ЧАСТЬ III
В ЭПОХУ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ И ПОСЛЕ

Признаки раскола среди союзников наметились еще до исхода Второй мировой войны. В феврале 1945 года на Ялтинской конференции союзники изложили свои несхожие воззрения на послевоенную политическую систему в Польше. В июле 1945 года на Потсдамской конференции Соединенные Штаты противостояли давлению Советов, требовавших признать насажденные Советами правительства Румынии, Венгрии и Болгарии.

В последние годы десятилетия за этими разногласиями последовали даже более серьезные диспуты: должен ли Советский Союз вывести свои войска из Ирана (1946), по поводу событий в Турции и Греции (1947 и 1948) и еще более острые — по поводу Берлина (1948). Затем в 1950 году США и Британия пустили в ход войска, чтобы воспрепятствовать вторжению Северной Кореи в Южную, в то время как Сталин поддерживал Северную Корею и Китай оружием и словами. Союзники времен Второй мировой войны стали антагонистами и потенциальными врагами.

Окончание войны и изменение международного расклада сил сказались на разведывательной деятельности и Востока, и Запада. Британия распустила Исполнительный комитет специальных операций (Special Operations Executive, SOE), передав часть подразделений организации и часть персонала в SIS, Министерство экономической войны (Ministry of Economic Warfare, MEW) и Исполнительный комитет политической войны (Political Warfare Executive). Британия сохранила SIS, службу госбезопасности (Security Service) и агентства военной разведки, а также Объединенный разведывательный комитет (Joint Intelligence Committee, JIC). В 1946 году она учредила Объединенное разведывательное бюро (Joint Intelligence Bureau) с целью координации оборонительной разведки.

Соединенные Штаты расформировали Управление стратегических служб (Office of Strategic Services, OSS). План Донована по учреждению послевоенного Центрального разведывательного агентства представлял угрозу и для агентств военной разведки, и для Дж. Эдгара Гувера, надеявшегося, что его Бюро специальной разведывательной службы (Special Intelligence Service) времен Второй мировой войны, ориентированной на Латинскую Америку, будет дан мандат на всемирную деятельность. Утечка информации в газеты, настроенные против администрации Рузвельта-Трумэна, привела к тому, что в статьях новое агентство окрестили "Супергестапо", которое будет "шпионить за всем миром и нашим собственным населением".

20 сентября 1945 года президент Гарри Трумэн подписал приказ № 9621 "О ликвидации канцелярии стратегических служб и перераспределении ее функций", упразднивший OSS с момента "открытия дел 1 октября 1945 года". Тот же приказ передавал отделения исследований, анализа и интерпретации Госдепартаменту, где они были объединены во временную службу исследований и разведки (Interim Research and Intelligence Service). Остатки OSS были переданы военному министерству, где стали Подразделением стратегических служб (Strategic Services Unit). В то же самое время Трумэн велел госсекретарю Джеймсу Бирнсу учредить новую организацию для координации внешней разведывательной деятельности.

Старания Бирнса привели к тому, что 22 января 1946 года Трумэн подписал директиву, учреждавшую Национальную разведывательную администрацию (National Intelligence Authority, NIA) и Центральную разведывательную группу (Central Intelligence Group, CIG) и назначавшую директора центральной разведки (Director of Central Intelligence, DCI). Директива наделяла DCI через CIG ответственностью за "согласование и оценку разведывательных данных по вопросам национальной безопасности". CIG также получила сформулированную в расплывчатых выражениях санкцию на внешнюю разведывательную деятельность.

В 1947 году, в результате пересмотра представлений об аппарате национальной безопасности, необходимом в послевоенную эпоху, CIG уступила место Центральному разведывательному управлению (Central Intelligence Agency, CIA). Согласно Акту о национальной безопасности 1947 года основной задачей ЦРУ должно было стать согласование и оценка разведданных, собранных другими спецслужбами (т. е. военными). Однако в числе прочего акт уполномочивал управление осуществлять деятельность, "представляющую общий интерес", а также "другие функции и обязанности, связанные с разведывательной деятельностью, влияющей на национальную безопасность, как может указывать время от времени Национальный совет безопасности (National Security Council)". Последняя оговорка, аналогичная оговорке в директиве Трумэна, учреждавшей CIG, также позволяла новому агентству заниматься внешней разведкой. Законопроект также категорически возбранял ЦРУ заниматься внутриполитической деятельностью.

Создание ЦРУ стимулировало заметную, хотя и временную, реструктуризацию советского разведывательного аппарата. Донесения резидента МГБ и советского посла в Вашингтоне об Акте о национальной безопасности были внимательно изучены Сталиным и Политбюро. Советский диктатор, воспринявший учреждение Министерства обороны, Национального совета безопасности и ЦРУ как подготовку к войне, приказал, чтобы все имеющиеся материалы об акте были переведены на русский язык.

Донесения МГБ из Вашингтона легли в основу предложенной министром иностранных дел В. М. Молотовым передачи операций по внешней разведке под его контроль. Он доказывал, что унифицированная структура гражданской и внешней военной разведки даст Соединенным Штатам явное преимущество перед раздробленной советской системой. Таким образом, необходимо объединить внешнюю разведку МГБ и ГРУ в одну организацию.

С точки зрения Сталина, предложение Молотова таило еще одно дополнительное преимущество — ослабление позиций аппарата безопасности Лаврентия Берии, чей протеже возглавлял МГБ. В результате осенью 1947 года был учрежден Комитет информации (КИ). И хотя формально комитет находился под контролем Совета Министров, возглавлял его Молотов, что давало Министерству иностранных дел куда большее влияние на внешнюю разведывательную деятельность, чем в прошлом. Одним из аспектов этого возросшего влияния стало то, что руководство советскими разведывательными операциями в странах пребывания передали советским послам.

