Часть первая
Большая игра. Гитлер и Сталин 1939–1941

В ночь на 3 мая 1939 года сотрудники НКВД окружили здание комиссариата иностранных дел. С этого дня начинается отсчет времени, оставшегося до начала войны.

В комиссариат приехали Вячеслав Молотов, Лаврентий Берия и Георгий Маленков. Столь представительная делегация должна была сообщить Максиму Литвинову, этому неугомонному стороннику мира в Европе при помощи системы коллективной безопасности и любителю красивой жизни, малоприятное известие: партия, то есть Сталин, сняла его с поста наркоминдела. Для Литвинова увольнение не стало неожиданностью.

Новым комиссаром иностранных дел стал Молотов, уже возглавлявший правительство. После Большого террора Иосиф Виссарионович окончательно стал параноиком и одновременно обрел абсолютную уверенность в себе. Эта опасная комбинация еще сильнее лишала его способности трезво анализировать взрывоопасную обстановку, сложившуюся в Европе к концу тридцатых годов. Анастас Микоян обратил внимание на то, что Сталин в 1939 году превратился в другого человека. Сейчас генсек подозревал всех. Вождь все чаще говорил о себе во множественном числе. «По-моему, он начал потихоньку сходить с ума», – заметил Микоян. Каганович рассказывал, что в это время Сталин очень редко проводил заседания политбюро. В них не было необходимости, потому что большинство вопросов решались в неформальной обстановке.

Литвинов считал, что Сталин не знает Запада. «Если бы нашими противниками были какие-нибудь шахи и шейхи, он бы их перехитрил», – говорил бывший наркоминдел. Ненамного превосходили Иосифа Виссарионовича в дипломатических способностях и двое его главных советников по внешней политике, Молотов и Жданов. Конечно, Сталин постоянно учился, в том числе и дипломатии. Он читал исторические книги и мемуары великих людей. Сталин свободно цитировал Талейрана. Особенно ему нравились воспоминания Бисмарка. Но вождь не понимал, что железный канцлер был традиционным государственным деятелем по сравнению с Гитлером.

Отсутствие опыта большевики препятствием не считали. Вячеслав Михайлович Молотов всегда говорил, что партийная деятельность является лучшей подготовкой к дипломатической работе. Он считал себя больше политиком, чем послом, но тем не менее гордился своей карьерой дипломата. «Все было в наших со Сталиным руках», – любил говорить Молотов. Он двигался медленно, но верно, как танк. Молотов испытывал сильное напряжение, обсуждая идеи во внешней политике со Сталиным и одновременно устраивая своим подчиненным яростные разносы. Из его писем жене Полине мы видим, какой это был тщеславный и хвастливый человек. «Мы живем в постоянном напряжении, стараемся не упустить ни единой мелочи. Я очень скучаю по тебе и дочери, хочу обнять тебя, прижать к груди и насладиться твоими красотой и очарованием». Молотов сообщал супруге, что начал читать серьезные книги – но не о Талейране, а о Гитлере. Кроме кипящей страсти к Полине, самым удивительным в этих письмах был бьющий через край восторг по отношению к новой работе и славе. «Могу без хвастовства тебе сказать, что наши противники знают, с кем имеют дело», – писал Молотов.

Сталин и Молотов быстро сообразили, что международная политика становится все более гибкой и хитрой. Они прекрасно освоили старую игру «добрый мент и плохой мент». Сталин всегда предлагал радикальные и грубые решения, Молотов выступал за всесторонний анализ возможностей и гибкость.

Европа в начале 1939-го, по словам Сталина, напоминала покер, в котором участвовали три игрока. Каждый из них надеялся стравить двух других, а сам намеревался остаться в стороне и воспользоваться плодами победы. Этими тремя игроками были Адольф Гитлер с нацистской Германией, Невилль Чемберлен с капиталистической Великобританией в союзе с французом Даладье и, конечно, Сталин. Хотя грузина и восхищала удивительная жестокость австрийца, он отлично понимал опасность восстановления военной немецкой машины и враждебность фашизма по отношению к большевизму.

Сталин считал западные демократии не менее опасными, чем фашистскую Германию. Как политик он вырос во время иностранной интервенции в годы Гражданской войны. Наверное, поэтому у Сталина долго оставалось инстинктивное ощущение, что он мог бы договориться с Гитлером. Как только австрийский капрал пришел к власти, генсек начал осторожно зондировать почву для сближения. Главным советником по отношениям с Германией в начале тридцатых годов был небезызвестный Карл Радек. Предложения немцам передавались через личных эмиссаров вождя, Авеля Енукидзе и Давида Канделаки. Вопрос сближения с Германией требовал большой осторожности. Дело в том, что одновременно с заигрыванием с Берлином Сталин расстреливал тысячи немецких «агентов». Советская Россия была охвачена пруссофобией и готовилась к войне с Германией. Первые попытки сближения закончились неудачно – оба эмиссара были расстреляны.

