Глава 4

Дирт верил лишь в то, что видели его глаза. Исключения делал лишь ради лэрда Далсера — всему, что тот заявлял, доверял безоговорочно. Пожалуй, единственный в мире человек, слова которого никогда не расходились с делом и ни разу не противоречили одно другому.

Демонов Дирт ни разу не видел. Не видел даже их следов. Ну, разве что кроме того случая, позапрошлой весной. И понесло же его в такую даль непонятно зачем, причем по самой отвратительной погоде: пробирающая до костей сырость, мокрый туман поутру и моросящий холодный дождик, зарядивший на весь день. Внезапно решил именно в этот далеко не самый благоприятный момент найти исток Смородинового ручья и, найдя, забрался еще дальше, обнаружив заросшую орешником лощину, где и заметил странный оттиск. А потом мчался назад перепуганным фазаном, не разбирая дороги и напрягая уши в ожидании звуков погони. Повезло, что успел добраться до селения засветло, не усугубляя свой страх зловещей темнотой сырого леса.

Он тогда вовсе не следов испугался. Испугался того, что глупые сказки хеннигвильцев могут оказаться не такими уж глупыми.

Но тот случай ничего не доказывал. След был старым, и над ним как следует поработали превратности неустойчивой весенней погоды. Возможно, изначально его оставил никакой не демон, а всего-навсего волк с покалеченной лапой. Такой в здешней стае был и, несмотря на увечье, двигался проворно. Дирт с серыми не очень-то дружил, но этого уважал за упорство. Повезло, что ранена задняя — с хромой передней пришлось бы куда труднее.

Волки Дирта тоже уважали, хотя при случае не отказались бы слопать и растащить косточки. Но это зимой, летом они вели себя прилично и чуть ли не раскланивались с ним при редких встречах. С хромым он пару раз расходился на несколько шагов, этот представитель серого племени был самым наглым в стае, нередко часами следил за Диртом издали или бродил по его следам. Не ради гастрономического интереса, скорее всего хищника удивлял двуногий, осмеливавшийся бродить по лесу. Ведь все звери знали, что люди дальше опушки шаг сделать боятся.

В общем, за исключением единичного, более чем сомнительного случая и дурацких россказней простофиль-хеннигвильцев, подтверждений того, что жуткие демоны толпами шастают по лесу, не было. Но если их нет в лесу, где же они? Каким образом оказывают влияние на прибрежные воды? На урожай? На удой? На то, сколько яиц снесут куры и гуси? И как же они успевают командовать воронами, ворующими зазевавшихся цыплят?

Дирт не был глупцом и не сомневался, что даже без мудрых речей лэрда Далсера сумел бы оценить весь ворох противоречий в этих вопросах. И не мог понять наивность хеннигвильцев. Те настолько уверовали во всю эту смехотворную чушь, что даже преподобный Дэгфинн, при всех своих недостатках, умеющий отделять правду от ерунды, вынужден считаться с их предрассудками.

В демонов Дирт не верил. Но иногда в душу закрадывалось сомнение. Вот как сейчас, тут любой заподозрит шутку недобрых сил. Судите сами: все утро бродил по лесу, собирая на себя холодную росу, затем под вечер сделал петлю по долине Смородинового ручья. И что? Да ничего: один жалкий рябчик и косуля, к которой не удалось подобраться. Зато, спрятав лук на вершине холма и уже спустившись до середины склона, Дирт наткнулся на одинокого оленя, к тому же раненого или больного. Уж очень тяжело убегал.

Дирт подкрался к нему на четыре десятка шагов, прежде чем зверь его заметил. Будь в руках не нож, а лук и всего лишь одна стрела…

Эх…

К ручью он спустился в расстроенных чувствах. И еще больше расстроился, увидев, что Керита не одна. Причем компанию ей составляли люди, к которым он питал самые разные чувства, но симпатии среди них не значилось. Особенно неприятен был Мади, сынок Гуди. Заявился он не один, а с младшим братом, Аудом. Тот сейчас гнал стайку гусей к селению, весело помахивая прутиком, а толстяк схватил девушку за руку и что-то с жаром ей втолковывал, не обращая внимания на ее попытки высвободиться.

