Битва за Германию
После смерти Сталина три человека встали у руля в Кремле: Георгий Маленков, Вячеслав Молотов и Лаврентий Берия. Они хотели показать себя — стране и миру. Главной внешнеполитической проблемой весной 1953 года оказалась Восточная Германия.
6 мая Берия переправил в Президиум ЦК сообщение представительства МВД в ГДР, которым руководил полковник Иван Анисимович Фадейкин. Он докладывал о серьезных проблемах в социалистической части Германии. Восточные немцы бежали на Запад. Полковник считал, что массовое бегство объясняется не только воздействием «вражеской пропаганды». Проблема — в неправильной экономической политике Восточного Берлина, насильственном призыве молодежи в армию, нехватке продовольствия и потребительских товаров. Фадейкин отмечал, что руководители ГДР не знают, как преодолеть кризис.
14 мая Президиум ЦК поручил Советской контрольной комиссии в Германии представить доклад о бегстве восточных немцев и о том, как его можно остановить. В Москве пришли к выводу, что власти ГДР созрели для того, чтобы самим руководить страной. Роль Советского Союза в управлении Восточной Германией должна становиться менее заметной.
18 мая доклад был представлен, вина возлагалась на политику ускоренного строительства социализма в ГДР. На Президиуме ЦК Вячеслав Михайлович Молотов, который после смерти Сталина вновь стал министром иностранных дел, говорил о необходимости изменить курс и позаботиться о повышении жизненного уровня жителей Восточной Германии.
В начале июня в Москву вызвали руководителей ГДР — генерального секретаря ЦК Социалистической единой партии Германии Вальтера Ульбрихта, главу правительства Отто Гротеволя и члена ЦК Фреда Эльснера (он же и переводил). От них потребовали приостановить ускоренное строительство социализма, развивать не тяжелую промышленность, а легкую, прекратить борьбу с церковью, не давить на крестьян, ремесленников и среднее сословие.
— Мы все пришли к заключению, — рассказывал позднее глава советского правительства Маленков, — что в результате неправильной политики в ГДР наделано много ошибок, среди немецкого населения имеет место огромное недовольство. Население из Восточной Германии устремилось в Западную Германию. Мы обязаны признать, что без советских войск существующий в ГДР режим непрочен. А вот Берия предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию.
Маленкову вторил Хрущев:
— Берия говорил: «Надо создать нейтральную демократическую Германию». Но разве может быть нейтральной и демократической буржуазная Германия? Берия говорил: «Мы договор заключим». А что стоит этот договор? Если договор не подкреплен силой, то он ничего не стоит, над нами будут смеяться, будут считать наивными. А Берия не наивный, не глупый, не дурак. Он вел себя не как коммунист, а как провокатор, может быть, он получал задания резидентов иностранных разведок…
Принято считать, что Берия хотел ликвидировать Германскую Демократическую Республику, цитируют его слова: «Незачем заниматься строительством социализма в ГДР, необходимо, чтобы Западная и Восточная Германия объединились в буржуазное, миролюбивое государство». Правда, в заметках председателя Совета министров ГДР Отто Гротеволя его слова звучат иначе: «Берия говорит: мы все виноваты, никто никого не обвиняет, но восточные немцы должны все быстро исправить».
В реальности Лаврентий Павлович пытался продолжить двойственную сталинскую линию в германском вопросе. Сталин выдвинул лозунг единства Германии и не мог от него отказаться, хотя ситуация быстро менялась. При этом вождь верил и не верил, что сумеет сохранить Германию в своих руках.
В сорок пятом союзники не собирались дробить Германию. Раздел страны на зоны оккупации рассматривался как временная мера.
Экономическое положение в восточной части Германии было крайне тяжелым. 16 мая 1946 года министр внутренних дел Сергей Никифорович Круглов докладывал Сталину и Молотову:
«По сообщению Уполномоченного МВД — МГБ СССР по Восточной Пруссии тов. Трофимова, в гор. Кенигсберге за продажу мяса человеческих трупов арестованы:
Невия Герман, 1885 года рождения, немец, образование 8 классов, работал сторожем на кладбище;
Лакаф Карл, 1875 года рождения, немец, кустарь-корзинщик, с февраля 1946 года нигде не работал.
Расследованием установлено, что Невия Герман систематически отрубал нижние конечности трупов и мясо через своего соучастника Лакаф Карла продавал немецкому населению. Обыском на квартире Лакаф обнаружено несколько бочек, в которых Лакаф хранил приготовленное для продажи мясо человеческих трупов. Произведенным вскрытием могил обнаружено пятнадцать трупов с отрубленными нижними конечностями.
По сообщению тов. Трофимова, снабжение немецкого населения на территории Восточной Пруссии организовано неудовлетворительно… На почве недоедания среди немецкого населения резко снижается трудоспособность, увеличивается смертность и растет уголовная преступность».
Оккупационная власть вела себя жестоко.
8 сентября 1946 года заместитель наркома внутренних дел генерал-полковник Иван Александрович Серов, руководивший оперативной работой органов НКВД на территории оккупированной Германии, написал обширную жалобу на коллег из Главного управления военной контрразведки. Серов поставил Сталина в известность о безобразиях в работе контрразведчиков в Германии: «Пьяные работники «Смерш» поехали в поле близ г. Галле приводить в исполнение приговоры Военного Трибунала. Спьяна трупы были зарыты настолько небрежно, что наутро проходящие по дороге около этого места немцы увидели торчащими из земли две руки и голову… Затем они разрыли трупы, увидели в затылках у трупов пробоины, собрали свидетелей и пошли заявить в местную полицию. Нами были приняты срочные меры…»
Сам генерал Серов вел себя столь же беззаконно, но считал, что имеет на это право. 8 февраля 1948 года он доложил Сталину: «Ко мне обратился из ЦК Компартии Ульбрихт и рассказал, что в трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии, поэтому там невозможно организовать партийную работу. Он попросил помочь ЦК в этом деле. Я дал указание негласно посадить трех судей в лагерь».
Когда судьи исчезли, возник скандал. Союзники попросили провести расследование. Маршал Жуков, нисколько не сомневаясь в том, кто это сделал, потребовал от Серова судей освободить.
«Я не считал нужным их освобождать, — докладывал вождю Серов, — и ответил ему, что мы их не арестовывали… Не все нужно Жукову говорить».
Сталин не спешил строить социализм на Востоке, рассчитывая сохранить решающий голос в определении судьбы всей Германии и доступ к промышленным зонам в западной зоне оккупации. После неудачи с блокадой Западного Берлина стало ясно, что контроль над всей Германией невозможен. Требования Москвы о единстве Германии стали скорее пропагандистской позицией, позволявшей давить на западные державы. Тем не менее 18 декабря 1948 года Сталин говорил руководителям Восточной Германии:
— Путь к народной демократии еще преждевременен. Надо подождать. В Германии обстановка сложная, надо идти к социализму не прямо, а зигзагами. В этом своеобразие задачи.
Он согласился создать ГДР только 7 октября 1949 года — через четыре с половиной месяца после появления ФРГ. Возможно, все изменило принятие на вооружение ядерной бомбы. Если прежде единая Германия была нужна как часть пояса нейтральных государств, отделяющих Советский Союз от Запада, то теперь Сталин был заинтересован в том, чтобы максимально выдвинуть вперед советские войска. Как выразился бывший посол в ФРГ Валентин Фалин, «расщепленный атом расколол Германию».
Позиция Москвы оставалась внутренне противоречивой. Казалось, Сталин даже готов отказаться от ГДР в обмен на единую, но нейтральную Германию, лишь бы она не вступила в НАТО. Руководители Восточной Германии чувствовали настроения старшего брата, боялись, что для советских вождей ГДР — временный проект, что их лишат своего государства, и потому спешили со строительством социализма в надежде сделать процесс необратимым.
— Дружба с Советским Союзом, — говорил на митинге президент Восточной Германии Вильгельм Пик, — вот главное в политике ГДР. Ура!
В июле 1952 года генеральный секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии Вальтер Ульбрихт добился принятия программы строительства социализма в ГДР по советскому образцу: ускоренная индустриализация и коллективизация. Через год страна взорвалась.
Принимая руководителей ГДР 1 апреля 1952 года, Сталин вновь повторил: хотя созданы два немецких государства, не спешите кричать о социализме.
«Сталин, — вспоминал тогдашний верховный комиссар СССР в Германии Владимир Семенов, — хотел использовать ГДР как предмет борьбы, но не был уверен, что сможет удержать эту позицию. Берия продолжал ту же линию, но хотел ее форсировать летом 1953 года. И провалился как раз на этом…»
Германия была поделена. Оба лагеря остались при своем. Началась эпоха соревнования: кто кого? Кто победит в этой гонке?
После провозглашения 7 октября 1949 года ГДР Советская военная администрация в Германии, которая подчинялась непосредственно правительству, была упразднена. Постановлением Совета министров 10 октября создавалась Советская контрольная комиссия, ее председатель был одновременно командующим Группой советских войск в Германии.
