Мы подошли к Иерусалиму и, согнувшись в три погибели, миновали ворота Вифезда, которые называются «Игольное ушко», затем вышли из Золотых ворот, миновали долину Кедрон, перевалили через Масличную гору и вступили в Вифанию.

Обе команды братьев и Матфея мы оставили в Галилее, поскольку им нужно было работать, а Варфоломея — потому что от него смердело. Его нечистоплотность в последнее время начала привлекать внимание капернаумских фарисеев, а нам не хотелось дразнить вражеских гусей, вступая в их берлогу. В пути нас сопровождали Филипп и Нафанаил, но потом они остались на Масличной горе — на полянке под названием Гефсимания, где имелась пещерка и стоял давильный пресс. Джошуа пытался убедить меня остаться с ними, но я не поддался.

— Все будет отлично, — сказал он. — Мое время еще не пришло. Иаакан ничего делать не станет, это просто ужин.

— Да я не о твоей безопасности переживаю, Джош, я просто хочу повидать Мэгги.

Я действительно хотел повидаться с Мэгги, но и о безопасности Джоша переживал. Как бы там ни было, оставаться я не собирался.

Иаакан встретил нас у калитки — в новой белой тунике, препоясанной синей перевязью. Крепкий, хоть и не такой жирный, как я ожидал. К тому же он был почти с меня ростом. Борода черная и длинная, но где-то на уровне ключиц Иаакан ее ровно обрезал. На голове он, как многие фарисеи, носил матерчатый колпак, поэтому нельзя было сказать, полысел он за эти годы или нет. По крайней мере, торчавшее из-под колпака было темным, как и глаза. Но больше всего пугало и удивляло другое: в этих глазах горела искра ума. Когда мы были детьми, за ним такого не замечалось. Наверное, сказались семнадцать лет с Мэгги.

— Входите, собратья-назарене. Добро пожаловать в мой дом. Мои друзья, что желали с вами познакомиться, уже собрались.

Он провел нас в огромную комнату — в ней запросто мог бы целиком разместиться какой-нибудь домишко из тех, что мы делили в Капернауме. Пол вымощен плитками — бирюзовыми и красными мозаичными спиралями по углам. Разумеется — никаких изображений. За длинным римским столом уже расположились пять человек — все одеты, как Иаакан. (В еврейских домах столы низкие, поэтому едоки возлежали вокруг на подушках или прямо на полу.) Мэгги я не увидел. Кувшин воды и миски для омовения рук внесла служанка.

— Пускай эта вода останется водой, а, Джошуа? — улыбнулся Иаакан. — Мы ведь вином не можем умываться.

Он представил нам собравшихся, прибавив к каждому имени какой-то хитрый титул, — я не уловил, но все они наверняка указывали на то, что люди эти входили как в Синедрион, так и в Совет фарисеев. Засада. Приняли нас без особых церемоний, затем все столпились у мисок совершить омовение перед ужином — и не спускали с нас глаз, пока мы с Джошем мыли руки и молились. В конце концов, все это входило в испытание.

Затем мы сели. Кувшины и миски унесли, и та же служанка подала вино.

— Итак, — начал старший фарисей. — Я слышал, ты изгонял бесов из галилейских страдальцев?

— Спасибо, у нас чудесный Песах, — ответил я. — А у вас?

Джошуа пнул меня под столом.

— Да, — ответил он. — Силой отца моего я облегчаю страдания тех, кто одержим бесами.

Когда Джошуа произнес «отец мой», все присутствующие поежились. В дверном проеме за спиной у Иаакана я заметил какое-то движение. Мэгги — она подавала сигналы и жестикулировала, как безумица. Но тут заговорил Иаакан, все внимание переключилось на него, и Мэгги скрылась.

Иаакан подался вперед:

— Некоторые утверждают, что бесов этих ты изгоняешь силой Вельзевула.

— И как бы мне это удалось? — Джош даже чуточку рассердился. — Как могу я натравить Вельзевула на него самого? Как могу победить Сатану Сатаной? Дом, разделившийся на ся, не устоит.

— Господи, как есть хочется, — сказал я. — Тащите корм, наконец.

— Духом Божьим изгоняю я бесов, и так знаете вы, что Царство пришло.

