— Я знаю, что вы весьма тщательно обследовали весь наш район и, полагаю, почти покончили с Роттердамом; но в последнее время, то есть уже после вашего отъезда, тут кое-что произошло, что…, о, я не знаю, важно ли это…, даже не знаю, следовало ли мне звонить вам…

— Говорите, я вас слушаю.

— Вы же знаете, у нас всегда в очереди создается напряженка. Мы пытаемся предотвращать драки между детьми, но у нас так мало добровольцев, да и те заняты почти исключительно поддержанием порядка в самой столовой…, ну и еще, конечно, раздачей еды. Нам известно, что очень многие малолетние дети не могут получить даже место в очереди, так как старшие их оттуда вышвыривают. И если нам еще как-то удается справиться с хулиганами в самом помещении столовой и впустить малышей внутрь, то старшие их потом избивают на выходе и больше мы этих маленьких никогда не видим. Ужасно, не правда ли?

— Да, выживают лишь наиболее приспособленные.

— Или самые жестокие. А ведь считают, что цивилизованность должна прогрессировать.

— Так это вы цивилизуетесь, а они — нет.

— Ну вот…, кое-что изменилось. Внезапно. Буквально за последние дни. И не знаю почему. Но я… Вы же говорили, что если появится что-то новенькое…, даже неизвестно по каким причинам… Так вот, я не знаю, а не может ли цивилизованность возникнуть сама собой, прямо среди этих детей, живущих в городских джунглях?

— Именно в таких-то трущобах и зарождаются ростки цивилизации. Мои дела в Дельфте завершены. Здесь нам больше ничего не светит. Мне уже показали несколько голубеньких карточек.

Несколько последовавших недель Боб держался тише воды, ниже травы. Предложить ему было нечего — его лучший план находился уже в чужих руках. Боб знал: их благодарность — вещь крайне непрочная. Он мал, ест совсем немного, но если он начнет постоянно возникать и путаться под ногами, будет раздражать старших своей болтовней, то вскоре его станут лишать еды — уже не ради забавы, а в надежде, что он или умрет, или уберется куда-нибудь подальше.

Боб чувствовал, что глаза Ахилла все чаще и чаще останавливаются на его лице. Что ж, если Ахилл его убьет, так тому и быть. Его все равно от смерти отделяют каких-нибудь двое суток. Значит, его план не сработал, а поскольку других у него нет, то не так уж и важно, что из этого плана ничего хорошего не вышло. Если Ахилл запомнил, как Боб убеждал Недотепу убить его, а он, конечно, это запомнил, и теперь обдумывает, как и где лучше убить Боба, то предотвратить это нельзя никакими силами.

Нечего и думать начать пресмыкаться. Это сочтут проявлением слабости, а Боб уже не раз был свидетелем того, как хулиганы (а Ахилл — хулиган по призванию сердца) особенно злобно терроризировали детей, обнаруживших перед ними свою слабину. Не поможет ему и какой-нибудь новый хитроумный план. Во-первых, потому что такого плана у Боба нет, а во-вторых, Ахилл примет его за вызов своему авторитету. И другие ребята будут недовольны Бобом, скажут, что он выпендривается так, будто мозги есть только у него. Они уже и без того ненавидят Боба за то, что именно он предложил план, изменивший их жизнь.

А жизнь поменялась круто. Уже следующим утром Ахилл отправил Сержанта занять место в очереди в Хельгину столовку, что на Аэрт ван Нес-страат, потому что, как он сказал, раз уж им все равно придется терпеть побои, то лучше пусть это будет после того, как они получат самую лучшую бесплатную шамовку во всем Роттердаме.

Болтать— то о смерти Ахилл болтал, но все же заставил их весь вечер того дня репетировать каждое движение, отрабатывая элементы взаимодействия, стараясь не выдать свои намерения слишком рано, как это случилось, когда они напали на него самого. Тренировки заметно повысили уверенность детей в себе. Ахилл говорил им: «Вот этого они ожидают» или: «А тогда они поступят вот так», и, поскольку он сам был хулиганом, дети верили ему так, как никогда не верили Недотепе.

Недотепа же, поскольку всегда была дурой, вела себя так, будто оставалась вожаком кодла, а Ахиллу только поручила проведение тренировок. Боб даже восхитился тем, как Ахилл не стал с ней спорить, но ни на волос не изменил своего плана, несмотря на высказанные Недотепой соображения. Вслух он ничем не выражал сопротивления, а делал то, что считал нужным. Он не боролся за власть. Просто действовал так, будто он уже победил. А поскольку дети ему беспрекословно подчинялись, значит, он и вправду победил.

Очередь к столовке Хельги устанавливалась очень рано, и Ахилл внимательно знакомился с тем, как хулиганы, прибывшие позже, силой распределяют между собой места согласно неписаной иерархии. Хулиганы прекрасно знали, как распределяются места «по чести». Боб очень старался понять, чем руководствовался Ахилл, выбирая того хулигана, с которым Сержанту предстояло затеять драку. Тот должен был быть не самым слабосильным — если побить самого слабого, то дальше им придется ежедневно доказывать свою силу и свое право. И, конечно, не стоит сразу связываться с самыми сильными. Пока Сержант шел через улицу к очереди, Боб гадал, чем отличается тот хулиган, которого выбрал Ахилл. И сейчас же понял: это самый сильный из хулиганов-одиночек, то есть из тех, у кого нет союзников.