11 ноября 1949 года председатель Советской контрольной комиссии генерал армии Василий Иванович Чуйков передал премьер-министру Отто Гротеволю право управления Восточной Германией. Позднее ГДР и СССР обменялись посольствами, первым послом в Берлин приехал Георгий Максимович Пушкин.
Но власть пока что оставалась в руках председателя контрольной комиссии, он руководил всей оккупационной машиной. При нем состоял политический советник в ранге посла. Он и занимался политическим развитием ГДР. Управление политсоветника издавало газеты «Тэглихе рундшау» (на немецком языке) и «Советское слово» (на русском). Политическим советником был сравнительно молодой дипломат Владимир Семенович Семенов, которого привечали Сталин и Молотов.
В 1953 году Советская контрольная комиссия была преобразована в аппарат верховного комиссара. Семенов и стал верховным комиссаром. А сменивший Чуйкова генерал-полковник Андрей Антонович Гречко занимался только группой войск, дислоцированных на востоке Германии. Летом 1954 года аппарат верховного комиссара объединили с посольством. А в ноябре 1955 года упразднили и институт верховного комиссара, интересы Москвы представляло отныне само посольство…
Выбор между Западной и Восточной Германией сразу после войны не был очевидным. Многие деятели культуры, бежавшие в свое время от нацизма, предпочли вернуться в восточную часть страны.
Как рассчитаться с прошлым? Как выдавить из немцев яд нацизма? Вот что волновало тогда интеллектуальную Германию. В восточной части денацификация шла быстрее. Должности занимали только участники Сопротивления, узники концлагерей, вернувшиеся из изгнания коммунисты. Они решительно преодолевали прошлое, и это вызывало симпатии. Такой крупный писатель, как Арнольд Цвейг, искренне говорил: когда речь идет о ГДР, то надо понимать, что здесь бьется сердце Германии!
Среди офицеров Советской военной администрации было немало хорошо образованных профессиональных германистов, знавших и любивших немецкий язык и немецкую литературу. Они занимали руководящие посты в управлении информации, в отделах, занимавшихся культурой и народным образованием. Они уговорили переехать в Берлин многих видных деятелей немецкой культуры.
Но обычным восточным немцам было важнее другое: они сравнивали свою жизнь с тем, как живут на западе. Советские власти не в состоянии были помешать им наведываться в Западный Берлин. Граждане социалистической ГДР меняли деньги и отправлялись на запад за покупками. Метро и городская железная дорога функционировали исправно. За пятнадцать минут по городской железной дороге можно было с Александрплац доехать до Западного Берлина. Разница между двумя Германиями бросалась в глаза. В западной части города жизнь становилась лучше, в восточной — оставалась тоскливо-незавидной. В западных секторах руины расчистили, появились новые здания. Открылись магазины и кафе на свежем воздухе, столь любимые не только французами, но и немцами. В восточном секторе не было ничего нового, что радовало бы глаз, — за исключением строившихся на Сталин-аллее домов для номенклатуры. Повсюду длинные очереди.
«Восточный сектор города напомнил мне второстепенные советские города в двадцатых годах, — писал американский журналист Луи Фишер. — Восточный Берлин был низведен до советского экономического уровня. Вид прохожих отражал губительное влияние этого процесса. В их походке не ощущалось упругости, на лицах не было румянца здоровых, исполненных надежды людей».
В мае 1952 года граница между двумя Германиями была закрыта. Это было сделано после беседы Сталина 1 и 7 апреля 1952 года с руководством ГДР. Президент Вильгельм Пик записал содержание беседы в дневнике.
— В Западной Германии образуется самостоятельное государство, — рассуждал Сталин. — Демаркационную линию между Западной и Восточной Германиями надо рассматривать как границу и не как простую границу, а как опасную границу. Нужно усилить охрану этой границы.
Сталин поставил новую задачу: ГДР должна немедленно создать собственную армию, поставить триста тысяч человек под ружье, обещал военную технику и помощь в обучении офицерского корпуса.
Но граница между двумя частями Берлина оставалась открытой. Через Западный Берлин ежемесячно почти пять тысяч человек убегали из ГДР. В 1953 году эта цифра резко увеличилась: за первые месяцы убежали сто двадцать тысяч восточных немцев. Но эти данные держались в секрете. В ГДР звучали бодрые марши, официальная пропаганда была пронизана оптимизмом. Активисты восточногерманского комсомола — Союза свободной немецкой молодежи — в синих рубашках маршировали под красными знаменами.
Руководителем восточногерманского комсомола был Эрих Хонеккер, который со временем возглавит ГДР. Его жена Марго работала вместе с ним. На митингах ей поручали зачитывать обращение к советскому вождю:
— Дорогой Иосиф Виссарионович Сталин! Мы заверяем вас, что, не жалея сил, станем защищать Советский Союз, нашу родину и мир от преступных действий американских и немецких империалистов. Слава великому Советскому Союзу! Слава лучшему другу немецкого народа, другу всей молодежи великому Сталину!
Руководили Восточной Германией трое — президент Вильгельм Пик, глава правительства Отто Гротеволь и первый секретарь ЦК партии Вальтер Ульбрихт. Президент Пик болел и в основном представительствовал. Премьер Гротеволь, как бывший социал-демократ, пользовался лишь ограниченной поддержкой аппарата. Реальная власть концентрировалась в руках хозяина партии Ульбрихта.
Вальтер Ульбрихт родился 1 июля 1893 года в Лейпциге. Отец — портной, мать воспитывала троих детей. Родители были социал-демократами, и Вальтер в девятнадцать лет вступил в социал-демократическую партию. В 1915 году его призвали в кайзеровскую армию. Он был противником империалистической войны и дезертировал, его поймали и посадили. После крушения монархии он присоединился к компартии, созданной в 1919 году, и стал профессиональным партработником. В 1921 году получил первую должность с зарплатой — его избрали секретарем окружной организации КПГ в Большой Тюрингии. В 1928 году сделали депутатом рейхстага и членом политбюро. В ноябре 1929 года Ульбрихт стал партийным секретарем столичного района Берлин-Бранденбург.
В 1922 году он приезжал в Москву на четвертый конгресс Коминтерна и видел Ленина, что составляло предмет его особой гордости в послесталинские времена, когда никто из руководителей соцстран не мог этим похвастаться, даже Хрущев.
В октябре 1933 года Ульбрихт бежал за границу. Несколько лет работал среди коммунистов-эмигрантов в Париже, Праге и других городах. В 1937 году нацистские власти лишили его германского гражданства. В 1938 году он обосновался в Москве, вместе с другими иностранными коммунистами жил в гостинице «Люкс». Работал в Коминтерне, занимался пропагандой, направленной на немецкие войска.
4 и 7 июня 1945 года Сталин дважды беседовал с руководителями немецких коммунистов — Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом, Антоном Аккерманом и Густавом Соботткой, напутствовал их перед возвращением на родину. Тремя группами они отправились создавать новую Германию.
Десять человек по главе с Ульбрихтом на советском самолете — это был американский транспортный «Дуглас» — прилетели в разбомбленный Берлин. В советской зоне оккупации Пик, Гротеволь, Ульбрихт и другие руководители заняли роскошные виллы в районе Нидершёнгаузен. Весь квартал был огорожен и охранялся советскими солдатами. Вскоре в местечке Бернике создали партийный дом отдыха. Здесь ответственные работники проводили отпуска. Потом для высшего руководства открыли роскошный дом отдыха в Зеегофе. В ЦК новой номенклатуре выдавали пайки с продовольствием, сигаретами, спиртным и шоколадом — помимо продовольственных карточек.
Существовала конкуренция между коммунистами, которые в нацистские времена сидели в концлагерях, и коммунистами, которые прилетели вместе с Вальтером Ульбрихтом из Советского Союза. Став руководителем партии, на ключевые посты Ульбрихт расставлял своих людей, «местных» вытеснял из аппарата.
Коллеги отмечали его феноменальную память на имена, умение предвидеть повороты в партийной линии. Даже после тяжкого трудового дня он не чувствовал усталости. Он придавал большое значение мелочам и не стеснялся в создании собственного культа. Те, кто его знал близко, считали генерального секретаря бессердечным, холодным и грубым.
На встрече со Сталиным 18 декабря 1948 года Пик и Гротеволь говорили о политике и экономике. Ульбрихт же попросил у вождя разрешения проверить партию:
— Проверка в одном округе показала, что пятьдесят пять процентов членов партии — это кулаки. В партии состоят даже миллионеры, которые ведут американскую пропаганду. Можно провести осторожную очистку партии?
— Исключать хотите? — понимающе уточнил Сталин. — Придется исключать, но не советую центральному правлению брать на себя всю ответственность за это дело.
Формально Ульбрихт был лишь заместителем главы правительства, которое возглавлял Отто Гротеволь. Но уважение к Гротеволю было лишь на словах.