Этого им слышать совершенно не хотелось. Черт возьми, мне тоже этого слышать совершенно не хотелось. По крайней мере, здесь. Если Джошуа утверждает, что принес с собой Царство, это равносильно заявлению, что он — Мессия. С их же точки зрения — явное богохульство, и карается оно смертью. Одно дело — слышать такое из вторых рук, и совершенно другое — когда это бросают в лицо. Однако Джош, как обычно, ничего не боялся.

— Некоторые утверждают, что Мессия — Иоанн Креститель, — продолжал Иаакан.

— Иоанн делает свое дело лучше всех, — ответил Джошуа, — но он не крестит Святым Духом. Им крещу я.

Фарисеи переглянулись, безо всякого понятия, что он мелет. Джошуа проповедовал Божественную Искру — Духа Святого — уже два года, но это новый взгляд на Бога и его Царство. Хоть какое-то разнообразие. Эти же буквоеды всю жизнь положили на то, чтобы обеспечить себе власть. Перемены их не интересовали.

Подали еду, вновь вознесли молитвы, и какое-то время мы ели молча. В дверях за спиной у Иаакана опять появилась Мэгги: пальцами одной руки она как бы шагала по другой, одновременно беззвучно лепя ртом слова, которые мне следовало понять. У меня для нее кое-что было, но нам требовалось увидеться наедине. Иаакан, очевидно, запретил ей входить.

— Твои ученики не моют руки перед едой! — изрек один фарисей — жирный, со шрамом через глаз.

Варф, понял я.

— Человека оскверняет не то, что входит в него, — ответил Джошуа, — а то, что из него выходит.

Он отломил мацу и обмакнул кусочек в оливковое масло.

— Он имеет в виду вранье, — сказал я.

— Я понял, — ответил старый фарисей.

— Не ври, ты подумал какую-то гадость. Фарисеи переглянулись, типа: «теперь твоя очередь — нет, твоя».

Джошуа медленно прожевал хлеб и сказал:

— Зачем мыть урну снаружи, если гниль внутри? — Ага. Как, например, у вас, гнилые лицемеры, — встрял я с энтузиазмом, по всей видимости — непрошено.

— Сам справлюсь! — оборвал меня Джош.

— Извини. Хорошее вино. «Манишевиц»?

Мои вопли, похоже, растрясли их немощь, потому что старый фарисей промолвил:

— Ты в сговоре с бесами, Джошуа из Назарета. Люди видели, как вот этот левит заставил кровоточить нос фарисея, а нож — сломаться по своей воле. Но никто не заметил, чтобы этот левит двинулся с места.

Джошуа посмотрел на меня, на них, опять на меня.

— Ты мне что-то забыл рассказать?

— Он был гимор, поэтому я его треснул. — («Гимор» — это библейский термин, означает «геморрой».) Я услышал, как за стенкой хихикнула Мэгги.

Джошуа снова повернулся к этим уродам:

— Левит по прозванью Шмяк изучал на Востоке искусство солдата. Он умеет двигаться очень быстро, однако он — не бес.

Я встал:

— Нас приглашали на ужин, а не на судилище.

— Это не судилище, — спокойно ответил Иаакан. — Мы слыхали о чудесах Джошуа и слыхали, что он нарушает Закон. Мы просто хотели спросить, чьей властью он все это делает. А у нас — ужин, иначе что вам тут делать?

Этого я и сам не понимал, но Джошуа ответил за нас обоих: толкнул меня на место и принялся опровергать обвинения по пунктам — еще два часа. Он измышлял притчи и бил фарисеев их же благочестием. Пока Джошуа доносил до них Слово Божье, я показывал застольные фокусы с хлебом и овощами — специально, чтоб эти ханжи попутали. В проеме вновь показалась Мэгги и замахала мне: она как-то очень яростно тыкала в парадную дверь и делала вид, будто колотит себя по голове что было сил. Видимо, последствия для меня, если я не пойму ее и на этот раз.

— Кхе-кхе, схожу-ка я проверю наших верблюдов, если вы меня извините.

