Книга: Тень Эндера
Назад: 10. ПРОЛАЗА
Дальше: 12. СПИСОК

11. ПАПОЧКА

— Сэр, я ведь просил о конфиденциальной встрече.
— Даймек находится здесь потому, что ваша небрежность в отношении соблюдения секретности сильно затруднила его работу.
— Нарушение режима секретности! Значит, вот почему вы хотите меня списать!
— В школе есть ребенок, который использовал ваш личный пароль для проникновения в преподавательскую компьютерную сеть. Больше того, он добрался до специальных файлов, в которых хранятся личные коды и пароли других учителей, что дало ему доступ к любому компьютеру на станции.
— Сэр, я абсолютно точно следую всем распоряжениям, в частности, я никогда не включаю компьютер перед слушателями.
— Так ведь все говорят, что они ничего подобного не делают, а потом оказывается, что это не совсем так.
— Извините меня, сэр, но Апханад ничего подобного не делает. Он сам мгновенно засекает тех, кто нарушает порядок. По-моему, он даже слегка повредился на соблюдении правил. Во всяком случае, у нас он в печенках сидит.
— Вы можете проверить все мои включения. Я никогда не включаю компьютер в учебные часы. Более того, я никогда его не включаю за пределами своей комнаты.
— Тогда как же парнишка смог получить ваш пароль?
— Мой персональный компьютер стоит на столе у меня в комнате. Разрешите воспользоваться вашим компьютером для демонстрации?
— Разумеется.
— Я сижу вот так. Спиной к двери, так что никто не может увидеть ничего. Я никогда не работаю в другом положении.
— Ладно, как я понимаю, в комнате нет окна, сквозь которое можно было бы подсмотреть?
— Нет, сэр, есть.
— Даймек?
— Есть окно, сэр. Взгляните. Вентиляция.
— Вы…, что, всерьез хотите меня уверить, что он мог…
— Он самый крошечный из детей, которых мы…
— Значит, мой пароль украл этот маленький Боб?!
— Поздравляю вас, Даймек, вам все-таки удалось выпустить в воздух его имя.
— Очень сожалею, сэр.
— Ага! Еще одно нарушение секретности! Вы и Даймека отправите на Землю вместе со мной?
— Да никого я отправлять не собираюсь!
— Сэр, я считаю своей обязанностью подчеркнуть, что вторжение Боба в компьютерную сеть старших преподавателей предоставляет нам великолепную возможность…
— Иметь ученика, который копается в файлах, содержащих важнейшие сведения обо всех слушателях школы.
— Никак нет. Изучать Боба. Мы не можем сделать этого с помощью мозговой игры, но зато мы получаем другую, которую он выбрал сам. Мы будем следить за тем, куда он подключается, а главное — как он поступит с той могущественной силой, которую он подчинил себе.
— Но тот ущерб, который он…
— Он не причиняет никакого ущерба, сэр. Он не сделает ничего такого, что могло бы его выдать. Этот беспризорник по-уличному хитер. Ему нужна только информация. Ее он только рассматривает, но ни до чего не дотрагивается.
— Значит, вы его уже анализируете, так? И вы знаете, что он делает и когда?
— Я знаю одно: если есть такая история, которой мы можем его заинтересовать, то он должен натолкнуться на нее сам;
Он ее должен украсть у нас. Поэтому я полагаю, что маленькое нарушение секретности послужит неплохим средством, чтобы залечить последствия куда более серьезного.
— Я думаю вот о чем: если он действительно ползает по воздуховодам, то не удалось ли ему подслушать что-либо еще более важное?
— Если мы перекроем вентиляцию, он сразу поймет, что попался, и уж тогда не поверит ничему из того, что мы попытаемся ему подбросить.
— И что же, я, значит, должен позволить какому-то паршивцу ползать по всей вентиляционной системе и…
— Скоро он не сможет этого делать. Он растет, а воздуховоды узки…
— Ну пока только это и утешает. И, к сожалению, нам все еще необходимо убить Апханада за то, что он знает слишком много.
— Пожалуйста, сэр, заверьте меня, что вы всего лишь пошутили.
— Да, я пошутил. Вы скоро получите его в качестве слушателя, капитан Апханад. Тщательно следите за ним. Разговаривать о нем разрешаю только со мной. Он непредсказуем и опасен.
— Опасен! Маленький Боб?
— Это ведь он умудрился спереть ваш пароль, не так ли?
— И ваш тоже, сэр, при всем моем к вам уважении.
