В самый разгар дела Енукидзе Сталин, Каганович и Орджоникидзе пришли на день рождения любимой няни Светланы, который отмечался на кремлевской квартире. Иосиф Виссарионович подарил имениннице шляпку и шерстяные носки. Он много шутил и ласково кормил Светлану из своей тарелки. Все были полны надежд и оптимизма в связи с открытием Московского метро. Этот советский шедевр с мраморными залами, похожими на дворцовые, был назван в честь своего создателя, Лазаря Кагановича. Железный Лазарь принес десять билетов для Светланы, ее теток и охранников и предложил им прокатиться под землей. Женя и Мария принялись уговаривать Сталина поехать с ними. Неожиданно вождь согласился.

Внезапное изменение планов вызвало, как писала в своем дневнике Мария Сванидзе, большой переполох в свите Сталина и среди его соратников. Они бросились лихорадочно крутить диски телефонов. Через считаные минуты о незапланированной экскурсии знали премьер Молотов и добрая половина политбюро. Все уже расселись по лимузинам, когда примчался Молотов. Он попытался уговорить Сталина отказаться от опрометчивой поездки. Отправляться под землю, пытался втолковать он Сталину, без должной подготовки рискованно. Больше всех боялся Каганович. Он был бледен, как мел. Железный Лазарь предложил было поехать в полночь, когда метро уже закрыто для простых смертных, но Сталин настоял на немедленной поездке.

Три большие машины с партийными руководителями, женщинами, детьми и охранниками выехали из Кремля и направились к ближайшей станции метро. Там все вышли и спустились в тоннели. Они очутились на перроне, но поезда не было. Можно представить, как метался Лазарь Моисеевич и требовал побыстрее подать состав. Простые пассажиры заметили Сталина и начали громко аплодировать и выкрикивать здравицы. Вождь начал хмуриться. Он был недоволен ожиданием. Когда наконец к перрону подъехал поезд, руководители с сопровождающими их лицами под аплодисменты присутствовавших при этом великом событии москвичей подались в вагон и расселись по местам.

Высокопоставленные пассажиры вышли на Охотном Ряду, чтобы осмотреть станцию. Сталина опять окружила толпа поклонников. Марию Сванидзе в давке больно прижали к колонне. Охрана смогла пробиться к вождю не сразу. Мария обратила внимание на то, что Василий испугался. Всем было страшно, но Сталин улыбался. У него поднялось настроение. Иосиф Виссарионович захотел ехать домой, потом неожиданно передумал и вышел на Арбате. Прежде чем все вернулись в Кремль, восторженные москвичи едва не устроили второе восстание. Василий был так шокирован поездкой, что долго плакал в постели. Он успокоился только после того, как ему дали валерьяновые капли.

Поездка в метро показала дальнейшее ухудшение отношений между вождями и женщинами, Сванидзе и Аллилуевой, этими идеологически нестойкими актрисами, по собственному признанию Марии, «покрытыми румянами и пудрой». Каганович весь кипел от злости. В том, что Сталин неожиданно решил покататься на метро, он справедливо винил Женю и Марию. Он сердито прошипел, что организовал бы поездку, если бы они предупредили заранее. Все были взволнованы. Только Серго сохранял олимпийское спокойствие. Он улыбался в усы и загадочно качал головой.

Дора Казан, пробившая себе локтями дорогу в комиссариат легкой промышленности, считала Женю Аллилуеву и Марию Сванидзе пустышками. Они, по мнению Казан, ничего не делали и бесцельно тратили время. В сталинской семье их, по выражению Киры Аллилуевой, считали бедными родственницами. «Даже секретарь Поскребышев начал посматривать на нас свысока, – рассказывала Кира, – словно мы путались у него под ногами и мешали работать».