«Цель» выглядела крупной и весьма опасной, так что если ребятишки его изобьют, победа будет славной. Парень ни с кем не разговаривал и ни с кем не здоровался. На этой территории он был чужаком, и некоторые местные громилы уже бросали на него мрачные взгляды, пытаясь оценить его силу. Так что драка все равно возникнет, даже если бы Ахилл не выбрал именно эту очередь за супом и именно этого чужака.

Сержант был абсолютно спокоен. Он нахально влез в очередь прямо перед носом намеченной жертвы. Несколько мгновений хулиган стоял, ошеломленно глядя на Сержанта, будто не веря своим глазам. Разумеется, сейчас несчастный пацан с ужасом обнаружит свою ошибку и убежит. Но Сержант сделал вид, что просто не замечает чужака.

— Эй! — крикнул чужак и с силой толкнул Сержанта. Судя по направлению толчка, Сержант должен был вылететь из очереди. Но, как приказал ему Ахилл, он отставил ногу и полетел прямо вперед, сильно ударив хулигана, стоявшего перед ним, хотя намеченная жертва даже не подозревала о существовании этого второго хулигана весьма высокого ранга.

Передний повернулся и вызверился на Сержанта, который тут же начал жаловаться:

— Это он меня пихнул!

— Это он сам трахнулся об тебя, — заявила будущая жертва.

— Да неужто я уж такой идиот! — взвился Сержант.

Передний хулиган тщательно оглядел заднего. Чужак. Сильный, но начистить ему морду можно.

— Не зарывайся, Костлявый.

Такая кличка промеж хулиганья почитается за оскорбление, ибо содержит намек на физическую слабость и умственную отсталость.

— Сам не зарывайся, сука!

Пока шла эта словесная перепалка, к Сержанту подошел Ахилл с группой отборных малышей. Подойдя к Сержанту, который, рискуя жизнью и здоровьем, торчал между двумя хулиганами, двое самых маленьких прошмыгнули сквозь очередь и встали у стены так, чтобы будущая жертва не могла их засечь. А вот тут-то Ахилл и заорал:

— Какого дьявола ты о себе понимаешь, ты — измазанная Дерьмом промокашка! Я послал своего мальчугана занять мне место в очереди, а ты его пихаешь! Да еще швыряешь его на вон того моего приятеля!

Конечно, никакого приятеля у Ахилла не было. Он принадлежал к самой низкой категории хулиганов в этой части Роттердама и всегда занимал самое последнее место в очереди хулиганья. Но чужак-то этого не знал, а время на выяснение подобных деталей уже истекло. Потому что, когда чужак повернулся к Ахиллу, малыши, стоявшие позади и сбоку от него, отклеились от стенки и вцепились ему в ляжки. На обычные в таких случаях церемонии обмена ругательствами и тычками времени не было. Началась драка. Начал Ахилл и тут же закончил ее с необычайной жестокостью. Он с силой ударил противника в грудь, тот споткнулся о малышей и рухнул на спину, больно ударившись головой о камни мостовой. Там он и валялся оглушенный, тупо моргая глазами, а двое ребятишек в это время вооружали Ахилла булыжниками. Ахилл швырнул их — один за другим — прямо в грудь врага. Боб слышал, как трещат, словно сухие сучья, ломающиеся ребра.

Ахилл схватил лежащего за рубашку и вытащил его на середину улицы. Тот стонал, пытался сопротивляться, потом еще раз что-то простонал и потерял сознание.

Стоящие в очереди попятились. Дело в том, что был нарушен существовавший протокол. Когда хулиганы выясняли отношения друг с другом, они делали это в укромных тупичках и переулках, причем старались не наносить противнику серьезных повреждений. Они дрались ради подтверждения своего статуса, и когда цель была достигнута, драка сразу кончалась.

Применение булыжников вообще оказалось новшеством, равно как и переломы костей. Все испугались не потому, что Ахилл был страшен на вид, а потому, что он нарушил обычай и сделал это открыто — на глазах у всех.

В ту же минуту Ахилл подал Недотепе сигнал подвести остальных малышей и заполнить разрыв в очереди. Сам же он носился взад и вперед вдоль очереди и орал во весь голос:

— Можете меня презирать, хрен с вами! Пусть я калека, пусть я жалкий хромуша, который еле-еле стоит на ногах! Но я не позволю вам толкать моих детей! И не вздумайте гнать их из этой очереди! Слышите! Потому как, если вы выкинете такую штуку, из-за угла обязательно вылетит какой-нибудь грузовик, который вас сшибет с ног и переломает вам кости точно так, как это случилось вон с тем недоноском! Только у вас это может кончиться и проломом башки, да еще таким, что мозги размажутся по мостовой! Берегитесь грузовиков, несущихся на скоростях, вроде того, что сшиб этого парня с говном заместо мозговых извилин, сшиб прямо у дверей моей столовки.

Да, это был уже вызов. Надо ж — МОЯ столовка! И Ахилл ничего не стыдится, ничуть не смущен. Он продолжает выпендриваться, он быстро хромает вдоль очереди, заглядывая прямо в глаза громилам, как бы вызывая их на новый скандал. А по другую сторону очереди за ним следуют двое маленьких пацанов — тех самых, что помогли свалить чужака, а рядом с Ахиллом идет Сержант — радостный и довольный. Они прямо-таки излучают уверенность, тогда как удивленные хулиганы бросают через плечо осторожные взгляды — дескать, что это там такое случилось и что делают за их спинами остальные члены кодла?

