Слухи об охоте Евгении Ежовой на литературных львов неожиданно дошли до Сталина. У Шолохова, одного из любимых писателей вождя, начался роман с женой наркома. Ревнивый Ежов велел поставить микрофоны в его номер в гостинице «Националь». Ежов с яростью читал распечатки записей, из которых следовало, что его жена и писатель целовались и занимались любовью. Нарком был в таком бешенстве от измены жены, что влепил ей пощечину в присутствии их вечной гостьи Зинаиды Гликиной, с которой сам спал. Через какое-то время он простил Евгению, но слежку за писателем не отменил. Шолохов заметил людей Ежова и пожаловался Сталину и Берии. Иосиф Виссарионович сильно рассердился. Он вызвал Ежевику на заседание политбюро и заставил извиниться перед Михаилом Шолоховым.

Партийные руководители видели, какая борьба идет между Ежовым и Берией, и осторожно лавировали между ними. Когда Николай Ежов арестовал одного комиссара, Сталин послал разбираться Молотова и Микояна. Вернувшись в Кремль, Анастас заявил, что задержанный невиновен. Берия воспользовался случаем и вновь обрушился на начальника с критикой. «На лице Ежова появилась двусмысленная улыбка, – вспоминал Микоян. – Берия был явно доволен. Один Молотов, как всегда, оставался непроницаем. На его лице застыла каменная маска». Арестованному наркому явно повезло. Он вернулся, можно сказать, с того света. Сталин велел его отпустить.

Как-то офицеру НКВД срочно потребовалась подпись наркома, но Ежова нигде нельзя было найти. Берия посоветовал поехать на дачу и поискать наркома там. Ежов действительно был на даче. Он находился в ужасном состоянии, как будто смертельно болел или, что более вероятно, беспробудно пил всю ночь. Уловив, откуда дует ветер, на Ежова начали жаловаться начальники НКВД на местах.

Зловещие тучи начали сгущаться и над семьей Николая Ивановича. Евгения, красивая, но недалекая супруга наркома внутренних дел, самозабвенно играла роль черной вдовы. Так получилось, что большинство ее любовников погибли. Евгения оказалась слишком хрупким и чувствительным цветком для жестокого и грубого мира, в котором обитал Ежов. Конечно, они оба были очень развратными людьми, но в свое оправдание, наверное, могли бы сказать, что пребывали в состоянии постоянного напряжения, головокружительной власти над жизнью и смертью и поразительной суматохи.

Трудно спорить с тем, что в падении Николая Ивановича была справедливость. Но для Евгении и особенно маленькой Наташи, которая знала его как доброго и любящего отца, произошла страшная трагедия.

Фатальный рок опустился на литературный салон Евгении Ежовой. Как-то вечером ее провожал в Кремль один знакомый. Евгения шла по темным улицам и думала над судьбой Бабеля. Ему угрожала опасность, потому что писатель дружил с арестованными военачальниками-троцкистами. «Только европейская слава и может его спасти», – размышляла Евгения. Она не догадывалась, что ей самой грозит еще большая опасность.

До Ежова дошли слухи, что Берия собирается использовать против него жену. Чекист из Грузии знал, что Ежова какое-то время жила в Лондоне, и хотел сделать ее «английской шпионкой». В сентябре 1938-го нарком решил развестись с супругой. Надо заметить, это было вполне разумное решение. Ежов лучше других знал, что развод может спасти Женю. По крайней мере, ему были известны несколько похожих случаев.

Напряжение последних дней почти сломало хрупкую психику Евгении. Она взяла Зинаиду и поехала лечиться в Крым. Похоже, нарком пытался спасти жену от ареста. Наверное, этим и объясняется ее письмо, полное любви и благодарности. «Колюшенька, я прошу тебя, я настаиваю, чтобы ты позволил мне контролировать мою жизнь, – написала она обложенному со всех сторон врагами мужу. – Коля, дорогой, я серьезно прошу тебя проверить все мое прошлое, все обо мне… Не могу примириться с мыслью, что нахожусь под подозрением, что меня обвиняют в преступлениях, которые я никогда не совершала».

Окружающий их мир сужался с каждым днем. Николай Ежов успел расстрелять бывшего мужа Евгении, Гладуна, прежде чем Берия захватил контроль над НКВД и мог им воспользоваться. Но один из бывших любовников Евгении, издатель Урицкий, попал в руки всесильного заместителя наркома. На допросах помимо прочих признаний он рассказал о том, что у Евгении Ежовой был роман с Бабелем.

Вскоре чекисты арестовали секретаря Ежова и начали хватать его друзей. Нарком вызвал жену в Москву.