«Постепенно Вальтер Ульбрихт выходил в «вожди» и пытался поучать всех всему, — вспоминал советский верховный комиссар Владимир Семенов. — Я еще в 1949 году обратил внимание товарища Сталина на минусы в поведении Ульбрихта. Сталин согласился в частностях, но отметил преданность Ульбрихта…»
Вернувшись из Москвы в первых числах июня 1953 года, делегация из ГДР доложила политбюро ЦК СЕПГ, что в Советском Союзе грядут большие перемены.
— Курс изменится не только в отношении ГДР, — рассказывал Фред Эльснер. — Товарищу Ульбрихту трудно было примириться с новой линией, но он еще подтянется.
Вдохновленный беседами в Москве, Эльснер 9 июня выступил на заседании политбюро с большой речью:
— Два года я молчал, сегодня я намерен высказать все, что думал.
Он выступил против диктатуры Ульбрихта, против угодливости и страха в партии. Ульбрихт и советский верховный комиссар Владимир Семенов были ошарашены. Семенов с изумлением наблюдал за дискуссией и что-то лихорадочно писал, хотя протоколы всех заседаний посылались ему незамедлительно.
Завершая заседание, Семенов сказал, обращаясь к Ульбрихту:
— Да, товарищ Ульбрихт, мне кажется, вам следует сделать серьезные выводы из этой очень основательной критики в ваш адрес со стороны политбюро.
Казалось, что дни генерального секретаря сочтены.
Восточные немцы чувствовали, что власть в смятении. По указанию Москвы вожди ГДР признали некоторые ошибки. Крестьянам, которые ушли на Запад, разрешили вернуться на свои земли. Те, кто по политическим мотивам был лишен продовольственных карточек, могли вновь их получать. Обещали снизить стоимость проезда на трамвае и отменить повышение цен на продовольствие. Школьники, исключенные по причине чуждого социального происхождения, получили право вернуться за парты. Восточные немцы шептались: раз наши руководители признали свои ошибки, почему же они просто не уходят в отставку?
И вдруг в мае 1953 года на пленуме ЦК партии, созванном по случаю 135-летия со дня рождения Карла Маркса, было решено на десять процентов поднять нормы выработки. Это стало последней каплей.
31 мая рабочие завода Саксенверке в Нидер-Зейдлице в знак протеста устроили двухчасовую забастовку. Дирекция пошла на попятный. 3 июня забастовщики на заводе в Эйслебене, близ Халле, тоже принудили дирекцию завода отказаться от намерения увеличить нормы выработки.
На заседании политбюро ЦК СЕПГ 9 июня 1953 года приняли решение о «новом курсе». 11 июня решение опубликовали. Но ничего не изменилось. Забастовали две тысячи рабочих-металлистов в Геннингсдорфе, на окраине Восточного Берлина. 13 июня забастовку провели рабочие машиностроительного завода «Абус» в Готе.
Берлинские рабочие обратились с возмущенным письмом к премьер-министру Отто Гротеволю. В ответ утром 16 июня к ним прислали воспитателей. Это взорвало рабочих. Восемьдесят строителей, трудившихся на Сталин-аллее, бросили работу в знак протеста против потогонных методов и сокращения заработной платы. Они шли по направлению к зданию правительства на Ляйпцигерштрассе в центре города и скандировали рифмованный призыв:
Друзья, в одну шеренгу с нами!
Мы не желаем быть рабами.
К строителям примкнули сотни рабочих, пассажиры трамваев, их водители и кондукторы. С каждым кварталом колонна увеличивалась. Впереди шагали шестеро великанов — подносчики кирпича в кожаных фартуках. Колонна повернула к ремонтировавшемуся зданию оперного театра. Студенты из Университета имени Гумбольдта покинули аудитории, чтобы тоже принять участие в демонстрации.
Колонна прошла мимо советского посольства на Унтер-ден-Линден и по Вильгельмштрассе направилась к зданию Совета министров на Ляйпцигерштрассе, где когда-то размещалось здание имперского министерства авиации. Численность колонны достигла четырех-пяти тысяч. Охранявшие здание часовые отступили во двор и закрыли железные ворота. Толпа кричала:
— Мы хотим видеть Гротеволя! Мы хотим видеть козлиную бородку!
«Козлиной бородкой» называли Вальтера Ульбрихта.
Вместо них появился министр сталелитейной промышленности Фриц Зельбман, бывший шахтер. Он залез на стол, вынесенный из здания. Слушать его не стали. Министра стащил со стола один из подносчиков кирпича. Он сам произнес речь. За ним выступила молодая девушка, потом домохозяйка, жаловавшаяся на высокие цены.
Толпа двинулась дальше. Полиция пыталась остановить ее, но безуспешно. Люди, взявшись за руки, упорно шли вперед. Из машины с репродуктором неслись призывы разойтись, поскольку введенные 28 мая увеличенные расценки уже отменены. Рабочие захватили машину и стали скандировать антиправительственные лозунги. Вечером пошел сильный дождь. Но улицы вышли из подчинения властей. К вечеру забастовка охватила весь Восточный Берлин, на следующий день превратилась в восстание.
Основным источником информации о происходящем для восточных берлинцев была радиостанция РИАС — главный объект ненависти советских пропагандистов. Она работала в Западном Берлине в американском секторе. К несчастью для руководителей ГДР, программы можно было слушать на территории Берлина, да и по всей стране. Вечером 16 июня РИАС передала сообщение о демонстрациях в советском секторе. На радиостанцию пришли строители с просьбой передать в эфир их требования и призыв начать 17 июня всеобщую забастовку.
Лозунги быстро приобрели политический характер. Демонстрации охватили многие города и поселки ГДР. Жгли красные знамена, портреты Сталина и партийные газеты, открывали тюрьмы, освобождая заключенных. Полиция бессильно взирала на колонны демонстрантов, идущих под лозунгами «Мы хотим свободных выборов».
Почему народная полиция не вмешивалась? Вальтер Ульбрихт пожаловался советским товарищам, что она политически неблагонадежна. Берлинцам казалось, что началась настоящая революция.
17 июня с утра забастовщики останавливали автомобили, в которых направлялись на работу чиновники, вытаскивали их из авто, срывали с них партийные значки, машины поджигали. Полицейские не показывались. Рабочие толпились возле ворот предприятий, станки не включали, митинговали, потом шли к центру города.
Аббревиатура ГДР по-немецки звучит как ДДР. Восточные немцы, освоившие некоторые русские слова, переводили название своей республики так: «ДДР — это давай, давай, работай!» Восточные немцы были уверены, что они живут так плохо, потому что русские все вывозят. Правящий бургомистр Западного Берлина Вилли Брандт писал о больших репарациях из восточной зоны: «Создавалось впечатление, будто тамошние жители проиграли войну в большей степени, чем немцы на западе страны. Федеративной Республике было легче».
Внушительным был марш четырех тысяч рабочих Геннингсдорфского металлургического завода. Они шли сплоченными шеренгами по восемь человек в ряд, в промасленных комбинезонах и кепках. Моросил дождь, вода стекала с их лиц. Некоторые шли босиком, другие в башмаках на деревянной подошве. Они прошли почти двадцать километров. Их приветствовали тысячи людей, угощали бутербродами, покупали им на свои деньги сигареты и шоколад.
Шесть тысяч железнодорожников тоже пришли в центр города. Трамваи, автобусы и метро не работали. Без пятнадцати двенадцать почти пятьдесят тысяч немцев собрались на площади Люстгартен, переименованной в площадь Маркса и Энгельса.
В Магдебурге колонна подошла к площади Гассельбахплац в центре города. Восставшие вошли в семиэтажное здание Союза свободной немецкой молодежи, выбросили из окна портреты Сталина, Отто Гротеволя и Вальтера Ульбрихта. На вокзале сорвали объявление с надписью «Межзональная проверка документов» и заявили, что будут приветствовать пассажирский поезд из Кельна как символ единства Западной и Восточной Германий. Несколько полицейских пытались вмешаться, но их разоружили, винтовки разбили, а самих полицейских заперли.
Пассажиры из Кельна, увидев, что происходит, стали раздавать магдебуржцам шоколад, сигареты, печенье и фрукты. Потом прибыл поезд с прицепленным к нему вагоном для заключенных. Тюремщиков разоружили. Просмотрели документы арестованных и, решив, что в вагоне политические заключенные, всех выпустили, раздав им их тюремные дела.
Толпа двинулась к полицейскому управлению на Гальберштедтерштрассе в центре Магдебурга. Было около часу дня. Там собралось уже много людей, которые пытались взломать ворота. С крыши здания толпу обстреляли. Когда вокруг здания собралось уже почти двадцать тысяч человек, появилось десять советских танков и столько же бронетранспортеров…
Принято считать, что к организации восстания в Восточной Германии приложил руку Запад. Но события в Берлине были большой неожиданностью и для американцев. Руководство радиостанции РИАС приняло такое решение:
— Давать объективную информацию о случившемся, но прямого эфира рабочей делегации не предоставлять и к всеобщей стачке не призывать.
Советские представители докладывали в Москву вечером 17 июня: «Американская радиостанция РИАС призвала мятежников подчиняться приказам советских властей и не втягиваться в конфликты с Советской армией».
