Торговля папирусами

Фредерик Дж. Кеньон служил младшим помощником в Британском музее уже несколько месяцев, когда в январе 1890 г. его внезапно пригласили в хранилище рукописей. Перед ним стоял стол, на котором лежали папирусные свитки. Папирусы были только что раскрыты опытным техническим специалистом. Что он мог сказать о них? С первого взгляда материал казался совершенно незнакомым. Скоропись, хотя и явно греческая, была необычной и почти совершенно неразборчивой. Кеньон решил, что некоторые из свитков могли быть исторического содержания, другие, вероятно, были литературными произведениями. Кеньон сумел произвести должное впечатление на своих руководителей, и они передали ему свитки. На следующий год — одновременно с книгой Сейса и Махаффи «Папирусы Флиндерса Петри» — Кеньон опубликовал их. И этот год, 1891-й, стал annus mirabilis (годом чудес) папирологии. В то время как рукописи Петри, составлявшие покровы мумий, были слишком коротки для того, чтобы полностью восстановить античную трагедию, папирусы Британского музея дали миру почти целые произведения.

Список литературных открытий возглавляют четыре текста, изданные музеем в течение 1891–1897 гг. Это были «Афинская полития» Аристотеля, «Мимы» Герода (Геронда), поэмы Вакхилида и новые речи Гиперида.

Как только трактат Аристотеля был опубликован, его возможный источник возбудил огромное любопытство. Неужели какой-то счастливчик откопал старую библиотеку?

Однако, кроме слухов, не было никаких сведений, а служащие Британского музея отказывались говорить об источнике текстов. Они заявляли, что «не надо ждать ответа или требовать его… Вполне вероятно, что из этого источника придет еще много текстов, и если это так, то руководство Британского музея поступит в высшей степени недальновидно, открыв этот возможный источник будущих сокровищ». Естественно, эта таинственность раздражала многих, и не в последнюю очередь египетскую Службу древностей в Каире. Она также в избытке порождала различные подозрения. Однако, вне всякого сомнения, служащие Британского музея имели все основания к тому, чтобы хранить упорное молчание. Должны были пройти годы, прежде чем можно было обнародовать факты. Сделал это Эрнст Альфред Томпсон Уоллис Бадж, выдающийся ориенталист, многие годы связанный с музеем, в котором он состоял хранителем отдела египетских и ассирийских древностей.

Уоллис Бадж, которого Британский музей раз шестнадцать направлял на Ближний Восток для покупки рукописей, умел заключить выгодную сделку и, как правило, весьма свободно толковал букву закона, регулирующего вывоз древностей. Вследствие этого он испортил отношения не только со Службой древностей в Египте, руководимой французами. Турецкие власти в Месопотамии, так же как и британские чиновники, управляющие Египтом, по слухам, с неодобрением смотрели на его деятельность. Но «все делали это», а Бадж более изобретательно и успешно, чем другие. Он умел находить общий язык с местными жителями и, когда возникала необходимость избежать нежелательных контактов с бдительными чиновниками, вполне мог рассчитывать на какого-нибудь Ахмеда в Египте или не менее хитроумного Хасана в Месопотамии. И всегда находилось несколько высокопоставленных особ, готовых помочь ему выбраться из затруднительного положения или миновать западню.

У него было много врагов, особенно среди других агентов и представителей соперничающих европейских организаций, не исключая его сограждан — англичан. Завидуя его успехам, они в любой момент могли донести на него властям и обвинили его также в тайном соглашении со Службой древностей, в получении крупных барышей и бесстыдной эксплуатации невежества местных жителей. На последнее обвинение он находчиво ответил: «Это результат явной недооценки местных жителей, которые, как хорошо известно всем, кто имел с ними дело, весьма сообразительны в защите своих интересов. Правда заключается в том, что они пытались обращаться со мной так, как они это делают со всеми, а когда убеждались, что это не приносит успеха, они меняли свои планы и начинали доверять мне».

Бадж, как было правильно сказано, имел за всю свою жизнь только одну страсть, и этой страстью был Британский музей. Бадж был в большой степени движим тем же пылом, той же дерзновенной, обаятельной предприимчивостью и той же любовью к словесности, что и энтузиасты эпохи Возрождения. Подобно величайшим из гуманистов, он был и филологом, и путешественником, и дипломатом. В нем было также что-то от человека Елизаветинской эпохи с его разносторонностью и жизнелюбием. Грубоватый, непостоянный, первоклассный рассказчик, полный энергии, нетерпимый к притворству и праздности, обладавший внушительной комплекцией, он был неповторимой личностью среди людей науки. В компании своим коллегам-ученым Бадж предпочитал солдат и деловых людей, и, хотя он добился выдающегося положения в востоковедческом языкознании, ему суждено было стать ученым — искателем приключений в полном смысле этого слова.