Гитлер держал Сталина на расстоянии. Мюнхенское соглашение убедило советского лидера в том, что Запад не намерен останавливать нацистского лидера. По крайней мере, о серьезной борьбе с фашистской Германией речь тогда не шла. Иосиф Виссарионович был уверен, что Британия и Франция хотят натравить Гитлера на Советскую Россию. Мюнхенские договоренности означали крах «системы коллективной безопасности» Литвинова. Вождь предупредил западные правительства, что не будет «таскать для них каштаны из огня». Фактически речь шла о разделении мира на сферы влияния. Это был завуалированный сигнал Берлину из Москвы. Сталин как бы говорил, что с Гитлером могут иметь дело, если он, в свою очередь, согласится иметь дело с русскими. Немецкий канцлер, конечно, обратил внимание на изменение позиции СССР.

На пленуме ЦК Иосиф Сталин подверг суровой критике работу Литвинова на посту наркоминдела.

– Означает ли это, что вы считаете меня врагом народа? – бесстрашно спросил Максим Максимович.

Сталин замешкался и стремительно вышел из зала, бросив напоследок:

– Нет, мы не считаем „папашу“ врагом. „Папаша“ Литвинов – честный революционер.

Молотов и Берия запугивали дипломатов на Смоленской площади. Многие из них были старыми большевиками, евреями, и в отличие от Москвы чувствовали себя как дома в столицах европейских государств.

– Назаров, – обратился к одной из своих жертв Берия, – почему арестовали вашего отца?

– Лаврентий Павлович, вам это, несомненно, лучше знать, чем мне.

– Мы с вами поговорим об этом позже. – Чекист довольно рассмеялся.

Комиссариат иностранных дел располагался рядом с Лубянкой. Поэтому два наркомата часто называли «соседями». Чисткой ненадежных дипломатов руководил сорокаоднолетний Владимир Деканозов, заместитель Молотова и еще один проницательный помощник Берии с Кавказа. Этот был обрусевший рыжеволосый грузин невысокого роста. Он любил молоденьких девушек, английское кино и, наверное, в связи с последним пристрастием назвал сына Реджинальдом. Деканозов учился на врача, но диплом так и не получил. С Берией он познакомился в начале двадцатых. Они вместе пришли в ЧК. Вячеслав Молотов шутил, что Деканозов на самом деле был армянином, но притворялся грузином, чтобы сделать приятное Сталину. Вождь прозвал его «медлительным картвелом» – по названию области Картли в Грузии, где Деканозов родился. Сталин часто насмехался над его уродством. Когда в комнату входил Деканозов, генсек восклицал под хохот гостей: «Какой красавец! Вы только посмотрите! Ничего подобного я еще не видел».

Деканозов арестовал Евгения Гнедина, сотрудника пресс-службы комиссариата иностранных дел. Гнедин был сыном Парвуса, финансиста Ленина и посредника между большевиками и кайзеровской Германией. Гнедина доставили в кабинет Берии и принуждали сознаться в шпионаже. Он не согласился. Нарком велел лечь на пол, затем Кобулов, кавказский гигант, принялся бить Гнедина дубинкой по голове.

В июле Лаврентий Павлович приказал князю Церетели убить советского посла в Китае, Бовкуна-Луганца, и его жену. Церетели устроил дипломату автомобильную катастрофу. К такому способу устранения неугодных лиц чекисты часто прибегали в тех случаях, когда жертва была слишком известна, чтобы просто исчезнуть.

Чистка дипломатов являлась еще одним сталинским сигналом Гитлеру. «Очистить этот еврейский наркомат! – приказал вождь. – Очистить синагогу!» «Слава богу, наконец-то! – обрадовался Молотов, женатый на еврейке. – В наркомате иностранных дел засилье евреев».

Многие поступки и высказывания генсека свидетельствуют о том, что он был антисемитом, но Сталин никогда не проявлял расизма по биологическим признакам, как фашисты. Вождь с неприязнью относился ко всем народам, которые не проявляли верности многонациональному СССР. Иосиф Виссарионович сделал главным народом в Советском Союзе русский не потому, что забыл о своем грузинском происхождении, – русские были основанием Советского Союза. Они, как цемент, связывали десятки племен в одно громадное государство. После войны в мировоззрении Сталина по национальному вопросу произошли существенные изменения. Создание Израиля, постоянно растущее самосознание среди советских евреев и холодная война с Соединенными Штатами в сочетании со старинным предубеждением вождя по отношению к евреям способствовали антисемитским репрессиям.

Многие друзья Сталина, к примеру тот же Лазарь Моисеевич Каганович, были евреями. Вождь гордился своим интернационализмом, что, впрочем, не мешало ему с удовольствием слушать еврейские анекдоты в исполнении Паукера, самого еврея, и Кобулова. Генсек улыбался, когда Берия называл Лазаря Кагановича израильтянином. Но больше всего вождю нравились анекдоты об армянах и немцах.

Вне всяких сомнений, как любой настоящий грузин испокон веков, генсек был настроен против мусульманских народов Кавказа. Позже он прикажет их депортировать. Сталин преследовал не только мусульман, но и немцев, а также разделял отвращение, которое русский народ исторически питал к полякам.