Евгения ждала решения своей участи на даче с дочерью Наташей и подругой Зинаидой. Больше всего она боялась за семью. Ее нервы не выдержали, и она вновь очутилась в больнице. Врачи поставили следующий диагноз: «Астенически-депрессивное состояние. Не исключена возможность циклотимии» – и посоветовали лечение в санатории под Москвой.

В числе прочих друзей Ежова Берия приказал схватить Зинаиду Гликину. После ареста Зинаиды Евгения написала Сталину: «Прошу вас, товарищ Сталин, прочитать это письмо. Меня сейчас лечит профессор. Но какое это имеет значение, если мне не дает покоя страшная мысль, что вы не доверяете мне? Вы дороги мне, я люблю вас…»

Поклявшись жизнью дочери, что она говорит правду, Евгения призналась, что совершала ошибки в личной жизни, но все они объясняются ревностью. Вне всяких сомнений, Сталин к тому времени был уже в курсе всех ее любовных приключений. Евгения предложила принести жертву: «Пусть у меня заберут свободу, жизнь, но я не откажусь от права любить вас, как все остальные советские люди, которые любят страну и партию… Я чувствую себя как живой труп, – жаловалась Женя Ежова. – Что мне делать? Простите меня за это письмо. Я написала его в постели…»

Сталин не ответил.

Ловушка захлопнулась. Спасения ни для Евгении, ни для ее любимого Колюшеньки не было. 8 октября Лазарь Каганович написал черновик постановления политбюро по НКВД. 17 ноября комиссия политбюро осудила «очень серьезные ошибки в работе органов НКВД». Тройки, наводившие ужас на всю страну, были распущены. Сталин и Молотов подписали постановление. Тем самым они отрекались от террора и репрессий.

Ежов присутствовал на ноябрьском параде, но стоял на мавзолее не рядом со Сталиным, как раньше, а позади. Вскоре он вообще исчез. Его заменил Лаврентий Берия в синей фуражке и форме комиссара государственной безопасности первого класса.

Узнав, что Сталин приказал арестовать его друга, шефа украинского НКВД Успенского, карлик предупредил того об опасности. Успенский решил схитрить. Он инсценировал самоубийство и пустился в бега.

У Иосифа Виссарионовича были все основания подозревать, что Ежевика прослушивает и его телефоны.

Евгения Ежова по-своему, конечно, любила мужа, несмотря на многочисленные обоюдные измены, и обожала дочь Наташу. Поэтому была готова пожертвовать всем, чтобы их спасти. Ее подруга, Зинаида Орджоникидзе, вдова Серго, навестила опальную жену наркома в больнице. Она пошла на этот шаг, прекрасно зная, как к такому проявлению истинной дружбы и верности могут отнестись Сталин и Берия. Евгения передала с ней письмо для супруга. В нем она сообщала, что хочет совершить самоубийство, и просила принести снотворное. И предупредила, что примет лекарство, когда муж пришлет ей статуэтку маленького гнома. Ежов передал в больницу люминал, а через несколько дней приказал служанке отнести жене статуэтку. Этот гном, учитывая маленький рост самого Ежова, придавал трагедии элемент фарса. Возможно, Евгения выбрала гнома в качестве знака для совершения самоубийства, потому что он был подарком от дорогого Коли в начале их романа. После ареста Гликиной Евгения поняла, что ее тоже неминуемо схватят, и отправила мужу прощальное письмо.

19 ноября она приняла люминал, в 23 часа потеряла сознание. Ежов в это же время приехал в Маленький уголок, где его уже ждало политбюро вместе с Берией и Маленковым. Пять часов они беспощадно критиковали его за допущенные ошибки и перегибы. Евгения умерла двумя днями позже.

Ежов мрачно размышлял, что ему пришлось пожертвовать женой, чтобы спасти себя. Она вышла замуж за монстра, но умерла молодой, чтобы спасти дочь. В некотором роде Евгения Ежова выполнила материнский долг и частично компенсировала пустую и никчемную жизнь, которую вела.

Исааку Бабелю рассказали, что Сталин никак не может понять, почему она покончила с собой.

Девятилетнюю приемную дочь Ежовых Наташу взяла сестра Евгении. Потом ее отправили в один из мрачных детских домов, в которых воспитывались дети «врагов народа».