Бадж родился в 1857 г. в Корнуолле. Его предки издавна служили в Ост-Индской компании, и его детство было наполнено скорее рассказами о Востоке, чем воспитанием вкуса к классике. Когда ему еще не было двадцати, он по собственной инициативе занялся древнееврейским, для того чтобы изучить Книгу Царств в оригинале. Когда Джордж Смит, пионер изучения месопотамских текстов, прочел свой знаменитый доклад об ассирийском описании Всемирного потопа (основанный на клинописных табличках, найденных в Ниневии), который глубоко повлиял на развитие науки о Ветхом Завете, молодой Бадж был буквально потрясен. Его познакомили с доктором Самюэлем Берчем, в то время ведущим ориенталистом Британского музея, и с этого момента путь Баджа был предопределен. Берч позволил ему скопировать несколько ассирийских текстов, хранящихся в музее, заинтересовал подающим надежды ассириологом Гладстона и позаботился о том, чтобы Баджу была предоставлена в Кембридже стипендия студента-заочника. Вслед за тем Бадж получил стипендию от колледжа Христа и несколько академических премий. Будучи еще студентом, в возрасте двадцати одного года, Бадж написал свою первую книгу «Ассирийские заклинания», в которой рассматривались магические тексты. Через несколько месяцев за ней последовала другая. Профессор Баджа вначале с неодобрением отнесся к публикации еще не оперившегося юнца, но вскоре признал мастерство молодого человека в интерпретации клинописи. Эти книги были только началом в последовавшем за ними длинном списке трудов. Действительно, их поток был столь обилен, что Бадж, вполне возможно, превзошел в смысле количества некоторых из самых плодовитых авторов популярной беллетристики. В конце концов у него набралось что-то около ста тридцати работ, перечень которых занял в «Кто есть кто» вместе с биографической справкой об авторе целую страницу, образовав самую обширную статью в этом томе.

Несмотря на такую плодотворную литературную деятельность, которой хватило бы на несколько человек, Бадж находил время для проведения многочисленных раскопок в Месопотамии, Египте и Судане. Он действовал с присущей ему энергией, почти полностью игнорируя при этом научную методику раскопок. В 1883 г. по рекомендации Гладстона он был направлен в восточный отдел Британского музея. Его продвижение было быстрым, несмотря на то что зависть некоего коллеги заставила его до поры до времени отказаться от ассириологии. Но он так же быстро освоился и с египтологией, избрав своей специальностью изучение иератических текстов. К 1893 г. он стал главой отдела, которым успешно руководил вплоть до ухода на пенсию в 1924 г.

Бадж внес выдающийся вклад в египетскую археологию, когда в 1887 г. сумел, руководствуясь смутными слухами, найти клинописные таблички, выкопанные, как предполагалось, какой-то крестьянкой в Верхнем Египте. Благодаря своим познаниям в ассириологии он, наперекор всеобщему мнению, убедительно доказал, что эти таблички были подлинными записями, представляющими собой переписку между фараонами Египта и чужеземными властителями или вассалами во II тысячелетии до н. э. Верный своему обычаю, он немедленно организовал покупку восьмидесяти двух бесценных глиняных документов из Тель-эль-Амарны для Британского музея.

Годом позже, в декабре 1888-го, Бадж не спеша ехал местным поездом, направляясь вверх по течению Нила в Асьют и останавливаясь по дороге в разных селениях, в том числе в Маллави, примерно в 185 милях к югу от Каира, раннехристианском центре, где в предыдущем году он приобрел коптские и греческие «магические» папирусы. На этот раз он решил попытаться выяснить у местных жителей источник этих религиозных текстов. Его переправили через реку и привели к невысокой холмистой гряде, где он увидел много прекрасных высеченных в скалах древних гробниц эпохи поздних фараонов (XXVI династии). На одном из склонов холма ему показали два ряда гробниц римско-византийской эпохи, по-видимому IV или V в. Из этих гробниц в дополнение к «магическим» папирусам было извлечено большое количество мумий. Бадж сразу обратил внимание на нижний ярус гробниц, которые остались нетронутыми, так как «огромные кучи камней и песка преграждали доступ к ним». Он питал определенные надежды на то, что в этих гробницах содержатся ценные древности.

