У истоков ленинизма: дурное влияние Верочки Розальской
Владимир Ильич Ульянов (Ленин) сыграл в нашей истории столь значительную роль" что, думаю, не грех уделить этой неординарной личности еще немного внимания.
Когда гласность добралась до "неприкасаемого", ленинский монумент, в отличие от всех прочих изваяний советской эпохи, лишь покачнулся. По опросам общественного мнения, Ленин и сейчас один из самых популярных руководителей российского государства от царя Гороха до наших дней.
Один из самых талантливых мифотворцев советской поры писательница Мариэтта Шагинян, автор многих книг о Ленине, появившихся уже после XX съезда, не просто пела гимн ленинской мудрости и доброте "самого человечного человека", но и прямо противопоставляла фигуру Ильича сталинской тени:
В прошлом был… метод воздействия на сделавшего ошибку товарища, получивший мрачное название "проработки"… Совершивший ошибку подвергался весь целиком как бы моральному расстрелу — не из ружья, которое поразило бы одно какое-нибудь ошибочное место в нем, а из пушки, ядро которой превратило бы его всего в пух и прах… Метод "проработки", осужденный нашей партией, делающий человека средством, никогда и ни в малейшей степени не был приемлем для Ленина… Принципиальный в партийной борьбе… никогда не останавливавшийся перед тем, что мы называем "говорить правду в глаза", Ленин никогда не делал отдельного человека средством (что исключает всякую возможность педагогического воздействия на него), а всегда относился к человеку как к цели (с учетом его изменения, воспитания, роста).
В мифотворчестве и пропаганде, как и в кулинарии, очень важно грамотно выдержать пропорции. Шагинян умела делать это тонко. Найти в приведенном фрагменте подвох не так-то просто. Все верно, например, относительно проработок. Скромно умалчивается лишь о двух моментах. Во-первых, о том, что после подобной проработки человек в лучшем случае становился в обществе изгоем, а в худшем — отправлялся на смерть в лагеря. Во-вторых, что практика публичных проработок, как на собраниях, так и в печати, со смертью Сталина отнюдь не исчезла, а приобрела лишь более мягкие формы. По образному выражению Шагинян, в человека теперь палили не из пушки, а из ружья.
Еще интереснее рассуждение Шагинян о ленинской педагогике, особенно о человеке как средстве и цели. Я уже цитировал в этой книге слова первого русского канцлера Афанасия Ордина-Нащокина: "У нас любят дело или ненавидят его, смотря не по делу, а по человеку, который его делает". С этой точки зрения Сталин канцлеру, безусловно, не понравился бы, а вот Ленин, вероятно, да, поскольку ценил в людях не личную преданность, а как раз преданность "великому делу", которому служил и сам. В этом смысле, как легко заметить, Ленин полностью выпадает из череды российских преемников, для которых личная преданность всегда была главным качеством в помощнике.
В репрессиях против своих соратников Ленин не замечен. Чтобы добиться нужного решения, вождю хватало аргументов. Ленин был остр на слово, так что ругани в его полемических работах можно найти предостаточно, но все это не личностные, а идеологические оценки. Сегодня он называл Троцкого Иудушкой, Каменева и Зиновьева предателями, Луначарского за богостроительство ругал святошей, а завтра, "перевоспитав их", снова считал ближайшими помощниками, доверяя самые ответственные посты.
Сталин не забывал старых разногласий — Ленин сошелся бы и с ненавистным ему Каутским, если бы тот вдруг встал на ленинскую позицию и это было нужно для Дела. Примером тому Троцкий, с которым Ильич так упорно воевал в дореволюционный период.
Загадочный Февраль 1917 года с его невнятным буржуазно-советским характером да еще и короткой жизнью просто снял старое противоречие — спор об этапах. Когда Ленин и Троцкий добрались до дома, им не о чем было спорить. Как блестяще заметил кто-то из аналитиков, "Февраль просто съел их противоречия". Вот они и взялись дружно делать социалистическую и мировую революцию. В важнейший исторический период "измы" ленинизма и троцкизма сошлись с точностью стыковочных механизмов космических аппаратов.
В этот момент Троцкий твердо поддерживает Ленина, отвергая вслед за ним любые аргументы колеблющихся. Отвечая критикам Троцкого, Ленин заявлял:
Троцкий давно сказал, что объединение [с соглашателями] невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучше большевика.