Западные страны подчеркнуто держались в стороне. Западные берлинцы, возможно, видели в восстании шанс на объединение, но союзники запретили им вмешиваться в происходящее в Восточном Берлине и даже проводить манифестации солидарности рядом с межсекторальной границей.
Директор ЦРУ Аллен Даллес 18 июня 1953 года доложил президенту Эйзенхауэру:
— Мы не имеем к этому никакого отношения.
Разговоры американских политиков о том, что нужно «освободить порабощенные народы из-под советского владычества», были всего лишь риторикой. Соединенные Штаты понимали: дать оружие берлинцам — спровоцировать бойню.
Помогали только продовольствием. Соединенные Штаты организовали раздачу продуктовых наборов для жителей Восточного Берлина (подробнее см. журнал «Вопросы истории», № 11–12/1999). Хватило чуть ли не всем жителям города. Жители других городов ГДР рвались в город «за наборами от Эйзенхауэра», их не пускали, даже перестали продавать железнодорожные билеты в Берлин.
Запаниковавшие руководители ГДР попросили советских товарищей вывезти их семьи в Москву. Советский военный комендант остановил движение городского транспорта и объявил в столице ГДР чрезвычайное положение. Военное положение, введенное советским командованием по всей Восточной Германии, сохранялось двадцать четыре дня и было отменено в воскресенье 12 июля в двенадцать часов ночи.
17 июня должно было состояться заседание политбюро ЦК СЕПГ, но вместо этого верховный комиссар Семенов вызвал всех к себе в берлинский пригород Карлсхорст, в штаб советской военной администрации. Членам политбюро пришлось на большой скорости проехать по улицам, заполненным возбужденными толпами. Они видели, как из толпы им грозили кулаками.
Владимир Семенов был подчеркнуто любезен, но в его словах слышалась ирония.
— Москва распорядилась ввести чрезвычайное положение. Так что этот гвалт быстро кончится.
На улицах Берлина появились советские танки. Немцы кричали солдатам: «Русские свиньи!» Бросали камни в танки, заталкивали бревна в гусеницы, засовывали кирпичи в дула орудий, срывали радиоантенны. Но когда заговорили танковые пулеметы, разбежались. На опустевших улицах остались только солдаты. Семенов и другие советские представители по ВЧ держали Москву в курсе дела: докладывали, сколько арестовано, убито, ранено. Семенов сообщил, что к одиннадцати вечера улицы Берлина очищены от демонстрантов.
Ночь была трудной для членов политбюро ЦК СЕПГ. Семенов, как лев в клетке, метался по комнате: в его хозяйстве случился непорядок, и ему предстояло нести ответственность. Члены политбюро составляли отчет для Москвы. На следующее утро за завтраком Ульбрихт объявил, что ему надоело сидеть в Карлсхорсте и выслушивать нотации советских представителей:
— Я еду в город, в ЦК, даже если они хотят держать меня здесь. Наше место там. Неправильно, что мы здесь торчим.
Советские военные, которым была поручена операция по наведению порядка, задавали возмущенные вопросы министру безопасности ГДР Вильгельму Цайссеру:
— Как это вообще могло произойти? Такие вещи не происходят в один день, значит, у них была какая-то организация, а вы о ней ничего не знали.
Члены политбюро ЦК СЕПГ тоже хотели знать, как это все случилось. Они хотя бы частично винили и себя. Один только Вальтер Ульбрихт с самого начала заявил, что восстание — дело рук «фашистских провокаторов».
Семенов с упреком сказал членам политбюро:
— Радиостанция РИАС передает, что в ГДР правительства больше нет. Похоже, это так и есть.
На заседании политбюро главный редактор партийной газеты «Нойес Дойчланд» Рудольф Херрнштадт призвал товарищей сделать какое-то заявление. Он составил проект решения пленума ЦК, в котором говорилось: «Если рабочие массы не понимают партию, то виновата партия, а не рабочие массы. Исполненный решимости железной рукой защитить интересы рабочего класса против фашистской провокации, Центральный комитет вместе с тем отдает себе отчет в том, что партии надлежит незамедлительно пересмотреть свой подход к рабочим массам».
Рудольф Херрнштадт обратился к Ульбрихту:
— Не лучше ли тебе, Вальтер, передать кому-нибудь другому непосредственное руководство партийным аппаратом? Мне кажется, это помогло бы преодолеть определенные слабости нашего аппарата, избавить его от ориентации на одну личность, от вассальной преданности, угодничества, подавления критики и склонности приукрашивать положение дел в партии и в стране.
Херрнштадт предложил расширить секретариат ЦК, которым полностью командовал Ульбрихт. Херрнштадт полагал, что нужно включить в секретариат тех, кто, как он выразился, «могли бы, если понадобится, унять тебя, Вальтер».
Ульбрихт затаился, готовясь расправиться с бунтовщиками.
Через три недели после берлинского восстания члены политбюро на ночном заседании потребовали от генерального секретаря отчета. Заседание было столь драматическим, что у обер-бургомистра Восточного Берлина Фридриха Эберта, сына предвоенного президента Германии, выступили слезы на глазах. Присутствовало тринадцать человек. Из них только двое не потребовали от Ульбрихта уйти в отставку — секретарь ЦК по кадровым вопросам Герман Матерн и кандидат в члены политбюро Эрих Хонеккер.
Элли Шмидт, возглавлявшая женское движение ГДР, говорила об «угрызениях совести». Она ругала себя за то, что «приукрашивала события, приукрашивать которые было преступлением»:
— Вся атмосфера нашей партии, нечестность, отрыв от народных масс и их забот, угрозы в отношении недовольных и хвастовство — все это завело нас слишком далеко. За это на тебе, дорогой Вальтер, лежит самая большая вина, а ты не хочешь признать, что без нашего вранья не было бы и событий 17 июня!
Секретарь ЦК по идеологии Антон Аккерман, имевший репутацию честного и откровенного человека, кричал Ульбрихту:
— Многие годы я поддерживал тебя, Вальтер, несмотря на то, что я видел. Я долго молчал, потому что помнил о дисциплине, потому что на что-то надеялся, потому что боялся! Сегодня я преодолел все это.
После того как участники заседания политбюро выпустили пар, премьер-министр Отто Гротеволь, бывший глава социал-демократической партии, объединившейся с коммунистами, прямо обратился к Ульбрихту:
— Ты слышал мнение товарищей. Может быть, ты хочешь высказаться?
Казалось, его звезда закатилась.
Но тут все переменилось! 26 июня 1953 года в Москве был арестован член президиума ЦК КПСС, первый заместитель председателя Совета министров СССР, министр внутренних дел маршал Советского Союза Лаврентий Павлович Берия. На счастье Ульбрихта, Берию среди прочего обвинили в том, что он, как агент международного империализма, пытался помешать строительству социализма в ГДР.
Напуганные восстанием в Берлине, советские вожди предпочли оставить Восточную Германию в крепких руках Ульбрихта. Его жесткий и неуступчивый стиль произвел впечатление на советских руководителей. Они не решились затевать большие перемены в стране, которая едва не перестала существовать.
Ульбрихт мог сквитаться со своими критиками. На пленуме ЦК он произнес пламенную речь о враждебной деятельности Берии и связал с ним своих главных оппонентов — Рудольфа Херрнштадта и министра госбезопасности Вильгельма Цайссера.
— Теперь все стало ясно, — торжествовал Ульбрихт. — Раскольническая деятельность Цайссера и Херрнштадта делает невозможной их работу в политбюро и ЦК. Партия и страна находились в смертельной опасности, потому что враждебная партии фракция предприняла попытку внутрипартийного путча. Только благодаря вмешательству проверенных и закаленных в классовых боях товарищей заговор путчистов был разоблачен, партия и страна спасены.
Ирония судьбы состоит в том, что Херрнштадт и Цайссер в годы войны работали на советскую военную разведку. Они внесли большой вклад в победу над фашизмом, их работу в нашей стране с благодарностью вспоминают и по сей день. Но тогда московские руководители без колебаний ими пожертвовали.
Кандидат в члены политбюро Рудольф Херрнштадт, главный редактор центрального партийного органа «Нойес Дойчланд», и министр государственной безопасности Вильгельм Цайссер давно числились в черном списке Ульбрихта. Они демонстрировали свою оппозицию диктаторскому поведению Ульбрихта и ратовали за его свержение. К тому же оба были слишком близки к Москве. В Восточном Берлине таких не считали своими. Сначала немец, потом уже друг Советского Союза.
Херрнштадт в 1929 году вступил в компартию и всегда был убежденным коммунистом, склонным к идеализму. Он работал на советскую военную разведку, используя свое положение корреспондента различных газет в Праге и в Варшаве. Во время войны он жил в Советском Союзе, участвовал в создании Национального комитета «Свободная Германия». Рудольф Херрнштадт был назначен главным редактором газеты «Свободной Германии» (комитет в документах именовался «Институт № 99»). Он был вежлив и холоден, обращался к своим сотрудникам на «вы», что было редкостью в немецкой партийной среде. В Херрнштадте его коллег по партийному аппарату поражало сочетание западноевропейской наружности, буржуазной манеры одеваться, западного стиля в журналистике, необычайного ума и холодной жесткости.