И все это совсем не похоже на пустую похвальбу и глупые разговоры. Когда один из хулиганов осмеливается пробормотать себе под нос угрозу, Ахилл подавляет бунт. Правда, поскольку он сам запланировал эту драку и она соответствует его интересам, он наваливается не на ворчуна, а на парня, который стоит рядом. Малыши кидаются на того, кто стоит за спиной ворчуна. Следом за броском детишек Ахилл бьет в грудь новую жертву, вопя на пределе своих голосовых связок:

— Ты чего оскаляешься, подонок!

В руке у него сразу появляется булыжник, он стоит над поверженным хулиганом, но удара не наносит.

— Убирайся в конец очереди, болван! И скажи спасибо, что я все же разрешаю тебе пожрать в моей столовке!

Происшествие напугало ворчуна, ибо хулиган, которого Ахилл повалил и мог искалечить, был всего лишь на одну ступеньку ниже его по статусу. Злобного критика никто не бил, никто ему не угрожал, но победу у него из рук вырвали бескровно.

Дверь столовки открывается. Ахилл уже тут как тут — рядом с женщиной, открывшей дверь. Он улыбается и говорит с ней чуть покровительственным тоном.

— Спасибо, что кормите нас сегодня, — говорит он. — Я буду есть последним в очереди. Благодарю вас от имени всех моих друзей. И особая благодарность за то, что вы покормите мою семью.

Женщина, стоящая в дверях, отлично разбирается в законах улицы. Знает она и Ахилла и потому чувствует, что тут происходит нечто странное. Ахилл всегда ел последним в группе старших ребят и всегда держался очень приниженно. Его теперешняя фамильярность еще не успевает вызвать у женщины раздражение, когда к дверям подходят первые ребятишки из кодла Недотепы.

— А вот и моя семья, — гордо сообщает Ахилл, пропуская ребят внутрь столовой. — Позаботьтесь о моих детках хорошенько.

Он даже Недотепу называет своим ребенком! Хотя она, возможно, и сочла себя униженной, но ничего не говорит.

Все, о чем она сейчас думает, так это о чуде — она стоит в сказочной столовой, где кормят супом! Их план сработал!

Думала ли она о плане как о своем или как о плане Боба — значения не имело. Особенно для самого Боба. И особенно после того, как он сунул в рот первую ложку дивного супа.

Он глотал суп медленно, крошечными глотками, так медленно, как только мог. И все же суп кончился слишком быстро, куда быстрее, чем можно было ожидать. Неужели все? И как он умудрился пролить столько драгоценной влаги на свою рубашку?

Он быстро сунул под рубашку кусок хлеба и пошел к двери. Спрятать хлеб и уходить — идея Ахилла, и очень хорошая.

Кое— кто из хулиганов, сидящих сейчас в столовке, может потребовать свою долю. Вид малышни, лопающей суп, способен вызвать у них недовольство. Потом-то они привыкнут к этому, обещал Ахилл, но сегодня первый день и очень важно, чтобы маленькие вышли из столовки, пока хулиганы еще едят.

Когда Боб подошел к двери, другие ребята еще продолжали в нее входить, а Ахилл стоял у дверей на стреме, болтая с той женщиной о печальном инциденте, который произошел в очереди. Только что приезжала «скорая», которая и увезла раненого — он уже и стонать-то перестал.

— А ведь это мог быть и кто-нибудь из малышни, — разливался Ахилл. — Надо бы тут полицейского поставить, чтоб следил за транспортом. Там, где стоят полицейские, лихачи себе такого не позволяют, знаете ли.

Женщина с ним охотно соглашалась.

— Совершенно ужасный случай! Говорят, у него переломана половина ребер, причем некоторые из них проткнули ему легкие. — Она, очевидно, сильно переживала происшествие, даже пальцы у нее дрожали.

— Очередь начинает выстраиваться еще затемно. Время опасное, так нельзя ли наладить здесь освещение? Мне приходится думать о своих детях, — говорил Ахилл. — Неужели вы хотите, чтоб такие малыши попадали в опасные переделки? Или я обречен быть единственным, кому не безразлична их судьба?

Женщина что-то пробормотала насчет денег и о том, как скромен бюджет их столовой.

Между тем Недотепа пересчитывала детей на выходе, а Сержант выпроваживал их на улицу.

Боб понял, что Ахилл пытается убедить взрослых подумать об организации системы защиты малышей в очереди, и решил, что пришло время показать, что и он может тут чем-то помочь. Так как женщина была благожелательна, а Боб — самый крошечный из детей, он знал, что обладает над ней определенной властью. Боб подошел к женщине и тихонько подергал ее шерстяную юбку.

— Спасибо, что присмотрели за нами, — пропищал он. — Я ведь впервые в жизни был в настоящей столовой. Папа Ахилл сказал нам, что вы будете защищать нас, чтобы мы — самые маленькие — могли быть сытыми каждый день.

— Ах ты бедняжка! Нет, вы только поглядите на него! — Слезы ручьем текли по ее щекам. — Ах ты мой милый! — И она крепко обняла Боба.

Ахилл смотрел и улыбался.

— Приходится за ними присматривать, — сказал он тихо, — Я обязан сделать их жизнь спокойной и радостной.