Однако к евреям Сталин всегда относился с подозрением. Его настораживало, что у данного народа не было своей земли. Это, по твердому убеждению генсека, делало евреев таинственными, непостижимыми и как бы не от мира сего. Правда, Железный Лазарь утверждал, что плохое отношение Сталина к евреям объясняется национальностью его главных врагов: Троцкого, Зиновьева и Каменева. Да, все верно, но окружавшие генсека женщины и большинство соратников, от Ягоды и до Мехлиса, тоже были евреями. Разница очевидна. Сталин ненавидел интеллектуала Троцкого, но не имел никаких претензий к сапожнику Кагановичу.

Иосиф Виссарионович тем не менее хорошо понимал, что его режим должен бороться с антисемитизмом. В архиве генсека имеется записка с напоминанием выступить с речью по этому поводу. Вождь назвал антисемитизм каннибализмом и возвел его в ранг уголовных преступлений. Он регулярно критиковал антисемитов. Не стоит забывать, что Иосиф Сталин дал евреям то, чего у них не было две тысячи лет, – родину. На суровой и негостеприимной границе с Китаем была создана Еврейская автономная область со столицей в Биробиджане. «Царь не давал евреям земли, а мы дадим», – хвалился вождь.

Однако, как бы ни считала себя партия большевиков интернациональной, вопрос принадлежности к конкретному народу всегда многое значил в советской политике. В процентном отношении в партии было много евреев, грузин, поляков и латышей, потому что эти национальности в царской России были притесняемыми меньшинствами.

В 1937 году евреи составляли только 5,7 процента коммунистов, однако в правительстве их было большинство. Сам Ленин, частично еврей, говорил, что если комиссар семит, то его заместитель обязательно должен быть русским. Сталин неукоснительно следовал этому правилу.

Вождь чутко относился к национальности Кагановича. На обедах и ужинах в Кунцеве Берия часто пытался уговорить Железного Лазаря пить больше. Сталин останавливал Лаврентия:

– Оставь его в покое. Евреи не умеют пить.

Однажды генсек поинтересовался у Кагановича, почему тот так расстраивается, когда при нем рассказывают еврейские анекдоты.

– Возьми Микояна. Мы смеемся над армянами, и он смеется вместе с нами, – сказал вождь.

Лазарь Каганович попытался объяснить:

– Понимаете, товарищ Сталин, страдания изменили характер евреев, поэтому мы похожи на мимозу. Дотронься до листочка, и он тут же закроется.

После того разговора Сталин распорядился, чтобы анекдоты о евреях в присутствии Железного Лазаря больше не рассказывали.

Несмотря на борьбу с антисемитизмом на государственном уровне, антиеврейские настроения среди советского населения в тридцатые годы усиливались. Возможно, этому неосознанно способствовал и сам Сталин. Даже на людях он нередко интересовался национальностью того или иного человека и спрашивал, не является ли тот нацменом. Так обычно в СССР называли евреев. Не стоит забывать и о знаменитом пятом пункте советских анкет и паспортов, в котором указывалась национальность. Вспоминая как-то Каменева, Вячеслав Молотов сказал, что тот «совсем не был похож на еврея, если не смотреть ему в глаза».

Евреи при сталинском дворе не без оснований считали, что должны быть русскими больше, чем сами русские, коммунистами больше, чем сами коммунисты. Во время обсуждения на заседании политбюро вопроса о взрыве храма Христа Спасителя Сталин, Киров и другие вожди поддержали разрушение собора. Железный Лазарь проголосовал против. Свое решение он объяснил так: «Черносотенцы повесят это на меня». Примерно так же отреагировал Лев Мехлис на ругательства Сталина. Вождь как-то назвал его «жидом», как и Троцкого. На это главный политрук Красной армии гордо ответил: «Я – коммунист, а не жид… Следует помнить, что для еврея существует лишь один способ борьбы с антисемитизмом – быть храбрым, честным, кристально чистым, скромным и, самое главное, обладать человеческим достоинством».

Сталин понимал и наверняка разделял эту мысль. Вождю хотелось казаться противником антисемитизма, но евреи, окружавшие его, были одним из препятствий на пути к союзу с Гитлером. Особенно в этом мешал Максим Литвинов, настоящая фамилия которого была Валлах. Большинство старых коммунистов-евреев пользовалось русскими псевдонимами. Еще в начале 1936 года Сталин приказал Мехлису задействовать вымышленные фамилии для авторов еврейского происхождения в «Правде». «Не стоит злить Гитлера!» – объяснил генсек.

Удаление евреев из наркоминдела послужило сигналом для Гитлера. Но Сталин никогда не действовал прямолинейно. Новый министр Молотов назначил одним из своих заместителей еврея Соломона Лозовского.

