Глава 4

Эргез ловко запрыгнул на коня, поднял его на дыбы и дал шенкеля по крутым бокам. Четверо гвардейцев Пророка, дождавшись, пока наместник скроется из виду, немедленно вскочили в седла и последовали за ним. Халиф терпеть не мог во время одиноких прогулок замечать подле себя недреманную стражу. Кто бы посмел заступить ему дорогу?! Кто бы решился напоить кровью его Шамшир, блистающий, словно взгляд неумолимой смерти? Но приказ не обсуждается, а приказ гласил: не упускать наместника из виду.

Сейчас ему было не до телохранителей. Смерть брата кровоточащей раной терзала душу, требуя отмщения. Эргезу припомнился тот воистину судьбоносный миг, когда там, на горном плато, они с Ильшахом увидели Пророка. Тот восседал на огромном белом жеребце. Одежда его тускло серебрилась в лучах закатного солнца. Он сбросил шлем на руки оруженосцу, и народ в мгновение ока преклонил колени: тысячи и тысячи спасенных им в Тот День подростков, иногда — совсем детей. Эргез помнил, будто это было вчера, точно и не минули с тех пор долгие, наполненные огнем и кровью годы.

Аттила поднялся в стременах и простер руку над своим народом, и в наступившей тишине было слышно, как где-то на дальних кручах перепрыгивают со скалы на скалу горные козлы.

— Настал день открыть вам истину! — возгласил Пророк, обводя слушателей все понимающим мудрым взором темных, словно безлунная ночь, глаз. — Все вы — дети тех, кто оплакал ближних, пережил боль утрат и радость спасения. Но кто из вас знает, отчего Создатель мира низверг человечество в Бездну, как некогда поступил с воинством мятежных ангелов? Чего ждет он от тех, кого в несказанной милости сберег для иной доли?

Я поведаю вам о том. Долго терпел Предвечный надругательство над миром, им созданным, сожалея о людях, как о заблудших овцах.

И до меня Он посылал им Пророков, несущих Слово Его.

Он даровал заветы Моисею, однако народ позабыл о них, едва миновала опасность. В благодарность за избавление они заменили Дух мертвой буквой. Они сказали: лишь мы — любимые сыны божьи, лишь с нами верен завет его. Все же прочие — лишь прах в его глазах, и что нам за дело до них? Рассуждая так, народ, возомнивший себя избранным, позабыв о Боге, упился величием пустых слов.

Тогда Он прислал Иисуса — Пророка своего, и люди распяли его, не желая слушать. Те же, кто услышал, позабыв о сути, наперебой твердили, что они первейшие из учеников и, стало быть, должны править миром от имени того, кто омывал ноги усталому путнику.

Тогда Господь разгневался, но все же, в величайшей милости своей, он снова открыл путь Истины человеку по имени Магомет. Но кроме Слова, рожденного Богом, Он даровал ему саблю, чтобы карать дерзнувших попрать дар Творца Небесного. Но, как бы ни преуспел Магомет, все же и его старания были тщетны.

Мир погряз в грехе, он погружался в пучину его так, что и макушки уже не было видно. И грянул тогда Гнев Отца Нашего, и наступил Тот День. Но предтечей этого страшного часа было явление на земле Растлителя Душ, Врага рода человеческого, Прародителя Лжи и Змея Бездны, воплотившегося в человеческом облике — Эдварда Ноллана!

Коленопреклоненная толпа яростно взвыла, готовая растерзать виновника всех бед человечества. Эргез в первый миг даже испуганно глянул на брата. Ему никогда прежде не доводилось слышать такого громогласного рева и видеть столько рук, грозящих восходящей луне. Конечно, он в свои семь невеликих годков знал, что злодей Ноллан обрек Землю на гибель, и теперь из своего Темного Чертога на Луне с радостью взирает на дело рук своих, наслаждаясь страданиями выживших. Но лишь теперь, оказавшись в самой гуще своего народа, Эргез ощутил сполна, как сжигает сердце испепеляющая ненависть, как требует она взять оружие в руки, чтобы покарать чудовище бездны — Прародителя Лжи.

