На защиту столицы бросили все, что еще оставалось в распоряжении командования. В самые страшные месяцы войны москвичи по существу заменили действующую армию, которая не в силах была остановить вермахт, отступала и едва не сдала столицу. Осенью сорок первого москвичи уходили на фронт добровольцами. Прежде всего записывались в дивизии народного ополчения.

Формирование этих дивизий было актом отчаяния.

Еще 4 июля с грифом «не опубликовывать» Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения».

Добровольного, правда, было маловато. Зачисляли в народное ополчение мужчин в возрасте от семнадцати до пятидесяти пяти лет, за исключением рабочих оборонных предприятий и военнообязанных, уже получивших мобилизационные предписания. Предполагалось, что в народное ополчение возьмут тех, кто по возрасту или состоянию здоровья не может служить в регулярной армии. В Москве рассчитывали мобилизовать двести тысяч человек, в области еще семьдесят тысяч.

Столице предписали развернуть двадцать пять дивизий — по районному принципу, область готовила отдельные подразделения, которые вливались в уже развернутые части. Первые двенадцать дивизий приказали сформировать к 7 июля, то есть уже через два дня, остальные тринадцать — к 10 июля.

За мобилизацию отвечала тройка — первый секретарь райкома партии, военком и начальник райотдела НКВД. Но москвичи, даже никогда не державшие в руках оружие, белобилетники, вступали в ополчение и без партийного приказа. Надежды на то, что Красная армия легко даст отпор врагу, улетучились. Москвичи чувствовали, что они должны сами защитить родной город.

Полковник в отставке Абрам Гордон рассказал в журнале «Отечественная история»: 1 июля 1941 года он получил диплом об окончании педагогического института. 3 июля в речи Сталина прозвучал призыв вступать в народное ополчение, 4 июля был митинг в институте, а 5 июля начала формироваться 5-я дивизия народного ополчения Фрунзенского района Москвы.

Брали всех, не выясняя военной специальности добровольца и не задумываясь: может быть, того или иного ополченца разумнее отправить в обычные части или, напротив, оставить на производстве. Рядовыми в дивизии оказались командиры запаса, которые были позарез нужны действующей армии. Брали даже студентов-медиков, которых потом отозвали, чтобы они получили дипломы и стали врачами.

Вступали по месту призыва, а военкоматы по месту жительства не оповещались, и люди, которые потом не являлись по вызову, зачислялись в разряд «без вести пропавших». А это приравнивалось к плену и было гибельно для семьи. В военкоматы не поступали даже списки вступивших в народное ополчение. Впрочем, говорили, что их уничтожили в октябре сорок первого, когда возникла опасность захвата немцами Москвы.

Половину командиров рот, всех комбатов и остальной командный состав должны были передать из кадров армии. Штаб Московского военного округа обязали обеспечить дивизии вооружением, боеприпасами и обмундированием.

10 июля Совнарком принял решение сохранить за бойцами и командирами народного ополчения прежнее место работы и средний заработок, за студентами — стипендию.

Нарком финансов Арсений Григорьевич Зверев постановил:

«1. С рабочими, служащими и студентами учебных заведений, вступившими в народное ополчение, предприятия, учреждения и учебные заведения расчета не производят.

2. Рабочие, служащие и студенты учебных заведений, вступившие в народное ополчение, заявляют предприятию (учреждению, учебному заведению) в письменной форме, какую сумму из сохраняемого среднего заработка, оклада или стипендии следует:

а) высылать им по месту нахождения;

б) выдать или переслать семье (кому именно с указанием точного адреса);

в) вносить на его имя в сберегательную кассу по месту расположения предприятия (учреждения, учебного заведения)…»

Если ополченец не успел оставить распоряжение, то половину суммы выдавали семье, остальная сумма ждала распоряжения владельца.

16 июля секретарь московского обкома партии Сергей Яковлевич Яковлев разослал секретарям горкомов и райкомов области разъяснение наркомата финансов о порядке выплаты зарплаты ушедшим в народное ополчение и их семьям: «Предлагаем установить через секретарей первичных организаций постоянный контроль за ходом выплаты заработной платы находящимся в рядах народного ополчения и их семьям».

Возникла другая проблемы. Дивизии народного ополчения, истребительные батальоны, отряды истребителей танков должны были получать заработок по месту прежней работы. Но предприятия эвакуировались, солдатам и их семьям ничего не платили.