Главными приемами в европейском покере являлись быстрые неожиданные ходы и секретные переговоры. Для дипломатии требовались не только холодный ум, но и холодное сердце. Ставки в этой игре были очень высоки. Диктаторы оказались более приспособлены к ней, чем демократы. Те начали играть всерьез, когда момент оказался уже упущен. По мере того как обострялась борьба с японцами, Гитлер поднимал ставки. Он проглотил Австрию с Чехословакией и повернул свои танки против Польши. В Лондоне и Париже слишком поздно поняли, что его нужно во что бы то ни стало остановить. 31 марта Британия и Франция гарантировали полякам неприкосновенность их границ. Для усиления союза они, конечно, нуждались в России. Но политики в Лондоне и Париже не смогли поставить себя на место Сталина. По иронии судьбы, действия Объединенного Королевства укрепили сомнения Сталина в искренности намерения Великобритании защищать Польскую Республику. Генсек рассуждал: если Гитлер вторгнется в Польшу, то что помешает коварному Альбиону не воспользоваться польскими гарантиями как предметом торга для достижения очередной сделки типа мюнхенской? Все окажутся в выигрыше, кроме Польши, понятное дело, и СССР, на границах которого будут стоять немецкие армии.

Исходя из этих соображений, Сталин потребовал от Запада заключить военный союз с СССР, а иначе он обратится с таким же предложением к Гитлеру. 29 июня Андрей Жданов высказался за выбор Германии в качестве союзника. Он выразил в «Правде» свое личное мнение, которое «разделяют не все друзья». «Они (друзья) продолжают думать, что в начале переговоров с СССР английское и французское правительства имели серьезные намерения, – писал Андрей Александрович. – Я же полагаю, что английское и французское правительства с самого начала не хотели заключать с нами равноправный договор». Сын Жданова, Юрий, хорошо помнит, как его отец и Сталин штудировали специально переведенную для них «Мою борьбу» Гитлера и бесконечно взвешивали все «за» и «против» союза с немцами. Сталин вычитал в мемуарах Д’Абернона «Посол мира», что если бы Германия и Россия были союзниками, то «грозная мощь Востока» подавила бы Британию. «Правильно!» – с одобрением пометил вождь на полях этого абзаца.

Лондон и Париж отправили на переговоры в Москву делегацию, но назначили в нее до смешного малозначительных дипломатов и военных, а кроме того, не дали им никаких полномочий. Великобритания и Франция не собирались выполнять главных требований СССР – гарантировать сохранение советских границ и свободу действий в Прибалтике. Когда британский адмирал, сэр Реджинальд Айлмер Рэнферли Планкетт-Эрнл-Эрл-Дракс, и французский генерал Жозеф Думенк прибыли в Ленинград в ночь с 9 на 10 августа, между СССР и Германией уже вовсю шел обмен мнениями по международным вопросам. Адмирал и генерал отправились на поезде в Москву, где их ждали Ворошилов и Молотов.

Во время обсуждения состава западной делегации с Молотовым и Берией Иосиф Сталин презрительно хмыкнул и сказал, что к ним прислали несерьезных переговорщиков.

– Эти люди не могут обладать необходимыми полномочиями для заключения договора, – уверенно заявил генсек. – Лондон и Париж опять решили сыграть в покер.

– И все же переговоры должны продолжаться, – заметил Молотов.

– Если должны, значит, пусть продолжаются, – согласился вождь.

Иосиф Виссарионович Сталин понимал, что привлечь СССР на свою сторону хотят и Запад, и Гитлер, но знал, что покупатель может быть только один.

В Германии тем временем события принимали решительный оборот. 26 августа фюрер окончательно решил напасть на Польшу. Соглашение со Сталиным внезапно приобрело для него жизненно важную необходимость. Начинать войну без поддержки России, имея врагов на Западе, было самоубийством. Переговоры с британской и французской делегациями начались две недели назад, 12 августа. Но уже тогда было очевидно: между тем, что хотел предложить Запад, и тем, что требовал Сталин, существовала целая пропасть. Сев за стол переговоров с англичанами и французами, русские в тот же день сообщили по дипломатическим каналам, что готовы приступить к переговорам с Берлином по широкому кругу вопросов, в том числе даже по расчленению Польши. 14 августа Гитлер принял решение отправить в Москву Иоахима Риббентропа, своего министра иностранных дел. На следующий день в наркоминдел позвонили из немецкого посольства. Посол Германии, граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург, хотел срочно встретиться с Вячеславом Молотовым. Молотов помчался советоваться со Сталиным. Вскоре Шуленбургу ответили, что Россия готова к серьезным переговорам. Когда эти новости пришли в Берлин, Риббентроп поспешил в Бергдорф с докладом Гитлеру.

17 августа Ворошилов предложил британцам и французам заключить договор о взаимной военной помощи. Правда, при этом нарком обороны СССР подчеркнул, что дальнейшее обсуждение союза бессмысленно, пока Лондон и Париж не убедят румын и поляков разрешить проход советским войскам через свою территорию в случае нападения Германии. Драке объяснил, что еще не получил распоряжений из Лондона.

«Хватит этих игр!» – решительно заявил Сталин Молотову. После обеда в субботу, 19 августа, Вячеслав Михайлович срочно вызвал Шуленбурга. Он протянул немецкому послу набросок пакта о ненападении. Советский вариант договора был формальнее немецкого, но не содержал ничего такого, чего нельзя было бы поправить. По требованию Сталина немцы сначала подписали торговое соглашение. Вождь считал, что договор о торговле необходим перед переговорами по более серьезным вопросам.