Халиф легонько тронул удила, сдерживая скакуна. Сабля на боку позвякивала в такт конскому шагу, напоминая о высоком долге наместника правоверных. Эргез чувствовал: где-то совсем близко притаились «несокрушимые» в черных сферах-шлемах, но сейчас ему было не до них.

Он вспоминал, как тогда, глядя на гигантского воина в отливающих серебром одеяниях, принял непреложное решение, что всегда будет с ним, что бы ни случилось впредь. Он всегда будет первейшим из первых, даже если придется сложить голову и отдать кровь по капле.

Избранник Пророка тяжело вздохнул. Перед внутренним взором возник образ младшего брата, которому он тогда сказал:

— Я пойду с ним и стану его… — тогда будущий халиф еще не знал, как он будет зваться, став наместником великого Аттилы, но ему было откуда-то известно, какое будущее ему предначертано.

А голос Владыки Правоверных в тот час звучал все громче:

— Всевышний разгневался на погрязших в грехе, на кичливых и неразумных тварей своих. Но гнев его сродни милости, ибо он очистил землю от скверны, оставив лишь истинно верных и тех, в чьих душах увидел искру божьего дыхания. Искру, которую не променяли заблудшие на пустой блеск обманных богатств Ноллана, эту чечевичную похлебку, вызывающую смертельную изжогу.

Господь призвал меня на Крышу Мира и сказал: «Иди, я даю твоему народу веру и оружие, — Аттила рывком выхватил из ножен отточенный клинок. — Неси слово мое тем, кого я сберег для тебя. Но если станут упорствовать они, если скверна, подобно ядовитой змее, свила гнездо в их душах, выжги отраву чистым пламенем.

Тогда очищенные им снова вернутся сюда, чтобы вновь пройти испытание и обрести надежду. Тем же, кто уверует, я уготовил новый мир, мир истины и покоя, куда все они придут в свой черед, попрощавшись с земной долею».

И он сказал мне, распростертому ниц пред его величием: «Я покажу тебе это место, чтобы ты смог поведать о нем». И я узрел! И ныне вы увидите то, что сохранила моя память.

Слуги Пророка споро установили два огромных копья, между которыми было развернуто белое полотнище. Эргез и представить себе не мог, что существуют такие большие куски ткани. Из него можно было сшить три сотни плащей, а может, и больше! Затем они разбили в отдалении от копий шатер с небольшим окошком, и оно осветилось небывало ярким светом, как будто кусочек солнца был упрятан в том шатре.

Тогда белое полотнище вдруг ожило. На нем плескалась вода, много воды, нежный песок был теплым, так что люди бегали по нему почти голышом. Здесь, даже в самые ясные летние дни, никто не решился бы на такое. Холодный ветер то и дело срывался со склонов гор, даже сейчас он выгибал натянутую меж копьями ткань, на которой оживал, переливался яркими красками мир, обещанный Господом своему народу. Будущий халиф, затаив дыхание, смотрел на странные деревья с длинными голыми стволами и листьями у самой верхушки, неправдоподобно огромными. На деревьях росли плоды величиной с голову. Они падали, разбивались, и люди пили из них, радуясь так, что у мальчишки заныло сердце. Он готов был отдать все, чтобы оказаться там, в этом светлом и прекрасном месте.

— Я буду с ним, — прошептал он. — Я буду рядом всегда!

Брат, расслышав этот шепот, прижался доверчиво и спросил:

— Ты возьмешь меня с собой?

И вот он мертв.

Наместник знал, что сейчас брат там, на берегу бескрайней синей воды, залитой солнцем, бегает по теплому песку в окружении красавиц, каких нет на Земле. В то же время он с болью в сердце чувствовал, как ему не хватает Ильшаха.

Когда-то Аттила сказал Эргезу: «Что толку скорбеть о мертвых. Тем, кто уверовал, — хорошо. Те же, кто погряз в своих заблуждениях, обретут последний шанс на спасение. Если ты скорбишь о потере, то это лишь твоя боль. Но эта боль — наущение врага рода человеческого, ибо в этот миг ты чувствуешь себя одиноким, а искренне верующий никогда не одинок, ибо он в Боге, а Бог всегда с ним. Не радуй Ноллана своей никчемной скорбью».