На объединенном заседании бюро МК и МГК партии констатировали:

«В связи с эвакуацией значительного количества предприятий и учреждений из гор. Москвы и Московского области, а также ликвидацией ряда мелких предприятий и учреждений, выплата среднемесячной заработной платы значительному количеству семей бойцов народного ополчения, истребительных батальонов, батальонов трудящихся, отрядов истребителей танков и местной противовоздушной обороны прекращена, что вызывает недовольство как среди бойцов, так и среди их семей».

Приняли решение обратиться к единственному человеку, который решал в стране все.

«ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ

товарищу СТАЛИНУ И.В.

С началом войны в гор. Москве и Московской области на добровольных началах были сформированы дивизии Народного ополчения, истребительные батальоны, батальоны трудящихся, впоследствии сведенные в первую дивизию московских рабочих, отряды истребителей танков, теперь переданные в воинские части, обороняющие Москву, и подразделения местной противовоздушной обороны.

Все эти подразделения были созданы на основе сохранения всем бойцам среднего месячного заработка по месту их прежней работы.

В связи с эвакуацией значительного количества предприятий и учреждений, ликвидацией ряда мелких учреждений и предприятий, сокращением объема производства (например, в типографиях г. Москвы) — на многих предприятиях создалось финансовое затруднение, вследствие чего выплата денежного содержания значительному количеству семей ополченцев и бойцов других подразделений прекращена.

В настоящее время создалось такое положение, что часть бойцов Народного ополчения и других подразделений, находящихся в рядах Красной армии и сражающихся на фронтах — ни они сами, ни их семьи — не получают содержания. Вместе с тем бойцы, выбывшие из Красной армии вследствие смерти и инвалидности, и их семьи не получают содержание, хотя они по постановлению Государственного Комитета Обороны от 4 июля 1941 г. должны зачисляться на пенсию наравне с призванными в Красную армию.

Московский Комитет ВКП(б) просит:

1. дать указания народным комиссарам, чтобы при планировании фондов заработной платы по предприятиям и учреждениям предусматривалась выплата содержания бойцам Народного ополчения и других подразделений, перечисленных выше;

2. установить, что выплату средней заработной платы бойцам вышеуказанных подразделений или их семьям, если предприятие или учреждение, в котором они ранее работали, ликвидировано, производит вышестоящая хозяйственная организация;

3. обязать Наркомат социального обеспечения зачислять на получение пенсии бойцов Народного ополчения, истребительных батальонов, батальонов трудящихся, отрядов истребителей танков и местной противовоздушной обороны, в случае их инвалидности и их семьи в случае смерти мобилизованного согласно решения Государственного Комитета Обороны от 4 июля 1941 года.

Секретарь МК И МГК ВКП(б) Щербаков».

Фотографии наших полководцев, на которых по всем швам трещат сшитые на заказ кители, свидетельствуют о том, что и во время войны они питались настолько усиленно, что это было вредно для их здоровья. И не из солдатского котла. Когда солдаты голодали и мерзли в окопах, маршалы и генералы устроились с комфортом, многие из них вели себя просто по-барски.

Красная армия отличалась тем, что в ней кормили в соответствии с должностью. Начиная с командира взвода офицерам полагался дополнительный паек. Правда, известный писатель Григорий Яковлевич Бакланов, лейтенантом-артиллеристом прошедший всю войну, говорил мне, что не видел в этом ничего дурного. Он своим доппайком делился с солдатами. Но дело не в окопных лейтенантах, которые не ели в одиночку.

При полевом управлении каждого фронта открывалось несколько столовых — военного совета, политуправления и просто военторговская — для низовых работников. Кормили там не так, как в окопах, где часто просто не хватало еды. Между офицерами шла грызня за право обедать в столовой более высокого ранга, где кормили лучше и обильнее. Система дополнительных пайков, специальных столовых и других привилегий для начальства подрывала дух фронтового товарищества.

29 сентября 1941 года секретарь военного совета Западного фронта батальонный комиссар Астапов обратился к начальнику Главвоенторга Зайцеву:

 «Для проведения ряда мероприятий Военным Советом Западного фронта прошу Вашего распоряжения об отпуске:

Первое. Фруктов разных (виноград, груши, яблоки, апельсины, мандарины и консервированные фрукты).

Второе. Рыбных изделий (балык, семга, тешка, севрюга), икры.

Третье. Консервов рыбных (шпроты, сардины, кильки, бычки).

Четвертое. Винно-водочных изделий на 3000 рублей.

Пятое. Кондитерских изделий в ассортименте.

Шестое. Пива и фруктовых вод».