Возможно, на бумаге эта реорганизация выглядела неплохо, но на практике она дала осечку. По словам одного из советских перебежчиков, возникла "невероятная путаница. Резиденты, профессиональные офицеры разведки, пускались на немыслимые ухищрения, только бы не информировать послов о своей работе, поскольку дипломаты располагали лишь познаниями о разведывательной работе и ее методах на любительском уровне".

Конец забрезжил в середине 1948 года, когда подразделения ГРУ и КИ возвратили Министерству обороны — очевидно, по приказу министра обороны Николая Булганина, настаивавшего на том, чтобы вооруженные силы восстановили прямой контроль над своими разведывательными подразделениями. Восстановление военного контроля, несомненно, облегчало и то обстоятельство, что в рамках отделов КИ персонал ГРУ был объединен в изолированные подразделения, состоявшие исключительно из разведчиков.

В декабре 1948 года бывшее подразделение МГБ — Управление советских поселений и эмигрантов, отвечавшее за контроль над советским дипломатическим корпусом и эмигрантами за рубежом, вернулось в МГБ. Таким образом, КИ состояло только из бывших элементов внешней разведки МГБ. Приблизительно в декабре 1951 года остальной персонал МГБ вернулся в эту организацию.

Весной и летом 1948 года отдел специальных операций (Office of Special Operations) ЦРУ получил первое задание: "собирать секретные данные о самом Советском Союзе, его военных намерениях, атомном оружии и современных ракетах; о советских действиях в Восточной Европе, Северной Корее и Северном Вьетнаме; о связях Москвы с иностранными коммунистическими партиями и группами, борющимися за национальное освобождение". Требования, возложенные Пентагоном на ЦРУ, были просто-таки чудовищными. Во время одного из совещаний полковник армии стучал кулаком по столу, требуя "по агенту с радиостанцией на каждом треклятом аэродроме от Берлина до Урала".

Операции начались в конце 1949 года с заброски агентов в Советский Союз по воздуху, в ходе операции по инфильтрации, получившей кодовое название "Redsox" (Красные носки). В последующие пять лет агентов засылали в Советский Союз по суше, морю и воздуху из разнообразнейших мест — Скандинавии, Западной Германии, Греции, Турции, Ирана и Японии. По словам Гарри Розицке, бывшего тогда работником подразделения Советской России, агенты "охватывали разведывательные объекты от района Мурманска до Сахалина, по большей части на периферии советской территории, но некоторые и в глубине". Но за пять лет эти операции не принесли особых успехов и были прекращены. Потери были высоки, затраты значительны, а результаты минимальны.

Но ЦРУ было далеко не единственной разведывательной организацией США, собиравшей информацию о Советском Союзе. Военные службы, прежде всего ВВС, проводили ряд агентурных и технических программ, призванных проникнуть за советский покров секретности.

Военные атташе, особенно в сталинской России, были почти не в состоянии собирать сведения о деятельности на военных базах, в промышленных районах и на атомных сооружениях вдали от Москвы. Время от времени они добывали очень ценную информацию в районе Москвы — особенно благодаря тому, что советское руководство доставляло в Москву некоторые образчики новейшего вооружения для ежегодных парадов на 1-е Мая и 7-е Ноября, а также для воздушного парада в День советской авиации.

В письме от ноября 1948 года полковник Г. М. Маккой, начальник разведывательного отдела части материально-технического снабжения ВВС, информировал начальника штаба ВВС, что "согласно оценкам, 95 процентов качественных разведданных о русских самолетах и первые сведения о появлении самолетов новых типов станут известны нашему авиационному атташе во время воздушного парада Первого мая и предшествующих ему учебных полетов. Как показывает опыт прошлых двух лет, пройдет от шести до девяти месяцев, прежде чем будет получено подтверждение и другие качественные данные об этих новых самолетах, исходящие из прочих источников".

Для сбора сведений военные атташе США использовали наиболее совершенное фотографическое и электронное оборудование, которое могли доставить, открыто или скрытно, в район парада. К числу такого снаряжения принадлежали стереофотоаппараты и разнообразная аппаратура на штативах с телеобъективами и объективами с переменным фокусным расстоянием, пригодная для фотографии и киносъемки.

Подобную аппаратуру использовал и майор Эдисон К., исполняющий обязанности авиационного атташе, посетив советский воздушный парад в День авиации 17 июля 1947 года и сделав 30 снимков, в основном истребителей Як-15. В параде, проводившемся над аэродромом Тушино в Москве, участвовало 348 военных самолетов. Уолтерс отрапортовал о двадцати одном номере парада, разбитого на три части, в том числе об имитационном бое между девятью Ту-2 и четырьмя истребителями, а также о своем наблюдении, что Сталин "выглядел полным сил и загорелым".

То, что донесения военных атташе с публичных мероприятий были в 1948 году столь важным источником разведданных, недвусмысленно говорит о весьма ограниченных возможностях разведки США в то время. Но в течение 1948 года и последующих лет службы военной разведки значительно расширили применение технических средств разведки, особенно наземных станций и самолетов, для сбора разведданных о новом противнике.

5 апреля 1948 года министр авиации Стюарт Симингтон послал начальнику штаба ВВС генералу Карлу Спаатсу короткую записку:

По ту сторону Берингова пролива находится Чукотский полуостров. А особенную озабоченность представителей ВВС вызвало возможное наличие там аэродромов, потому что советские самолеты, базирующиеся на подобных аэродромах, могли, по утверждениям разведки ВВС, "долететь до огромнейшего числа стратегических объектов в Северной Америке с минимальными затратами и величайшим эффектом", а также проводить тактические операции против войск США на Аляске.