Конь, чувствуя настроение хозяина, остановился.

— Я радуюсь, — прошептал халиф. — Я радуюсь, и боль моя лишь пыль на ветру!

Он вдруг почувствовал, что не верит сам себе, и до крови прикусил губу.

В дальних кустах послышался какой-то шорох. Эргез насторожился, выдергивая из кобуры увесистый короткоствол, но воины в черных шлемах уже мчались на шум.

— Нет-нет, не убивайте, я и не думал стрелять, — послышалось из зарослей. — Мы не желаем ничего плохого. Я верю в Пророка Аттилу, истинного и судьбоносного. Имя мое — Исмаил…

Старый Бирюк лежал, затаившись меж камней, и старался не думать. Прятаться было делом привычным, но сейчас такая предосторожность казалась тщетной. Что толку загораживаться камнями от того, кто видит, не глядя, кто читает мысли, стоит им лишь объявиться в голове? Не думать совсем.

Не получалось.

Бирюк попытался спрятать беспокойное сознание в пустенькой головке щебечущей птички, та даже не потрудилась вспорхнуть, когда его преследователь скользнул мимо, просто не почувствовала чужого присутствия, зато Старый Бирюк увидел глазами крылатой певуньи широкую спину, то и дело мелькающую меж кустов подлеска.

«Да, годы все еще не властны над ним, — оставляя сознание пичуги, отметил ученик Седого Ворона. — Но что-то не так, что-то изменилось».

Его не покидало гнетущее ощущение близкой опасности. Неужели снова уходить? Казалось, все уже позади, ан нет. На этот раз, похоже, скрыться не получится. Такой вот выход из-за печки. Теперь-то уж придется встретиться нос к носу. Поднимется ли рука выстрелить?

Он припомнил, сколько раз говорил Лехе и Михе: «У врага нет лица, есть только личина, и, как бы она ни выглядела, она всегда обман». Теперь в этом следовало убедить себя. Бирюк еще раз повторил мучительный, как заноза, вопрос: «Поднимется ли рука? Смогу ли нажать на спуск?»

В этот миг сознание его точно окатили кипятком.

«Все, заметил, — констатировал воин. — Теперь уже не уйти. Если так, то можно попробовать занять самую удобную позицию для встречи».

Куда там! Преследователь остановился, точно прислушиваясь, и стал по широкой дуге обходить тайное убежище бывшего друга, стараясь прижать его к изгороди селения — прием нехитрый, но вполне действенный. Как бы там ни было, а подставлять под удар толпу простодушных нонкомбатантов, так Седой Ворон называл всех, неспособных держать в руках оружие, не пристало. Он припомнил бессмысленную песенку, слышанную в глубоком детстве:

Наставник рекомендовал ее в качестве защиты от таких вот экстрасенсов. Конечно, опытного преследователя этот нехитрый прием с толку не собьет, но хоть позволит скрыть намерения в случае, если на них хватит сил. Старый Бирюк двинулся сквозь заросли, стараясь встроиться в горячий еще след.

«Покрутимся маленько. Если ситуация не в твою пользу — меняй ситуацию. Где-нибудь противник да проколется. И тут главное — быть наготове».

Он чувствовал, как сознание охотника пытается завладеть его мозгом, давит, точно железные скобы втыкает в черепную коробку. Еще один куплет:

Давление все усиливалось, голова, казалось, вот-вот треснет, но Бирюк почувствовал, что и противник устает. От боли, сдавившей череп, будто железным кольцом, глаза уже лезли на лоб, но ученик Седого Ворона продолжал шептать про себя дурацкую песенку, точно заклинание, способное рассеять металл.

«Он выдыхается. Еще немного…» — сполохом мелькнула спасительная мысль, и в этот миг преследователь остановился.

Из ворот селения вышла небольшая группа людей. Кажется, они что-то затевали, поскольку преследователь обрадовался и двинулся им навстречу.