И я вышел за дверь. Едва я закрыл за собой створку, на меня обрушилось извержение девчоночьей слюны от неистового женского шепота:

— Сукинтупойтысынкакогохуятыдумаешьяпытала-сьтебевсеэтовремясказать? — И она двинула меня кулаком по руке. Больно.

— А поцелуй? — прошептал я.

— Где мы с тобой сможем потом увидеться?

— Не получится. На, это тебе. — Я отдал ей маленький кожаный кисет. — Внутри пергамент, там написано, что делать.

— Я хочу вас обоих увидеть.

— Увидишь. Сделай так, как там написано. Мне нужно обратно.

— Сволочь. — Еще один удар по руке. Опять больно. Я себя не помнил, а потому вступил в дом, еще потирая избитое плечо.

— Левит, ты где-то ушибся?

— Нет, Иаакан, просто иногда я умудряюсь потянуть мышцу, даже стряхивая капли с этого монстра.

Фарисеям такое сильно не понравилось. Я понял: они сидят и ждут, когда я потребую воды, чтобы пройти весь ритуал омовения рук снова, а потом уже сяду за стол. А я стоял, думал об этом, потирал плечо и ждал. Ну сколько, в самом деле, можно читать коротенькую записку? Не целую же вечность — под их взглядами мне так показалось, хотя едва прошла пара минут. И тут он раздался. Вопль. Мэгги заголосила в соседней комнате — долго, пронзительно и громко, виртуозный вопль ужаса, паники и безумия.

Я нагнулся и прошептал Джошу на ухо:

— Делай, как я. Нет, ничего не делай. Совсем ничего. — Но…

Вопль не прекращался, а у фарисеев сделался такой вид, будто им на колени насыпали горячих угольев. Что-что, а ноту Мэгги держала хоть куда. Иаакан не успел вскочить с места, чтобы выяснить причину суматохи: моя девочка явилась лично — с той же непрерывной песней, заметим. Изо рта у нее струились потоки симпатичной зеленой пены, все платье разодрано и висело клочьями на исполосованном ногтями теле, а из уголков глаз сочилась кровь. Она вопила прямо в рожу Иаакану и дико вращала глазами, а потом вспрыгнула на стол и зарычала, пинками сшибая посуду на пол. Через комнату с истерическим криком «Бесы вселились, бесы!» пронеслась служанка и опрометью выскочила в парадную дверь. Мэгги хрипло завизжала снова и побежала по столу, мочась на ходу. (Милый штришок, сам бы я ни за что не додумался.)

— Бесы! Она одержима бесами. Их много, — закричал я.

— Семь, — между рыками уточнила Мэгги.

— Похоже, что семь, — сказал я. — Правда, Джош?

Я схватил его за шиворот и как бы заставил кивнуть. На него все равно никто не смотрел, поскольку Мэгги теперь извергала впечатляющие фонтаны зеленой пены как изо рта, так и между бедер. (И снова — милый штрих, который не пришел бы мне в голову.) У нее начался припадок ритмичных конвульсий, пробиваемый контрапунктом лая и непристойностей.

— Ну что ж, Иаакан, — вежливо сказал я, — спасибо тебе за ужин. Все было очень мило, но нам уже пора.

Я за шиворот поднял Джошуа на ноги. Мессия был несколько сбит с толку. Не в ужасе, как наш хозяин, но с толку сбит.

— Постой, — выговорил Иаакан.

— Гнойный песий пенис! — прорычала Мэгги, ни к кому в особенности не обращаясь, но все поняли, о ком она.

— О, так и быть, мы попытаемся ей помочь, — сказал я. — Джошуа, держи одну руку. — Я вытолкнул его вперед, и Мэгги уцепилась за его запястье. Я обогнул стол и схватил ее за другую руку. — Надо вывести ее из этого дома скверны.

Ногтями Мэгги впилась мне в руку, когда я поднял ее со стола, но и Джоша не отпустила, изо всех сил делая вид, что бьется в судорогах и пытается вырваться. Я проволок их обоих за собой во двор.

— Джош, побольше души, — прошептала Мэгги. Иаакан и фарисеи сгрудились в дверях.

— Мы должны увести ее подальше от жилья, чтобы изгнать бесов наверняка, — прокричал им я и вытащил эту парочку на улицу. А снаружи пинком захлопнул за собой калитку.