Боб изучил множество личных дел слушателей Боевой школы — он читал их штук по пять-шесть в день. Первоначальные баллы курсантов — результаты тестирования на Земле — были наименее интересным материалом, который там содержался. Каждый слушатель школы имел весьма высокие и примерно одинаковые баллы по всем тестам. Различия были несущественны. Собственные оценки Боба были самыми высокими, и разрыв между ними и оценками следующего за ним курсанта — Эндера Виггина — был почти таким же, как и разрыв между показателями самого Виггина и следующего за ним. Разница между Бобом и Эндером составляла примерно полпроцента, а большинство других отставали от них на два-три балла.
Конечно, Боб знал многое, чего они знать не могли, и получить самые высокие показатели из всех возможных оценок ему было не так уж трудно. Он мог бы добиться еще большего, иметь еще более высокие баллы, но он достиг той границы, которую тесты могли выявить. Разрыв между ним и Эндером был на самом деле гораздо значительнее, но точно оценить его не представлялось возможным.
И тем не менее… Читая личные дела, Боб понял, что оценки тестов служили лишь средством обнаружения возможностей ребенка. В характеристиках учителей говорилось о таких вещах, как ум, интуиция, самооценка, способность налаживать контакты, побеждать оппонента в спорах, смелость, способность идти на риск, осторожность, умение сначала убедиться, а уж потом действовать, мудрость при выборе альтернативных решений. И, обдумывая это, Боб пришел к выводу, что во многих отношениях он может уступать ряду слушателей.
Эндер Виггин явно знал вещи, которых Боб не знал. Боб мог прийти к тому же решению, что и Виггин, он сумел бы даже разработать новые тактические приемы, чтобы скомпенсировать поведение командующего, который не пожелал бы его тренировать. Боб сумел бы, возможно, поступить как Виггин и привлечь к себе нескольких ребят, чтобы тренироваться вместе, ибо многие вещи не могут делаться в одиночку. Но Виггин принимал всех желающих безотносительно к их умению и возможностям, даже несмотря на то что тренироваться с таким множеством ребят в Боевом зале тяжело. Согласно записям учителей, Эндер тратил сейчас на тренировку других куда больше времени, чем у него уходило на самосовершенствование и отработку собственной техники. Конечно, это потому, что он сейчас не состоял в армии Бонзо Мадрида и ему как-то приходилось компенсировать отсутствие регулярных тренировок. И все равно он продолжал работать с малышами, особенно с энтузиастами из новичков, которые хотели отличиться еще до того, как попадут в настоящую армию.
Делает ли Виггин то же самое, что и я, стремясь изучить других курсантов, чтобы быть готовым к грядущей гражданской войне на Земле? А может, он учит ребят не правильно, чтобы потом воспользоваться их ошибками?
Из того, что Боб слышал о Виггине от ребят из его группы новичков, ходивших к Эндеру на тренировки, Боб пришел к выводу, что тут имело место нечто совсем другое. Виггин, по-видимому, по-настоящему заботился о малышне, которая выкладывалась на тренировках. Неужели для него так важно, чтоб его любили? Потому что это получалось — если допустить, что он стремился именно к этому. Его обожали.
Но и в случае «любовного голода» тут присутствовало что-то еще, что-то гораздо более важное. Только Боб никак не мог понять, что же это такое.
Боб нашел, что заметки учителей хоть и полезны, но не могут помочь ему очутиться в голове Виггина. Во-первых, учителя держали выводы из анализа мозговой игры где-то еще, куда Боб доступа не имел. Во-вторых, учителя тоже не умели проникать в мысли Виггина, потому что мыслили на совершенно ином уровне.
А Боб мог.
Но проект Боба заключался совсем не в том, чтобы из научного любопытства анализировать Виггина, или соревноваться с ним, или даже просто понять его. Цель была в том, чтобы сотворить из себя такого же мальчика, которому учителя верили и на которого они полагались бы. Словом, считали бы стоящим парнем. В этом проекте Виггин становился учителем Боба, ибо Виггин уже сделал то, что хотел сделать Боб.
И сделал Виггин это, не будучи стопроцентным идеалом.
Насколько мог судить Боб, Эндер не был стопроцентно психически здоров. Впрочем, кого тут в школе можно было считать таковым? Но готовность Виггина ежедневно тратить несколько часов на тренировку детей, которые для него ничего не делали… Чем больше Боб размышлял об этом, тем более бессмысленным ему казалось поведение Виггина.
Виггин не создавал организации, которая бы его поддерживала. В отличие от Боба, он не имел идеальной памяти, и Боб был уверен, что он не держит у себя в уме детальное досье на каждого слушателя школы. Ребята, с которыми работал Виггин, вовсе не были из лучших, часто это были самые запуганные и задерганные новички или слабаки из регулярных армий. Они липли к Виггину. Потому что им казалось — быть в одной команде с солдатом, лидирующим по рейтингу, принесет им удачу. Но почему Виггин продолжает отдавать свое время таким ребятам?
А почему Недотепа умерла за меня?