Цайссер в свое время вступил в Союз Спартака и участвовал в вооруженном восстании 1923 года, которое должно было начать революцию в Германии. После подавления восстания бежал в Советский Союз. Работал на советскую военную разведку в Китае. В Испании командовал XIII интернациональной бригадой под псевдонимом «генерал Гомес». Его адъютантом был будущий министр госбезопасности Эрих Мильке. Мильке прославился тем, что в 1931 году по заданию партии убил в Берлине троих полицейских. Ульбрихт вывел Цайссера и Херрнштадта из политбюро и ЦК, а чуть позже, исключив из партии, отправил их в провинцию на мелкую чиновничью работу.
Ульбрихт знал, как близок к концу своей карьеры, поэтому для него было подарком приглашение прибыть в Москву 20 августа 1953 года. Это был первый официальный визит руководителей ГДР в Москву со времени образования социалистической Германии.
Немцам сказали, что с 1 января 1954 года прекращаются репарации в пользу СССР и Польши. Тридцать три совместных предприятия передавались ГДР. Восточной Германии прощались все долги. Сокращались расходы ГДР на содержание советских оккупационных войск. Восточная Германия получила большой кредит и дополнительные поставки продовольствия.
Новый руководитель министерства государственной безопасности Эрнст Вольвебер говорил, что страх перед повторением восстания глубоко сидел в Ульбрихте. 17 июня 1954 года, в первую годовщину восстания, он запаниковал, услышав слухи о повторении демонстраций, и вздохнул с облегчением, когда опасная дата миновала.
До июньского восстания немцам не так легко было выбрать между ГДР и ФРГ. Советские танки, разогнавшие рабочих летом 1953 года, помогли немцам сделать выбор. Характер режима, подавившего силой выступления народа, стал ясен. Но признать это было трудно. Замечательная писательница Анна Зегерс посвятила событиям 17 июня роман «Доверие». Все ее симпатии на стороне тех, кто помогает подавить путч… Возможно, это была попытка доказать самой себе правоту выбора в пользу ГДР.
Восстание 1953 года пришлось на начало карьеры Хрущева как руководителя страны. Никита Сергеевич пришел к выводу, что, если не помогать Восточной Германии, социалистическая система там рухнет, а его самого призовут к ответственности за потерю ГДР. Этот опыт во многом определил будущую германскую политику Хрущева.
В Восточном Берлине прекрасно сознавали стратегически важное положение ГДР, поэтому требовали много больше, чем другие социалистические страны, и вели себя самостоятельнее. Восточный Берлин по-своему шантажировал Москву, угрожал падением социализма в стране и требовал помощи. Конечно, ГДР чуть ли не во всем зависела от СССР, но и Советский Союз в определенном смысле зависел от Восточной Германии.
Догматики в Восточном Берлине опасались, что в какой-то момент советские руководители пожертвуют ими ради улучшения отношений с Западом и согласятся на объединение Германии. А в Москве боялись, что ГДР не выдержит и рухнет, обнажив слабость социализма.
Жесткая линия ГДР углубляла раскол Германии и ухудшала климат холодной войны. У Москвы и Восточного Берлина были, разумеется, общие цели, но во многих вопросах они расходились. У Советского Союза, как великой державы, были более широкие интересы и цели. Но политика ГДР вырабатывалась в Восточном Берлине, а не в Москве и часто шла наперекор советской воле.
Во время берлинского восстания 1953 года погибли сто двадцать пять человек; сорок восемь расстреляли по приговору советских судов. Тысячи приговорили к различным срокам заключения. Осенью 1953 года в ГДР провели ряд громких процессов против «западных агентов».
Обе Германии превратились в важных игроков на передовой холодной войны. И Запад, и Восток видели в своей Германии важнейшего союзника, чьи интересы надо блюсти. И Советский Союз, и Америка старались доказать, что их Германия сильнее и популярнее. И не очень хотели объединения страны.
Австрия меньше интересовала участников холодной войны, поэтому ее судьба сложилась удачнее. Страна тоже была разделена на оккупационные зоны. Что с ней делать — обсуждалось на конференциях министров иностранных дел великих держав. В феврале 1954 года Джон Фостер Даллес, Энтони Иден, Жорж Бидо и Вячеслав Молотов встретились в Берлине. Съехались тысяча шестьсот журналистов, хотя на заседания их не пускали. Но вечером устраивались пресс-конференции, вспоминали журналисты, время от времени удавалось поймать кого-либо из дипломатов за пуговицу и выудить кое-какие сведения о ходе дискуссии. Западные министры уверяли, что пошли навстречу Советскому Союзу по всем спорным вопросам. После чего Джон Фостер Даллес спросил Молотова: готовы ли вы вывести оккупационные войска из Австрии и дать ей возможность обрести самостоятельность? Молотов ответил: нет.
Но советские руководители в конце концов согласились вывести войска из Австрии и позволили ей стать единым государством. В Москве боялись, что раздел страны приведет к тому, что Западная Австрия вступит в НАТО.
11 апреля 1955 года в Москву прилетела австрийская делегация во главе с канцлером Юлиусом Раабом. Подписали «московский меморандум»: австрийское правительство обещало не присоединяться к военным союзам, не иметь иностранных военных баз на своей территории и постоянно придерживаться нейтралитета. Это вполне устраивало Советский Союз.
Для подписания государственного договора в Вену съехались министры иностранных дел держав-победительниц. Когда государственный договор был подписан и страна обрела полный суверенитет, австрийский канцлер торжественно произнес:
— Австрия свободна!
Австрийский вариант для Германии, считают историки, был бы возможен, если бы немцы были нечестолюбивым, неэнергичным и беззаботным народом. Но немцы выносливы, энергичны, работают с большим мастерством и до фанатичности трудолюбивы… Если бы Германия была отсталой страной, положение немцев могло бы быть лучше. Ни у кого не появилось бы желания аннексировать немецкие провинции, создавать в Германии базы и добиваться расположения немцев.
Еще во время войны американцы, чтобы навсегда обезопасить мир от германского милитаризма, предлагали разрушить промышленность и превратить Германию в аграрную страну. Но каким образом продолжали бы работать станки и машины в Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии, если бы Рур превратился в долину мирных пастбищ? Разрушение немецкой промышленности вырвало бы у Европы ее экономическое сердце.
К началу пятидесятых годов Западная Германия сделалась весьма необходимой Западу. Германия вновь оказалась полем битвы, на котором ее соседи разрешают свои споры.
В мае 1949 года американская, британская и французская зоны оккупации объединились в Федеративную Республику Германию.
8 мая Парламентский совет принял проект основного закона нового государства. 11 мая Парламентский совет решил, что временной столицей нового государства станет Бонн. 12 мая конституцию утвердили военные губернаторы трех зон оккупации. 23 мая основной закон подписали премьер-министры одиннадцати земель и президенты ландтагов.
14 августа 1949 года прошли первые выборы в бундестаг. Коммунисты во главе с Максом Рейманом не добились поддержки избирателей, хотя они получали денежную помощь от Восточной Германии: миллион триста тысяч марок в 1946 году, четыре с лишним миллиона в 1947-м…
На встрече в Кремле в декабре 1948 года руководители Восточной Германии попросили Сталина помочь западногерманским коммунистам.
Вильгельм Пик:
— Нужна бумага.
Сталин:
— Бумагу дадим.
Отто Гротеволь:
— Нужно организовать нелегальную типографию.
Сталин:
— Это можно сделать.
Гротеволь:
— Необходимы и деньги.
Сталин:
— Окажем помощь.
28 декабря политбюро ЦК ВКП(б) выделило коммунистам Западной Германии двести тысяч американских долларов. Заодно в постановлении политбюро записали: «Поручить МГБ СССР (т. Абакумову) и Советской военной администрации в Германии (т. Соколовскому) представить в ЦК ВКП(б) к 10 января 1949 г. предложения о создании в рамках немецкой уголовной полиции органов государственной безопасности».
Усилия советского и восточногерманского политбюро коммунистам в ФРГ не помогли. На выборах реально конкурировали две основные партии: социал-демократы и христианские демократы. Социал-демократы во главе с пламенным трибуном и бывшим узником концлагеря Куртом Шумахером уступили христианским демократам.
7 сентября 1949 года обе палаты Федерального собрания — бундестаг и бундесрат приступили в работе. 12 сентября избрали первого президента ФРГ Теодора Хейса.
15 сентября канцлером стал председатель победившего на выборах Христианско-демократического союза Конрад Аденауэр. 20 сентября он сформировал первое правительство Федеративной Республики Германии из тринадцати министров.