Семья допустила роковую ошибку, отказавшись налаживать нормальные отношения с Берией. При этом они даже не пытались скрыть своего отвращения к грузинскому чекисту. Родственницы Сталина вели себя возмутительно. Они во все вмешивались и постоянно сплетничали. Надя себе такого не позволяла. В суровом кастовом мире большевиков такое поведение было недопустимо. Они отказались принимать во внимание отношение вождя к семье и не понимали, что заходят слишком далеко. Мария Сванидзе, доносившая Сталину об амурных похождениях Енукидзе, хвастливо писала в дневнике: «Кое-кто из членов политбюро даже считает, что я влиятельнее их. Я, если захочу, могу отменить практически любое их решение».

Фотография, сделанная на дне рождения Сталина в 1934 году, стала причиной очередной ссоры. Снимок еще больше подорвал доверие Сталина к родственницам. Сашико Сванидзе нашла на столе кунцевского кабинета Сталина эту фотографию и взяла ее, чтобы напечатать копии. Так же вели себя амбициозные фаворитки при королевских дворах. Тот факт, что Сашико находилась в кабинете Сталина в его отсутствие, говорит о многом. Как минимум, она и другие женщины могли регулярно читать секретные документы, с которыми работал вождь. Мария ненавидела Сашико за наглость и стремительный взлет. Она обнаружила пропажу и сказала Сталину: «Напрасно ты разрешаешь ей вести себя как дома. Она злоупотребляет твоим гостеприимством».

Эта история – один из очень редких случаев, когда вождя упрекали в доброте. Сталин рассердился и обругал секретарей и Власика за то, что они теряют фотографии. Все кончилось большим скандалом. Он велел Сашико убираться! Своей цели Мария Сванидзе добилась, но это была пиррова победа. Гнев Сталина был направлен не на одну Сашико, а на всю семью.

Избавившись от Сашико, Женя и Мария потеряли всякую осторожность. Сванидзе вели себя так, будто Иосиф Виссарионович был добрым и заботливым отцом семейства, а не великим Сталиным. Когда вождь пригласил Сванидзе и Аллилуевых к себе на ужин в Кунцево после спектакля Кировского балета, они опоздали. Сталин сильно разозлился. «Мы не рассчитали время и приехали только к полуночи, а балет закончился в десять, – объясняла Мария. – Иосиф не любил ждать».

Мы видим здесь Сталина глазами его друзей еще до того, как Большой террор превратил генсека из более или менее нормального правителя в Ивана Грозного. Его целых два часа заставляют ждать приглашенные на ужин гости! Он не садился за стол и в ярости играл в бильярд с охраной. Такое наплевательское отношение, по мнению вождя, принижало значение его исторической и священной миссии. Наверняка в тот вечер он мрачно размышлял над тем, что советские аристократы не боятся и не уважают его.

Наконец гости приехали. Мужчины отправились играть в бильярд. Сталин был недоволен. Он не скрывал своего плохого настроения и был подчеркнуто груб с женщинами. Плохое настроение прошло после того, как он выпил вина и начал с гордостью рассказывать о Светлане. Как всякий любящий отец, он приводил в пример ее умные и смешные высказывания.

Гости облегченно перевели дух. Им показалось, что они прощены. Но Сталин ничего не забывал и не прощал. Придет время, и они жестоко поплатятся за это опоздание.

Сталину понравилась импровизированная поездка на метро. Он рассказал Марии Сванидзе, что его тронула любовь простых людей к своему руководителю. В этот раз все было по-настоящему, потому что никто ничего не готовил заранее. Сталин неоднократно говорил, что народ нуждается в царе, в человеке, которому будет поклоняться и ради которого надо жить и работать. Иосиф Виссарионович всегда считал, что русский народ любил царей. Ему нравилось сравнивать себя с Петром Великим, Александром I или Николаем I. Временами этот выходец из Грузии, маленькой страны, которая не одно столетие была сатрапией Персии, идентифицировал себя с персидскими шахами. Из его записей мы знаем, что своими учителями Сталин считал двух монархов. Одним из них был Надир-шах, правитель Персии, живший в XVIII веке. Надир-шах превратил Персию в обширное и сильное государство. Сталин его так и называл: «Надир-шах, учитель». Вождя интересовал еще один персидский шах, Аббас I. Этот персидский монарх отличился тем, что как-то обезглавил двух сыновей одного противника и отправил ему головы. «Я похож на шаха?» – спрашивал Сталин у Лаврентия Берии.