Мэгги успокоилась и встала на ноги. Вся грудь у нее была в зеленой пене.

— Рано расслабилась, Мэгги. Давай чуть подальше отойдем.

— Свиножуйный козоёб!

— То, что надо!

— Привет, Мэгги. — Джошуа наконец по-настоящему взялся за ее руку и потащил.

— Мне кажется, для экспромта получилось очень хорошо, — сказал я. — Сами знаете, из фарисеев — лучшие свидетели.

— Пошли к моему брату, — прошептала Мэгги. — А оттуда сообщим, что я неизлечима… Крысонасильник!

— Все нормально, Мэгги, мы уже за пределами слышимости.

— Я знаю. Я с тобой разговариваю. Ты почему вытащил меня оттуда только сейчас?

— Ты прекрасно смотришься в зеленом, я тебе когда-нибудь говорил?

— Я вынужден думать, что это было неэтично, — сказал Джошуа.

— Джош, фальсификация одержимости бесами — это как горчичное зерно.

— В чем же, интересно, она — как?

— Не понял, да? Она совсем не похожа на горчичное зерно, правда? Теперь ты зато видишь, каково всем нам, когда ты что ни попадя сравниваешь с горчичными зернами.

У дома Симона-прокаженного первым к двери подошел Джошуа — чтобы зрелищное появление Мэгги не перепугало ее брата и сестру до полного унавоживания. Открыла Марфа.

— Шалом, Марфа. Я Джошуа бар Иосиф из Назарета. Помнишь, мы встречались на свадьбе в Кане? Я привел тебе сестру твою, Мэгги.

— Дай подумать. — Марфа постукала ногтем по подбородку, ища подсказок своей памяти в вечернем небе. — Ты еще превратил воду в вино? Сын Божий или что-то в этом роде?

— Совершенно не обязательно так со мной разговаривать, — обиделся Джош.

Я высунулся из-за его плеча:

— Я дал твоей сестре порошок, от которого она вся как бы пошла пеной — такой зеленой и красной. На нее сейчас смотреть не очень приятно.

— Я уверена, что ей это к лицу, — раздраженно вздохнула Марфа. — Заходите.

И она ввела нас в дом. Я остался у дверей, Джошуа сел к столу, а Марфа уволокла сестру в задние комнаты приводить в порядок. По деревенским меркам дом был довольно велик, хоть и не настолько, как у Иаака-на. Все равно для сына кузнеца Симон неплохо в жизни преуспел. Самого его видно нигде не было.

— Зайди, сядь к столу, — сказал Джошуа.

— Не-а, мне и тут неплохо.

— В чем дело?

— Ты знаешь, чей это дом?

— Конечно. Симона, брата Мэгги. Я понизил голос:

— Си-ля-мо-ля-на-ля про-ля-ка-ля-жен-ля-но-ля-го-ля.

— Садись-садись. Я тебя храню.

— Нетушки. Мне и тут хорошо.

И тут вышел Симон — с кувшином вина и подносом с чашками в руках, обвязанных тряпьем. Вся голова его была замотана белым полотном — виднелись одни глаза, ясные и синие, как у Мэгги.

— Милости прошу, Джошуа и ты, Левин. Давно не виделись.

С Симоном мы знались мальчишками, когда оши-вались в их кузне, но он был постарше, уже тогда изучал отцовское ремесло. В общем, был слишком серьезен, чтобы водиться с мелюзгой. Я помнил его высоким и сильным, но теперь проказа скрючила его, как старую каргу.

Симон поставил чашки и разлил вино. Я подпирал стену.

— У Марфы не очень получается подавать на стол, — как бы извинился он за то, что приходится все делать самому. — Она мне сказала, на свадьбе в Кане ты превратил воду в вино?

— Симон, — сказал Джошуа, — если ты мне позволишь, я исцелю твой недуг.

— Какой недуг? — Он прилег за стол напротив Джоша. — Шмяк, давай к нам. — Симон похлопал по лежавшей рядом подушке, и я втянул голову в плечи: вдруг сейчас во все стороны пальцы полетят. — Я так понял, Иаакан использовал мою сестру как приманку, чтобы завлечь вас обоих в капкан?