«Он высок и величествен, — описывал Аденауэра один из журналистов. — У него большие сильные руки крестьянина и крупное плоское лицо. Изумление вызывает его крепкое здоровье. Через неделю после нашей встречи ему должно было исполниться семьдесят семь лет. Он принял меня в своем кабинете без четверти шесть вечера, то есть в конце достаточно утомительного для него дня. Мы уселись — он в кресло с прямой спинкой, а я на мягкую софу».
Конрад Герман Йозеф Аденауэр родился 5 января 1876 года в семье усердного чиновника, изучал юриспруденцию. В детстве болел туберкулезом, поэтому не служил в армии. В 1906 году он вступил в католическую партию Центра, стал помощником городского главы Кельна и связал свою судьбу с этим городом. Поднимаясь по ступенькам служебной лестницы, стал в сентябре 1917 года обер-бургомистром Кёльна. Когда в ноябре 1918 года рухнула кайзеровская империя, опасаясь революционной стихии, обер-бургомистр Аденауэр распорядился вылить в Рейн все городские запасы алкоголя — сто тысяч литров.
В марте 1933 года, после прихода к власти нацистов, ему пришлось покинуть пост: новая власть обвиняла его в рейнском сепаратизме и финансовых махинациях. В 1934 году, после расстрела вождя штурмовиков Эрнста Рёма, нацисты по всей стране расправлялись с явными или потенциальными противниками режима. Среди других арестовали Конрада Аденауэра. Но ему повезло: через два дня отпустили. Он написал письмо нацистскому министру внутренних дел, в котором сообщал, что всегда был «лоялен к партии». Ему назначили пенсию и даже выдали компенсацию за преждевременный уход с поста обер-бургомистра. Он поселился с семьей в рейнском городке Рёндорф под Кельном. У него было трое детей от первого брака и четверо от второго. От участия в движении Сопротивления он отказался. Но в 1944 году, после покушения на Гитлера, его вновь арестовало гестапо — хватали видных политиков донацистской эпохи.
В конце сентября 1944 года его доставили в гестаповскую тюрьму в Браувейлере около Кельна. Начальник тюрьмы, увидев Аденауэра, попросил его не кончать жизнь самоубийством, а то у него будут неприятности. Аденауэр удивился: почему начальник тюрьмы считает, что он хотел бы уйти из жизни?
— Вам уже почти семьдесят, — объяснил тюремщик, — вам нечего ждать от жизни.
Конрад Аденауэр заверил начальника тюрьмы, что не собирается причинять ему неприятности, хотя и сам не мог предположить, какие сюрпризы преподнесет ему жизнь. Аденауэру снова повезло: по просьбе сына, служившего в вермахте, в конце ноября его отпустили.
После разгрома Третьего рейха оккупационные власти сделали Аденауэра главой городской администрации Кельна — как человека, не запятнавшего себя сотрудничеством с нацистами. Недавний пенсионер с неожиданной энергией и страстью вернулся в политику.
Конрад Аденауэр, как и многие немцы, пытался понять, почему немецкий народ рухнул в пропасть.
«Уже многие десятилетия, — отвечал он про себя, — немецкий народ неправильно понимает, что такое власть и какими должны быть отношения личности и государства. Немцы уверились во всесилии государства, в приоритете государства перед всем другим, в том числе перед вечными человеческими ценностями. Наш народ превратил государство в идола и принес в жертву этому идолу личность и ее достоинство».
Уроки из трагического опыта Третьего рейха в западной части Германии извлекались правильные: в первую очередь нужна демократия и свобода.
На встрече христианско-демократических групп в декабре 1945 года в Бад-Годесберге образовали Христианско-демократический союз, ставший одной из крупнейших партий в Западной Германии. Ее постоянный партнер в Баварии называется несколько иначе — Христианско-социальный союз. На выборах обе партии, опиравшиеся на церковь, неизменно выступали вместе. Председателем ХДС избрали Аденауэра.
Обер-бургомистр Западного Берлина Эрнст Рейтер предложил сделать столицей нового государства город Кассель. Социал-демократы предпочитали Франкфурт-на-Майне. Аденауэр выбрал маленький рейнский городок Бонн, сославшись на то, что большие города надо восстанавливать после бомбардировок, а Бонн не пострадал.
Бонн совершенно не подходил для роли столицы, и это обстоятельство должно было указывать на ее временный характер. Бонн — маленький городок, провинциальный в хорошем смысле этого слова. Здесь все знали друг друга. Может быть, канцлер просто перенес столицу поближе к собственному дому, чтобы недалеко было ездить на работу?
Для Конрада Аденауэра объединение Германии, возможно, и не было таким уж важным. Идея единого государства вдохновляла далеко не всех. В одном западноберлинском кабаре даже исполняли ерническую песенку «Воссоединение», каждый куплет которой заканчивался словами: «В Бонне всяк о нем лопочет, но всерьез никто не хочет».
Аденауэр, как уроженец католической Рейнской области, был противником доминирования протестантской Пруссии. Он хотел создать федеративное государство, в котором Пруссия, Бавария, Рейнская и Рурская области были бы на равных. Он рассчитывал укрепить в Германии влияние католиков и ослабить власть прусской бюрократии…
После крушения Третьего рейха выдающийся немецкий писатель Томас Манн сформулировал задачу так: «Нам нужна европейская Германия, а не германская Европа». Чем более европейской становится Германия, тем лучше живут немцы. А хорошая жизнь — это лучшая прививка от болтовни относительно великой державы.
Западная Германия, где люди жили по карточкам, где самой ходовой валютой были американские сигареты, где полиция устраивала облавы на черном рынке, восстанавливалась с поразительной быстротой.
Немецкое экономическое чудо представляется чем-то уникальным, неповторимым. Со стороны кажется, что немцы — прирожденные рыночники, торговцы, предприниматели и экономический успех дался им легко и просто. Но это не так. Дискуссии о том, надо ли переходить к рынку, шли в Германии долго и были ожесточенными. Многие, кто при нацистах привык к огосударствленной экономике, сопротивлялись введению рыночной экономики.
Может быть, причина немецкого успеха — щедрая американская помощь?
Конечно, деньги, полученные в рамках плана Маршалла, сыграли важную роль в закупке необходимых товаров для бедствовавшей Германии. Часть американских денег пошла и на инвестиции. Но роль американской помощи не надо переоценивать. Эти деньги сыграли роль топлива для локомотива немецкой экономики. Но локомотив немцы построили сами.
Летом 1948 года Аверелл Гарриман, бывший посол в Москве, ведавший осуществлением плана Маршалла, побывал в Германии, заглянул домой в одну семью в Эссене. Гарриман уверенно сказал своему помощнику Вернону Уолтерсу, что Германия обязательно возродится:
— Люди, которые, живя среди развалин, не забывают поставить на стол цветы, все восстановят.
Немцы, конечно, трудолюбивый народ, но они не хотели работать просто так. Они начали вкалывать, когда появился смысл работать и зарабатывать. Когда в Западной Германии отпустили цены, это было для немцев шоком. Но правительство сжало инфляцию и отказывалось печатать лишние купюры. Немцы увидели, что им платят надежными деньгами, на которые можно купить хороший товар. Это стало сильнейшим стимулом для желания работать много и усердно.
Отцом немецкой экономической реформы называют Людвига Эрхарда, который был первым министром экономики Западной Германии. Эрхард принадлежал к тем немногим политикам XX столетия, которые ясно представляли себе, как можно вывести страну из экономической катастрофы. Ему удалось добиться успеха и насладиться его плодами при жизни. Он сформулировал знаменитую концепцию социального рыночного хозяйства. Многие считают, что идеи Людвига Эрхарда — это некий третий путь, сочетание социалистических и капиталистических идей. Ничего подобного! Эрхард считал эффективной лишь рыночную экономику и был уверен, что только рынок позволяет обществу процветать и быть социально справедливым.
Единственная задача государства, доказывал Эрхард, — это создавать условия для нормального и успешного предпринимательства. Главное — дать людям возможность работать и зарабатывать. Человек, который зарабатывает, должен быть уверен, что государство не отберет у него деньги. А печатание денег без обеспечения, то есть инфляция, — это чистой воды ограбление. Социалисты, добавлял Аденауэр, научились разбираться в финансах ровно настолько, чтобы уметь растрачивать чужие деньги.
Уже в 1950 году реальная зарплата в ФРГ достигла предвоенного уровня. Настоящее процветание началось в 1955 году. Холодильники, телевизоры, стиральные машины перестали быть предметом роскоши. Немецкие семьи обзаводились машинами, ездили отдыхать за границу. За экономическими успехами последовали и политические. Положение Западной Германии в Европе укрепилось после того, как наладились отношения между Бонном и Парижем и старая вражда утихла.
Ключевую роль здесь сыграл француз Жан Монне. Он начинал в семейном бизнесе — торговал коньяком. В юности хотел быть боксером, потом — дипломатом. После Первой мировой работал заместителем генерального секретаря Лиги Наций. Во время Второй мировой, обращаясь к Вашингтону с призывом вступить в войну, он назвал Соединенные Штаты «арсеналом демократии». Жана Монне попросили не повторять это удачное выражение, чтобы его мог использовать президент Франклин Рузвельт.