Но своим вторым «я», главным учителем Иосиф Сталин считал Ивана Грозного. Он не уставал напоминать об этом соратникам – Молотову, Жданову и Микояну. Сталин постоянно хвалил Грозного за то, что он казнил бояр. Вождь утверждал, что эти репрессии были необходимы. Иван тоже потерял любимую жену. Ее убили бояре. В связи с этим возникает интересный вопрос. Как советские вельможи могли утверждать, что Сталин провел их, скрыв истинный характер, – ведь он открыто хвалил царя, систематически убивавшего собственных дворян?

В конце 1935 года вождь начал вводить в жизнь Советского Союза царскую атрибутику. В сентябре он восстановил титул маршала. Первыми советскими маршалами стали Клим Ворошилов, Семен Буденный и еще три героя Гражданской войны. Среди них были Михаил Тухачевский, которого Сталин ненавидел, и Александр Егоров, новый начальник Генерального штаба Красной армии, жена которого так расстроила Надю в ночь самоубийства.

Вождь не забыл и любимых чекистов. Для НКВД он придумал звание, эквивалентное маршальскому. Генрих Ягода стал первым генеральным комиссаром государственной безопасности.

Как-то неожиданно выяснилось, что пышность и блеск царского двора вновь обрели значение. Ворошилову и Ягоде очень нравилось щеголять в новой форме. Отправляя Николая Бухарина в Париж, Сталин осуждающе заметил: «У тебя поношенный костюм. Ты не можешь путешествовать по Европе в таком виде. Сейчас у нас все по-другому. Ты должен быть хорошо одет». Вождь с большим вниманием относился к подобным мелочам. В тот же день, после обеда, он вызвал портного из комиссариата иностранных дел и поручил приодеть Бухарина.

НКВД распоряжался самыми последними средствами роскоши, домами, деньгами. «Разрешите купить на 60 тысяч золотых рублей машины для работников НКВД», – писал Ягода розовыми чернилами Молотову 15 июня 1935 года. Интересно, что Сталин (синим карандашом) и Молотов (красным) дали добро, хотя и сократили запрашиваемую Ягодой сумму на обновление автопарка до 40 000. Но и на эти деньги можно было купить много «кадиллаков». К тому времени Сталин уже распорядился, чтобы все кремлевские «роллс-ройсы» перевели в один гараж.

Сталин становился царем. Дети – наверное, потому, что к 1935 году вождь уже вернул им новогодние елки, – весело пели: «Спасибо, товарищ Сталин, за наше счастливое детство». Однако в отличие от усыпанных драгоценностями Романовых, которые тесно ассоциировались с русской деревней и крестьянством, Сталин создал для себя особую разновидность царя. Он стал скромным, суровым, таинственным монархом, который не любит деревню. Как это ни странно, но такой образ нисколько не противоречил его марксистским убеждениям.

Иногда забота Сталина о народе доходила до легкого абсурда. В ноябре 1935 года, например, Анастас Микоян объявил собравшимся в Кремле стахановцам, что Сталина очень заинтересовало мыло и он затребовал образцы. «После этого мы получили специальное постановление ЦК, в котором говорилось, каким должен быть ассортимент и из чего мыло должно состоять», – объявил Микоян под громкие аплодисменты собравшихся в зале.

От мыла Иосиф Виссарионович перешел… к уборным. Хрущев правил Москвой вместе с председателем исполкома Моссовета, Николаем Булганиным, еще одной восходящей звездой большевистской партии. Это был красивый белокурый безжалостный бывший чекист с козлиной бородкой. Сталин называл Хрущева и Булганина «отцами города». Узнав о тяжелой ситуации в Москве с туалетами, он пригласил к себе Никиту Сергеевича и сказал: «Товарищ Хрущев, до меня дошли слухи, что у вас в Москве неблагополучно обстоит с туалетами. Даже по-маленькому люди не знают, где найти такое место, чтобы освободиться. Вы с Булганиным подумайте о том, чтобы создать в городе подходящие условия».