Дата запланированного вторжения в Польшу приближалась. Гитлер ждал ответа из Москвы с плохо скрываемым нетерпением азартного игрока, который понимал, что сильно рискует, и старался не показать своего волнения. В этот момент фюрер еще раз показал проницательность и дальновидность. Он решил разрубить гордиев узел взаимного недоверия и вопросов престижа личной телеграммой, отправленной Сталину 20 августа. Сталин ответил:

Пока Москва и Берлин в глубокой тайне обменивались телеграммами, на востоке СССР разворачивались не менее драматические события. В воскресенье, 20 августа, Георгий Жуков, командующий советскими войсками на реке Халхин-Гол, приказал открыть артиллерийский огонь по позициям Квантунской армии. Затем он перешел в наступление по всему фронту. Через три дня после начала боевых действий японцы были разгромлены и понесли большие потери. Это поражение, унесшее жизни 61 тыс. человек, показало Токио мощь Красной армии и убедило их больше не нападать на Россию.

Молотов принял Шуленбурга 21 августа, в 3 часа ночи. Немецкий посол передал просьбу Гитлера. Берлин хотел начать переговоры через два дня. Спустя два часа Молотов и Сталин дали окончательное согласие на исторический визит Риббентропа. Судьба распорядилась так, что диктаторы, бывшие до этого врагами, неожиданно для многих бросились в объятия друг друга. 22 августа, в 19.00, Ворошилов объявил о перерыве в переговорах с британцами и французами: «Давайте подождем, пока все не прояснится…»

Гитлер получил ответ Сталина в 20.30, в тот же вечер.

– Чудесно! Мои поздравления! – воскликнул он и высокопарно добавил: – Теперь весь мир у меня в кармане.

Ночью Клим Ворошилов возглавил еще одну важную делегацию советского руководства. Вожди отправлялись охотиться на уток в окрестностях Москвы. Из Киева только что приехал Никита Хрущев. Перед охотой он поужинал на даче со Сталиным. За столом улыбающийся вождь, не сводивший с гостя внимательного взгляда, сообщил о предстоящем приезде Риббентропа. Хрущев ничего не знал о переговорах с Берлином и, естественно, был поражен этой новостью. «Я растерянно смотрел на Сталина, думая, что он шутит», – вспоминал Хрущев.

– Зачем Риббентроп хочет встретиться с нами? – недоуменно спросил Никита Сергеевич. – Он что, решил перейти на нашу сторону?

Потом Хрущев вспомнил об охоте и печально подумал, что ее теперь наверняка придется отменить.

– Нет, нет, поезжай на охоту, – успокоил Сталин. – Тебе здесь все равно нечего будет делать. Мы с Молотовым встретимся с Риббентропом. Когда вернешься, расскажу тебе, что на уме у Гитлера.

После ужина Хрущев и Маленков поехали к Ворошилову в его охотничий заповедник, а Сталин остался на даче обдумывать завтрашний день. К охоте он относился прохладно и считал ее пустой тратой времени. Может, именно в ту ночь Иосиф Виссарионович, читая «Историю Древней Греции» Виппера, пометил карандашом абзац, где говорилось о преимуществах, которые давала совместная деятельность диктаторов.

Во вторник, 22 августа, все партийные вожди хотя бы по разу побывали в Маленьком уголке. Подробности переговоров держались в строгой тайне, но о политике, направленной на союз с Германией, в общих чертах знали все. Ее главным архитектором являлся, конечно, Сталин. Вождю помогали Вячеслав Молотов и Андрей Жданов. Противников в политбюро у них не было. Даже Каганович с Микояном, которые в своих мемуарах попытались обвинить генсека во всех смертных грехах, соглашались, что выбора тогда не было. Как говорил Железный Лазарь, они относились к заключению пакта о ненападении примерно так же, как к Брест-Литовскому миру. Только роли сейчас поменялись.

Тем вечером охотники углубились в болота Завидова, у деревни, расположенной в ста с небольшим километрах к северо-западу от Москвы. Высокий Иоахим Риббентроп, бывший продавец шампанского, вылетел в Москву на самолете фюрера «Кондор Иммельман III». Его делегация состояла из тридцати человек.

23 августа, в час ночи, самолет приземлился в советской столице. Рейхсминистр в кожаном пальто, черном пиджаке и брюках с лампасами вышел на трап и огляделся по сторонам. Прием произвел на него благоприятное впечатление. Аэропорт был залит огнями и украшен свастиками. Оркестр исполнил немецкий гимн. Встречал рейхсминистра Николай Власик. Он усадил гостя в бронированный ЗИС, и они помчались в город.

В три часа, после короткой остановки в немецком посольстве, где Риббентроп отужинал (или скорее позавтракал) икрой и выпил шампанского, он въехал в Кремль через Спасские ворота. В приемной немца ждал Александр Поскребышев в военной форме. Он ввел министра в длинную прямоугольную комнату Маленького уголка. Там уже собрались Иосиф Сталин в неизменном партийном френче и мешковатых брюках, заправленных в сапоги, и Вячеслав Молотов в строгом черном костюме.