Виноград, икра и коньяк в больших количествах требовались командованию Западного фронта в сентябре сорок первого, в тот самый момент, когда судьба Москвы, да и всей страны, висела на волоске, когда части фронта отходили назад, когда рядовых красноармейцев не во что было одеть и нечем было кормить…

В дни боев за Москву командующий 43-й армией Константин Дмитриевич Голубев, жалуясь на Жукова, переслал письмо Сталину:

«Армия перестала бежать и около двадцати суток бьет морду противнику; на Подольск его не пускает и не пустит. Пришлось в гуще боя человек тридцать расстрелять, кого надо — обласкать, и до шестисот человек приставили к правительственным наградам…

Просьба:

перестать применять ко мне, как к командующему, политику кнута, как это имело место в первые пять дней. На второй день по приезде меня обещали расстрелять, на третий день отдать под суд, на четвертый день грозили расстрелять перед строем армии.

Тов. Сталин! Мне ясна обстановка, задачи, ответственность, мне не менее, чем старшим начальникам, дорога партия, родина. Я в лепешку расшибусь, чтобы выполнить задачу, не боясь ничего, с группой работников подавал пример в бою, и голая ругань, угрозы расстрела, ненужное дерганье по мелочам способны только выбивать почву из-под ног, создают обстановку, когда стыдно смотреть в глаза подчиненным, которые читают эти документы… Сейчас стало лучше. Я бы не хотел, чтобы это было понято как жалоба на Военный совет фронта, отношение которого сейчас ко мне стало нормальным».

Поскребышев переслал это письмо Маленкову.

Генерал Голубев в самом начале войны попал в окружение, но сумел выйти к своим и продолжал воевать. Еременко, когда стал командующим войсками Калининского фронта, записал в дневник впечатления от посещения командующего 43-й армии генерал-лейтенанта Константина Голубева (см. «Независимое военное обозрение», № 15/2000): «Вместо заботы о войсках занялся обеспечением своей персоны. Он держал для личного довольствия одну, а иногда и две коровы (молоко и масло), три-пять овец (для шашлыков), пару свиней (для колбас и окороков) и несколько кур. Это делалось у всех на виду, и фронт об этом знал».

Еременко генерала Голубева не любил и возмущался жизнью командарма: «Командный пункт генерала Голубева — новенький, рубленный с русской резьбой пятистенок, прямо-таки боярский теремок. Кроме того, построен домик для связных, ординарцев, кухни и охраны. Подземелье и ход в него отделаны лучше, чем московское метро. Построен маленький коптильный завод. Голубев очень любит копчености: колбасы, окорока, а в особенности рыбу; держит для этого человека, хорошо знающего ремесло копчения. Член военного совета армии не отставал от командующего…»

И это происходило на фронте, где рядовые солдаты буквально голодали. Генерала Голубева, который устроился на войне с таким комфортом, в конце концов забрали с фронта и назначили заместителем уполномоченного Совнаркома по делам репатриации советских граждан…

29 сентября Щербаков говорил на партийном активе Москвы:

— У нас в области имеются запасные бригады красноармейцев, которые должны быть сформированы и пойти на фронт. Недавно наши товарищи проверяли положение в некоторых частях. Прямо ужас зеленый! Некоторые обовшивели, в баню не могут сходить!

И при этом недостатка в добровольцах не было. Война раскрыла во многих людях лучшие их качества. Москвичи оказались смелее своих начальников, бежавших из города.

Беда состояла в том, что подавляющее большинство ополченцев прежде не держали в руках винтовки, да и винтовок на всех не хватало. Половина была неисправной, разных типов. Таким дивизиям не полагалось ни транспорта, ни артиллерии, ни танков. Никакой подготовки ополченцы не прошли. Да и любой новый воинский коллектив нуждается в боевом слаживании, а эти части сразу бросались в мясорубку войны.

В Москве в ополчение зачислили сто шесть тысяч человек, в области еще пятьдесят пять тысяч. Первые двенадцать дивизий с 8 по 11 июля вывели в подмосковные лагеря.

«Колонны ополченцев без оружия, — такими их запомнил очевидец. — Кто в старых ватниках, кто в потрепанных пальто или шинелях. За плечами вещмешки, в руках чемоданы, баулы, на головах ушанки, кепки, буденновки».

Боец 18-й дивизии, которая формировалась в Ленинградском районе, вспоминал:

«Вечером, одетые кто во что горазд, с рюкзаками и баулами, мешками и портфелями мы покинули Москву. Мы направлялись в учебный лагерь под Красногорск. После этого перехода семьсот человек были отчислены из дивизии по состоянию здоровья.