В ленинском мифе человечный вождь противопоставлен бесчеловечному (Сталину). Во времена кратковременной хрущевской оттепели сотворить что-либо большее было нереально.
Однажды Шагинян, чтобы окончательно сделать из Ильича всеобщего и доброго знакомого, проехала половину Франции в поисках ленинского автографа в одном из провинциальных ресторанчиков: "Спасибо за вкусную омлетку".
Сталину с мифотворцами повезло куда меньше. Они высекали из мраморной глыбы изваяние божества, на которое потом дрожащей рукой (идол не дремал и всегда мог разгневаться) наносили некое подобие живых черт. Мрамор, однако, холоден, а под ударами разочарованной толпы хрупок.
В отличие от сталинских мифотворцев, Шагинян мудро, кропотливо и предусмотрительно "отогревала" ленинский монумент, а в человека можно не только верить, его можно еще любить, а главное — прощать.
Даже с точки зрения современной политической технологии это, конечно, лукавая, но высококлассная работа. Мариэтта Шагинян отдает дань уважения могучему ленинскому уму, принципиальности, педагогическому дару Ильича, даже желудку (почему бы и нет), его товарищеской простоте и скромности.
Как быть с бесчеловечной Гражданской войной и мировой революцией? Что делать, если средством для достижения поставленной цели у пролетарского вождя стало все: собственная жизнь, жизнь товарищей по партии, Россия, Европа, Восток и Запад? На эти вопросы не отвечает никто из тех, кто творил миф. Вся многотомная "лениниана" — это всего лишь рассуждение о ленинских калошах во время вселенского потопа. Утопленники "лениниану" не волновали совершенно.
И тем не менее миф работал. Более того, отчасти даже не без пользы. Он привел в партию и тех, кто уже на закате советской эпохи попытался, правда безуспешно, реформировать КПСС. Недаром самым первым лозунгом внутрипартийных реформаторов стал призыв вернуться "к ленинским нормам партийной жизни". Это единственная позиция, на которой раскольники могли поначалу закрепиться без риска быть немедленно растоптанными партийными носорогами. Охраняло смутьянов все то же священное "ленинское табу".
Позже именно эти смутьяны, "дети Шагинян", встали во главе всех важнейших политических течений в новой России. В том числе и по этой причине сказка о человечном вожде, полагаю, еще поживет.
Так что ленинский миф сложен из прочного материала, и идти на него со стеклянным тараном — а это случается нередко — по меньшей мере глупо.
Чего стоят, например, примитивные попытки сделать из Ленина маньяка, подобие серийного убийцы с психическими отклонениями. Некий психоаналитик, рассказывая, как малыш Ульянов откручивал ноги у подаренной ему игрушечной лошадки, сделал, например, на этом основании глубокомысленный вывод о врожденной склонности будущего вождя к насилию. Сколько сломанных в детстве игрушек на счету мировой демократии, психоаналитик при этом почему-то не вспомнил. А жаль. Кстати, Ильич в детстве еще и разбил графин.
Другой антикоммунист всерьез упрекал Ленина в том, что тот недостаточно читал. Если бы вождь прочел труды такого-то социолога и такого-то экономиста, утверждал он, то марксист, несомненно, изменил бы свои взгляды.
Ну что тут скажешь. Ленин прочел за свою жизнь больше книг, чем подавляющее большинство бывших и действующих ныне политиков. Читал он постоянно, не мог не читать и, сколько бы ни читал, испытывал книжный голод. Многие месяцы его жизни прошли в читальных залах крупнейших европейских библиотек, где он изучал труды на английском, немецком, французском, итальянском и на некоторых других языках. И все это были серьезные фолианты или подшивки европейских газет.
Ленин прочел больше антикоммуниста Черчилля и намного больше антикоммуниста Рейгана. Больше многих членов нынешнего Европарламента, Конгресса США, российской Думы и израильского Кнессета. Подозреваю, что Ленин прочел больше книг, чем сама мать Тереза. Но так уж вышло, что благодать сошла не на него.
Может быть, как раз наоборот: матери Терезе просто повезло, что она в юности не прочла Чернышевского?
Еще в советской школе, зачитываясь до дремоты очередным сном Веры Павловны, я испытал искреннее недоумение: что же могло так горячо заинтересовать вождя мирового пролетариата в безнадежно скучной книге Чернышевского "Что делать?".