Все расселись за столом. С одной стороны расположились советские руководители с переводчиком Н. В. Павловым, с другой – немцы.

– Германия ничего не требует от России, – заявил Риббентроп. – Нам нужны только мир и торговля.

Сталин предложил слово Молотову, который возглавлял не только комиссариат иностранных дел, но и правительство СССР.

– Нет, нет, Иосиф Виссарионович, – запротестовал тот. – Говорить должны вы. У вас это получится лучше, чем у меня.

Стороны быстро пришли к согласию по главным пунктам пакта, направленного на раздел Польши и восточной Европы на сферы влияния. Сталин получал восточную Польшу, Латвию, Эстонию, Финляндию и Бессарабию. Гитлер сохранял Литву.

Когда Риббентроп начал расхваливать германо-советскую дружбу, Иосиф Виссарионович насмешливо фыркнул.

– А вам не кажется, что нам следовало бы уделять больше внимания общественному мнению в наших странах? – заметил генсек. – Не один год мы выливали друг на друга ушаты грязи. Наши пропагандисты очень преуспели в этом. А сейчас совершенно внезапно мы должны убедить наши народы поверить в то, что все забыто и прощено? Так быстро дела не делаются.

Риббентроп не стал спорить. Он прекрасно понимал, что и так в ту ночь достиг очень многого. Министр вернулся в посольство и немедленно отправил телеграмму Гитлеру.

В десять часов вечера он вновь приехал в Маленький уголок. Теперь его сопровождали многочисленная делегация и два фотографа. Когда рейхсминистр объявил, что Адольф Гитлер согласен с условиями договора, внезапная дрожь пробежала по телу Сталина и он не сразу пожал руку, протянутую партнером. У многих тогда сложилось впечатление, что генсеку потребовалось время, чтобы побороть какой-то внутренний страх. Затем Иосиф Виссарионович приказал принести водку.

– Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, – произнес он, поднимая рюмку. – Я хотел бы выпить за его здоровье.

Вячеслав Молотов произнес тост за здоровье Риббентропа, а немец в свою очередь предложил выпить за Сталина. Один из молодых немцев, Рихард Шульц, офицер СС ростом под метр девяносто, обратил внимание на то, что советский лидер пьет водку из специального графина. Ему удалось тоже налить себе оттуда. Шульц был немало удивлен, когда понял, что в нем вода. Увидев, как немец пьет его воду, Сталин едва заметно улыбнулся. Рихард Шульц был далеко не последним гостем Сталина, раскрывшим этот маленький секрет.

К двум часам ночи 24 августа договор был готов к официальному подписанию. В комнату ввели фотографов. У немцев имелось самое современное на тот день фотооборудование, у русских – старинные деревянные треноги и деревянно-медные фотоаппараты. Начальник штаба Красной армии, вечно больной Шапошников, которого Сталин очень уважал, делал пометки в маленьком блокноте. Когда дело дошло до фотографирования, вождь пригласил сняться вместе с ним того самого эсэсовца, который выпил воды вместо водки. Рихард Шульц стоит на историческом снимке между Риббентропом и Шапошниковым.

Вячеслав Молотов и Иоахим Риббентроп подписали договор. Затем официантки принесли шампанское и закуски. Один из немецких фотографов, желая сделать редкий снимок, щелкнул вспышкой, когда Сталин и Риббентроп подняли бокалы. Иосиф Виссарионович был недоволен. Он покачал пальцем и сказал, что не хочет, чтобы эта фотография увидела свет. Фотограф предложил отдать пленку, но Сталин сказал, что доверяет его слову.

В три часа ночи взволнованные делегации разошлись. На прощание Сталин сказал Риббентропу:

– Я могу гарантировать, что Советский Союз не предаст своего партнера. Даю вам слово.

Сталин уехал в Кунцево, где его давно ждали охотники. Ворошилов, Хрущев, Маленков и Булганин отдали убитых уток на кухню – их уже успели приготовить к столу. Когда появились довольные Сталин и Молотов с копией подписанного договора, Хрущев похвастался, что перестрелял Ворошилова, который считался самым метким. Вождь со смехом рассказал, как они только что подписали пакт Молотова – Риббентропа. Этот договор, по его словам, должен потрясти весь мир. Иосиф Виссарионович был очень доволен собой, хотя и не питал особых иллюзий в отношении новых друзей.

Принесли уток.

– Конечно, все это игра, цель которой – перехитрить партнера, – с улыбкой проговорил генсек. – Я знаю, что замышляет Гитлер. Он думает, что надул меня. На самом деле все обстоит иначе. Это я его надул.

Война, объяснил вождь, начнется не завтра. Главное – выиграть время.

Жданов пошутил, что Риббентроп своей фигурой напоминает ему грушу.

– У него самые толстые и самые широкие бедра во всей Европе, – сказал Жданов.

Все покатились со смеху. У рейхсминистра иностранных дел были действительно широкие бедра.

«Большая игра», как назвал Молотов это психологическое состязание между Сталиным и Гитлером, началась.