— Да ну какой там капкан? — ответил Джошуа.

— Ты этого ждал? — удивился я.

— Я думал, соберется больше народу, может даже весь Совет фарисеев. Мне хотелось ответить им прямо, чтобы мои слова не доходили до них через десятки уст шпионов и сплетников. И еще мне хотелось посмотреть, придут ли саддукеи.

Только теперь я понял то, что Джош давно уже вычислил: саддукеи — то есть жрецы — не участвовали в маленькой импровизированной инквизиции Иаакана. Власть принадлежала саддукеям по праву рождения, и запугать их сложнее, чем рабоче-крестьянских фарисеев. Кроме того, саддукеи составляли более могущественную половину Синедриона — им подчинялась храмовая гвардия. Без жрецов фарисеи — гадюки без ядовитых зубов. Во всяком случае — пока.

— Надеюсь, мы не навлекли на твою голову приговор фарисеев, Симон, — сказал я.

Тот лишь отмахнулся:

— Страху нет. Сюда ни одна фарисейская рожа не сунется. Иаакан меня боится, и если он в самом деле поверил, что Мэгги одержима, и его друзья поверили, — в общем, готов спорить, он уже дал ей развод.

— Она могла бы пойти с нами в Галилею, — сказал я, глядя на Джошуа, а тот посмотрел на Симона, словно прося разрешения.

— Она вольна делать как пожелает.

— Я хочу одного — вырваться из Вифании, пока Иаакан не опомнился, — сказала Мэгги, выходя из другой комнаты. В простом шерстяном платье, с волос еще капала вода. На сандалиях осталась зеленая гадость. Мэгги подошла к брату, опустилась перед ним на колени, обняла его и поцеловала в лоб. — Если он заявится сюда или кого-нибудь пришлет, передай, что я по-прежнему у тебя и не в себе.

Я почувствовал, как Симон улыбнулся под бинтами.

— Думаешь, ему не захочется войти и самому тебя поискать?

— Он трус, — сплюнула Мэгги.

— Аминь, — подхватил я. — Как ты вообще жила с таким уродом столько лет?

— Через год он ко мне и близко не подходил. Я же нечиста, понимаешь. Я ему говорила, что у меня кровотечение.

— Семнадцать лет?

— Конечно. Думаешь, он захочет позориться перед Советом фарисеев и станет расспрашивать, как все происходит у их жен?

Джошуа сказал:

— Я могу тебя исцелить от этого недуга, Мэгги. Если ты мне позволишь.

— Какого недуга?

— Вам нужно идти, — сказал Симон. — Я пришлю весточку, когда узнаю, что творит Иаакан. Если он сам еще не догадался, то есть у меня один друг, и он Иаака-ну подскажет: если тот не даст Мэгги развода, его должность в Синедрионе может оказаться под угрозой.

Симон и Марфа помахали нам с порога: Марфа выглядела более массивным призраком сестры, Симон — просто призраком.

И так нас стало одиннадцать.

Над нами висела полная луна, над нами раскинулось звездное небо, а мы шагали в Гефсиманию. С вершины Масличной горы на другой стороне долины Кедрон виднелся Храм. От жертвенных костров, в которых жрецы шурудили день и ночь, поднимался черный дым. Пока мы шли сквозь рощу древних олив, я держал Мэгги за руку. На полянке у давильного пресса, где мы встали лагерем, Филипп и Нафанаил тоже развели костерок. Рядом с учениками сидели еще двое. Когда мы приблизились, все четверо встали. Филипп злобно глянул на меня, и я смешался, но потом вспомнил, что он был с нами в Кане и видел, как Мэгги танцевала с Джошем. Вероятно, решил, что я хочу умыкнуть девушку Мессии. Я отпустил ее руку.

— Учитель, — обратился к Джошу Нафанаил, отбросив со лба светлую прядь, — новые ученики. Фаддей и Фома-близнецы.

Фаддей шагнул навстречу Джошуа. Парень примерно моего роста и возраста, одетый в ношеную шерстяную тунику. Он казался каким-то особенно тощим, будто голодал. Волосы носил коротко, как у римлянина, но стригли его, похоже, тупым кремнем. Лицо вместе с тем очень знакомое.