А потом он увел свою семью, которую теперь уж никак нельзя было считать кодлом Недотепы. Увел прочь от столовки Хельги, и они послушно тянулись за ним цепочкой. Так продолжалось, пока они не завернули за угол дома. Тут они рассыпались и помчались изо всех сил, разбившись на мелкие группки, члены которых держались за руки. Главное было оставить между собой и столовкой Хельги как можно большее расстояние. Ведь весь остальной день им придется провести в своих убежищах. Хулиганье, тоже разбившись на тройки и двойки, будет тщательно прочесывать окрестности в поисках детей.

Но в данном случае дети вполне могли позволить себе такую роскошь, так как сегодня им не надо было заботиться о еде. Похлебка дала им куда больше калорий, чем они получали обычно, да к тому же у них еще оставался и хлеб.

Конечно, им предстояло уплатить с этого хлеба свой первый налог. Этот налог предназначался Ахиллу, который похлебки так и не получил. Каждый ребенок почтительно протягивал свой ломоть новому папе, а тот от него откусывал кусок, медленно прожевывал, а потом возвращал ломоть владельцу.

Ритуал затянулся надолго. Ахилл откусил от каждого ломтя, кроме двух — Недотепы и Боба.

— Спасибо, — сказала Недотепа.

Она была так тупа, что приняла поступок Ахилла за проявление уважения. Но Боб-то отлично понимал, где тут зарыта собака. Отказавшись от их хлеба, Ахилл как бы ставил их вне семьи. Мы уже мертвяки, подумал Боб.

Вот почему теперь Боб пытался всегда быть в тени, вот почему он прикусил язык и старался быть совершенно незаметным. Кроме того, он взял за правило не оставаться в одиночестве и постоянно быть возле кого-то из детей.

А вот к Недотепе он не лип. Не хотел, чтоб кто-то удержал в памяти картинку — он якшается с Недотепой.

Со следующего утра у двери столовки Хельги уже стоял взрослый сотрудник, а на третий день над дверью зажгли электрическую лампочку. К концу же недели взрослого сотрудника сменил у дверей здоровенный коп. Однако и в этих условиях Ахилл никогда не выводил свою семью из укрытия раньше, чем у дверей появлялся взрослый. Тогда Ахилл громко выражал благодарность тому хулигану, который стоял в очереди первым, якобы за то, что тот занял места в очереди для малышей, а также вообще присматривает за ними.

Но ребятишки нервничали, видя, какие взгляды бросают на них хулиганы. Правда, тем под взглядами стражей порядка приходилось вести себя хорошо, но в их мозгах шевелились мысли об убийстве.

Облегчение не приходило, хулиганы не желали «привыкать» к новой ситуации, несмотря на разглагольствования Ахилла, что они обязательно привыкнут. Так что хотя Боб и решил оставаться незаметным, но он понял, что надо что-то делать, что-то такое, что отвлечет тупые головы хулиганов от пожирающей их ненависти. И такое, чего Ахилл делать не собирается, ибо считает, что война кончена и победа досталась ему.

Тогда одним ранним утром Боб занял свое место в очереди в столовку, умышленно постаравшись оказаться самым последним. Обычно очередь малышей замыкала Недотепа. Она старалась таким образом показать, что играет важную роль в процессе доставки пацанов в столовку. Боб же ухитрился в это утро встать за ней, прямо под ненавидящим взглядом хулигана, который должен был быть в очереди первым, а потому сгорал от злобы.

У дверей, где Ахилл разговаривал с той же самой женщиной, с гордостью поглядывая на свою семью. Боб повернулся к стоящему за ним громиле и очень громко спросил:

— А где твои дети? Почему ты не водишь их в эту столовку?

Хулиган явно готовился ответить ему какой-то похабщиной, но женщина у дверей смотрела на него, выжидающе подняв брови.

— Значит, ты тоже присматриваешь за малышами? — спросила она, явно рассчитывая на утвердительный ответ. Как бы ни был глуп этот громила, но он знал, что со взрослыми, ведающими распределением еды, лучше дружить. И ответил:

— Еще бы, конечно.

— Что ж, приводи их сюда, как это делает папа Ахилл. Мы с радостью принимаем малышей.

Боб снова пискнул:

— Они тут маленьких пускают в столовку первыми.

— Отличная мысль, — подхватила женщина. — Надо сделать это правилом. Ну а теперь пора начинать. Мы задерживаем голодных детей.

Проходя в столовую, Боб даже не взглянул на Ахилла.

Позднее, уже после завтрака, когда они выполняли ритуал подношения хлеба Ахиллу, Боб снова попытался протянуть ему свой ломоть, хотя тут и присутствовала опасность напомнить остальным, что Ахилл никогда раньше у него пищу из рук не брал. Но сегодня, когда Боб проявил ум и смелость, ему надо было выяснить отношение Ахилла к себе.

— Если они все начнут таскать сюда малышню, нам не хватит похлебки, — холодно бросил Ахилл. Его глаза не выражали ровно ничего, что само по себе можно было считать дурным предзнаменованием.

— Если хулиганы все станут папами, они перестанут думать о том, как истребить нас, — ответил Боб.

При этих словах глаза Ахилла немного оттаяли. Он протянул руку и взял ломоть Боба. Надкусил корку и оторвал ее чуть ли не целиком. Почти половину ломтя. Потом сунул ее в рот, медленно разжевал и только тогда вернул остатки хлеба Бобу.