В два часа ночи 1 сентября Поскребышев принес Сталину телеграмму из Берлина. В ней сообщалось, что накануне вечером «польские» войска (на самом деле переодетые в польскую форму немецкие парашютисты) напали на немецкую радиостанцию в городке Глейвиц. Сталин уехал на дачу и лег спать. Через несколько часов вновь позвонил Александр Поскребышев. Немецкие войска перешли на территорию Польши.

Вождь внимательно следил за тем, как развиваются события на Западе. Великобритания и Франция объявили войну Германии и выполнили данные Польше гарантии. Сталин тоже не терял времени даром. Он срочно разрабатывал вторжение советских войск в Польскую Республику. Но сначала нужно было дождаться завершения войны с японцами. В два часа ночи 17 сентября Иосиф Виссарионович в присутствии Ворошилова и Молотова сказал Шуленбергу: «В шесть утра, то есть через четыре часа, Красная армия вступит на территорию Польши».

Премьер Молотов отправился на радио, чтобы объявить о «священном долге по оказанию помощи украинским и белорусским братьям». Лев Мехлис рассказал Сталину, что западные украинцы встречают советские войска как истинных освободителей – «…яблоками, пирогами и водой… Многие от радости плачут».

Хрущев, первый секретарь компартии Украины, надел военную форму и вместе с шефом украинского НКВД Иваном Серовым присоединился к войскам Семена Тимошенко, командующего Киевским военным округом. Лысый Тимошенко был суровым ветераном Гражданской войны. Двадцать лет назад он командовал в Царицыне Первой кавалерийской армией. Этот опытный офицер во время Большого террора разоблачил Семена Буденного и сам едва не подвергся репрессиям. Хрущев утверждал, что спас ему жизнь.

Наступление на Польшу казалось Никите Сергеевичу захватывающим приключением, но еще сильнее волновалась его жена, Нина Петровна, которая, надев военную форму и вооружившись пистолетом, освободила своих родителей, остававшихся в Польше с 1920 года. Хрущев расположился во Львове. Он был рад встрече с родственниками, но вышел из себя, увидев у жены пистолет.

Жизнь поляков в Западной Украине и Белоруссии была не менее тяжелой, чем жизнь их соотечественников, которые оказались на территории, занятой немцами. Никита Хрущев безжалостно уничтожал потенциальных врагов советской власти. Репрессиям подверглись священники, офицеры, дворяне, представители интеллигенции. Их похищали, расстреливали, депортировали, чтобы подавить всякую возможность сопротивления. К ноябрю 1940 года десятая часть населения, или 1,17 миллиона невинных людей, были выселены из родных мест. Через год каждого третьего из них уже не было в живых. НКВД арестовал 60 тысяч человек, 50 тысяч были расстреляны. Советы вели себя как завоеватели. Когда арестовали красноармейцев, разграбивших дом князя Радзивилла, Вышинский обратился за советом к Сталину. «Если в действиях этих солдат нет враждебного умысла по отношению к Советской власти, то их можно оправдать», – написал Сталин.

27 сентября, в пять часов вечера, Иоахим Риббентроп прилетел в Москву подписывать знаменитые протоколы. Эти документы были настолько секретны, что Вячеслав Михайлович Молотов даже по прошествии тридцати лет категорически отрицал сам факт их существования. В десять вечера рейхсминистр был уже в Кремле и вел переговоры со Сталиным и Молотовым, сидя за столом, обтянутым зеленым сукном. Сталин потребовал Литву. Риббентроп телеграфировал Гитлеру, спрашивая, как поступить. Переговоры были отложены до трех часов следующего дня. Когда настало время перейти к картам, выяснилось, что ответа от Гитлера еще нет.

Вечером Иосиф Виссарионович устроил для гостей банкет, чтобы отметить такое важное событие, как перекройка Европы. Перед самым банкетом советские руководители встретились с министром иностранных дел Эстонии. Они потребовали открыть границы Эстонии для советских войск, что являлось первым шагом на пути к ее открытой аннексии.

Нацистов встретили у дверей Большого Кремлевского дворца, провели через Зал заседаний, похожий на огромную школьную комнату. Наконец, гости очутились в помещении, где преобладали алый и золотой цвета. Там их ждало руководство Советского Союза в полном составе: Сталин, Молотов, члены политбюро, в том числе еврей Каганович. Иосиф Виссарионович держался по-простому, улыбался. Правда, отеческая улыбка вождя становилась ледяной, когда он отдавал распоряжения. В разговорах с помощниками генсек старался быть ласковым и веселым.

Немцы обратили внимание, с каким уважением относятся русские к своему правителю. «Счастливчик» Тевосян, нарком, который чудом избежал расстрела в 1938 году, вскакивал, как школьник, всякий раз, когда к нему обращался Сталин. После 1937 года страх перед вождем превратился в настоящий ужас. Но это, конечно, не означало, что он вел себя как чудовище. Сталин был очень приветлив с Ворошиловым, по-дружески беседовал с Микояном и Берией, оживленно о чем-то разговаривал с Маленковым, а с Кагановичем почему-то был сух. Только один Вячеслав Молотов держался с шефом на равных, как товарищ с товарищем.