— Ребе, я слышал твои проповеди, когда ты был с Иоанном. Я сам два года с ним был.

Последователь Иоанна — вот откуда я его знаю. Хотя не помню, чтобы нас знакомили. Почему у него вид такой голодный — тоже понятно.

— Добро пожаловать, Фаддей, — ответил Джошуа. — Это Шмяк и Мария Магдалина, мои ученики и друзья.

— Зови меня Мэгги, — сказала Мэгги.

Джошуа направился к Фоме-близнецам, которые на самом деле состояли из одного парнишки — помоложе остальных нас, лет, наверное, двадцати, вместо бороды — мягкий пушок. Одежда тоже побогаче, нежели у остальных.

— И ты, Фома.

— Нет, ты стоишь на Фоме-два! — взвизгнул Фома. Нафанаил отпихнул Джоша в сторону и зашептал ему на ухо, — по-моему, чересчур громко:

— Он говорит, у него есть близнец, которого больше никто не видит. Ты же сам сказал являть милость, вот я и не стал ему говорить, что он чокнутый.

— Тебе тоже, Нафанаил, милость будет явлена, — улыбнулся Джошуа.

— И мы тебе не скажем, что ты олух царя небесного, — добавил я.

— Добро пожаловать, Фома. — Джошуа обнял паренька.

— А Фома-два? — спросил Фома.

— Извини. И тебе, Фома-два, добро пожаловать, — сказал Джошуа совершенно пустому участку воздуха. — Пойдем с нами в Галилею, поможешь разносить благую весть.

— Он вон там стоит, — сказал Фома, показав на совершенно другой участок воздуха, равно пустой.

Так нас стало тринадцать.

По дороге в Капернаум Мэгги рассказывала нам о своей жизни — о тех мечтах, что вынуждена была откладывать на потом, о ребенке, умершем в первый год ее брака. Я заметил, что Джоша рассказ о ребенке потряс, и я знал, о чем он думает: не уйди мы на Восток, он бы его спас.

— После этого, — рассказывала Мэгги, — Иаакан и перестал ко мне приближаться. Когда ребенок умер, было много крови, и для Иаакана кровотечение так и не остановилось. Он все боялся, что люди подумают, будто на его доме проклятье. Поэтому все мои обязанности жены выполнялись только на людях. А для него это — палка о двух концах. Чтоб выглядеть послушной женой, я должна была ходить в синагогу и женский двор Храма, но если бы они узнали, что я хожу туда с кровотечением, меня бы изгнали, а может, и побили бы камнями. Иаакан был бы опозорен. Кто знает, что он теперь сделает.

— Разведется, — сказал я. — У него нет выхода, если он не хочет потерять лицо перед фарисеями и Синедрионом.

Вот что странно: труднее оказалось утешить Джошуа. Потеряв ребенка, Мэгги пережила свое горе, выплакала все глаза, и рана затянулась, насколько это возможно, а для Джоша это горе оказалось свежо. Он отстал от процессии и старался держаться подальше от новых учеников, которые скакали вокруг него, как возбужденные щенята. Я понимал, что он разговаривает с отцом, и беседа, судя по всему, шла не очень гладко.

— Иди поговори с ним, — сказала Мэгги. — Он же не виноват. Такова Божья воля.

— Именно поэтому он чувствует свою ответственность. — Мы еще не объяснили Мэгги ни про Духа Святого, ни про Царство, ни про перемены, которые Джош хотел принести человечеству. Ни про то, как все это местами противоречит Торе.

— Сходи поговори.

Я переместился в арьергард нашей колонны, где Филипп и Фаддей объясняли Нафанаилу, что когда он затыкает уши и что-то произносит, слышит он собственный голос, а не Глас Господень. Фома оживленно дискутировал о чем-то с пустым участком воздуха.

Какое-то время я шагал рядом с Джошем, а когда заговорил, постарался, чтобы прозвучало непринужденно:

— Ты должен был отправиться на Восток, Джош. Ты сам знаешь.

— Но не тогда. Тогда это была трусость. Что плохого — посмотреть, как она выходит замуж за Иаакана? Как у нее рождается первый ребенок?

— Много чего. Всех не спасешь.

— Ты что — проспал эти двадцать лет?