Лицо Дирта вспыхнуло, а ладони сами сжались в кулаки. Едва не упав, преодолел последние шаги спуска, быстрым шагом направился к парочке, еще издали растянул рот в искренней улыбке и как можно радушнее поприветствовал соперника:

— Мади, привет! Я тебя искал!

Толстяк, удивленно обернувшись, не нашел ничего лучше, чем тупо спросить:

— Зачем?

— Ну ты ведь хотел меня поколотить? Так? И как же ты, дуралей безголовый, собирался это проделать в мое отсутствие? Или знаешь какой-нибудь хитрый способ?

Все это Дирт проговаривал на ходу, пытаясь при этом улыбаться как можно дружелюбнее, но не забывая разминать правый кулак, то сжимая его, то расслабляя. Лэрд Далсер говорил, что при неосторожном ударе можно серьезно травмировать руку, а охотнику нужно, чтобы обе руки были рабочими, а не распухшими от неаккуратного обращения с чужими физиономиями.

А еще лэрд Далсер рассказывал, что озадаченный или растерянный враг — это ослабленный противник.

Фразы, в которых больше трех слов, скудный умишко Мади быстро переварить не мог — толстяк растерялся. Инстинктивно осознав угрозу, оставил руку Кериты в покое, раскрыл было рот, наверное, собираясь заявить что-то очень угрожающее, после чего бешеным быком ринуться в атаку, пытаясь задавить худосочного Дирта своей немалой массой.

Не успел.

Дирт, приблизившись, ударил без предупреждения, принятого у драчунов Хеннигвиля. Костяшки кулака взорвались болью, Мади, получив под глаз неожиданный подарок, попятился, вскидывая руки, будто копировал действия человека, атакованного стаей разозленных ос. Дирт, продолжая надвигаться, прыгнул, выставив вперед левое колено и одновременно стараясь достать лицо толстяка еще раз. Столкновение вышло жестким, толстяк не удержался, тяжело повалился на спину, брызнув из носа красным. Керита взвизгнула, Ауд скулящим голосом взмолился:

— Не бей его! Не бей! Не убивай! Не надо!

— Его?! Убивать?! — Дирт улыбнулся нервно, с зубовным скрежетом и, поставив ногу на грудь Мади, зажимавшего разбитый нос, прошипел: — Ну что?! Каковы успехи?! Как следует поколотил?! Или добавить?! Добавить?!!

Толстяк замотал головой столь усердно, что кровотечение из носа заметно усилилось.

— Не приближайся к Керите, тупой боров! Понял?! Точно понял или хочешь добавки?!

Мади переживал сложнейший жизненный момент, связанный с крушением привычной картины мира. Никогда еще в истории Хеннигвиля один драчун так быстро не побеждал другого, к тому же столь эффектно и бесспорно. И вообще все всегда происходило совсем не так.

Драка — это не просто размахивание кулаками. Это строгий ритуал, и его следует неукоснительно придерживаться. Первая фаза стычки происходит на словах. В зависимости от обстоятельств противники осыпают друг дружку бранью, обвинениями, насмешками. Когда одного из них особенно сильно задевают слова второго и терпеть становится невозможно, он должен ясно дать понять, что конфликт переходит в стадию физического воздействия. Как правило, это делается с помощью фраз вроде: «Я сейчас из твоей поганой рожи бычью задницу сделаю!» Иногда сразу после этого начинают мутузить друг дружку, иногда наступает период остывания, где драчуны возвращаются к перебранке, заводя себя для нового витка конфликта.

В большинстве случаев до самой драки дело не доходит. Хеннигвиль — слишком маленькое поселение, народ живет тесно, трудно оставаться незамеченным. Вездесущие женщины имеют привычку прибегать на шум перебранки и начинать орать по-своему, этого обычно хватает, чтобы морды спорщиков остались целыми.

Если по каким-то причинам драка все-таки начиналась, то проходила она по одному и тому же сценарию. Противники сближались на расстояние вытянутой руки, после чего старались заехать друг другу кулаком в лицо. Эта фаза длилась недолго, но, как правило, именно она отвечала за большую часть повреждений: расквашенные носы и губы, синяки, заплывшие глаза, рассеченные брови и даже потерянные зубы.