Все тот же вопрос. Бобу он был прекрасно известен. Он отыскал в библиотеке несколько томов по проблемам этики и прочел их, вызвав на компьютер. Он скоро открыл: теории, объясняющие альтруизм, — чушь собачья. Самым идиотским было старинное социобиологическое объяснение насчет дядей, умирающих за племянников. В теперешних армиях не существовало родственных связей, а люди гибли куда чаще и все — за чужих людей. Теория общинности была еще куда ни шло, если не рассматривать ее внимательно. Она объясняла, почему общины всегда восхищались героями, воспевая их в сагах, прозе, ритуалах, но никак не помогала понять, почему герои жертвовали собой.
А ведь именно это и видел Боб в Виггине. Героя по призванию.
Он и в самом деле заботился о себе меньше, чем об этих ребятах, которые не стоили и нескольких минут его времени.
И именно эта особенность привлекала к Виггину всех и каждого. Вероятно, по той же причине, если судить по рассказам сестры Карлотты, Христос всегда был окружен последователями.
Возможно, потому-то я и боюсь Виггина. Потому что не я чужой, а он. Его нельзя постичь умом, он непредсказуем. Он тот, кто никогда не поступает по холодному расчету, чьи мотивации не всегда предсказуемы. Я хочу выжить, и как только вы это усвоите, дальше обо мне и знать ничего не надо. А этот Виггин может выкинуть любую плешь.
Чем больше Боб изучал Виггина, тем больше непонятного он обнаруживал. И тем больше ему хотелось поступать как Виггин до тех пор, пока он в какой-то момент не увидит мир с точки зрения Виггина.
Но даже идя по стопам Виггина, хоть все еще на большом расстоянии от него, Боб никак не мог решиться на одну вещь — ту, что делали самые занюханные малыши. Он не мог решиться назвать его Эндером. То, что Боб называл его только по фамилии, определяло дистанцию между ними. Хотя сама-то дистанция была микроскопической.
А что изучал Виггин, читая в свое свободное время? Не книги по военной стратегии и истории, которые Боб глотал залпом вначале, а теперь читал медленно и со вкусом, выуживая все, что могло иметь отношение к войнам в космосе и современным сражениям на Земле. Виггин тоже читал это, но когда он шел в библиотеку, он с равным успехом мог взять видики о сражениях или же съемки боевых кораблей жукеров.
Эти ленты и клипы об ударных силах Мейзера Ракхейма в героической битве, которой закончилась Вторая война с жукерами, Виггин смотрел по многу раз.
Боб тоже их смотрел, хоть и не так часто. Он их так великолепно запомнил, что мог запросто прокручивать в своем мозгу с достаточным количеством деталей, так что иногда перед ним всплывали в памяти какие-то мелочи, не замеченные раньше.
Видел ли Виггин, без конца просматривая эти клипы, каждый раз что-то новое? Или искал в них нечто, что надеялся найти?
А может, он старался понять, как тикает мозг жукеров? Но разве он не понимает, что эта библиотека не имеет в своих фондах нужных материалов, а тех, которые там есть, явно недостаточно для анализа? Это же все пропагандистское говно.
Из них вырезаны жестокие сцены убийства людей, схваток врукопашную, когда корабли жукеров брались на абордаж. И не было тут картин наших поражений, когда жукеры сбивали с неба наши корабли. Все, что тут было, — это корабли, блуждающие в космосе, да несколько минут их подготовки к битве.
Война в космосе? Такая волнующая в живописных романах и такая нудная в реальности. Иногда что-то вспыхнет, подобно молнии, а преимущественно царит вечная ночь.
И, конечно, оглушительный момент победы Мейзера Ракхейма.
Что же надеялся найти здесь Виггин?
Сам Боб больше узнавал из умолчаний, нежели из того, что ему совали под нос. Например, почему нигде нет ни единого снимка Мейзера Ракхейма? Нигде в библиотеке. Очень странно. Повсюду лица Триумвирата, каких-то командиров и политиканов. А почему Ракхейма нет? Может, он погиб в минуту победы? А может, он вообще фикция? Рукотворная легенда — надо же кому-то приписать победу? Но почему ему тогда не сделали лица — это же проще простого. Может, он изувечен?
А может, он был очень-очень мал?
Если я доживу до командующего земным флотом, который разобьет жукеров, неужели они упрут и мой портрет, потому что такого недоноска не нужно превращать в героя?
А мне— то до этого и дела нет! Чихал я на геройство!
Такой кайф — он только для Виггинов, это уж точно!
***
Николай — тот парнишка, который занимает койку прямо напротив Боба. Достаточно близко, чтобы высказать несколько догадок, которые не успел «озвучить» сам Боб.
Учитель оценил его негативно: «Просиживает стул». Жестоко сказано. Но верно ли?