— А ты? Если не можешь изменить прошлое, настоящее тратишь на эту свою вину впустую. Если не используешь то, чему научился на Востоке, нам, наверное, и ходить туда не следовало. И тогда вообще покидать Израиль было трусостью.

Я почувствовал, как лицо мое немеет, будто вся кровь отхлынула. Я ли это говорю? Какое-то время мы шли в молчании, даже не глядя друг на друга. Я считал птичек, прислушивался к бормотанию учеников впереди, наблюдал, как при каждом шаге под платьем движется попа Мэгги, но элегантность этого зрелища меня не радовала.

— Ну ладно. Мне, например, полегчало, — наконец произнес Джошуа. — Спасибо, что приободрил.

— Всегда рад помочь, — ответил я.

До Капернаума мы добрались на утро пятого дня. Петр и остальные проповедовали благую весть на побережье Галилеи, и нас поджидала толпа человек из пятисот. Напряг между мной и Джошем спал, и остаток путешествия прошел вполне мило. Хотя бы потому, что Мэгги смеялась и нас подначивала. Вернулась, правда, моя ревность к Джошу, но горечь из нее куда-то пропала. Осталось скорее привычное сожаление о давней утрате, а не агония разбитого сердца, когда кинжал в груди и страсти в клочья. Я поймал себя на том, что могу оставить их наедине и пойти с кем-нибудь разговаривать, думать о чем-то постороннем. Мэгги любит Джошуа, это ясно, но и меня она любит, и не понять, как любовь эта может проявиться. Пойдя за Джошем, мы уже отлучили себя от уклада обычного бытия. Брак, дом, семья — все это не входило в комплект той жизни, что мы себе избрали. Джошуа ясно дал это понять всем своим ученикам. Да, у некоторых были семьи, некоторые даже проповедовали с женами под боком, но от великого множества тех, кто еще пойдет за Джошем, мы отличались. Мы сошли с проторенной тропы своей жизни, чтобы нести Слово. Я проиграл Мэгги не Джошу. Я проиграл ее Слову.

Джошуа был измотан и голоден, однако вышел к этим людям. Они ждали нас, и ему не хотелось их разочаровать. Джош забрался в одну из лодок Петра, выгреб чуть подальше, чтобы все могли видеть, и два часа проповедовал им Царство Божие.

Когда он закончил и, благословив, отпустил всех, на берегу остались два новеньких. Оба — ладные, крепкие, обоим далеко за двадцать. Один чисто выбрит и коротко стрижен: волосы шлемом кудряшек облегали его голову. У второго волосы были длинные, а борода заплетена в косички; я видел такую моду у греков. Хотя никаких украшений они не носили, а одежда их ничем не отличалась от моей, оба казались людьми не бедными. Я подумал было, что от них исходит сила власти, но, даже если так, то не была самонадеянная власть фарисеев. Как минимум, оба они были уверены в себе.

Тот, что с длинными волосами, подошел к Джошуа и опустился перед ним на колени:

— Ребе, мы слышали, как ты говорил о пришествии Царства, и мы хотим остаться с тобой. Мы хотим помочь тебе нести Слово.

Джошуа долго смотрел на длинноволосого, затем сам себе улыбнулся, взял человека за плечи, поднял на ноги и сказал:

— Встань. Добро пожаловать, друзья. Незнакомец, похоже, опешил. Оглянулся на своего приятеля, перевел взгляд на меня, будто я мог как-то развеять его смятение.

— Это Симон, — сказал он, кивнув на своего друга. — А меня зовут Иуда Искариот.

— Я знаю, кто ты, — ответил Джошуа. — Я тебя ждал.

Так нас стало пятнадцать: Джошуа, Мэгги и я; Варфоломей-киник; Петр с Андреем и Иоанн с Иаковом, рыбаки; таможенник Матфей; Нафанаил из Каны, юный олух царя небесного; Филипп и Фаддей, последователи Иоанна Крестителя; Фома-близнец, он же чокнутый; и зилоты Симон Кананит и Иуда Искариот. Пятнадцать человек вышли в Галилею проповедовать Духа Святого, пришествие Божьего Царства и благую весть о том, что людям явился Сын Божий.