Бадж был здесь только проездом. Он не имел ни времени, ни возможности вести раскопки. Да и снаряжения и разрешения на раскопки у него тоже не было. Кроме того, он не мог не признать, что права первооткрывателей принадлежат местным жителям — коптам, которые привели его на это место. Он предложил, чтобы они получили разрешение от Службы древностей на вскрытие гробниц. Бадж писал в своей автобиографии: «Они наотрез отказались сделать это, объяснив, что не доверяют этому учреждению!» Из сказанного можно сделать вывод — хотя Бадж и хранит об этом молчание. — что они боялись, как бы оповещение Службы древностей не привело к появлению других людей — может быть, профессиональных археологов или даже конкурентов-торговцев. К тому же Службе древностей было дано право задерживать наиболее ценные предметы, объявив их национальным достоянием.

Законные требования египетских властей, казалось, совершенно не волновали Баджа. Вместо этого он находит решение, устраивающее и его, и коптов: они начинают расчистку подступов к гробницам и проникают в них, а он обещает выкупить половину всех находок, обнаруженных ими в этих скалах. Если же затея не принесет ничего, достойного внимания, он обязуется оплатить пятьдесят процентов расходов на расчистку песка и камней, преграждающих доступ к гробницам. Заключив джентльменское соглашение, Бадж отправился дальше. Однако мысль о затеянных им раскопках не давала ему покоя. Правильно ли он сделал, доверившись своей интуиции? Довольно долго его местные компаньоны не могли сообщить ему ничего утешительного. Они решили отложить все операции по расчистке до лета, хотя в это время все археологические работы обычно прекращаются. Но они чувствовали, что знойное, расслабляющее время года как нельзя более подходит для успешного выполнения их задачи, так как «сильная жара обычно парализовала энергию инспекторов Службы древностей и содержимое гробниц оставалось на произвол судьбы» .

В сентябре Бадж получил известие, что в гробницы наконец сделан проход. Но сообщение местных землекопов сопровождалось ставшим уже привычным для археологии Ближнего Востока досадным рефреном: в гробницах успели побывать до них — правда, не в нынешние времена. Грабители безжалостно обчистили гробницы еще в древности, оставив явные признаки своего набега на мумии, которые были бесцеремонно разломаны на куски и разбросаны повсюду. Копты написали, что никаких папирусов до сих пор найти не удалось. Однако поиски продолжались, и в ноябре 1888 г. Бадж получил известие, что в одном из раскрашенных ящиков было обнаружено несколько свитков значительной длины.

Бадж договорился с коптами, что они встретят его, когда его корабль, направлявшийся через Индийский океан и Красное море, в апреле 1889 г. прибудет в Порт-Саид. Здесь, в соответствии с планом, Бадж и его партнеры встретились. «Мы обсудили, — рассказывает Бадж, — покупку всех этих папирусов, и они назвали свою цену. Папирусы должным образом были доставлены в Англию, и попечители Британского музея приобрели их. Немедленно некоторые любители совать нос в чужие дела обвинили меня в напрасной трате средств музея на покупку папирусов за „безрассудно большую цену“, а другие заявили, что я обманул „бедных туземцев“ и ограбил их, заплатив за папирусы меньше, чем они стоили. На самом деле местные жители получили больше, чем просили, и были полностью удовлетворены. Они поддерживали со мной деловые отношения по крайней мере в течение еще двадцати лет, пока у них оставалось хоть что-нибудь, что можно было продать».

Копты из Маллави поддерживали деловые отношения и с другими людьми. Когда Фредерик Кеньон принялся за расшифровку и переписку текстов, он обнаружил, что несколько бесценных отрывков «Афинской политии», главной находки из всего числа папирусов, отсутствуют. Но даже если копты вели честную игру с Баджем, никому, конечно, не суждено узнать, какие именно тексты они нашли в этих скальных гробницах, — сами местные жители не могли прочесть их. Точно так же никто не смог бы с уверенностью сказать, какие тексты были извлечены из этих гробниц или же как именно они были найдены. И все же музей имел все основания быть довольным результатами третьей «закупочной миссии» Баджа 1888–1889 гг. Подробный перечень, представленный на рассмотрение попечителям, среди прочего включал в себя: двести десять клинописных табличек и фрагментов из Куюнджика (Ниневии); тысячу пятьсот табличек и сорок девять круглых печатей из Абу-Хаббы и Дера в Месопотамии; три свитка папируса, исписанных с обеих сторон греческими письменами (на оборотной стороне оказалась копия произведения Аристотеля); различные свитки папируса, содержащие части «Илиады», магические тексты и т. д.; три иероглифических папируса и пятьдесят две арабские и древнесирийские рукописи из Мосула и его окрестностей.