Несколько ударов, обычно один-два от каждой стороны — лэрд Далсер называл это холопскими дуэлями. А дальше уже начиналось то, что он никак не называл, только морщился брезгливо при виде такого зрелища. Мужчины вцеплялись один в другого, громко пыхтели, пихались кулаками, локтями, коленями, часто падали, катаясь по грязи и навозу. Далее их или разнимали, или один из соперников терял силы и боевой настрой, после чего второй, прижав его к земле своей тушей, возобновлял словесную перепалку, но на этот раз в другом ключе: «Я же говорил, что превращу твою морду в бычий зад? Говорил? Ну так вот — именно это я и сделал».

Но до такого доходило редко, обычно успевали разнять. Драки были столь редким явлением, что даже спустя месяцы их продолжали обсуждать с куда большим интересом, чем очередное рождение мертвого младенца. Преподобный Дэгфинн при всяком удобном случае не забывал напомнить участникам, что они жутко согрешили, подняв руку на своего ближнего. И бородатые мужики краснели, бледнели, опускали глаза и что-то невразумительно мямлили в оправдание. Так продолжалось, пока «боевые новости» не затмевали другие яркие события вроде запутавшегося в сетях огромного тунца или провалившегося под неудачливым посетителем хлипкого пола нужника.

Дирт не разговаривал. Не предупреждал. Он просто подошел, врезал как следует и, напрочь проигнорировав стадию «объятий», свалил Мади на землю. Это противоречило всем принципам такого важнейшего дела, как драка. Так не дерутся. Это неправильно и некрасиво. Он не дал кому-нибудь шанса разнять соперников, не обменялся с толстяком обидными высказываниями и даже не запачкал свою одежду в грязи, оставив эту сомнительную честь поверженному.

Все это читалось в глазах потрясенного Мади. И еще там читалось кое-что другое — страх. Толстяк вспомнил, с кем связался. Ведь если лэрда Далсера все считали абсолютно чужим, то к Дирту относились чуть иначе. Пусть он и ведет себя во многом неправильно, но в остальном ничем не отличается от других. Ведь лэрда можно было привлечь к общим делам лишь в экстраординарных случаях, да и то не всегда получалось, а Дирт любому готов помочь во всем. Именно благодаря ему хеннигвильцы пусть изредка, но лакомятся медом; он — единственный поставщик болотной руды; лучший сборщик лесных орехов и лечебных трав; и дичь в голодные периоды тоже лишней не бывает.

Лэрда Далсера в Хеннигвиле уважали, но и побаивались. Мало того что чужак, так еще и ведун, якшающийся с магией, возможно, даже темной. Не такой страшный, как спайдер, но вызывает большие опасения, из-за чего хеннигвильцы приняли его с великой неохотой. К Дирту поначалу относились аналогично и лишь с годами начали считать его почти за своего.

А сейчас Мади вспомнил, что не свой он. Странный мальчишка при странном маге, они появились без предупреждения, после страшной бури, насланной на побережье не иначе как демонами. Приплыли неведомо откуда на крошечном суденышке, которое окончило свои дни на острых камнях под обрывом Сторожевого мыса. При северном ветре все здешнее побережье превращается в ловушку — бухт мало, подходы к ним небезопасны, даже днем в спокойную погоду не везде удастся причалить.

А уж в бурю…

Злость Дирта погасла столь же стремительно, как вспыхнула. Он даже испытал нечто похожее на стыд. Чужой он здесь. Не такой, как простодушные хеннигвильцы. У этого заторможенного толстяка ни единого шанса против него не было. Жизнь его бесхитростна, и мысли тоже. Все всегда одинаково, и любое отклонение от привычного приводит к ступору. Вон и сейчас лежит, не пытаясь подняться. А ведь он старше, сильнее и уж насколько тяжелее.

Керита, прекратив визжать, смотрела на избитого Мади поверх ладоней, которыми прикрывала лицо. Ауд застыл столбом, позабыв про гусей, и трижды проклятые твари недоуменно гоготали, не понимая, почему нарушился привычный распорядок их жизни, такой же монотонной, как существование поколоченного толстяка. Все, в том числе и гуси, никуда не спешили, занимаясь тем, что таращились друг на друга.

В этот момент появились новые участники конфликта — Фроди со своей женой Грильдой. Первый был одним из самых примечательных жителей Хеннигвиля, прославившись тем, что даже в самые голодные времена нередко ухитрялся напиваться до полусмерти. Нет браги? Не беда, можно нарвать лесных ягод, и пусть перебродят в теплом местечке. Ягод нет? Тоже не смертельно, если ты заблаговременно насушил мухоморов. При желании и полном отсутствии того, что называют здравым смыслом, с их помощью можно добиться много, чего интересного.