По нынешним временам роман и вовсе трудно переварить. Тем не менее единожды прочесть его рекомендую. Хотя бы для того, чтобы понять, с какой малости начинается иногда большая беда. Главный персонаж книги, некто Верочка Розальская, как пишет Чернышевский, "от мысли о себе, о своем милом, о своей любви… перешла к мыслям, что всем людям надо быть счастливыми и что надобно помогать этому скорее прийти".
Здесь и лежат истоки ленинизма. Владимир Ульянов рассказывал, что перечитал роман "Что делать?" "за одно лето раз пять, находя каждый раз в этом произведении всё новые волнующие мысли". Впрочем, главная мысль уже прозвучала: счастливыми должны быть все и "надобно помогать этому скорее прийти".
Следует признать, что зачитывались романом Чернышевского в ту пору многие молодые и немолодые уже русские интеллигенты. Секрет был в том, что роман воспринимался не как рядовое чтение, а как революционная каббала, наполненная, дабы избежать цензуры, разнообразными намеками и символами. Эта книга читалась по пять раз за лето (и не одно лето подряд), потому что изучался не столько текст, сколько подтекст. Отсюда у Ленина и появлялись "всё новые волнующие мысли".
Юный Ульянов отнесся к книге необычайно серьезно. Своим доскональным знанием романа Ленин поражал собеседников и многие годы спустя, уже перелопатив всего Маркса, Энгельса, Фейербаха и Гегели. Однажды уже в зрелом возрасте, беседуя о книге Чернышевского, он с подростковым воодушевлением воскликнул: "А даму в трауре помните? Она зовет в подполье. В этом же весь смысл!"
Сны эмоционально отзывчивой Веры Павловны Розальской, а всего их в книге четыре, были наполнены массой воодушевляющих интеллигенцию символов, причем чаще всего собеседницей Верочки являлась некая дама — то мрачная, то веселая, то в трауре, то в праздничном одеянии. Помимо того, что дама была столь переменчива, она и разговаривала исключительно эзоповым языком. В первом сне загадочная незнакомка становилась то француженкой, то англичанкой, то русской, то немкой, а на прямой вопрос об имени и отчестве отвечала возвышенно, но уклончиво: "Ты меня зови любовью к людям".
После дешифровки оказывалось, что даму на самом деле зовут Революция, а все ее иностранные облики намекали на то, что грядет не просто очередной русский бунт, а революция общеевропейская. Когда дама явилась Верочке в трауре, это означало (как мы уже знаем от Ильича), что революционерам пора уходить в подполье. А когда в финале дама, сбросив траур, появлялась в розовом платье, розовой шляпке и белой мантилье, это, естественно, означало обязательную победу.
Являлось во снах и само светлое будущее:
…золотистым отливом сияет нива… лес пестреет цветами… порхают по веткам птицы… солнце льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу.
В общем, я, конечно, не прав: по-своему это была занимательная книжка.
Помимо массы загадочных дам, есть в романе и ярко выраженное мужское начало — г-н Рахметов, тот революционный рычаг, с помощью которого можно перевернуть мир и двинуть его наконец по дороге к счастью и "неге". И этот персонаж романа оказал на Володю Ульянова немалое влияние, хотя к реальной жизни имел точно такое же отношение, как сложносочиненные сны Верочки Розальской.
Рахметов — своего рода мечта русской интеллигенции о грядущем революционном мессии. Хотя Чернышевский и описывает главного героя не без некоторой иронии (чтобы проверить свою волю, тот, например, пытается спать на гвоздях), однако в самом главном — нечеловеческой самоотдаче в стремлении помочь ближнему, и бедному в особенности, — будущий революционер вылеплен, как и положено, божественно совершенным. Писатель замечает:
Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней… букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли.
Вот и Володе Ульянову, тогда еще юноше, захотелось стать "двигателем двигателей", "солью земли русской", а если повезет, то и мессией общемирового масштаба. Этим и жил всю оставшуюся жизнь. Вот одно из типичнейших воспоминаний о зрелом Ульянове шотландца Галлахера:
Я два раза был у Ленина дома и имел с ним частную беседу. Меня больше всего поразило в нем то, что, пока я был с ним, я не имел ни одной мысли о Ленине, я мог думать только о том, о чем он думал, а он все время думал о мировой революции.
Если Чернышевский, как опытный режиссер, подготовил Ленина к его будущей исторической роли эмоционально, то Маркс, как сценарист, вложил в руки Ильича необходимый текст.