Примерно в то же время, когда министр Симингтон выразил свою озабоченность по поводу очевидного отсутствия фотографий, несколько разведывательных источников сообщили о необычной активности в северном, северо-восточном и восточном регионах Сибири — в том числе о постройке аэродромов, пусковых площадок и военных баз. Подобная информация требовала подтверждения посредством фоторазведки.

Зная об этих требованиях и имея в виду записку Си-мингтона, Управление разведки ВВС рекомендовало, чтобы самолеты оборудовали длиннофокусной фотоаппаратурой для осуществления перспективного фотографирования Чукотского полуострова и, в конечном итоге, прочих целей. Была предложена программа периферийной разведки: американские самолеты должны были летать вне советских границ, но использование техники перспективной съемки позволило бы им фотографировать сооружения в пределах советской территории.

Дискуссия между ВВС, Госдепартаментом и объединенным советом начальников штабов, касавшаяся минимального расстояния от советских границ, необходимого самолету для удовлетворения требований осмотрительности и международных законов, завершилась в августе 1948 года. В результате самолеты 72-й фоторазведывательной эскадрильи начали выполнять миссии — очевидно, получившие кодовое название "Леопард" (Leopard) — для разведки ряда районов Чукотского полуострова. Перспективные фотографии районов Уэлена, Лаврентия, мыса Чаплина и Провидения на полуострове выявили "весьма незначительную активность в этих районах в момент миссий и никаких видимых баз на данных участках, с которых бы могли осуществлять вылеты бомбардировщики большого радиуса действия". В то же самое время комментарий, повлекший появление программ перелетов 50-х годов, отмечал: "Вполне возможно, что в глубине территории существуют весьма совершенные базы, сведениями о которых мы не располагаем, не запечатленные на фотоснимках".

К октябрю 1949 года вдобавок к миссиям "Леопард" был осуществлен ряд других миссий, получивших кодовые названия "Rickrack" (Вьюнчик), "Stonework" (Кладка) и "Overcalls" (Окрики), в результате которых было получено более 1800 фотоснимков. Операция "Кладка", проводившаяся до ноября 1948 года, проходила в районе Курильских островов — ряда островов, цепочкой вытянувшихся на 700 миль от Северной Японии до Южной Камчатки — и Камчатки. Операция "Окрики" началась 30 октября 1948 года и продолжалась до 27 июля 1949 года и была сосредоточена на 28 объектах от Курил и Камчатки до Чукотского полуострова и побережья Восточно-Сибирского моря.

Миссии "Окрики" не выявили никаких признаков баз бомбардировщиков и истребителей в районе бухты Провидения, но обнаружили аэродромы в Валькатлене, Анадыре и Лаврентии, а также ряд весьма рассеянных складов и бараков в окрестностях Провидения. Миссии также показали рост активности в бухте Провидения, Петропавловске и Анадыре, а также использование Петропавловской и Таринской военно-морских баз в качестве баз подлодок.

Соединенные Штаты также весьма активно применяли электронные разведывательные полеты, заслужившие прозвище "соглядатайских" (ferret) полетов. Как и в случае с фоторазведкой, авиачасть Аляски (Alaskan Air Command, ААС) была задействована в этих секретных полетах весьма активно. К июлю 1948 года ААС располагала двумя бомбардировщиками В-29, снаряженными для "соглядатайских" миссий. Во время полетов ААС шел сбор информации об излучении радиолокаторов и электронной эмиссии управляемых ракет и беспилотных самолетов. Для участков радиолокаторов прежде всего следовало установить местоположение локатора, а затем определить его функцию: дальнее обнаружение, управление самолетами, целеуказание для ПВО или активные контрмеры. После определения местоположения источника электронной эмиссии, имевшего отношение к управляемым ракетам или беспилотным самолетам, далее следовало выяснить, является ли сигнал управляющим "земля-воздух", "воздух-воздух" или имеет иное назначение. Кроме того, проводилась программа радиоперехвата на экспериментальной основе и на каждом самолете имелся пост для офицера радиоразведки.

Перехваченные сигналы позволяли аналитикам определить, используется ли радиолокатор для дальнего обнаружения, управляемого с земли перехвата или наведения систем ПВО. Диапазон сигнала указывал на минимальный радиус действия радиолокатора и конструкцию аппаратуры, а остальные характеристики были важны "для персонала отдела исследований и разработки, использующего информацию о тактико-технических характеристиках при конструировании оборудования радиоэлектронной борьбы для разработки контрмер".

Официально полеты ААС должны были проходить в сорока, а позднее в двадцати милях от побережья. Однако основной целью программы была попытка заставить Советы включить все радары, которые будут использоваться в военное время, и продемонстрировать Соединенным Штатам полный боевой состав. В некоторых случаях самолеты ненадолго вторгались в советскую воздушную зону, чтобы заставить советские радиолокаторы ПВО заработать в полную силу.

В других случаях самолеты на самом деле вторгались глубоко в советскую зону. В то время Ричард Мейер был младшим лейтенантом и вторым пилотом, прикомандированным к 46-й разведывательной эскадрилье в Лэдд-Филд, Фэрбенкс, Аляска. Мейер вспоминал: "Летом 1948 года нам дали новый проект, для которого требовался экипаж, составленный из одних добровольцев, для полетов со специальными заданиями на сильно модифицированном, избавленном от всего лишнего В-29. Хвостовой отсек самолета был набит радиоприемниками и консолями для пяти-восьми операторов. Раньше этих операторов в эскадрилье не было; их временно прикомандировали только для этих специальных миссий". Для первой миссии самолет вылетел из Лэдд-Филд 5 августа, покинув воздушное пространство Аляски близ мыса Бэрроу, после чего полетел в глубь Сибири и вылетел в районе Японского моря. Через 15 часов 45 минут самолет приземлился на базе ВВС Йокоте близ Токио. Дальнейшие пролеты над территорией Советского Союза состоялись 8 августа, 1 сентября и 6 сентября. В миссии 8 августа был пересмотрен полетный маршрут — от базы ВВС Йокоте до Лэдд-Филд за 17 часов 45 минут. На третью миссию ушло чуть менее 20 часов от Лэдда до Йокоте, при четвертой, и последней, самолет вернулся в Лэдд ровно, через 17 часов.