Фроди был непревзойденной звездой большей части здешних сенсаций. То спящим в хлеву вместе со свиньями обнаружится, то, одурев от мухоморов, начнет биться головой о стену сарая до крови, то высморкается на похоронах до кровавых соплей или даже с демоническим хохотом оглушительно испортит воздух посреди торжественной проповеди преподобного Дэгфинна.

А еще Фроди был главным драчуном Хеннигвиля. Он не пропускал ни единой возможности схлопотать по морде. Хотя, надо признать, что, несмотря на субтильное телосложение, мало кому из его противников удавалось поколотить его безнаказанно.

Пьяным он дрался отчаянно, разрывая одежду, кусаясь, воя волком, царапаясь. Так что конфликтовать с ним отваживались нечасто и лишь в редкие периоды его трезвости.

Грильда тоже была примечательна много чем. Во-первых, никак не реагировала на выходки мужа, но если просили его утихомирить, добивалась этого молниеносно, в том числе и с помощью оплеух, способных свалить корову с копыт. Во-вторых, по росту выше Грильды и пяти человек во всем селении не найти. В-третьих, детей у нее не было вообще, даже мертворожденных, но при этом, по слухам, она отличалась чрезмерной любвеобильностью. В-четвертых, Фроди был ее третьим мужем, что для Хеннигвиля считалось абсолютным рекордом. Прежние два были рыбаками, и с разницей в два года их забрало море. Твердо решив более не связываться с теми, кого может погубить вода, она сошлась с первым пьяницей.

И похоже, не прогадала: если третий супруг и погибнет, то уж точно не от воды. Его даже в баню загнать трудно, не то что в море.

Да и в числе употребляемых им напитков вода стояла на последнем месте. Он любил ее настолько, что даже приближаться к ней лишний раз не хотел.

Дело в том, что Фроди панически боялся моря и всего с ним связанного. Дирт, сколько себя помнил, ни разу не видел его на берегу, что более чем удивительно, ведь селение вытягивалось вдоль берега, будто прижимаясь к нему в поисках защиты от нависающего над кручей леса. Куда бы ты ни пошел, везде видны волны и слышен их шум, а уж в распутицу спрямить путь по чистому, покрытому галькой пляжу — милое дело.

Лишь Фроди не спрямлял.

Каким чудом его удалось затащить на корабль, доставивший общину к берегу Такалиды, Дирт не знал, но выслушал немало полулегендарных историй на эту тему, где фигурировали цепи, веревки и снотворная маковая настойка. Но и эти меры предосторожности оказались недостаточными: Фроди ухитрялся буянить, даже связанный по рукам и ногам.

Дирт, увидев супружескую парочку, мгновенно осознал: драка осталась в прошлом, а теперь начнется самая потеха.

— Жирный, вставай! — с ходу заорал Фроди, азартно размахивая руками. — Давай! Покажи этому заморскому хлюпику, на что способны мы, хеннигвильцы! Разбей чужаку глупую голову! Разбей всмятку! Как тухлое яйцо! Давай! Ты можешь! Хватит валяться! Ну же! Мешок дерьма!

Грильда, тяжело вздохнув, отвесила мужу столь звонкую оплеуху, что впечатленные гуси загоготали в три раза пуще прежнего.

— Уймись уже, драчун! Эй! Ты! Дирт! Не трогай Мади! И дай ему встать!

— Да нужен он мне… — буркнул Дирт, убирая ногу с груди поверженного противника.

— Что не поделили?

— Он Кериту хватал.

— Видела я, как хватал. Просто за руку брал. Это ведь не грех, тем более что быть ему ее мужем вскорости, я так думаю.

За девочками в Хеннигвиле надзирали строго. Всегда на виду: пусть издали, но кто-нибудь из женщин поглядывает. Не позволяли воздыхателям зайти дальше дозволенного. Вроде бы не в селении ручей течет, но рядом, Кериту хорошо видно от околицы.

Грильда подтвердила предположение Дирта, что именно она сегодня считала своим долгом следить за нравственностью девушки.

— А ты ее почти двумя руками обнимал. Нехорошо это Дирт. И совсем нехорошо, что на бедняжку Мади все валишь и нос ему разбил. Кровь проливать — грех великий.