В учебном лагере получили трехзарядные французские винтовки и французские пушки, расточенные под наши 76-миллиметровые снаряды. Это было трофейное оружие, оставшееся после разоружения частей польской армии…»

Хозяйственный и военный механизм не в состоянии был одеть и вооружить столько людей, свести их в боевые части, обучить и слаженно отправить на фронт. Не только бойцы добровольческих дивизий, а и призванные в регулярную армию ходили в своей одежде. Остальные тринадцать дивизий тоже были сформированы, но на фронт не попали, потому что их расформировали, а личный состав вернули к прежнему месту работы.

Член военного совета Московского военного округа дивизионный комиссар Телегин вспоминал, что среди ополченцев оказалось много больных и людей в возрасте — при всем своем желании служить они не могли:

«Сразу выплыли наружу все недостатки поспешного формирования, порой без учета государственной целесообразности. В рядах ополченцев оказалось много больных, людей старше 55 и 60 лет, не годных для полевой походной жизни. На некоторых предприятиях были оголены целые производственные участки…

Руководители предприятий и учреждений просили возвратить незаменимые кадры, а командиры и комиссары дивизий, в свою очередь, посылали рапорты о том, что такое-то количество ополченцев непригодно для походов. Пришлось на ходу исправлять эту ошибку».

Из лагерей командование отчислило больных и пожилых бойцов. Вернули некоторых специалистов, о которых слезно просили предприятия оборонного значения. Штат дивизии определили в девять с половиной тысяч человек, фактически было не больше семи тысяч.

Катастрофически не хватало вооружения (см. «Военно-исторический журнал», № 4/2005), на дивизию выдали 162 автомата, 66 минометов и 30 орудий. Вот боевые донесения тех дней: «На 90 бойцов получено 50 учебных патронов. Ждем гранаты. Пока склад полка не дает их… Наши бойцы совершенно не обучены, и в таком состоянии они представляют собой хорошую мишень или пушечное мясо».

5-я дивизия народного ополчения Фрунзенского района Москвы отправилась на фронт своим ходом по Старокалужскому шоссе. Люди шли в штатской одежде. Потом выдали обмундирование — гимнастерки темного цвета, такие же бриджи, обмотки и ботинки. Вместо шинелей — куртки. Оружие — польские винтовки. Несколько дней под Москвой шла боевая подготовка, но стреляли всего два раза, хотя многие впервые взяли в руки винтовку. В сентябре дивизии присвоили общеармейский номер — 113-я стрелковая дивизия. С октября начались тяжелые бои. Дивизию включили в состав Резервного фронта. Немецкие войска прорвали оборону, 113-я дивизия оказалась в окружении и была уничтожена…

Сформированная в Ростокинском районе 13-я дивизия народного ополчения была включена в состав 32-й армии Резервного фронта. Кадровые командиры сразу определил, что примерно четыре тысячи ополченцев подлежат отправке в тыл — больные, инвалиды и несовершеннолетние. 26 сентября все дивизии народного ополчения стали кадровыми, получили новую нумерацию. 13-ю превратили в 140-ю стрелковую дивизию.

На нее 2 октября пришелся один из главных ударов наступавших немецких войск. Дивизия сражалась мужественно, но просуществовала только десять дней.

«Если бы моя смерть, — писал родным ополченец Д.В. Файнштейн, — могла бы избавить вас всех и весь народ от варваров, я буду считать для себя счастьем умереть за это».

К 13 октября 140-я (Ростокинская) стрелковая дивизия потеряла 95 процентов личного состава! Больше десяти тысяч человек…

2 октября началось наступление немцев на Вяземском направлении. После двух недель боев в окружении оказались 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк. Из двенадцати московских ополченческих дивизий в окружение западнее Вязьмы попали пять. От дивизии Москворецкого района к 12 октября осталось всего 483 человека, от дивизии Ленинского района — 669 человек. Абсолютное большинство ополченцев погибли или попали в плен.

Приказом наркома обороны № 00131 от 27 декабря 1942 года ополченческие дивизии Сталинского, Кировского и Ростокинского районов были «исключены из рядов Рабоче-Крестьянской Красной Армии и расформированы» как погибшие в боях…

Бросать в бой людей немолодых (или слишком юных), не пригодных по состоянию здоровья к военной службе и не имеющих военной подготовки (а часто и оружия), — было не только нелепо, но и вообще преступно. Сталин распорядился заслониться от наступающих немецких танковых частей московским народным ополчением, потому что кадровая армия — по его вине и по вине бесталанных выдвиженцев-генералов — была частично разгромлена, частично взята в плен…