Сталину нравилось играть роль Отца, который спускается с вершины Олимпа и помогает своему народу. Как-то к вождю обратился учитель Каренков из Казахстана, потерявший работу. «Я приказываю немедленно прекратить преследование учителя Каренкова», – велел Сталин казахским руководителям.

Трудно представить, чтобы Гитлер или даже президент Рузвельт занимались поисками писсуаров, исследованиями мыла или судьбой учителя из маленького провинциального городка.

Туповатый, но добродушный Ворошилов, прочитав статью о разгуле подростковой преступности, подготовил для политбюро записку. Хрущев, Булганин и Ягода, писал он, согласны с тем, что «другого выхода, кроме как ловить маленьких бродят и сажать за решетку, нет… Не понимаю, почему их нельзя расстреливать». Сталин и Молотов немедленно воспользовались подвернувшейся возможностью и добавили в арсенал борьбы против политических оппонентов еще одно грозное оружие. Политбюро приняло постановление, по которому детей с двенадцати лет можно казнить.

Очередные ошибки уже провинившихся друзей и разговоры о злых детях-преступниках сильно испортили Сталину отдых в Сочи. Авель Енукидзе не внял предупреждениям и продолжал обсуждать политические вопросы со своим старым другом, Серго Орджоникидзе. Сталину казалось, что с Енукидзе он расправился окончательно. Сейчас вождь никак не мог понять, как с Авелем кто-то еще мог продолжать дружить. Недоверие вождя к Серго росло. Он поделился сомнениями со старым другом Орджоникидзе, Лазарем Кагановичем.

«Странно, что Серго продолжает дружить с Енукидзе», – недоумевал Иосиф Виссарионович. Ему казалось, что Енукидзе вообще больше не существует. Вождь распорядился убрать его и из санатория. «Дядю» Авеля и его «заговорщиков» Сталин называл теперь не иначе как «отребьем». Старых же большевиков, все больше вызывающих у вождя раздражение и злобу, он величал любимыми эпитетами Ленина – «старые пердуны». Каганович понял, что Сталин не намерен прощать Енукидзе, и перевел его в Харьков.

Не все в порядке было у вождя и в семье. Его беспокоил сын Василий. Мальчику исполнилось уже четырнадцать лет. Чем больше абсолютной власти получал Сталин, тем распущеннее и наглее становился Василий. Этот мини-Сталин старался во всем подражать своим охранникам-чекистам. Начал с разоблачения жен учителей. «Отец, я уже просил коменданта удалить жену учителя, но он отказался», – жаловался он. Измученный капризами сына Сталина комендант Зубалов писал, что Светлана учится хорошо, а Вася – плохо, и называл его лентяем. Учителя звонили Каролине Тиль и спрашивали, что делать с Василием Сталиным. Он прогуливал уроки и часто заявлял, что «товарищ Сталин» не велел ему заниматься у определенных учителей – естественно, у тех, кто был с Васей строг и требователен. 9 сентября 1935 года Ефимов испуганно доложил Хозяину, что Василий написал о себе: «Вася Сталин, родился в марте 1921 года, умер в 1935». Для семьи Сталина самоубийство не было отвлеченным понятием. К тому же этот способ ухода в мир иной пользовался у большевиков большой популярностью. Когда Сталин принялся за чистку партии, его противники не нашли ничего лучше, как совершать самоубийства. Это выводило вождя из себя. Самоубийства партийцев он гневно называл способом «плюнуть партии в глаза».

Вскоре Василий поступил в артиллерийское училище вместе с детьми других вождей, включая Степана Микояна. Один из педагогов тоже жаловался Сталину, что Василий угрожает покончить с жизнью.