Фроди, осторожно отодвинувшись от супруги на безопасную дистанцию, осмелел и вновь вернулся к провокациям:

— Дирт, Мади чего-то не встает. Пни его, что ли, а то так и будет валяться. Простудится ведь на сырой земле, пни уже, не тяни.

— Я тебя сейчас так пну, что до самого леса зубы разлетятся, — беззлобно пригрозила Грильда. — Дирт, не надо так больше делать, а то я сама за тебя возьмусь. Ты понял меня?

Дирт указал на продолжавшего валяться Мади:

— Если его не будет рядом с Керитой, никто и пальцем не тронет, и я в том числе. Кому он нужен, недоделанный боров.

— Не говори так заумно. Вас, чужаков, разве поймешь? Сказала тебе, не тронь. Или хочешь, чтобы все наши бабы тебя граблями встречали? Не станет тебе здесь жизни, если за ум не возьмешься. Этого хочешь?

— Ну раз за этот кусок жира только бабы вступиться готовы, то трогать его не стану. Баб жалко, да и не мужское дело руку на них поднимать.

— Я бы на свою поднял, — осторожно высказался Фроди.

Зря он это сделал: вектор интересов Грильды резко сместился.

— Ах ты пиявка гнилая! Ну-ка получай!

Задрав подол длинного платья, она припустила за улепетывающим мужем. Из-за крайнего дома выглянула Альвида — первая крикунья Хеннигвиля, и, не разобравшись, что именно произошло, завыла на самой высокой ноте.

— Фроди опять дерется! Мади побил! Уже на детей руки распускает! Грильда! Держи его! Держи! Я сейчас помогу! Только грабли возьму!

Фроди после таких слов припустил вдвое быстрее, а Мади, вскочив, обеими руками подхватил огромный камень, поднял его над головой и пошел на Дирта. Сверкая налитыми кровью глазами, прорычал:

— Уходи отсюда! Убью!

Дирт, не шелохнувшись, лениво поинтересовался:

— Жирный, а это ничего, что ты взял один из камней лэрда Далсера? Тех самых камней. Не боишься, что руки по плечи сгниют? Или не заметил руны? Ну так разуй глаза и посмотри, за что взялся!

Мади отбросил булыжник с воплем ужаса, попятился, оступился, тяжело плюхнулся на широченную задницу. Камень, прокатившись по земле, закончил свой путь в крохотной лужице, обратив к небу сторону, на которой был вырезан знак: глаз, заключенный в треугольник.

Керита коснулась плеча Дирта, поспешно произнесла:

— Иди быстрее отсюда. Сейчас все сбегутся, и влетит тебе за него.

— Ладно, пойду. Теперь он тебя не тронет.

— Да, не тронет.

Керита даже улыбнулась вслед одними губами, неестественно. Но выражение ее глаз в этот момент Дирту понравилось.

Он вспоминал ее взгляд всю дорогу. Пожалуй, она уже на полпути, чтобы согласиться бросить все и отправиться с ним к далекой чужой земле.

Лэрд так и сидел за столом, разрисовывая очередной кусок бересты, но Дирт знал, что при кажущейся отрешенности от мира, тот не пропускал ничего из происходящего вокруг. Вот и сейчас, даже не поднимая глаз, своим обычным, совершенно спокойным голосом спросил:

— Что за шум на околице? И не связан ли он с твоим разбитым кулаком?

Погладив саднящие костяшки, Дирк признался:

— Еще как связан.

— И?

— Я поколотил Мади.

— Надеюсь, ты не поднял руку на беспомощного младенца?

— Нет, досталось старшему, толстяку.

— Из-за женщины?

Дирт, чуть было не брякнувший «нет», осекся. А ведь и впрямь из-за женщины. Но признаваться в этом не стал, ответив вопросом на вопрос:

— Почему вы всегда спрашиваете, не замешана ли женщина?

— Потому что у прелестниц всех возрастов есть любопытная особенность быть замешанными практически во все. К тому же твой возраст подразумевает повышенный интерес к этим неблагодарным созданиям. И как бы ни тяжело обстояли дела с этим вопросом в Хеннигвиле, я знаю по меньшей мере двух веселых вдовушек, которые станут еще веселее, если их кто-нибудь приласкает.

