. Тем не менее нет никаких свидетельств столь раннего существования КН, чтобы она могла служить источником для фон Эшенбаха (ок. 1170–1210; он был современником Абу Салиха и царя Лалибелы, а также папы Александра III, который, согласно свидетельствам, в 1177 году отправлял письмо к некоему "Иоанну, прославленному и великому королю индусов"). Утверждение, которое можно найти в колофоне КН о переводе с коптского на арабский в 1225 году во время правления Лалибелы Габра Маскала, соотносится с древней коптской историей о Соломоне и царице Савской или с одним из коптских апокалипсисов, предсказывающих разрушение Египта эфиопами. У нас нет свидетельств, чтобы предполагать, что они содержали какое-либо упоминание о ковчеге в это время.

С другой стороны, Абу Салих верил, что ковчег находился в Эфиопии уже с начала XIII века и что эфиопские цари были священниками. Таботы в форме скрижалей еще неизвестны в это время, но таботы в форме кубических алтарей могут датироваться второй половиной XII — началом XIII века. Их существование подразумевает, что алтарные скрижали, возможно сделанные из камня, также могли быть в то время; Абу Салих упоминает "каменные скрижали". Их коптский эквивалент делался обычно из дерева, а эфиопский иногда из камня. Гораздо позже появляются документы (что опять идет вразрез с колофоном КН, утверждающим, что эта книга существовала уже во времена Лалибелы), претендующие на происхождение династии эфиопских правителей от царя Давида. Свидетельств об этом нет, по крайней мере до 1270 года, и также их нет до 1322 года, года создания Йисхаком и его помощниками КН. Абу Салих приписывает Лалибеле другое происхождение — от семьи Моисея и Аарона, хотя и утверждает, что потомки Дома Давида хранили ковчег, но не в Аксуме, а в столице Лалибелы, Адефе. Происхождение от Давида требовалось от того, кто хочет добыть Грааль, в поздних версиях этой легенды. Все, что мы можем сказать, так это то, что, возможно, рассказы об Эфиопии могли встретиться авторам ранних легенд о Граале в более или менее искаженной форме.