В результате Боб в тот день остался голодным, но дело того стоило. Происшедшее вовсе не означало, что Ахилл раздумал его убить, но зато он больше не изолировал мальчика от остальных детей семьи. А оставшийся хлеб…, что ж, если уж говорить по правде, его все равно было больше, чем доставалось Бобу раньше не на день, а чуть ли не на неделю.

Боб поправлялся. На ногах и руках снова появились мышцы. Переход через улицу уже не оставлял его без сил, он уже мог держаться на равных с другими ребятишками, перебегавшими улицы вприпрыжку. Да, энергии прибавилось у всех.

Они стали здоровее по сравнению с тем временем, когда у них не было папы. Это очень заметно. Другие хулиганы теперь без всякого труда могут вербовать беспризорников в свои новые семьи.

Сестра Карлотта была вербовщиком рекрутов для Международного Космического Флота по программе воинского воспитания детей. Ее деятельность в этом направлении навлекла на нее критику со стороны Ордена, но ей все же удалось сохранить свое прежнее положение, напомнив руководителям Ордена насчет Договора о Защите планеты Земля, что представляло весьма слабо завуалированную угрозу. Если бы сестра Карлотта доказала, что Орден мешает ей работать на МКФ, то его лишили бы налоговых льгот и ограничили бы приток в Орден новых членов. Сестра, однако, прекрасно понимала, что, когда война кончится и Договор потеряет значение, она превратится в бездомную монашку, которой не будет места в Ордене святого Николая.

Самым важным делом своей жизни сестра Карлотта считала заботу о детях, причем в той форме, которая вытекала из представления сестры, что если жукеры выиграют последнюю битву с людьми, то все дети на Земле обязательно будут уничтожены. Разумеется, Господь не даст этому случиться, но, по ее мнению, Господь вовсе не желает, чтобы его служители сидели без дела, ожидая, когда же он начнет творить свои чудеса.

Нет, Господь требует, чтобы его служители работали изо всех сил, дабы приблизить день торжества Справедливости. Поэтому ее личный долг, как одной из сестер Ордена святого Николая, заключается в том, чтобы максимально эффективно использовать свои знания в области воспитания детей для укрепления обороноспособности Земли. И если МКФ считает важным делом рекрутировать особо одаренных детей и воспитывать из них командиров грядущих сражений, она поможет Флоту находить таких детей, которых, возможно, пропустили другие вербовщики. Вряд ли Флот будет, например, выбрасывать деньги на такие бесперспективные дела, как обход замусоренных улиц перенаселенных городов мира с целью поиска среди вечно голодных и одичавших детей, которые там воруют, клянчат и умирают, тех самых одаренных кандидатов. Ибо шанс найти таких — умных, годных по характеру и способностям для поступления в Боевую школу — невероятно мал.

Для Бога же такое дело особого труда не составляет. Разве не сказал он когда-то, что слабые станут сильными, а сильные — слабыми? Разве не родился Иисус у скромного плотника и его жены в захолустной провинции Галилее? Конечно, возникновение блестящих способностей у детей, родившихся в богатстве и славе или даже просто в зажиточных семьях, не требует вмешательства чудесных сил. А вот ей придется искать чуда. Но ведь Господь создал человека — женщину и мужчину — по образу и подобию своему. И никакие жукеры с других планет не смогут низринуть то, что сотворил Господь.

За последние годы энтузиазм (но не вера) сестры Карлотты слегка потускнел. Она не нашла ни одного ребенка, тестирование которого выявило бы способности намного выше средних. Таких тоже детей забирали с улиц и обучали, но не в Боевой школе, так как на роль спасителей мира они не годились. Поэтому сестра Карлотта стала думать о своей работе как о другой ипостаси Чуда, ипостаси, дающей надежду, ипостаси, спасающей хороших детей из гибельных болот, привлекающей к таким детям внимание местных властей. Теперь она искала детей с хорошими данными, заносила их в список и сообщала о них властям.

Некоторые из ее ранних «находок» уже кончали колледжи.

Они считали, что обязаны своей жизнью сестре Карлотте. Но она-то знала, что они обязаны ею Богу.

И вот теперь пришло сообщение от Хельги Браун из Роттердама, которая извещала сестру Карлотту о кое-каких событиях среди детей, посещавших благотворительную столовую. Браун называла эти события повышением уровня цивилизованности.

Дети становились более цивилизованными сами по себе.

Сестра Карлотта примчалась сразу же, чтобы посмотреть то, что представлялось ей чудом. И в самом деле, когда она все увидела собственными глазами, она им не поверила. Очередь за завтраком у дверей столовой была буквально запружена малолетними детишками. А старшие ребята, вместо того чтобы отшвыривать малышню с дороги или запугивать, чтобы тем и в голову не пришло заявиться сюда вторично, приводили их к столовой группами, защищали и следили, чтобы каждый малыш получил свою порцию еды. Хельга сначала запаниковала, боясь, что у нее не хватит провизии, но скоро поняла, что потенциальные филантропы, увидев поведение детей, повысят дотации столовой. Не говоря уж о том, что от добровольных помощников отбоя не будет.