Возможно, Великобритания в то же самое время проводила воздушные миссии электронной разведки, направленные против Советского Союза. В сентябре 1948 года самолеты "ланкастер" и "линкольн", оборудованные фотокамерами и модифицированные для радиоразведки, совершили полет до Хаббания, Ирак. Из этого пункта они совершили несколько восьмичасовых радиоразведывательных вылазок, и вполне возможно, что маршруты полетов пролегали вдоль советской границы. В декабре 1949 года для проведения ряда миссий электронной разведки в Ирак вылетели еще несколько самолетов.

Третья составляющая исходной американской авиаразведывательной программы требовала контроля за испытаниями и производством советского атомного оружия. Со временем для наблюдения за наземными и подземными ядерными взрывами начали использовать целый арсенал средств. Но вначале программа дальнего обнаружения — первоначально названная проектом "Centering" (Центрирование), а позднее переименованная в проект "Cottonseed" (Хлопковое семя) — предусматривала использование практически только воздушной разведки. Поскольку задачей миссий "Centering / Cottonseed" был сбор образцов воздуха, прошедшего над советской территорией, для этих миссий было необязательно приближаться к границе или вторгаться на советскую территорию, как в случае с миссиями фотографической и электронной разведки. Следовательно, риск, что советские истребители собьют самолет, был существенно ниже.

Как и в случае с другими типами воздушной разведки, для атомного мониторинга использовались модифицированные бомбардировщики наподобие В-29. На В-29 сверху устанавливали большой прямоугольный контейнер. В контейнерах помещались фильтры размером с фотопластинки (приблизительно 8 на 10 дюймов), установленные в специальные держатели.

Некоторые модифицированные самолеты В-29 совершали рейсы вдоль турецкой границы и над Средиземным морем; другие совершали полеты от Японии до Аляски. С начала программы 3 сентября 1949 года радиационные замеры на фильтрах превышали 50 щелчков в минуту в 111 раз. Когда показатель превышал 50, поступал сигнал превышения порога. И все 111 раз эксперты приходили к выводу, что сигнал вызван естественными явлениями — извержениями вулканов, землетрясениями или нормальными флуктуациями естественного радиоактивного фона.

Но с тревогой номер 112 все обстояло совсем иначе.

3 сентября самолет метеоразведки WB-29 совершал плановый полет от Японии до Аляски. На высоте 18 тысяч футов фильтровальная бумага, экспонировавшаяся в течение трех часов, зарегистрировала 85 щелчков в минуту. Второй бумажный фильтр показал при проверке 153 щелчка в минуту. Для проверки в этот район были направлены остальные самолеты, показавшие еще более высокие значения. Фильтровальная бумага, проэкспонированная на высоте 10 тысяч футов, в метеорейсе от Гуама до Японии показала более тысячи щелчков в минуту.

Данные, собранные в полетах, заставили исследовательскую комиссию прийти к выводу, что данные "согласуются с точкой зрения, что источником продуктов ядерного распада является взрыв атомной бомбы, по составу аналогичной бомбе из Аламогордо, и что взрыв произведен в период с 26 по 29 августа в какой-то точке между 35-м меридианом восточной широты и 170-м меридианом над Азией".

Эхо взрыва советской бомбы, фигурально выражаясь, оказалось весьма громким. Объединенный разведывательный комитет начальников штабов пересмотрел свою оценку мощности советской атомной бомбы в сторону увеличения. Приблизительные подсчеты показали, что Советы будут располагать 10–20 бомбами к середине 1950 года, 25–45 к середине 1951-го, 45–90 к середине 1952-го, 70-135 к середине 1953-го и 120–200 к середине 1954 года.

Одновременно с началом программы воздушной разведки Соединенные Штаты начали организовывать новые наземные станции радиоперехвата, ориентированные на Советский Союз. 12 ноября 1949 года была восстановлена 3-я мобильная радиоэскадрилья (3 Radio Squadron Mobile) службы безопасности ВВС. В трех отделениях, составлявших эскадрилью, служили 9 офицеров и 58 пилотов. Отделение А, приписанное к авиабазе Дэвис (Адак, Алеутские острова), использовало 12 ромбических антенн, принимая сигналы на средних и дальних дистанциях.

В последующие несколько десятилетий эта сеть чрезвычайно расширилась. Однако из-за необъятности просторов Советского Союза осуществлять электронную разведку без помощи союзников Соединенные Штаты просто-напросто не могли. Основы подобного сотрудничества были заложены в годы Второй мировой войны соглашениями BRUSA и по военно-морской радиоразведке. В сентябре 1945 года президент Трумэн выразил одобрение по поводу радиоразведывательных операций США в мирное время и сотрудничества "в области электронной разведки между армией и флотом Соединенных Штатов и Британией". Это решение также предусматривало продолжение сотрудничества с Канадой, Австралией и Новой Зеландией.

К аналогичным заключениям пришли в Лондоне, Оттаве, Мельбурне и Веллингтоне. В Оттаве на совещании 31 декабря 1944 года Норман Робертсон и прочие официальные лица Департамента внешних дел встретились с начальником Генерального штаба генералом Чарльзом Фоулксом и начальником Национального исследовательского совета (National Research Council) К.-Дж. Маккензи и решили продолжать канадские радиоразведывательные операции.