23 ноября, через два дня после смерти Евгении, Ежов вернулся в Кремль за очередной порцией критики. После четырехчасового разноса от Сталина, Молотова и Ворошилова он написал заявление с просьбой отставки с поста наркома НКВД. Сталин отставку принял. Ежов остался секретарем ЦК, наркомом водного транспорта и кандидатом в члены политбюро. Он по-прежнему жил в Кремле и бродил по аллеям старинной крепости, как крошечное привидение. Сейчас этот страшный человек наверняка испытал те же ощущения, что и его жертвы накануне ареста. «Друзья отвернулись от меня, как от прокаженного, – жаловался он. – Я никогда не догадывался, как много низости и подлости таится в этих людях». В репрессиях Ежов обвинял Сталина. Он приводил широко распространенное русское выражение: «Божья воля, царский суд». Себя он, конечно, считал царем, а Сталина – богом.

Утешение Николай Иванович Ежов искал в пьянках и бисексуальных оргиях. Этим он занимался на своей кремлевской квартире. Как-то вечером бывший чекист привел к себе двух собутыльников и любовников времен молодости. Всю ночь эта теплая компания пьянствовала и занималась гомосексуальной любовью. Племянники привозили Ежову женщин, но он вспомнил о своем былом увлечении – мужчинах. Приятель Константинов приехал к нему в гости с женой. Ежов станцевал с ней фокстрот, потом расстегнул брюки и изнасиловал. Следующей ночью, когда бедняга Константинов приехал вновь, они опять долго пили и танцевали под граммофон. Гость уснул, но проснулся, почувствовав что-то у себя во рту. «Я открыл глаза и увидел Ежова, который засовывал свой член мне в рот», – с отвращением рассказывал он. Полностью потерявший над собой контроль Ежевика безропотно ждал финала.

Сталин прозвал Лаврентия Берию Прокурором. 25 ноября он был торжественно назначен наркомом внутренних дел. Берия пригласил в столицу своих людей из Грузии. Уничтожив свиты старых большевистских князьков, Сталин сейчас для уничтожения Ежова был вынужден выписать в Москву банду Берии.

По иронии судьбы, приспешники Берии оказались намного образованнее Кагановича и Ворошилова, но образованность не является помехой для того, чтобы быть варваром. Взять хотя бы седого, обаятельного и утонченного Меркулова. Этот обрусевший армянин писал пьесы под псевдонимом Всеволод Рокк. Их ставили в московских театрах. Берию он знал по совместной учебе в Бакинском политехническом институте. В ЧК Меркулов вступил в 1920 году. Лаврентий Павлович, перенявший у Хозяина привычку давать всем клички, называл Меркулова Теоретиком.

Еще одним членом команды был Шалва Церетели, бывший грузинский князь. Впрочем, князей в Грузии так же много, как виноградников. Он был офицером в царской армии, затем вступил в Грузинский легион. Церетели имел благообразный вид респектабельного джентльмена. Он работал в особом отделе НКВД и состоял при патроне убийцей.

Особенно бросался в глаза 130-килограммовый Богдан Кобулов. Этот унизанный кольцами гигант был, по выражению знавших его людей, «самым отвратительным человеком на земле». Многим Кобулов напоминал медведя. Кавказец с мутными карими глазками был большим любителем хорошей жизни. Он обладал волосатыми руками, короткими кривыми ногами и щеголеватыми усиками. Кобулов относился к той породе бериевских мучителей, которые наверняка чувствовали бы себя в гестапо не менее уютно, чем в НКВД. За широкие плечи Лаврентий Павлович прозвал его Самоваром.

Своих жертв Кобулов избивал кулаками. Он прыгал на них и наваливался всем огромным весом. Его любимым орудием пыток была дубинка. По поручению Сталина Богдан Кобулов ставил у партийных руководителей жучки. Он заменил расстрелянного Паукера и стал придворным шутом.

После переезда в Москву прошло совсем немного времени, а Самовар уже доказал свою полезность. Во время одного из допросов в кабинете Берии заключенный неожиданно вскочил и прыгнул на наркома. Кобулов часто с удовольствием рассказывал, что произошло в следующее мгновение: «Я увидел шефа на полу. Тогда я прыгнул на этого типа и сломал ему шею голыми руками».

Богдан Кобулов был, наверное, самым жестоким из подручных нового наркома внутренних дел. Тем не менее даже этому зверю порой казалось, что он занимается плохим делом. В такие минуты он ехал к своей матери и рыдал у нее на плече, как огромный грузинский мальчишка: «Мама, мама, что мы делаем? Придет день, и мне придется за все это отвечать!»

Появление в Москве этих экзотических выходцев из Грузии, среди которых были и осужденные убийцы, напоминало приезд Панчо Вильи с бандитами, как в любимых вестернах Берии. Пройдет время, и Сталин, осуществляя большую и сложную игру, отправит часть из них домой, заменив русскими чекистами. Пока же люди Берии придавали свите вождя ярко выраженный грузинский оттенок.

Дел по-прежнему было невпроворот. К примеру, в день официального назначения Лаврентия Берии наркомом Сталин и Молотов подписали очередной расстрельный список на 3176 человек.