Когда Бадж в соответствии с инструкциями Британского музея на следующий год вернулся в Египет, чтобы начать поиски отсутствующих фрагментов трактата Аристотеля, весь Египет бурлил, взбудораженный новостью об этом выдающемся открытии. Служба древностей была разгневана тем, что еще одно сокровище ускользнуло у нее из рук. И хотя Британский музей воздерживался от объяснений того, каким образом он стал обладателем «литературной находки века», официальные лица в Египте не сомневались, что Уоллис Бадж имеет какое-то отношение к этому делу. Они не преминули выразить ему свое неудовольствие и установили тщательное наблюдение за его деятельностью.

Некоторые коллеги Баджа, не так хорошо информированные, высказывали другие мнения. К своему удивлению, Бадж встретился с джентльменами, которые настаивали на том, что это они идентифицировали греческий текст утерянного произведения. «Другие заявляли, что нашли папирус сами и продали его местным жителям, которые продали его мне, и не один археолог лично уверял меня, что сам вручил папирус попечителям». Вариации этих историй время от времени продолжают всплывать в литературе, но, с тех пор как Бадж нарушил молчание, а Кеньон и Британский музей подтвердили его роль в этом приобретении, им можно не придавать ни малейшего значения.

В попытках обнаружить недостающие фрагменты Бадж предпринял длительные поиски в деревнях по обоим берегам Нила. Наконец его привели к одному человеку в Асьюте, с которым он быстро пришел к соглашению. Оставалась проблема вывоза фрагментов из страны. О том, чтобы Служба древностей дала разрешение на вывоз, не могло быть и речи. Кроме того, Бадж находился под неусыпным наблюдением. Однако он недолго искал выход из положения. «В конце концов я купил набор прекрасных фотографий Египта, сделанных синьором Беато, которые могли быть использованы для выставки в египетской галерее Британского музея. Разрезав (!) папирус на части, я поместил их между фотографиями, упаковал в несколько ярких бумажных оберток мадам Беато и отправил пакет в Лондон заказной бандеролью». Последовало несколько недель напряженного ожидания. И когда Бадж был уже готов отправиться в Месопотамию, он получил телеграмму, в которой ему сообщали о прибытии пакета и с невинным видом подтверждали, что его «содержимое в точности соответствовало тому, что ожидали получить».

В ноябре 1896 г., когда Бадж встретился со своими местными коллегами в Каире, чтобы получить несколько греческих рукописей, к нему явился некий человек из Меира. Он не принимал участия в предыдущих операциях Баджа, но был хорошо осведомлен о репутации англичанина и заявил, что у него есть для продажи папирусный свиток. Вот как описывает это Бадж: «Он открыл коробку и извлек из нее свиток светлого папируса со многими оторванными от него фрагментами, и, когда конец папируса был развернут, я увидел на нем несколько колонок, написанных греческим унциальным письмом. Я не настолько знал греческую литературу, чтобы идентифицировать текст, но все же достаточно для того, чтобы понять, что передо мной литературное произведение и что оно написано в конце II в. Было ясно, что я должен сделать все от меня зависящее, чтобы приобрести его для Британского музея. Но я и виду не подал, что документ меня интересует, и мы оба продолжали разговаривать о чем угодно, кроме папируса, потягивали кофе и покуривали кальян, пока гость не стал увязывать свою коробку, чтобы уйти. Тогда, сделав вид, что я вспомнил о папирусе в последнюю минуту, я вновь заговорил о нем и попросил человека назвать свою цену. Когда я начал с ним торговаться, он оказался „твердым“ и „сухим“, как говорят местные жители, и по сравнению с тем, сколько я платил за греческие папирусы в предыдущие годы, его цена казалась просто абсурдной».