Бирюк знал, что того всегда развлекала готовность незадачливых охотников за живым товаром добыть себе редкий трофей. Желающих украсить стену его головой было немало, в прежние времена он не отказывал никому. Похоже, и сейчас не изменил привычке.

Точно позабыв о цели, ловец резко повернулся и быстрым деловитым шагом отправился навстречу обреченным, считающим себя хищниками.

Старый Бирюк почувствовал, как спадает напряжение, взламывающее череп. Самое время атаковать. Или скрыться… Ему вдруг припомнилась лесная опушка, густо, точно грибами после дождя, усеянная ошметками человеческих тел, принадлежавших тем, кто некогда пошел с ним в стремлении держаться подальше от Барьера Ужаса.

В прежние годы видение преследовало его почти неотступно, потом как-то прошло, а сейчас вот снова…

Да, тогда за ним гнался другой Охотник, но он и в подметки не годился сегодняшнему гостю. А значит, будет новая опушка и новые ошметки. Гложет один лишь вопрос: ограничится ли Он только глупцами, решившими выйти за ворота? Или, опьяненный кровью, войдет в селение?

Воин досадливо поморщился. Вот же принесла нелегкая! Он вдруг застыл, осознав простую, в сущности, мысль: если преследователь решил дать ему передышку, то, стало быть, почувствовал чужую агрессию. Селяне добродушны и пугливы, без особой необходимости за ворота носа не кажут. Что же тогда? Ему вспомнился учитель, ликовавший совсем недавно из-за Лешагиной победы.

«Вот оно что! Он увидел, как я покинул селение, и решил, что я в опасности. Ну и позвал мужиков на подмогу. Это они меня спасать потащились, храбрецы!» — досадливо скривился он.

— Проклятие, — сквозь зубы процедил Старый Бирюк, поудобнее ухватывая автомат.

Лешага обвел глазами «друзей» — это слово давалось ему с трудом, зато его ужасно любил Марат, твердя, что теперь-то уж они точно друзья, не разлей вода. Как же иначе назвать их всех?

Раньше было проще: есть Миха, а все остальные — знакомые, приятели или так, «когда-то вместе нитки тянули». Теперь вот, на тебе! Анальгин с его отрядом, Тиль… С этим-то все как раз понятно, он лишь хмыкнул, услышав приговор. Ему закон — не закон — «Герой отправляется в изгнание, неужели я упущу случай!».

А вот то, что с ним пойдет Заурбек, для Лехи полная неожиданность. Ну да что там, боец он хороший, прежде ходить с ним доводилось не раз, такой пригодится. И, конечно, за Лилию ему спасибо, быстро сообразил…

Черный ткнулся мокрым носом в ладонь бывшему стражу и попытался сунуть голову ему в пятерню. Посмотрел на вожака так, будто чувствовал свою вину, да не мог высказать, и теперь хотел понять: сильно ли злится Лешага? Тот потрепал мохнатый загривок.

— Все хорошо.

Однако это была неправда, и пес, почуяв настроение хозяина, тоскливо заскулил, как не скулил с позабытых щенячьих лет.

Ученик Старого Бирюка еще раз погладил верного пса, бросил взгляд на стоявшего чуть в стороне брата Каноника с жалкими остатками гарнизона подземной обители. У тех имелся приказ следовать за Лешагой, желали они того, или нет, и они готовы были выполнить свой долг.

Ну и, конечно, Лил. Девушка, не отводя взгляда, смотрела на избранника с той минуты, как он вернулся после окончания судилища.

— У нас есть день, чтобы уйти отсюда, — не ведая, с чего начать, хрипло напомнил Леха. Ему было чертовски досадно. Он так и не смог толком поговорить с Библиотекарем, не узнал ни о Базе, ни о проклятом Барьере, ни о Шаолине. Вернее, о Шаолине узнал слишком мало. И вот теперь он и все, кто пойдут за ним — прокляты. Даже говорить с ним, встретившись в Диком Поле — и то опасно. Неизвестно, как посмотрят, ежели узнают.

Теперь-то куда? Где еще узнать о том, о чем никто, возможно, в целом свете рассказать не может? И что нынче со всеми этими делать?