Целое столетие причиной войн между Францией и Германией был Рурско-Рейнский регион с его залежами угля и железной руды, необходимых для военной промышленности. Жану Монне пришла в голову идея: не конфликтовать из-за угля и стали, а создать совместный картель. Это покончит с враждой между Францией и Германией.
9 мая 1950 года канцлер ФРГ Аденауэр получил письмо от французского министра иностранных дел Робера Шумана. Это было описание проекта, получившего название «план Шумана». Министр предлагал создать Европейское объединение угля и стали, объединив каменноугольную, железнорудную и металлургическую промышленность. В этот же день французский министр изложил свою идею публично. Это стало первым шагом к созданию федерации европейских государств. 9 мая ныне отмечается как День Европы.
Робер Шуман был идеальной фигурой для того, чтобы реализовать эту идею. Он появился на свет на границе Франции и Германии. Шуман был подданным кайзера и говорил по-немецки. После Первой мировой его родную Лотарингию передали Франции, он стал французским гражданином и представлял в Национальном собрании родной регион. Если кто-то мог персонифицировать возможность франко-германского объединения, то это Шуман.
Французский министр объяснил государственному секретарю Дину Ачесону, что Франция и Германия так крепко обнимут друг друга, что внезапный удар станет невозможным. Всякая война начинается с увеличения добычи угля и железной руды. Общий орган управления помешает тайному перевооружению одной из стран.
Приехав в Лондон, Конрад Аденауэр говорил Черчиллю:
— Я прошу доверять Германии. Нашу страну иной раз трудно правильно понять. Немец склонен к крайности. Часто он мыслит слишком отвлеченно. Но мы дорого заплатили за полученный урок. Немцы не находятся больше в плену прежних представлений. Германия и Франция должны сплотиться.
Черчилль заметил:
— Национальные чувства невозможно искоренить. Но Франция и Германия должны идти вместе. Их армии должны маршировать плечом к плечу под звуки «Марсельезы» и «Вахты на Рейне».
Но Англия высокомерно осталась в стороне. Вхождение в Европейское сообщество требовало энергии и готовности к риску, на что британские лидеры не были способны.
Английской внешней политикой руководил Эрнест Бевин, не очень молодой и не очень здоровый человек. В 1949 году Бевин приплыл в США. Вечером в Нью-Йорке английского гостя повели на Бродвей смотреть мюзикл. На обратном пути в машине у Бевина начался сердечный приступ. Охранник дал ему нитроглицерин, расстегнул рубашку, протер грудь снегом. Бевин пришел в себя и встал. Спросил:
— Куда едем?
— В отель, — ответил Дин Ачесон, — вам нужно лечь в постель.
— А вы куда?
— Выпью рюмку на сон грядущий, — признался Ачесон.
— И я с вами, — сказал Эрнест Бевин. — Мне выпивка нужна больше, чем вам.
Англия все еще ощущала себя великой державой, поэтому и отказалась от идеи европейской экономической интеграции. Зато эту идею поддержал Париж. Перед французскими политиками стояла такой выбор: или сильный атлантический союз, в котором доминируют Соединенные Штаты, или сильная Европа, где Франция сможет играть ведущую роль.
18 апреля 1951 года в Париже образовалось Европейское объединение угля и стали. В него вошли Франция, ФРГ, Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Соглашение было подписано в здании министерства иностранных дел Франции на Кэ д’Орсе. Англия отказалась участвовать. Это была самая большая ошибка британской политики после войны. Министр иностранных дел Герберт Моррисон изрек:
— Плохая идея. Мы не станем в этом участвовать. Наши шахтеры этого не примут.
Единая Европа формировалась без англичан.
«Британия не верит, что Франция и другие европейские страны смогут и захотят противостоять возможному советскому нападению, — считал Жан Монне, архитектор Европейского объединения. — Англия считает, что в этой войне континентальная Европа будет оккупирована. А вот Англия с помощью Америки сможет выстоять. Вот почему она не хочет, чтобы ее политика определялась Европой».
После создания ФРГ возник вопрос о немецкой армии. Мало кому хотелось вновь видеть оружие в руках немцев. За неделю до начала войны в Корее американский верховный комиссар в Германии Джон Макклой не разрешил Аденауэру сформировать полицейский корпус в двадцать тысяч человек. После начала войны Макклой сам предложил Вашингтону заняться вооружением Западной Германии, чтобы она не ощущала себя беззащитной. Западные страны колебались. Они боялись милитаризации ФРГ. Но и нуждались в немцах.
10 марта 1952 года советское правительство предложило правительствам США, Англии и Франции подготовить и подписать мирный договор, согласованный с общегерманским правительством; оно должно было быть образовано совместными усилиями. Заместитель министра иностранных дел Громыко вручил послам США, Англии и Франции в Москве советскую ноту от 10 марта, которую принято называть «нотой Сталина».
Что предлагал Сталин?
Германия восстанавливается как единое, независимое, демократическое, нейтральное и миролюбивое государство. Все оккупационные войска выводятся. Германия даже получает право создать собственную армию. Но с одним условием: «Германия обязуется не вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, направленные против любой державы, принимавшей участие своими вооруженными силами в войне против Германии».
Предложение провести общегерманские выборы и создать единую, нейтральную, демилитаризованную Германию было единственно возможным ответом на образование ФРГ. Сталин хотел если не сохранить всю страну под своим контролем, то по крайней мере не дать американцам овладеть какой-то частью Германии.
Но было слишком поздно. Несколько лет назад такое предложение перечеркнуло бы возможность вступления Германии в НАТО. До 1948 года Сталин мог договориться с Западом на своих условиях. Но в 1952-м Западная Германия уже вооружалась. Предложение Сталина означало разрушение НАТО. Американским войскам, которые находились в Западной Германии, некуда было отступить. Их бы пришлось отправить за океан, а советские войска отступили бы всего на сотню километров — на территорию Польши. К тому же мало кто хотел восстановления единой Германии.
Канцлер Аденауэр без колебаний избрал союз с Западом. Он хотел вступить в НАТО. В бундестаге лидер социал-демократов Курт Шумахер крикнул Аденауэру:
— Вы — канцлер союзников!
Это прозвучало оскорбительно, но не справедливо. Аденауэр не без оснований считал, что могучая, но одинокая Германия не только представляла угрозу для всех соседей, но и была опасной для самой себя.
Помешать Западной Германии вступить в НАТО Советский Союз не смог.
В октябре 1954 года в Париже министры иностранных дел западных держав подписали соглашение, которое разрешало ФРГ создавать свои вооруженные силы и состоять в НАТО. Западная Германия получила из рук союзников право определять свою внешнюю политику.
— Федеральное правительство, — провозгласил Аденауэр в бундестаге, — с уверенностью заявляет: мы — свободное и независимое государство.
5 мая 1955 года ФРГ обрела полный суверенитет.
Правительство ФРГ приняло доктрину Хальштейна — оно разрывает дипломатические отношения с любой страной, которая признает режим в Восточном Берлине. Но прибегли к этому только раз — разорвав отношения с Югославией, признавшей ГДР в октябре 1957 года.
Союзники только оставили за собой право управлять Западным Берлином и держать войска на территории ФРГ.
Зачем Аденауэр так ратовал за вступление в НАТО, он объяснил французскому президенту Шарлю де Голлю:
— Хрущев действительно уверен, что капитализм изжил себя и что коммунизм покорит весь мир. Он фанатичный коммунист и одновременно фанатичный русский, одержимый все той же жаждой империалистической экспансии, которая определяла политику России в царское время. Но Хрущев не начнет войну, пока он убежден, что свободные народы достаточно сильны, чтобы в ходе такой войны уничтожить Советский Союз или, во всяком случае, нанести самый тяжелый ущерб. Я глубоко убежден в том, что оборона от Советского Союза на национальной основе больше невозможна, как и оборона одних европейских стран без Соединенных Штатов. Мы не смогли бы даже найти финансовых средств, чтобы догнать Советский Союз в ядерном вооружении…
1955-й был важным годом в немецкой политике. В мае ФРГ приняли в НАТО, а 7 июня советское посольство в Париже передало западногерманскому посольству приглашение канцлеру Аденауэру приехать в Москву «для обсуждения вопроса об установлении дипломатических и торговых отношений между Советским Союзом и Германской Федеративной Республикой».
8 сентября в Москву прибыла делегация Западной Германии — через десять лет после окончания войны. На двух самолетах прилетели полторы сотни немецких чиновников. Технический персонал со средствами связи и запасом еды привезли на поезде.
Канцлера ФРГ в Москве часто обвиняли в реваншизме. Аденауэр, пристально глядя на министра иностранных дел Молотова, сказал, что он, по крайней мере, — в отличие от некоторых — не пожимал руку Гитлеру. Переговоры вели глава советского правительства Николай Булганин и первый секретарь ЦК Никита Хрущев.