Основная причина носила политический характер. Как объяснил Фоулкс:

В Лондоне комитет начальников штабов встретился 21 ноября 1945 года, чтобы обсудить вопросы сотрудничества в области радиоразведки. Он заключил, что Британия предложит Соединенным Штатам "стопроцентное сотрудничество" в добыче данных электронной разведки. Но вместе с тем комитет сошелся во мнении, что "менее чем стопроцентное сотрудничество не стоит трудов".

Однако стремление к сотрудничеству не помешало затяжному раунду переговоров. Переговоры начались в Вашингтоне осенью 1945 года, где Соединенное Королевство представляли директор правительственного штаба связи (Government Communications Headquarters, GCHQ) сэр Эдуард Трейвис и Гарри Хинсли, а Соединенные Штаты представляла объединенная команда OP-20-G и армейского агентства безопасности связи (Army Signal Security Agency). Первым же поводом для разногласий стало желание британцев, с согласия канадцев, высказываться в переговорах от имени Канады. Американские участники переговоров непоколебимо противились такому соглашению, отдавая явное предпочтение "двухсторонним соглашениям с канадцами по всем вопросам разведки". Рациональное зерно наконец обнаружилось в служебной записке от декабря 1945 года, подготовленной для начальника военной разведки (Military Intelligence Service), отмечавшей, что в связи со "стратегическим положением Канады по отношению к Соединенным Штатам и России следует полагать, что отношения США с этой державой следует строить независимо".

Аналогичная проблема возникла и в отношении Австралии и Новой Зеландии: британцы требовали права высказываться от их имени, американцы же указывали на двухсторонние соглашения с этими странами военного времени и настаивали, что те должны быть полноценными и независимыми участниками переговоров. Американские представители отвергали британские проекты договоров один за другим или меняли их до неузнаваемости. Переговоры тянулись куда больше года.

Вдобавок к конфликту по поводу роли Канады, Австралии и Новой Зеландии имелись и радикальные разногласия по вопросу, должны ли все страны получать окончательный продукт радиоразведки на равных правах. На первой стадии переговоров Соединенные Штаты настаивали на том, что некоторыми разведданными касательно Китая делиться не следует. К концу 1946 года были также исключены разведданные по Филиппинам и Латинской Америке.

Наконец, в 1948 году пять держав согласились с условиями договора по безопасности Великобритания-США, известного под названием "Соглашение UKUSA", легшего в основу сотрудничества в области электронной разведки. В соглашении оговаривались принципы разделения обязанностей по сбору данных электронной разведки между пятью державами-участниками. Соединенным Штатам и Соединенному Королевству отводилась роль основных участников, а остальным — второстепенных. Канада должна была отвечать за охват севера Советского Союза и части Европы, Британия — за часть Европы (включая Советский Союз) и Африки, Австралия и Новая Зеландия должны были контролировать эфир в своем географическом регионе, а Соединенные Штаты отвечали за все остальное.

Вскоре после подписания соглашения "UKUSA" американские и британские дешифровщики смогли совместно заняться советскими переговорами, перехваченными в 1944 и 1945 годах. Взлом этих шифров был одним из послевоенных событий, значительно осложнивших советские разведывательные операции.

5 сентября 1945 года Игорь Гузенко, шифровальщик ГРУ советского посольства в Оттаве, спрятал под рубашкой более ста документов — в том числе страницы из дневника резидента ГРУ. Гузенко удалось бежать и получить политическое убежище у канадских властей, хотя и не без труда.

Начав переводить документы и допрашивать Гузенко, полицейские обнаружили, что Советский Союз весьма активно ведет в Канаде разведывательную деятельность, позволившую ему внедриться в шифровальный отдел Министерства внешних дел, Департамент разведки Королевских Канадских ВВС, парламент, Национальный исследовательский совет, Департамент боеприпасов и снабжения и, в лице Аллана Нунна Мея, — в Канадскую лабораторию атомных исследований. Советы сумели добыть чертежи оружия, а также образцы обогащенного урана-235.

Кроме того, документы и допросы Гузенко стали также источником сведений о советских шифровальных системах, предоставили доказательства шпионской деятельности Алджера Хисса и чиновника американского казначейства Гарри Декстера Уайта, а также наличия в британской разведке советского шпиона под кодовым именем Элли (Elli).

В ноябре 1945 года Элизабет Террилл Бентли, служившая курьером одной из основных советских агентурных сетей, начала рассказывать ФБР об этой сети — включавшей работников OSS, военного министерства. Коллегии военной промышленности, управления внешней экономики, а также Казначейства, Министерства сельского хозяйства и торговли. Ее информация заставила ФБР всерьез расследовать обвинения, выдвинутые в 1939 году Уиттакером Чеймберсом по поводу внедрения советских шпионов в правительство США. Хотя ни одного из агентов, названных Беркли и Чеймберсом, не преследовали за шпионаж, все они утратили ценность для Советского Союза. В числе смещенных с высоких постов был Алджер Хисс, покинувший Госдепартамент в 1946 году, чтобы стать президентом Фонда Карнеги борьбы за мир во всем мире. Показания Чеймберса были последним гвоздем в крышке гроба Хисса. Утверждения Чеймберса были подкреплены сведениями, предоставленными французами за годы до того, — вероятно, основанными на показаниях перебежчика из ГРУ Вальтера Кривицкого о шпионской деятельности Алджера и Дональда Хиссов. Вдобавок Гузенко сообщил, что слышал в Москве о советском агенте в Госдепартаменте, весьма близком с бывшим госсекретарем Эдуардом Стеттиунисом и все еще находящемся на посту, позволяющем ему слать донесения по важным вопросам.