— Не было никаких вдовушек. Этот урод лез к Керите, и мне пришлось его проучить.

— Какое тебе дело до Кериты?

— Дело важное, она мне нравится.

— Я почему-то не удивлен — дивный цветок для любого сада, а уж здесь ей нет соперниц. Странно, что вырос именно в таком неблагодарном месте, на потеху тупой деревенщине. Не иначе как в ее роду затесалась благородная кровь. Некоторые аристократы — те еще любители сеновалов и лунных ночей. И что дальше? Надеюсь, ты не заставишь меня свататься к ее родителям?

— Неплохая мысль.

— Думаешь, они согласятся?

— Если вы как следует попросите, то да, — с намеком ответил Дирт.

— То есть ты хочешь, чтобы я их припугнул некими бедами магического характера, которые могут произойти вследствие их отказа?

— Я это не говорил, вы сами предложили, — с видом оскорбленной добродетели заявил Дирт.

— Боюсь, я не стану с ними общаться по этому поводу. Керита не будет твоей женой. Это невозможно, забудь о ней.

— Почему?

— Она не ровня тебе. Более чем не ровня, мне сама мысль о таком союзе противна. Одно дело порезвиться с глупой деревенской девкой на свежем сене, и совершенно другое — сделать ее своей женой. Она и пылинки с подошвы твоего ботинка недостойна. Да что я говорю, за такую пылинку их можно взять пару сотен дюжин, а в базарный день и все три.

— И кто же я такой? Почему так дорого стою?

— Наступит время, и сам все узнаешь, без лишних вопросов. Оставь ее, пусть живет своей жизнью. С тобой у нее не будет счастья.

— Неужели с Мади будет? — начал закипать Дирт.

— Остынь, все, что ты можешь, — это сломать ей жизнь. Мади или кто-нибудь другой наделает ей крепких крестьянских детишек: какая разница? У нее своя судьба, у тебя своя. Я знаю, ты, как это принято в таком возрасте, уже размечтался о побеге, морем или сушей, в поисках сказочного места, где вам будут рады. Забудь. Некуда вам идти. Нигде вам не будут рады. Сиди здесь, пока есть возможность.

— Откуда вы знаете? — Проницательность лэрда не переставала удивлять.

— Я сам когда-то был таким, как ты. Не забыл еще. Глупости делать легко, а вот исправлять их трудно. А некоторые исправить и вовсе невозможно… Разведи огонь.

— Разве холодно?

— Я сожгу записи.

— Опять? Позавчера сжигали.

Лэрд помахал куском бересты:

— За один такой клочок некоторые готовы отдать золота больше, чем ты весишь.

— Получается, вы жутко богаты, половину мира скупить можете. Что вообще здесь делаете?

— Мертвому золото ни к чему. Здесь мы живы — это главное.

— От кого мы скрываемся? Тоже от спайдеров?

— От мира мы скрываемся… От всего мира… Разводи огонь, довольно разговоров на сегодня. Сожжем записи, и до темноты я тебя погоняю во дворе. Рука благородного человека не должна отвыкать от меча. И уж совсем позор, когда ее разбивают о лицо простолюдина. Надо напомнить тебе, как правильно сжимать кулак. И пожалуй, пора браться за секиру — благородный человек должен уметь обращаться и с тяжелым оружием, а плечи у тебя уже широкие, самое время браться за это дело всерьез.

— А нельзя ли занятие сделать покороче? Мне ведь придется вставать пораньше из-за Русалочки.

— Юноша, в твоем возрасте я вообще спал через ночь, и мне это не навредило. Сегодня будешь сражаться двуручником, начнем с него.

— О нет! Двуручник, а потом секира! За что?! Я наказан?!

— Это всего лишь урок, раз ты позволяешь себе ошибаться, это надо выбивать в зародыше. Праздность и лень оставь для старости. И жалобы тоже. Так я когда-нибудь увижу в своем камине огонь?

— Развожу, развожу.

— Сбавь тон. Не надо раздражаться. Приводи мысли в порядок, перед тренировкой твой мозг должен быть чист от суеты.

— Опять заставите пялиться на маятник?

— А ты против?

— Я не люблю сидеть, как дурак, и смотреть на эту блестящую штуковину. И не помню потом, что вы в это время говорили.

— Вспомнишь, когда понадобится.