«В противоположность Булганину с его клиновидной бородкой, седыми, причесанными на пробор волосами и добродушным выражением лица, — вспоминал Аденауэр, — Хрущев вовсе не изображал из себя доброго дядюшку…
Булганин и Хрущев пытались продемонстрировать мне, что их мнения и цели абсолютно совпадают. Булганин сказал мне, что Хрущев и он едины, что они уже тридцать лет работают в тесном контакте и доверяют друг другу беспредельно. Он призвал Хрущева в свидетели, и Хрущев подтвердил.
У меня сложилось впечатление, что они оба тщательно следят за тем, чтобы всегда высказывать одно мнение. Была ли это действительно дружба до гроба, никто из нас сказать не мог…»
Советские руководители сочли за труд выяснить привычки немецкого канцлера, и в первый же день Булганин предложил ему закурить. Некурящий канцлер отказался и едко заметил:
— У вас есть преимущество, господин Булганин. В отличие от меня вы можете пускать дым в глаза.
Переговоры шли трудно. Аденауэр требовал сначала отпустить военнопленных, а потом уже договариваться обо всем остальном. Он утверждал, что в советских лагерях все еще держат сто с лишним тысяч немцев. Булганин уверял, что военнопленных давно отпустили, а остались около десяти тысяч военных преступников, которые отбывают наказание в соответствии с приговорами, вынесенными судом.
Во время переговоров Хрущев взорвался:
— Я прежде увижу вас в аду, чем соглашусь с вами по этому вопросу!
Аденауэр реагировал немедленно:
— Если вы увидите меня в аду, то лишь потому, что первым туда попадете.
Переговоры едва не сорвались.
Хрущев, вспоминает участвовавший в переговорах дипломат Ростислав Сергеев, прервал Булганина:
— Николай, дай я скажу.
И сказал:
— Если наши уважаемые партнеры не подготовлены сейчас вести переговоры и достигнуть соглашения по вопросу установления дипломатических, торговых, а также культурных отношений, если они хотят подождать, я считаю, что можно подождать. Нам не дует.
Никита Сергеевич привстал и выразительно похлопал себя по нижней части спины. Возникла немая сцена. Жест перевода не требовал. В официальный текст вместо слов «Нам не дует» было записано: «Нам ветер в лицо не дует».
Конрад Аденауэр собрался уезжать. Но формула договоренности все же нашлась. Решили за это выпить.
«Я заметил, что мне наливает один официант, а Булганину — другой, — рассказывал Аденауэр. — Когда же официант Булганина взял и бокал Хрущева, я его остановил, взял у него бутылку и сказал: «А ну-ка, покажите мне ее!» Бокалы были зеленого цвета, бутылки тоже зеленые, и нельзя было разглядеть, что они содержат. Я исследовал содержимое и обнаружил, что в бутылке вода.
— Уважаемые господа! — воскликнул я. — Это нечестная игра! Вы пьете воду, а мне даете вино. Либо мы все трое пьем воду, либо все пьем вино.
Мы тогда много пили, не опасаясь последствий. Отправляясь на встречу с русскими, каждый член делегации глотал оливковое масло из консервных банок с сардинами».
Вечером 10 сентября немецкую делегацию повезли в Большой театр на балет «Ромео и Джульетта». Во время антракта пригласили к столу в Бетховенском зале. Аденауэр предложил поздравить статс-секретаря ведомства федерального канцлера Ханса Глобке с днем рождения. Хрущев присоединился к поздравлениям. Никиту Сергеевича не предупредили, что Глобке — военный преступник, в Третьем рейхе он участвовал в разработке расового законодательства. Со временем это станет известным, и тогда советская пропаганда будет обвинять Аденауэра, что он собрал вокруг себя бывших нацистов.
Когда по ходу спектакля Монтекки и Капулетти молились вместе, Конрад Аденауэр встал и протянул обе руки Николаю Александровичу Булганину. Они пожали друг другу руки. В зале раздались аплодисменты.
Советский Союз и Западная Германия установили дипломатические и торговые отношения. Зная, что в Восточном Берлине обеспокоены этими переговорами, Москва подробно информировала членов политбюро ЦК СЕПГ о разговорах с западными немцами. Ульбрихт не одобрял установление дипломатических отношений с Западной Германией, но это был очень прагматический шаг Хрущева.
Немецкие пленные вернулись домой. Выглядели они неважно. Прямо на вокзале от имени правительства ФРГ им раздавали новую одежду и часы. Встречать пленных приехал канцлер Аденауэр.
— Мы не успокоимся, пока последний заключенный не вернется на родину! — обещал Конрад Аденауэр. — И еще раз: добро пожаловать на немецкую родину!
Западногерманская кинохроника показывала, как президент ФРГ вручает большой крест за заслуги врачу, попавшему в плен под Сталинградом.
«Доктор Оттмар Коллар, — говорил диктор, — был выпущен на свободу еще в 1949 году, но по своей воле остался в Советском Союзе, чтобы самоотверженно помогать своим товарищам и заботиться о них».
Создание бундесвера воспринималось в Советском Союзе как первый шаг к новой германской агрессии, хотя в Бонне доказывали, что бундесвер строится на иных принципах, что это вооруженные силы демократического государства. Более того, руководители ФРГ хотели сразу же поставить немецкую национальную армию под общеевропейское или натовское командование, что они считали верной гарантией от возрождения германского милитаризма.
— Среди немецкой молодежи, — рассказывал первый министр обороны ФРГ Теодор Бланк, — ощущается отвращение к жестким прусским формам военной службы. Дух казарменной муштры развеян в ужасах тотальной войны.
12 ноября 1955 года первое подразделение бундесвера в составе ста одного добровольца получило воинские документы из рук министра обороны Бланка. Этот день стал днем создания армии ФРГ. Бланк напутствовал офицеров новой армии:
— Повышение боеготовности, чтобы обеспечить безопасность страны, — вот в чем заключается смысл военной службы.
Отношения между Бонном и Москвой оставались крайне неприязненными.
27 августа 1959 года Аденауэр ответил Хрущеву на довольно жесткое письмо:
«Вы пишете, что в немецком народе господствует реваншизм, что даже в моем правительстве есть реваншисты, Вы заходите так далеко, господин премьер-министр, что намекаете на то, что и я, возможно, также реваншист.
Нет, господин премьер-министр, здесь Вы глубоко заблуждаетесь, и здесь я не узнаю Вашего реализма и способности видеть то, что есть на самом деле, качеств, которыми Вы обычно обладаете в высшей степени.
Я не реваншист и никогда им не был. В моем правительстве нет ни одного реваншиста, и я бы никогда не потерпел министра, являющегося реваншистом. Что касается немецкого народа… Может быть, и надеется кто-то, кто мечтает о Гитлере и реванше. Но это очень немногие люди, которые не обладают никакой властью…»
Первым послом в ФРГ в январе 1956 года отправили заместителя министра иностранных дел Валериана Зорина. Через полгода он попросился в Москву. Ему пошли навстречу и отозвали. Вместо него осенью 1956 года в Бонн назначили бывшего посла из Австрии Андрея Андреевича Смирнова. Ему принадлежит знаменитая фраза:
— В чем разница между двумя столицами? Штраус в Вене — это вальс, Штраус в Бонне означает марш.
Советский посол имел в виду известного баварского политика Франца Йозефа Штрауса, придерживавшегося правоконсервативных взглядов и назначенного министром обороны ФРГ. Обладатель бочкообразной фигуры и прически ежиком, он был любимым персонажем карикатуристов — и советских, и немецких.
Канцлер Аденауэр не без юмора описывал, как к нему явился советский посол, чтобы передать очередную порцию недовольства в связи с милитаризацией Федеративной Республики. Андрей Смирнов заговорил о том, что Москва обеспокоена разговорами западно-германских генералов о продолжении традиций немецкой армии. Аденауэр ответил, что ему такие высказывания немецких генералов неизвестны. Но он, напротив, помнит свой визит в Москву и выстроенный при встрече почетный караул.
— Выправка советских солдат и их подчеркнуто чеканный строевой шаг, по-моему, были вполне в духе прусской и царской традиций, — ехидно заметил канцлер. — Вот такого рода традиции как раз и не культивируются в бундесвере.
«Советские руководители, с которыми я встречался, — вспоминал Конрад Аденауэр, — твердо верили, что капитализм обречен на гибель и что русский коммунизм добьется мирового господства. Хрущев снова и снова пытался разъяснить мне все это.
— Вы обречены на гибель, — пытался он внушить мне, — а мы завоюем мир!
Кажется, он говорил это вполне серьезно».
После смерти Аденауэр стал, кажется, более масштабной фигурой, чем был при жизни. Сейчас многие немцы называют его самым выдающимся политическим деятелем Германии, хотя при жизни его многие критиковали. Он оставался очень прозападным политиком, и Хрущеву было трудно пожимать ему руку, когда они встретились. Да и Аденауэру не очень нравилось иметь дело с московскими руководителями. Но справедливости ради надо сказать, что если бы не Аденауэр, то вряд ли бы появилась на свет ФРГ такая, какой мы ее знаем, — демократическое и процветающее государство.