Сведения, предоставленные Гузенко и Бентли, не угрожали деятельности Кернкросса, Бёрджесса, Маклина и Филби, продолжавших свою шпионскую деятельность в пользу Советского Союза. После войны Кернкросс перешел из SIS в Казначейство, ежемесячно передавая разведданные своему куратору Борису Кротову. Единственной серьезной утратой для Советов был Антони Блант, покинувший MI5 из-за переутомления и стресса, вызванных двойной жизнью.

Лишь почти через три года после предательства Бентли пришел конец Бёрджессу, Маклину и Филби — в лице высокого, угловатого Мередита Гарднера, блестящего криптоаналитика американского армейского агентства безопасности (Army Security Agency, ASA). Гарднер говорил на шести или семи языках и был одним из редких западных ученых, читавших на санскрите. Перед Второй мировой войной он преподавал лингвистику в одном из университетов юго-запада США. Оттуда он перешел в разведывательную службу связи Фридмана (Signal Intelligence Service, SIS), после чего самостоятельно выучился японскому языку за три месяца, к безмерному удивлению коллег-криптоаналитиков. Во время войны он специализировался на взломе японских кодов и шифров. После войны он переключил внимание на материалы нового противника.

29 октября 1948 года Гарднер добился первых успехов во взломе радиограмм НКГБ, перехваченных, но так и не проанализированных в течение 1944–1945 годов. Добиться этого ему удалось благодаря ряду факторов, начиная с получения OSS в 1944 году шифровальной книги НКВД/НКГБ, захваченной финнами. В содержавшей полторы тысячи страниц книге перечислялось 999 5-цифровых кодовых групп, и каждая группа представляла отдельную букву, слово или фразу. Получив от президента Рузвельта приказ вернуть книгу шифров в Москву, начальник OSS Уильям Дж. Донован подчинился, но лишь после того, как сделал с нее копию. Сама по себе шифровальная книга была почти бесполезна для Гарднера или любого другого из западных криптоаналитиков из-за природы шифровального процесса НКВД/НКГБ, начинавшегося с замены каждого слова (а порой и буквы) пятизначным цифровым кодом, взятым из книги. Затем шифровальщик в каждом пункте НКГБ добавлял к каждой группе еще одно пятизначное число, взятое из "одноразового блокнота" — таблицы случайных чисел, использовавшейся один раз, и единственная копия этой таблицы находилась в штаб-квартире НКГБ в Москве. Если, как требовали правила центра, таблица использовалась лишь раз, кодированное сообщение практически не поддавалось взлому. Но в последний год войны огромное количество посланий, переданных из Соединенных Штатов и Британии, привело к тому, что центр высылал один и тот же блокнот не единожды. Вдобавок ФБР добыло некоторые нешифрованные экземпляры шифрованных телеграмм НКГБ, переданных из Нью-Йорка в Москву в 1944 году. А Игорь Гузенко смог также предоставить сведения о шифровальных процедурах НКГБ и ГРУ. И наконец, продолжавшийся перехват советских радиограмм из Соединенных Штатов и обратно во время войны (в отличие от Британии, прекратившей подобный перехват в годы войны) обеспечил криптоаналитиков огромным количеством материала.

Но даже несмотря на недочеты советских мер безопасности при радиосвязи, расшифровка сообщений была весьма трудоемким процессом, и за последующие пять лет был расшифрован лишь 1 процент из 200 тысяч имевшихся в наличии торговых, дипломатических и разведывательных депеш. Но эти материалы, получившие в Соединенных Штатах кодовое название "Венона" (Venona), а в Соединенном Королевстве — "Невеста" (Bride), содержали ценные сведения о советском шпионаже — в одних случаях обеспечивавшие недвусмысленные улики предательства, в других дававшие ниточки, по которым могли последовать ФБР и MI5.

Но прежде чем криптоаналитики, контрразведка и обстоятельства положили конец шпионским карьерам Бёрджесса, Маклина и Филби, те сумели передать своим советским хозяевам ценную информацию. И хотя наиболее тщательному рассмотрению подверглась карьера Филби — и в жизни, и в популярной литературе, — на самом деле потенциально наиболее ценным из этой троицы был явно Маклин. Потому что хотя Филби мог предоставить и предоставил ценные сведения о том, что британская, а порой и американская разведка делает против Советского Союза, Маклин мог предоставить информацию о внешней политике Запада и его военных инициативах и ресурсах.

В мае 1944 года Маклин прибыл в Вашингтон в качестве второго секретаря британского посольства. В октябре его повысили до первого секретаря, и занимал он этот пост до 1 сентября 1948 года. Из Вашингтона Маклин перебрался в Каир, где служил до октября 1950 года, когда вернулся в Лондон, чтобы возглавить американский отдел Министерства иностранных дел.

Его посты в Вашингтоне и Лондоне, специфические функции и должностные обязанности позволили ему передавать советским связным множество особо секретных сведений. В сентябре 1946 года он получил от британского военного атташе толстый пакет с грифом "ОВ" (особой важности) "Последние преобразования в американской армии". К донесению прилагался график с подробным изложением ежемесячных колебаний силы армии и ВВС на каждой базе в Соединенных Штатах и за их рубежами, а также сведения о размерах, типах и характеристиках каждой единицы снаряжения, используемого пехотными дивизиями США.

С февраля 1947 года по сентябрь 1948-го Маклин служил в качестве представителя Британии в Вашингтоне по вопросам атомной энергии. В качестве британского секретаря Объединенного политического комитета (Combined Policy Committee, CPC) и представителя Объединенного треста развития (Combined Development Trust, CDT) он посетил особо секретное трехдневное совещание в ноябре 1947 года, где обсуждался вопрос о том, какие сведения об атомной энергии и оружии следует рассекретить.