— Лешага! — не выдержав долгого тягостного молчания, заговорил Марат. — Я знаю, что мы сделаем. Мы вернемся в Монастырь и объявим там новую столицу!

— Как это?

Чешуйчатый задумался, вспоминая.

— Стольный град!

— Град — это куски льда, падающие с неба, — в голове Лехи возникла картина из глубокого детства: деревянный стол возле их лачуги, и бьющие по нему увесистые ледяные кулачки. Опять драконид нес какую-то околесицу. Ничего особенного в этом граде нет, если макушку под него не подставлять.

— Нет, не такой! К нам все придут, как в Трактир, и нас будет больше, чем их.

Ученик Старого Бирюка молча пожал плечами. Ему вовсе не хотелось шумного многолюдства. Да и зачем, когда уже есть один Трактир, создавать другой? Но Бунк Сохатого не стоит сбрасывать со счетов. Такая база может пригодиться.

— Нет, — он покачал головой, — по-другому.

— А как? — удивился драконид, не понимая, почему наставник пренебрег его гениальным замыслом.

— Ты направишься к Декану.

Глаза юнца радостно блеснули, но лишь в первый миг, и он спросил настороженно, чуя подвох:

— Зачем?

— С тобой пойдет Лил и все, кроме смиренных братьев и стаи, — он обвел рукой свое «воинство». — Там вы будете хоть в относительной безопасности.

Люди зароптали, вовсе не радуясь перспективе оставить своего вождя и жить бок о бок с чешуйчатыми. Конечно, Марат тоже был из этих, но то Марат, а уж все остальные — наверняка злобные людоеды.

— А меня, значит, решил не спрашивать?! — возмутилась девушка.

Лешага послал ей долгий взгляд, точно пытаясь вложить в голову подруги свои мысли.

— Я могу отвести тебя к отцу… — смирясь с необходимостью говорить на столь щекотливые темы в присутствии свидетелей, выдавил он. — Но там опасно, слишком близко к Барьеру. А я направлюсь туда.

— Но ты ведь уже пробовал! — вклинился чешуйчатый. — Ничего не вышло!

— Кое-что изменилось. Ты придумал летающий навес, и мы попробуем на нем перемахнуть за Рубеж. Не может же он упираться в самое небо.

— А если упирается? — опасливо спросил ученик.

— Значит, нам не повезло.

— Но мы же погибнем! — возмутился Марат. — Мы и так едва спаслись в прошлый раз… — начал он и осекся.

— Кто знает, может быть, на тебя он так не действует, ты же у нас потомок драконов.

Ободренный этим доводом юнец расправил плечи и зыркнул по сторонам, прикидывая, все ли уразумели скрытую похвалу самого Лешаги!

— Значит, я к Декану, и обратно к Монастырю?

— Да. А я тем временем разведаю, что и как. Может, после разгрома волкоглавых там и нет ничего.

— Не пойду я ни к какому Декану! Я пойду с тобой. Да Марат небось отсюда и дороги не найдет! — взъярилась Лилия.

— Э, послушай, девица-красавица, зачем не найдет? Я покажу, — вмешался Заурбек. — Я в тех местах не раз бывал, в селение не ходил, врать не буду, что там делать? Но дорогу знаю. Лешага-джан, разреши, я отряд поведу.

Светлый Рыцарь на мгновение замолчал, что-то прикидывая. Он редко думал о людях хорошо, даже о давних знакомых. Жить с этим неприятно, но выживать получается значительно лучше. Леха вспомнил беднягу Цезаря и дернул щекой. О Зауре ему ничего плохого известно не было. Пожалуй, лишь одно: слишком быстро оставил Рустама и перешел к нему. С другой стороны, чуть помедли горец, и, возможно, не стояли бы здесь все эти люди, не ломали голову, что делать.

— Хорошо, — кивнул ученик Старого Бирюка. — Ты поведешь, Марат с вами, без него к Декану лучше не соваться.

— Я не хочу! — вновь попыталась возмутиться девушка.

— Так надо, — сказал, как отрезал.

— Лешага, — окликнул Анальгин, — глянь-ка, лейтенант идет. Да не сам, а с эскортом!