— Я была на грани отчаяния, — рассказывала она сестре Карлотте. — В тот день, когда мне рассказали, что грузовик налетел на одного из старших мальчиков и переломал ему ребра. Разумеется, это была ложь. Причем сам он валялся на мостовой в двух шагах от очереди. Они даже не потрудились спрятать его от меня. Я решила оставить свое дело, бросить детей, положившись на милость Господа, и со старшим сыном уехать во Франкфурт, где правительство по договору свободно от обязательства принимать беженцев из любой части света.

— Я рада, что вы этого не сделали, — сказала сестра Карлотта. — Нельзя бросать их на милость Бога, если Господь уже передал их в наши руки.

— Странная вещь произошла. Видимо, драка в очереди открыла детям глаза на ужасы их жизни, так как на следующий день мальчик из тех, кто постарше, но самый слабый из них, с искалеченной ногой…, они зовут его Ахиллом…, кажется, я сама когда-то дала ему эту кличку, поскольку у настоящего Ахилла была больная пятка… Так вот этот мальчик появился в очереди с группой малышей. Откровенно говоря, он попросил у меня защиты, предупредив, что случившееся с тем беднягой, у которого переломаны ребра (его зовут Улиссом, так как он кочует от одной благотворительной столовой к другой, и он все еще в больнице, так как ребра все поломаны, можете вообразить такую жестокость?), так вот Ахилл предупредил, что такое может произойти и с малышами. Я предприняла кое-что — стала приходить раньше, а потом уговорила полицию отрядить мне одного полицейского за половинную плату — из тех, кто отработал свою смену и хочет подзаработать. Теперь-то у нас уже организованы регулярные дежурства. Вы скажете, что мне следовало еще раньше навести порядок в очереди, но понимаете ли… Это все равно ничего бы не дало. В моем присутствии хулиганы никогда не запугивали детишек, они это делали там, где меня не было, в укромных уголках. Дело в том, что очередь замыкали всегда самые крупные и самые злобные негодяи. Да, я понимаю, что они тоже дети Божий, и я кормила их и старалась учить добру, пока они ели, но мне не хватало терпения — такие они были бессовестные и бессердечные. А этот Ахилл взял под свое крыло целую группу малышей, включая самого крошечного, какого мне когда-либо приходилось встречать на улицах. У меня от его вида чуть сердце не разрывалось…, а ребятишки зовут его Бобом — такой он крошечный. Выглядит он года на два, но я потом узнала, будто он думает, что ему четыре, а говорит он так, что можно подумать — ему все десять. Такой милочка! Думаю, это помогло ему дожить до того времени, когда Ахилл усыновил его. Но все равно, как говорят в народе, это были только кожа да кости…, да, такое выражение вполне подходило к Бобу. Не знаю, как он мог ходить или стоять — ножки и ручки тоненькие, как у муравья, совсем без мускулов. Да что это я говорю! Сравнивать это дитя с жукерами! Впрочем, следует говорить не жукеры, а муравьеподобные — в английском языке это плохое слово, хотя английский язык — это вовсе не Всеобщий язык МКФ, он только происходит от английского, не так ли…

— Итак, Хельга, вы говорите, что все началось с Ахилла?

— Пожалуйста, зовите меня Хэззи! Мы ведь теперь друзья, правда? — Она порывисто схватила руку Карлотты. — Вы обязательно должны встретиться с этим мальчиком! Какое мужество! Какая прозорливость! Его надо протестировать, сестра Карлотта! Он прирожденный лидер. Он…, цивилизатор!

Сестра Карлотта не стала доказывать Хельге, что из цивилизаторов редко получаются хорошие солдаты. Достаточно и того, что сама Карлотта не обратила внимания на этого мальчика раньше. Пусть случай с ним послужит ей напоминанием — надо быть внимательнее.

Рано утром, еще затемно, сестра Карлотта подошла к дверям столовой, где уже сформировалась очередь. Хельга помахала ей рукой, а потом незаметно показала на очень красивого подростка, окруженного толпой малышни. Только когда она подошла поближе и увидела, как ходит этот мальчик, она подняла, как плохо обстоит дело с его правой ногой. Тут же попыталась поставить диагноз. Запущенный рахит? Не прооперированная вовремя косолапость? Плохо сросшийся перелом?

Не имеет значения. Все равно Боевая школа его не возьмет.

А потом она увидела, с каким обожанием смотрят на него Дети, как зовут его папой, как жадно ждут его похвалы. Среди взрослых хороших отцов не так уж много. А этот мальчик — сколько ему? Одиннадцать? Двенадцать? — уже успел стать прекрасным отцом. Защитником, подателем пищи, королем, даже Богом. А когда вы оказываете милость слабым, вы оказываете ее мне, говорил Иисус, так что в его сердце этот подросток уже занимает почетное место. Она — сестра Карлотта — протестирует его, узнает, нельзя ли залечить его ногу, а если и нет, то найдет ему место в хорошей школе в каком-нибудь спокойном голландском городке…, ах, извините, в Интернациональной Зоне…, который еще не полностью истощил свои возможности из-за наплыва беженцев, погибающих от отчаянной нищеты.

Ахилл от этого варианта отказался.

— Не могу бросить детей, — сказал он-.

— Но ведь наверняка найдется кто-то, кто присмотрит за ними?

Девочка, одетая в одежду мальчишки, сказала:

— Я смогу.