И хотя акт Мак-Магона от 1946 года запрещал обмен новыми сведениями об атоме с какими-либо иностранными державами, он не охватывал ни сведения, обсуждавшиеся на совещании по рассекречиванию, ни методики получения сырья, имеющего отношение к производству ядерного оружия. Присутствие Маклина на совещаниях СРС открыло ему доступ к политическим дискуссиям на высшем уровне по вопросам атомной энергии и ее военного применения. Его присутствие на встречах CDT, которые он ни разу не пропустил с марта 1947 года вплоть до отбытия из Вашингтона, позволило ему доложить о попытках Запада получить уран, необходимый для создания атомного оружия. CDT руководил совершенно секретной программой по скупке мировых запасов урана, месторождений которого не было ни в Соединенных Штатах, ни в Британии, ни в Советском Союзе. Зато такие месторождения имелись в Бельгийском Конго.

Всего через два дня после посещения Маклином первого совещания СРС посольство США в Брюсселе известило Госдепартамент, что сенатор от Коммунистической партии поинтересовался у министра иностранных дел Бельгии Пауля Генри Спаака, "не существует ли секретного договора между США и Бельгией касательно имеющегося урана". Последовали дальнейшие вопросы, обвинения и разгоряченные эмоции. И через пять недель, 11 марта, бельгийское правительство пало.

Вдобавок Маклин располагал пропуском, позволявшим ему посещать комиссию по атомной энергии без сопровождающих, причем на членов Кабинета министров и конгресса или на директора ФБР Дж. Эдгара Гувера эта привилегия не распространялась. С лета 1947 года по сентябрь 1948-го Маклин воспользовался своим пропуском 12 раз, иногда по ночам.

Бёрджесс, несомненно, также поставлял сведения об операциях союзных войск в Корее, поскольку с 1948 года по лето 1950-го служил в Дальневосточном отделе Министерства иностранных дел. В 1949 году он был полностью проинформирован о ситуации в Корее и видел ряд разведывательных и военных донесений из штаба генерала Дугласа Макартура в Токио, военного министерства и Объединенного комитета разведки.

Затем Бёрджесса назначили в вашингтонское посольство, где он присоединился к 37-летнему Филби, прибывшему в сентябре 1949 года в качестве офицера по связи со спецслужбами США. И хотя все военные радиоперехваты передавались через британскую миссию объединенных служб (Joint Services Mission), Филби в конечном итоге имел отношение к обмену материалами "Венона"-"Невеста".

Но тут на глазах у Филби — в буквальном смысле — материал "Венона" начал раскрывать некоторые свои секреты. Позднее Гарднер припоминал, как Филби стоял у него за спиной, покуривая трубку, и смотрел, как тот трудится над перехваченными сообщениями. В январе 1949 года, всего через три месяца после отбытия Маклина из Вашингтона, британское правительство было официально уведомлено, что дальнейшая работа над материалом "Венона" выявила, что сведения Советам в 1944 и 1945 годах передавали источники из британского посольства в Вашингтоне. Среди перехваченной корреспонденции ASA обнаружило и расшифровало два послания от Черчилля к Трумэну с прилагавшимися исходящими номерами Министерства иностранных дел. Агентство быстро выяснило кодовое имя шпиона — Гомер (Homer). Вскоре после того, как Филби ввели в курс проекта "Венона", он понял, что Гомером был Маклин.

В августе 1949 года специальный агент ФБР Роберт Лэмфир доставил британскому руководству новую порцию скверных новостей. Он проинформировал их, что некто, "вероятно, британский ученый, передал русским сведения об атомной бомбе". Перед тем он обнаружил в расшифрованных советских радиограммах застенографированные выдержки из научного доклада, написанного в Лос-Аламосе. А отыскав оригинал доклада в архивах комиссии по атомной энергии, он обнаружил, что автором его является Клаус Фухз.

Дешифровки также показали, что источник доклада имеет сестру, посещавшую американский университет, как и Фухз. К моменту провала полезность Фухза была существенно ниже, чем в Лос-Аламосе. Теперь, когда Фухз начал работать в британской атомной программе, а акт об атомной энергии от 1946 года жестко ограничил диапазон атомных данных, которые Соединенные Штаты могли предоставить Британии, он больше не имел возможности выяснять, чем занимаются американцы. Но его разоблачение и признание в январе 1950 года привели к выявлению ряда других атомных шпионов. 26 мая Фухз опознал по фотографии Гарри Голда как своего американского куратора "Реймонда" (Raymond). Голд продолжал поставлять сведения, и те, при сопоставлении в феврале 1950 года с разведданными из только что расшифрованной телеграммы за 1944 год, позволили сделать вывод, что атомным шпионажем занимался Дэвид Грингласс. (Грингласс демобилизовался и покинул Лос-Аламос в июне 1946 года.) Признание Грингласса в июне 1950 года привело к провалу его сестры и зятя — Этель и Джулиуса Розенбергов. Джулиус был арестован в следующем месяце, а Этель в августе. Грингласс утверждал, что зять похвалялся перед ним, что работает в советской шпионской сети, поставлявшей, кроме атомных секретов, широкий спектр других научных и технических сведений, в том числе отчеты об атомном бомбардировщике и космических спутниках.

Тем временем поиски Гомера продолжались. В конце 1950 года список подозреваемых состоял из 35 фамилий. К началу марта 1951 года Министерство иностранных дел сузило круг до краткого списка из четырех фамилий. К началу апреля оставались только два кандидата — Пол Гор-Бут и Дональд Маклин. Естественно, Филби высказал предположение, что нелегал — Гор-Бут.

Но в середине апреля проект "Венона" предоставил последний фрагмент головоломки. Расшифрованное сообщение показало, что в определенный период 1944 года Гомер встречался со своим куратором из НКГБ дважды в неделю в Нью-Йорке, совершая поездки из Вашингтона под предлогом визитов к беременной жене, — а в эту схему прекрасно укладывались действия Маклина, и только Маклина.