Манеры советских руководителей были такими непринужденными, что Риббентроп, по его словам, почувствовал себя рядом с ними, будто в компании старых товарищей по нацистской партии.

Пока собравшиеся беседовали о пустяках, Сталин отправился в роскошный Андреевский зал проверить, правильно ли всех разместят за столом. Он придавал этому вопросу большое значение и всегда лично рассаживал гостей даже на ужинах в Кунцеве. Приглашение получили двадцать избранных. Они чувствовали себя карликами в огромном зале с громадными букетами цветов, со столом, сервированным старинными столовыми приборами из чистого золота. Но наибольшее впечатление на участников банкета, особенно на немцев, произвел сам банкет. Всего подали двадцать четыре блюда, в том числе икру, всевозможные рыбные и мясные блюда, закуски. Все это кулинарное изобилие запивалось перцовкой и крымским шампанским. Гостей обслуживали одетые в белое официанты из ресторана гостиницы «Метрополь». Они же будут обслуживать Черчилля и Рузвельта в Ялте.

Прежде чем гости приступили к еде, Молотов начал произносить тосты за присутствующих. Сталин подходил к каждому и чокался. Этот изнуряющий дипломатический ритуал станет обязательным атрибутом всех официальных банкетов в Советском Союзе. После того как премьер закончил с тостами, немцы облегченно вздохнули, но Молотов сказал:

– А сейчас выпьем за членов наших делегаций, которые не смогли прийти на этот ужин!

Иосиф Сталин встал и пошутил:

– Давайте выпьем за нового, антикоминтерновского, Сталина. – Он подмигнул Молотову и чокнулся с Кагановичем. – За народного комиссара путей сообщения!

Иосиф Виссарионович мог легко дотянуться до наркома-еврея через стол, но он специально встал, обошел стол и чокнулся с Железным Лазарем, чтобы Риббентроп и остальные тоже выпили за здоровье еврея. Это обстоятельство развеселило вождя. Даже через сорок лет Каганович продолжал с удовольствием рассказывать эту историю своим внукам.

Сам Сталин почти не пил. Когда Риббентроп похвалил его за то, что он хорошо держится, вождь признался с улыбкой, что пьет не водку, а белое вино.

Лаврентий Берия превратил традиционное грузинское гостеприимство за столом в террор. Он всегда заставлял гостей пить. Немецкий дипломат Гильгер, оставивший яркие воспоминания об этом вечере, отказался от очередной рюмки водки. Берия настаивал. Спор привлек внимание Сталина, который сидел напротив.

– О чем спор? – с улыбкой поинтересовался Иосиф Виссарионович. Узнав, чего хочет Берия, он сказал: – Если не хотите пить, никто не должен вас заставлять.

– Даже сам шеф НКВД? – Немец улыбнулся.

– За этим столом даже у шефа НКВД нет никаких особых прав. Он здесь такой же, как все остальные, – объяснил Сталин.

В конце банкета генсек с Молотовым извинились и удалились, а немцы отправились в Большой театр на «Лебединое озеро». Уходя, Сталин прошептал Кагановичу:

– Мы должны выиграть время.

Партийные руководители отправились наверх. Там министр иностранных дел Эстонии ждал, когда Сталин займется его крошечной страной. Молотов потребовал, чтобы эстонское правительство впустило на свою территорию 35 тысяч советских войск, что превышало по численности всю эстонскую армию.

– Перестаньте, товарищ Молотов, вы слишком строги к нашим друзьям, – заметил Сталин.

Он предложил снизить численность советского контингента до 25 тысяч человек. Это была мизерная, ничего не значащая уступка. Проглотив балтийскую страну во время первого акта «Лебединого озера», Сталин вернулся к переговорам с Германией.

В полночь состоялась заключительная встреча с немцами. Риббентропу позвонил Гитлер и разрешил уступить Литву.

– Господин Гитлер знает, как вести дела, – одобрительно сказал Сталин.

Иоахим Риббентроп был очень взволнован происходящим. Он на радостях заявил, что России и Германии никогда не следует больше воевать друг с другом.

– Пожалуй, это все-таки должно было быть так! – ответил Сталин.

Риббентроп поразился, когда услышал это, и попросил, чтобы переводчик еще раз перевел слова вождя.

Немец предложил Москве присоединиться к военному союзу против Запада, на что Сталин ответил:

– Я никогда не допущу ослабления Германии.

Генсек не хотел военного союза против Британии и Франции, потому что, вне всяких сомнений, верил, что они будут сдерживать Германию на западе.

Когда наконец, уже ближе к рассвету, на столах разложили карты, Сталин подписал новый контур Европы синим мелком. Его автограф протянулся на двадцать пять сантиметров в длину и три – в высоту.

– Надеюсь, я подписался разборчиво? – с улыбкой осведомился он.

К 3 октября три балтийских государства согласились принять советские гарнизоны. После этого Сталин и Молотов решили заняться четвертой балтийской страной, входившей в сферу их влияния, Финляндией, которая, по расчету советских вождей, не должна устоять перед нажимом и угрозами.