Но было совершенно очевидно, что она не сможет — уж очень мала. Ахилл прав: дети полностью зависят от него. Бросить их было бы проявлением безответственности. Сестра Карлотта приехала сюда только потому, что Ахилл цивилизован.

А цивилизованные мужчины не бросают своих детей.

— Тогда я приду к вам сама. Когда вы поедите, возьмите меня туда, где вы проводите время днем, и позвольте мне обучать вас — это будет что-то вроде маленькой школы. Хоть несколько дней, но и то хорошо, верно?

Это будет прекрасно! Утекло так много воды с тех пор, как сестра Карлотта в последний раз преподавала детям. А такого класса у нее и вовсе никогда не было. И это как раз тогда, когда ей показалось, что она изверилась в своей работе! Да, Господь послал ей еще один шанс. Может, это и есть чудо?

Разве Христос не исцелил хромого? И если Ахилл хорошо пройдет тестирование, тогда Господь излечит ему ногу, пусть даже с помощью современной медицины.

— Школа — это хорошо, — сказал Ахилл. — Никто из этих ребятишек не умеет даже читать.

Сестра Карлотта поняла, что если сам Ахилл и умеет читать, то наверняка плохо.

По какой— то причине, возможно, из-за почти незаметного движения, когда Ахилл сказал, что никто из детей читать не умеет, самый крошечный из них всех, которого они зовут Бобом, обратил на себя внимание Карлотты. Она заглянула в его глаза, в которых горели искры, подобные кострам далеких кочевий в ночной тьме, и поняла -он читать умеет. Она знала, хоть и не могла понять — откуда, что вовсе не Ахилл, а этот малыш — тот, ради которого Бог привел ее сюда.

Она постаралась тут же стряхнуть с себя это наваждение.

Ахилл — цивилизатор, это он осуществляет дело Христа, это он тот лидер, в котором нуждается МКФ, а вовсе не тот самый маленький и самый слабенький из его апостолов.

Во время классных занятий Боб всегда старался держаться незаметно, никогда не высовывался с ответами, уклонялся от них, даже когда сестра Карлотта вызывала его. Боб знал, что ему придется плохо, если ребята узнают, что он не только умеет читать, но и считать может, или что он понимает все языки, на которых говорят на улице, что он подхватывает новые слова этих языков так же легко, как дети подхватывают брошенные вверх камешки. Что бы ни делала сестра Карлотта, какие бы блага она ни расточала, но если другие ребята заподозрят, что Боб перед ними выхваляется, он знал — это будет его последний день в школе. А она хотя и обучала преимущественно тем вещам, которые Боб уже знал, но в речи сестры Карлотты содержались намеки на безмерную огромность внешнего мира, на обширные познания и мудрость учительницы.

Ни один взрослый никогда не тратил свое время на разговоры с детьми, и Боб просто купался в наслаждении, которое доставляла ему беседа на красивом правильном языке. Когда она их обучала, то, конечно, пользовалась Всеобщим языком МКФ, являвшимся одновременно и главным языком улицы, но поскольку многие дети знали еще и голландский, а некоторые даже были голландцами по рождению, Карлотта разъясняла им трудные понятия на этом языке. А когда сестра бывала расстроена, она бормотала себе что-то под нос по-испански, а то был язык богатых торговцев с Йонкерс Франс-страат, и Боб, зная его, стремился угадать смысл новых слов, услышанных от сестры Карлотты. Обширные знания Карлотты были для Боба истинным пиршеством, и если он будет сидеть смирно, то его не тронут и не выгонят из-за этого дивного стола.

Однако прошла только неделя занятий, и Боб допустил очень серьезный промах. Сестра Карлотта раздала им листки бумаги, на которых было что-то написано. Боб тут же понял, что это инструкции, согласно которым следовало обвести кружком правильные варианты из приведенных ответов на вопросы.

Поэтому он тут же стал обводить верные варианты кружками и сделал уже половину работы, когда вдруг заметил, что в группе воцарилось тяжелое молчание.

Все таращились на него, ибо на него же были устремлены и глаза Карлотты.

— Куда ты спешишь, Боб? — спросила она. — Я же еще не объяснила, что именно надо делать. Пожалуйста, отдай мне листок.

Глупец! Разгильдяй! Несмышленыш! Если ты из-за этого погибнешь, Боб, так туда тебе и дорога!

Он подал ей листок.

Она быстро проглядела его, а потом пристально посмотрела на Боба.

— Продолжай работать, — сказала она.

Боб взял листок из ее рук. Карандаш завис над строкой.

Он сделал вид, будто бьется над ответом.

— Ты выполнил первые пятнадцать пунктов за полторы минуты. Сделай милость, не считай меня дурой, которая способна поверить, что тебе так трудно справиться с остальными. — Голос ее звучал сухо и насмешливо.

— Я не могу этого сделать, — сказал Боб. — Я ведь просто играл.

— Врать не надо, — ответила сестра Карлотта. — Доделывай.

Боб сдался и быстро кончил работу. Большого времени на это не потребовалось — работа была легкая. Он отдал листок.

Сестра проглядела его работу и ничего не сказала по существу дела.

— Я надеюсь, что остальные будут ждать, пока я не кончу рассказывать о том, что именно вы должны сделать, и не прочитаю вам вслух вопросы. Если вы попытаетесь догадаться о том, что тут написано, все ответы будут ошибочны.

Затем она прочла им вопросы и варианты ответов на них.

Только тогда остальные дети стали делать пометки в своих листках.