И хотя MI5 не питала ни малейших сомнений, что Маклин и Гомер — одно и то же лицо, арестовать его на основании одних только перехватов было невозможно. Поскольку не могло быть и речи о раскрытии проекта "Венона" в суде — Соединенные Штаты и Британия в то время были не в курсе, что и британский (Филби) и американский (Уильям Уисбанд из Агентства безопасности вооруженных сил) источники уже сообщили Советам об этом проекте, — необходимо было собрать другие улики. Спецслужбы надеялись, что материалов внешнего наблюдения и показаний Маклина будет достаточно.

Эта задержка позволила Филби перейти к действиям, а Маклину — бежать. Чтобы предупредить Маклина, Филби решил обратиться к Бёрджессу, которого должны были вот-вот с позором выпроводить домой после очередной серии наглых выходок. 7 мая, вскоре после приземления в Британии, Бёрджесс проинформировал обо всем представителя МГБ Юрия Модина. Кроме того, Филби предоставил дополнительные сведения, из которых следовало, что MI5 начнет допрашивать Маклина 28 мая.

Двадцать четвертого были куплены билеты на пароход до Франции. Вечером в пятницу 25 мая Бёрджесс подъехал на машине к большому дому Маклина как раз в ту минуту, когда тот собирался усесться за стол, чтобы отпраздновать день рождения. К ужасу миссис Маклин, Бёрджесс настоял, чтобы Маклин уехал вместе с ним. Во Франции офицеры МГБ снабдили их подложными документами, по которым они сначала отправились в Вену, а оттуда в Москву.

Это бегство положило конец не только их шпионской деятельности, но и деятельности Кернкросса и Филби. Анонимные записки, излагавшие суть секретных дискуссий в Уайтхолле, найденные в квартире Бёрджесса, были написаны рукой Кернкросса. После допроса, во время которого тот отвергал обвинения в шпионаже, но признал, что передавал секретную информацию Советам, Кернкросс ушел из Казначейства.

Филби тотчас же попал под подозрение и в Лондоне, и в Вашингтоне из-за своей давнишней связи с Бёрджессом и за то, что в период службы в посольстве Бёрджесс жил в его доме. 13 июня начальник контрразведки ЦРУ Уильям Гарви подал директору ЦРУ Уолтеру Беделлу Смиту докладную записку с утверждением, что "Ким Филби — советский агент". За докладной запиской последовало письмо от Смита к "К" — сэру Стюарту Мензису, — информировавшее начальника SIS, что присутствие Филби в Соединенных Штатах более нежелательно.

Филби отбыл из Вашингтона 12 июня 1951 года. Вскоре многие офицеры SIS и все официальные лица MI5, занятые этим делом, прониклись убеждением, что Филби — давний советский агент. Во время встречи с Диком Голдсмитом Уайтом из MI5 Филби не смог объяснить, кто оплачивал его поездки в Европу с 1934 по 1936 год. Дополнительное расследование выявило еще девять оснований для подозрений. Сюда входили и его личные связи, и его участие в деле Волкова, и резкое возрастание объема переговоров между Лондоном и Москвой после получения им сведений о Волкове и проекте "Венона".

Филби удержался в SIS, несмотря на попытки двух советских перебежчиков разоблачить его, но ускользнуть в третий раз ему не удалось. В конце июля "К" известил Филби, что тот должен подать в отставку, получив вместо пенсии 4 тысячи фунтов стерлингов. В декабре 1951 года его призвали для дознания в MI5. По словам офицера MI5 того периода, "ни у одного из офицеров, присутствовавших на разбирательстве, не осталось ни малейшего сомнения в виновности Филби".

Проект "Венона" также привел к обнаружению двух советских источников в Австралии одного за другим. Два важнейших агента КГБ в Министерстве внешней политики были скомпрометированы расшифрованными радиограммами, переданными в Москву из советского посольства в Канберре. Радиограммы были перехвачены станцией Кунаварра — совместной англо-австралийской станцией перехвата южнее Дарвина — и расшифрованы аналитиками GCHQb Британии. Среди расшифрованных материалов был британский отчет, озаглавленный "Безопасность на западе Средиземноморья и в Восточной Атлантике", предоставленный австралийскому Министерству внешней политики послевоенного периода.

Этот доклад был лишь одним из множества докладов по вопросам послевоенной политики, полученных Австралией из Британии. Прочие материалы касались планов послевоенной обороны, атомной политики, планов прекращения военных действий, политики в Восточной Европе, отношений с Францией, политики на Ближнем Востоке и в основных регионах мира. Поскольку австралийское Министерство внешней политики не практиковало жесткого разделения полномочий, принятого в Министерстве иностранных дел Великобритании, единственный источник в Канберре мог получить доступ к более широкому диапазону материалов, чем человек, занимающий аналогичный пост в Лондоне.

Джим Хилл, в материалах "Венона" выступавший под кодовым именем Турист (Tourist), был первым советским агентом, выявленным в Министерстве внешней политики. Роль Хилла была раскрыта благодаря расшифрованному сообщению, приводившему порядковый номер одной из дипломатических телеграмм, которую Хилл передал Советам. Дополнительные дешифровки выявили в Министерстве внешней политики еще одного агента, дипломата-коммуниста, получившего образование в Оксфорде, — Иана Милнера, кодовое имя Бур (Bur), с поста в Министерстве внешней политики переведенного в ООН. По-видимому, из Нью-Йорка он поставлял сведения об австралийской делегации в ООН, которые Советы считали ценными. Благодаря расшифрованным посланиям Хилл был отозван в Австралию в июле 1950 года; после расследования он был переведен на должность, исключающую доступ к секретной информации. Милнер же, со своей стороны, предпочел ускользнуть из захлопывающейся западни, направившись на восток, в Чехословакию.