Лаврентий Павлович каждую ночь ездил в тюрьму Лефортово пытать маршала Блюхера. Ему помогали «Теоретик» Меркулов, «Самовар» Кобулов и главный следователь наркома, Родос. Последний садист так зверски избивал маршала, что тот кричал: «Сталин, ты слышишь, что они со мной делают?» Берия с подручными работал с большим энтузиазмом. Они так старались, что даже выбили Василию Блюхеру один глаз. Маршал скончался от побоев. Берия приехал в Кремль и доложил Сталину. Вождь приказал кремировать тело.

Выполняя приказы Хозяина, Берия не забывал и о личных делах. Сейчас он с удовольствием сводил старые счеты. Лаврентий Павлович лично арестовал Александра Косарева, главного комсомольца Советского Союза, за то, что тот когда-то оскорбил его. Позже Сталину донесли, что причиной гибели Косарева стала личная месть Берии. «Мне говорили, что Берия очень мстителен, но доказательств этим словам у меня не было, – размышлял генсек. – В деле Косарева Жданов и Андреев лично проверяли все доказательства».

Лаврентий Павлович упивался властью.

Сталин, как всегда, вел себя осторожно. Он решил не доверяться Берии полностью. Начальник госбезопасности (первого отдела НКВД), отвечавший за личную безопасность вождя, занимал важное, но чрезвычайно опасное положение. После Карла Паукера были расстреляны еще двое человек. Сейчас Сталин решил назначить на этот пост своего личного телохранителя Власика. Как начальник охраны вождя Власик также отвечал за безопасность дач, следил за поставками продуктов и состоянием автопарка. Через его руки проходили миллионы рублей. Власик управлял маленькой империей. Следовательно, объяснял Артем Сергеев, в политике Сталин руководил через Поскребышева, а в личных делах – через Власика. Оба умели работать, не уставая. Оба были очень энергичными и подлыми людьми.

У Николая Власика и Александра Поскребышева были очень похожие судьбы. Их дочери вспоминали, что дома они проводили только воскресенья. Все остальное время находились при Сталине. Домой возвращались такие усталые, что тут же валились спать. Никто не знал Сталина лучше этих двух человек. В кругу семьи они никогда не говорили о политике. Серьезные беседы заменялись обсуждением рыбалки.

Власик жил в элегантном особняке на Гоголевском бульваре. Он был очень предан Хозяину, необразован и много пил. Другой его отличительной чертой была любовь к слабому полу. У него имелось так много любовниц, что он забывал их имена и был вынужден записывать их в блокнот. Во время оргий у Власика порой находилось по женщине в каждой комнате. Сталина за глаза он называл Хозяином, но в лицо – только «товарищ Сталин». Изредка Власик ужинал с вождем.

По своему положению Александр Поскребышев, конечно, был значительно выше. Он часто сидел с партийными руководителями за одним столом. Сталина секретарь уважительно называл «Иосиф Виссарионович». Поскребышев часто был объектом розыгрышей и сам любил пошутить.

Обычно он мрачно сидел за столом в приемной Сталина. Маленький уголок входил в его владения. Большевистские вожди понимали, какое высокое положение занимает Поскребышев, и всячески старались с ним подружиться. Играя на его самолюбии, советские руководители выясняли, в каком настроении находится Сталин.

Александр Поскребышев всегда звонил Вышинскому и говорил, что Сталин выехал в Кунцево. Только после этого генеральный прокурор мог позволить себе немного поспать. Однажды Поскребышев спас жизнь Никите Хрущеву.

Он обладал такой властью, что иногда позволял себе оскорблять даже членов политбюро. «Верный щитоносец», по словам Хрущева, играл свою роль в самых земных делах Сталина и в самых ужасных. Позже Поскребышев хвастался, что они с вождем пользовались ядами.

Он был любящим мужем для Бронки и ласковым отцом для двух детей: Гали, дочери от первого брака жены, и собственной дочери Натальи.

Если по воскресеньям звонила вертушка, никто не имел права снимать трубку. Поскребышев гордился своим положением. Когда его дочери должны были сделать операцию, он прочитал лекцию о том, что дочь должна вести себя в соответствии с их высоким статусом.

Личному секретарю Сталина приходилось тесно сотрудничать с Берией. Они дружили семьями и часто ездили друг к другу в гости. Если нужно было обсудить какое-нибудь дело, шли в сад. Но по большому счету, и Власик, и Поскребышев являлись соперниками Лаврентия Павловича. Они стояли у него на пути к власти. А вот семья Аллилуевых к тому времени уже перестала быть для кого-либо препятствием.