Больше сестра Карлотта не сказала ни одного слова, которое могло бы привлечь внимание детей к Бобу, но непоправимый ущерб ему уже был нанесен. Как только урок кончился, к Бобу подошел Сержант.

— Значит, ты у нас мастак читать? — спросил Сержант.

Боб пожал плечами.

— Ты нас обманул.

— Я никогда не говорил, что не умею.

— Ты нас унизил. Почему ты не захотел учить нас сам?

Потому что я борюсь за выживание, сказал про себя Боб.

Потому что не хотел напомнить Ахиллу, что я и есть тот ловкач, который придумал план, отдавший наше кодло в руки Ахилла. Если он вспомнит об этом, то вспомнит и о том, как я уговаривал Недотепу убить его.

Ответом Боба было пожатие плеч.

— Не люблю, когда кто-то утаивает важное от других!

И Сержант ударил Боба ногой.

Боб не нуждался в дополнительных указаниях. Он покорно встал и зашагал прочь от группы. Вот и учеба кончилась. Возможно, и завтраки тоже. Чтобы узнать это, придется ждать до утра.

Вторую половину дня он провел на улице. Один Надо быть очень осторожным. Самый маленький и самый слабый, он был и самым ненужным в семье Ахилла. Так что на него могут и не обратить внимания. С другой стороны, те хулиганы, что ненавидят Ахилла, могли хорошо запомнить именно его — Боба, как самого бросающегося в глаза в группе. Им может прийти в башку, что убить Боба или избить до полусмерти и бросить на улице было бы отличным предупреждением для Ахилла о том, что его все еще ненавидят, хотя жизнь и стала немного лучше.

Боб знал, что такова точка зрения многих хулиганов. Особенно тех, которые не сумели создать свою «семью», так как они очень жестоки к малышам. Малышня быстро усваивала, что если папа злится, то они сами могут наказать его, уйдя от него сразу же после завтрака и присоединившись к какой-нибудь другой группе. Им надо только постараться поесть раньше него. Он еще будет есть свою похлебку, а они уже успеют обзавестись защитой от него. Даже если им придется убежать, не поев, то и тогда злой папа ничего не получит, а Хельга даже обрадуется, так как этот папа плохой — не заботится о маленьких детях. Поэтому таким хулиганам — практически маргиналам — нынешний разворот событий не нравился, и они не забывали, что виновником всего этого является Ахилл. Перейти в другую столовку они тоже не могли — слухи среди взрослых подателей пищи распространялись быстро, и теперь всюду установился порядок — детские группы проходят первыми. Если У тебя нет семьи, ты можешь здорово наголодаться. И никто тебе не поможет.

Все же Боб старался, держаться возле ребятишек из других «семей», чтобы узнать, какие идут толки.

Ответ он вскоре получил. Дела в других семьях шли не очень ладно. Видимо, Ахилл и в самом деле был отличным лидером. Например, ритуал разделения хлеба. Ничего подобного в других семьях не было. Зато там процветали наказания. Ребятишек избивали за многое. За то, что они были медлительны, невнимательны. У них отбирали хлеб, если они в чем-то провинились — замешкались, например.

Значит, в конце концов Недотепа сделала все же правильный выбор. Может, по глупому везению, а может, потому что она вовсе и не была дурой. Она выбрала не только самого слабого хулигана, которого можно было легко избить, но еще и самого умного, который знал, как важно уметь завоевывать и удерживать привязанность других. Все что нужно было Ахиллу — это шанс.

Но Ахилл все еще не делил хлеб с Недотепой, и она уже начала понимать, что для нее выбор Ахилла был не благом, а совсем наоборот.

Боб видел это по ее лицу, когда она смотрела на ритуал разделения хлеба. Ведь теперь Ахилл получал и свою похлебку, которую Хельга приносила ему прямо к двери. Поэтому он брал у малышей куда меньшие кусочки, не откусывал их, а отламывал, а когда ел, то улыбался малышам.

А вот Недотепа такой улыбки от него дождаться не сумела.

Ахилл ее никогда не простит, и Боб видел, что это причиняет Недотепе боль. Потому что она теперь тоже любила Ахилла, точно так же, как его любили другие дети, и то, что он ее изолирует, было очень жестоко.

А может, Ахилл этим и ограничится? Может, в этом и заключается вся его месть?

Боб свернулся клубочком около газетного киоска, когда рядом с ним несколько уличных хулиганов завели интересный разговор.

— Он все время треплется насчет того, как расправится с Ахиллом за его наглость.

— Верно, верно, Улисс собирается с ним жестоко посчитаться.

— Ну а может, он вовсе и не с Ахилла начнет?

— Ахилл и его дурацкая команда разберут Улисса на части.

И на этот раз они вряд ли будут лупить его по ребрам. Разве Ахилл не грозился? Проломят голову и вышвырнут его мозги прямо на мостовую — вот что Ахилл обещал.

— Но ведь он же калека!

— Ахилл вывернется. Тот еще тип!

— А я полагаю, Улисс с ним разберется. Убьет его на хрен.

И тогда никто из нас не должен брать к себе его ребят. Поняли? Никто из нас — ни одного из них. Пусть сдохнут. Утопить их в реке, как котят!

В таком духе разговор продолжался еще некоторое время, пока хулиганы не разошлись.

Тогда Боб вскочил и отправился искать Ахилла.