«Я получил ваше письмо о выкрутасах Василия, – написал Сталин В. В. Мартышину. – Отвечаю так поздно, потому что был сильно занят. Василий – избалованный мальчишка со средними способностями, дикарь, не всегда честный. Он часто прибегает к шантажу, со слабыми ведет себя нагло. Его избаловали многочисленные покровители, которые при каждом удобном и неудобном случае напоминают ему, что он сын Сталина. Я очень рад, что ему достался хороший учитель и что вы обращаетесь с ним так же, как с другими детьми, и требуете, чтобы он подчинялся требованиям школьной дисциплины. Стать совсем безнадежным Василию не позволяют только такие учителя, как вы, которые не дают спуску этому капризному отпрыску. Я советую вам быть с Василием построже. Не бойтесь угроз этого избалованного мальчишки. Не верьте, что он совершит самоубийство. Я на вашей стороне и всегда готов вас поддержать…»

Светлана была любимицей Сталина. Она часто ездила с ним отдыхать на юг. Читая письма Сталина Кагановичу, в которых автор в основном рассуждал о наказании Енукидзе, почти явственно видишь, как она сидит рядом с отцом на веранде дачи. Поскребышев каждый день привозил вождю горы документов, завернутых в газету. Сталин сидел, как на троне, на плетеном стуле за столом, заваленном документами, и писал на них резолюции. В этих письмах он часто упоминал дочь. После смерти Кирова место любимого «секретаря» у Светланы занял Каганович. Он тоже не забывал ее в посланиях к Сталину. Мы нередко читаем в них: «Да здравствует наша хозяйка Светлана! Я жду приказа, чтобы отложить начало нового учебного года на 15–20 дней. Л. М. Каганович». Василия в этих письмах Каганович называл «коллегой хозяйки Светланы».

Через три дня Сталин сообщил Кагановичу, что хозяйка Светлана требует принятия решений, чтобы проверить своих секретарей. «Слава хозяйке Светлане! – ответил Железный Лазарь. – С нетерпением ждем ее возвращения».

Вернувшись в Москву, Светлана навестила Кагановича. В тот же день он сообщил вождю: «Сегодня нашу работу проверяла хозяйка Светлана».

Отдыхая в Сочи, Сталин узнал от Лаврентия Берии, что его мать, Кеке, с каждым днем становится все слабее. Вождь решил повидаться с ней и 17 октября выехал в Тифлис. Эта встреча была третьим свиданием матери с сыном за двадцать без малого лет, миновавших после Октябрьской революции.

Берия не мог упустить такой возможности, чтобы еще сильнее втереться в доверие Хозяина. Он заботился о старой женщине, как проницательный царедворец присматривает за вдовствующей императрицей. Кеке не один год прожила в уютных комнатах для прислуги в величественном здании XIX века, дворце бывшего царского губернатора, князя Михаила Воронцова. За ней ухаживали две пожилые женщины. Все они ходили в длинных черных платьях и платках, которые в Грузии по традиции носят вдовы. Берия с женой Ниной часто навещали мать Сталина. Старуха до последних дней любила посплетничать о сексе. «Почему ты не заведешь себе любовника?» – спрашивала она Нину Берия.

Сталина нельзя было назвать очень заботливым сыном, но он регулярно писал матери. «Дорогая мать, живи, пожалуйста, 10 000 лет. Целую, Сосо». «Знаю, я тебя разочаровал, – извинялся он в одном письме. – Но что я могу сделать? Я очень занят и часто писать не могу».

Кеке иногда присылала сыну в Москву конфеты. Он порой помогал деньгами. Как сын, ставший главой семейства, он ни на минуту даже в этих письмах не забывал о своей героической миссии и сообщал, что готов к испытаниям, которые ему приготовила судьба: «Здравствуй, мама, дети благодарят тебя за конфеты. Не беспокойся обо мне, я здоров. Я выстою перед испытаниями судьбы… Тебе нужны еще деньги? Послал 500 рублей и мои фотографии с детьми. P. S. Дети тебе кланяются. После смерти Нади моя личная жизнь стала очень суровой, но сильный человек всегда должен быть мужественным».

Сталин находил время, чтобы защищать братьев Эгнаташвили, детей владельца трактира, который был благодетелем его матери. Этой старинной связи не давал умереть Александр Эгнаташвили по прозвищу «Кролик». Он служил в Москве в ЧК и, вероятно, пробовал еду за столом вождя, чтобы того не отравили.