Во время последующего разговора Бадж должен был пустить в ход все ловкие приемы бывалого торговца на восточном базаре. Он решил, что не уйдет, пока не гарантирует себе получение этого папируса. Но он не хотел, чтобы теперешний владелец папируса понял это. У Баджа не было при себе требуемой суммы, и он должен был убедиться, стоит ли папирус этих денег, прежде чем ударить по рукам. Поэтому он сначала попросил у владельца разрешения скопировать несколько строк, чтобы отправить их в Лондон и получить согласие на выплату требуемой суммы. Хитрость заключалась в том, что он, дожидаясь ответа из музея, как бы закреплял за собой право на приобретение этого манускрипта. Бадж продолжал свои попытки завоевать доверие этого человека, поглощая вместе с ним одну за другой бесконечные чашечки кофе — общепринятое средство «смазывания» социальных контактов на Ближнем Востоке. В ходе разговора он выяснил, что свиток был найден в саркофаге, извлеченном из большой гробницы, в одном из многих захоронений в холме, расположенном близ Меира. Папирус, по словам человека, лежал между ногой мумии и стенкой саркофага. Затем египтянин стал рассказывать о других предметах, найденных им в гробнице, часть из которых он, по-видимому, прихватил с собой для распродажи на рынке древностей. Бадж знал, «что лучшим способом облегчить заключение какой-либо трудной сделки является вручение суммы за какую-нибудь другую покупку наличными», и несколько предметов тут же перекочевало из рук в руки. «Вид денег произвел на египтянина должный эффект», и теперь можно было возобновить переговоры о более важном объекте — папирусе. Наконец договорились о цене, но Бадж вынужден был признаться, что не сможет уплатить до тех пор, пока не будет уполномочен на это музеем.

Теперь, однако, представление устроил египтянин. Рассердившись, он собрал свои вещи и был готов уйти. Бадж испугался. «Я почувствовал, — писал он, — что с моей стороны было бы громадной ошибкой позволить ему уйти, поэтому я сказал, что мог бы выложить приличную сумму из своего кармана в качестве залога, при условии, что он отдаст папирус на сохранение моему местному другу в Каире до моего возвращения из Верхнего Египта… Он согласился… После этого я отправил копию нескольких строк греческого текста директору библиотеки в Лондон и запросил инструкций…»

В ожидании ответа Бадж совершил обычную поездку по Нилу, чтобы посмотреть, в каком состоянии другие его предприятия. Вернувшись в Каир, он нашел письмо из музея с просьбой выкупить папирус, который, как подразумевалось в сообщении, обладал значительной ценностью. Но возникли новые осложнения. Человек из Меира показал фрагменты другим экспертам, один из которых решил, что он узнал в них утерянные поэмы древнего классического автора. Один английский ученый, без определенной цели живший тогда в Каире, подтвердил это и стал похваляться повсюду в городе своим необычайным открытием. Огласка повысила стоимость и привлекательность свитка, который стал теперь желанным для многих. Его владелец понял, что даже та «абсурдная» сумма, которую он запросил у Баджа, была чересчур скромной, и забрал свиток у друга Баджа, на чье попечение он был оставлен.

Фрагмент из папируса с текстом Вакхилида, написанного около середины I в. до н. э.

В этот момент Бадж вновь появился на сцене, готовый заплатить то, что был должен, и забрать папирус. Вместо этого человек из Меира настаивал на возвращении задатка, заявляя, что он более не хочет иметь дело с Баджем. К тому же он намекнул, что Служба древностей якобы знает о существовании манускрипта и запугивает его. Бадж был вне себя. Он не мог подвести Британский музей. Он спорил, льстил, умолял. Как мог этот человек только подумать о том, чтобы не продавать ему свиток, когда фактически он уже продал его?! Бадж был неумолим, и в конце концов его настойчивость заставила египтянина отступить: «Просидев в его доме вместе с ним два дня и две ночи, к вечеру третьего дня мы пришли к соглашению, и я вернулся в Каир с папирусом». Нам неизвестно, была ли при этом заплачена более высокая цена, чем было оговорено вначале.

Опасная операция по вывозу манускрипта из страны под самым носом у Службы древностей, минуя железнодорожную охрану, морскую милицию, таможенных чиновников, переносит нас в знакомую область приключений. Для Баджа к этому времени подобного рода международная авантюра была более или менее обычным делом, одной из многих операций, осуществленных им в промежутках между такими занятиями, как написание книг о коптской церкви, о словаре иератических текстов, о религии Древнего Египта и планирование новой выставки в вавилонском зале Британского музея. Но в спокойном сообщении Баджа о результатах этой миссии проскальзывает нотка гордости: «Двумя неделями позже я лично вручил папирус директору библиотеки… Папирус содержал сорок колонок текста од Вакхилида, великого лирического поэта, творившего в первой половине V в. до н. э. Эксперты пришли к выводу, что копия была сделана в середине I в. до н. э. Сэр Ричард Джебб (выдающийся исследователь классической литературы) сказал мне, что, по его мнению, это приобретение стоит всех моих других приобретений для музея, вместе взятых! Произведения Вакхилида были до того момента почти совершенно неизвестны, за исключением нескольких разрозненных фрагментов».