Ленин искренне полагал, что понял и прочувствовал своих кумиров — Чернышевского и Маркса — лучше и глубже других. А главное, больше других был готов сделать, чтобы на практике реализовать мечту первого учителя и доктрину второго. Весной 1902 года в Штутгарте (Германия) Ленин опубликовал собственную книгу "Что делать?", где уже без всяких символических намеков четко и ясно обозначил главную задачу российской социал-демократии: внедрение социалистических идей передовой интеллигенции в сознание отсталых рабочих.
Да простят меня Небеса, но ленинизм в марксизме примерно то же, что павликанство в христианстве. Апостолов было много, а вот Павел один. И Ленин был один. Авторитетных проповедников марксизма хватало; в России довольно долго наиболее почитаемым из них был Плеханов, в Европе среди марксистов царствовал Каутский. Однако узок был круг настоящих революционеров, не теоретиков, а практиков и организаторов восстания. К тому же и говорили эти теоретики, с точки зрения Ленина, всё не то. Плеханов, как уже отмечалось выше, договорился даже до того, что в России, мол, еще нет той муки, из которой можно испечь доброкачественный социализм. Ленина это не убеждало, он был готов поработать и мельником, и пекарем, а если нужно, то и рецептуру подправить.
Именно Ленин, создав принципиально новый, по-настоящему боевой III Интернационал, реально расширил пределы марксизма, придав ему общемировой характер, организовал и сплотил революционные ряды, вывел марксизм на широкую дорогу. В отличие от марксистов-ортодоксов, ограничивших свое внимание промышленно развитыми странами (марксизм только для избранных, чистых и развитых), миссионер Ульянов (чем не Павел?) привел учение Маркса и Энгельса в монгольские степи и черную Африку.
Несогласные с ленинизмом надолго были отброшены на обочину революционного движения, оказались изолированными в своем теоретическом гетто, толкуя и перетолковывая в пыльных кабинетах священные тексты. Пока в результате не появился на свет новый философский камень — еврокоммунизм.
То, что еврокоммунизм, в отличие от советской модели, это "социализм с человеческим лицом", не спорю. Как не оспариваю и очевидных успехов социал-демократии в ряде крупных европейских стран. Сомнительно другое: чтобы "основоположники" признали этот социализм за свою родню. Впрочем, потомки Маркса считали идеологическим бастардом и Ленина. Марксистские скрижали, как и Талмуд, книжка толстая, так что при желании каждый найдет там нужную для себя цитату.
Был ли Владимир Ульянов гением? Да, безусловно, если принять то толкование понятия "гений", что использовал для характеристики Ленина в своих "Записках о революции" Николай Суханов:
Гений это… сплошь и рядом человек с крайне ограниченной сферой головной работы, в каковой сфере эта работа производится с необычайной силой и продуктивностью. Сплошь и рядом гениальный человек — это человек до крайности узкий, шовинист до мозга костей, не понимающий, не приемлющий, не способный взять в толк самые простые и общедоступные вещи… Таков, несомненно, и Ленин, психике которого недоступны многие элементарные истины — даже в области общественного движения. Отсюда проистекал бесконечный ряд элементарнейших ошибок Ленина как в эпоху его агитации и демагогии, так и в период его диктатуры. Но зато в известной сфере идей — немногих, "навязчивых идей" — Ленин проявлял такую изумительную силу, такой сверхчеловеческий натиск, что его колоссальное влияние в среде социалистов и революционеров уже достаточно обеспечивается свойствами его натуры.
Напоследок два слова еще об одном источнике ленинизма. Если кто-то из предков Ульянова-Ленина и виноват в мировых неприятностях, случившихся после 1917 года, то скорее всего это дедушка вождя мирового пролетариата доктор Бланк. Как свидетельствует история, доктор точно так же, как и его внук-марксист, очень хотел облагодетельствовать окружающих и точно так же, как и он, "выделялся крайними взглядами" (слова, неосторожно брошенные Мариэттой Шагинян).
На практике это заключалось в том, что всех своих родных, а также доверчивых пациентов и знакомых доктор Бланк на ночь обертывал в мокрые простыни. Для укрепления нервов. А однажды и вовсе, поспорив с соседом о пользе и вреде белковой пищи, в порядке научного эксперимента съел с ним на пару уличную собаку.
Уличных собак знаменитый внук не ел, а вот в мокрые простыни завернул всю Россию. И нервы русским это только расшатало.