«Дорогая матушка, вчера был у Сосо, – писал Эгнаташвили в апреле 1934 года Кеке. – Мы долго разговаривали. Он поправился. В последние четыре года я еще не видел его таким здоровым и крепким. Он много шутил. Напрасно говорят, что Сосо выглядит старше своих лет. Все считают, что больше 47 ему не дашь!»

Кеке сильно болела. «Я знаю, что ты болеешь, – писал Сталин матери. – Держись. Отправляю к тебе детей…»

Приехав в Тифлис, Василий и Светлана остановились в резиденции Берии, потом пошли проведать бабушку. Они обратили внимание, что стены комнаты Кеке увешаны фотографиями и портретами сына. Светлана запомнила, что Нина Берия разговаривала с Кеке по-грузински. Оказывается, старушка не знала русского языка.

Сталин попросил зятя Алешу Сванидзе и старого друга Нестора Лакобу сопровождать его в поездке к Кеке. Сталин недолго пробыл с матерью. Если бы он задержался, то наверняка бы заметил на стенах ее спальни среди своих снимков и портретов снимок Берии. Конечно, у Берии в Грузии был собственный культ личности, но для старушки он стал вторым сыном.

На отношение Сталина к матери сильно влияли детские воспоминания. Он не забыл, что она часто колотила его и что у матери были романы с купцами, которым она стирала. Ключ к разгадке этих отношений можно найти в библиотеке вождя. В «Воскресении» Толстого он подчеркнул абзац, в котором говорится, что мать может одновременно быть и доброй, и злой. Кеке отличалась способностью делать бестактные язвительные замечания, которые, естественно, не нравились Сталину. К примеру, она живо интересовалась, почему Сталин поссорился с Троцким? По ее мнению, они могли править Россией вместе.

В этот приезд Сталин долго улыбался, потом напрямую спросил мать:

– Почему ты так сильно меня била в детстве?

– Для твоей же пользы. Поэтому ты и вырос таким умным и хорошим, – ответила Кеке и сама задала вопрос: – Иосиф, а ты сейчас кто?

– Помнишь царя? Ну так вот, я что-то вроде царя.

– Было бы лучше, если бы ты стал священником. – Старушка вздохнула.

Иосиф Виссарионович расхохотался.

Советские газеты сообщили о встрече сына с матерью с вызывающей тошноту сентиментальностью. «Семидесятипятилетняя Кеке добра и полна жизни! – восторгалась „Правда“. – Она вся загорается, когда говорит о незабываемых минутах встречи с сыном. „Весь свет с радостью смотрит на моего сына и нашу страну, – гордо заявляет она. – Как, по-вашему, какие чувства испытываю сейчас я, его мать?“»

Вождя рассердил этот всплеск верноподданнических чувств. Когда Поскребышев прислал ему статью, он написал секретарю: «Я тут совершенно ни при чем». Этого вождю показалось недостаточно, и он распорядился Молотову и Кагановичу: «Требую запретить эти буржуазные проявления, которые просачиваются в нашу прессу. Я имею в виду интервью с моей матерью и прочую галиматью! Прошу освободить меня от непрерывного публичного звона этих негодяев!»

Сталин был недоволен статьями в газетах, но, конечно, был рад, что мать здорова. «Наверное, у нас в генах есть какая-то особая сила!» – не без гордости заметил он. Вождь послал Кеке платок для головы, куртку и немного лекарств.

Приехав в Москву, Иосиф Виссарионович решил вновь вернуться к делу Кирова, о котором начали потихоньку забывать после расстрела Николаева. Вождь хотел расширить дело и включить в него новых действующих лиц. Сталин приказал возобновить допросы Зиновьева и Каменева, старых большевиков, приговоренных в начале 1935 года к длительным срокам. По стране прокатилась новая волна арестов. В Горьком НКВД арестовал Валентина Ольберга, старого товарища Троцкого. На допросе он «добровольно» рассказывал, что в убийстве Кирова замешан и Троцкий. Последовали новые аресты.