Боб понимал — он слишком доверяет оценкам преподавателей. А есть ли у меня реальные доказательства, что они правы? Или я верю им потому, что меня они оценивают высоко?
Может, их лесть сделала меня самодовольным болваном?
А что, если их оценки безнадежно ошибочны?
На улицах Роттердама у меня не было личных дел. Я просто знал других детей. Недотепа. Я составил о ней мнение и оно было почти правильным, хотя я тут и там натыкался на сюрпризы. Сержант — я был прав во всем. Ахилл? Да, его я узнал хорошо.
Тогда почему я держусь в стороне от других учеников? Потому что учителя с самого начала изолировали меня от других детей, да еще потому, что решил — вся сила в руках учителей.
Но теперь я знаю, что был прав лишь частично. Учителя действительно обладают властью во многих делах, но когда-нибудь я окажусь где-то вне школы и тогда какое мне дело, что обо мне думают учителя? Я могу овладеть всей военной историей и теорией, но мне это не принесет пользы, если они не доверят мне командования. И я никогда не встану во главе флота или армии, если у них не будет уверенности, что другие люди пойдут за мной.
Но сегодня важны не эти люди, а мальчишки и несколько девчонок. Не взрослые, а те, которым еще предстоит повзрослеть. Как они выбирают лидеров? Как сумею я повести их за собой — такой маленький и слабый?
И как это удалось Виггину?
Боб расспросил Николая о том, кто из ребят их группы посещает тренировки Виггина.
— Мало. И все они не класс. Хвастунишки и подхалимы.
— Но кто они?
— Хочешь покорешиться с Виггином?
— Просто хочу узнать о нем побольше.
— И что именно?
Эти вопросы беспокоили Боба. Ему не хотелось подробно обсуждать то, что он делает. Но в Николае он не чувствовал даже признака подлости. Он просто хотел знать.
— Хочу узнать его историю. Он же один из самых лучших.
Настоящий парень, верно? Так вот, как это у него получилось? — Боб не знал, насколько у него естественно получается использование солдатского сленга. Он прибегал к сленгу редко. И не был уверен, что нужные выражения выскакивают как бы сами собой.
— Ну, ежели ты сам чего словишь в этом плане, то поделись со мной, ладно? — Николай даже глаза закатил к небу.
— Ладно, не позабуду, — ответил Боб.
— А как понимаешь — у меня есть шанс стать вроде Эндера? — спросил Николай. — У тебя-то, ясное дело, есть — вон ты какой зубрилка.
— Сопли у Виггина — не медовые, — ответил Боб.
— И что это значит?
— Он классный парень, как и многие. Ладно, выясню, поделюсь с тобой. О'кей?
Боб очень удивился, узнав, что Николай так низко ставит собственные шансы встать в ряды лучших. Возможно ли, что негативная оценка учителя в конечном счете верна? Или он сам как-то высказался в том же плане, а Николай понял?
И поверил?
От ребят, которых ему указал Николай, как склочников и подхалимов, что на первый взгляд походило на правду, Боб узнал имена близких друзей Виггина.
Шен. Алаи. Петра — опять она! Но Шен был самым старым.
В учебные часы Боб обнаружил Шена в библиотеке. Единственной приманкой для посещения библиотеки были видики — ведь любые книги можно было заказать по компьютеру. Однако фильмы Шен не смотрел — в руках у него был собственный компьютер. Он играл в свою фэнтезийную игру.
Боб сел рядом и стал наблюдать. Человек с львиной головой и в кольчуге стоял перед страшенным великаном, который протягивал ему на выбор две кружки с напитками. Звук был приглушен, так что Боб ничего не слышал, хотя, судя по действиям Шена, тот прекрасно разбирался в предложении великана. Его львиноголовый персонаж отпил из одного из кубков и тут же помер.
Шен что— то пробормотал и оттолкнул компьютер.
— Это и есть «Выпивка великана»? — спросил Боб. — Я о ней слыхал.
— Ты что, никогда не играл в нее? — удивился Шен. — Выиграть в ней невозможно, во всяком случае, я раньше так думал.
— Вот и я так слышал. По-моему, сплошное занудство.
— Занудство? Ну ясно, ты же не пробовал. Ведь если захотел бы, так долго искать ее не пришлось.
Боб пожал плечами, сделав вид, что ему не раз приходилось видеть, как играют другие. Шен улыбнулся. Может, жест Боба не соответствовал манерам хладнокровного крутого солдата? Или забавно было видеть малыша, воспроизводящего такой шикарный жест?
— Да брось ты! Неужто вправду никогда не играл в эту игру?
— Слышь, — сказал Боб, — ты сказал, что раньше думал, будто в нее никто не выигрывает, разве нет?
— Понимаешь ли, я как-то случайно заметил, что один парень дошел в игре до такой ситуации, в которой мне самому еще никогда не случалось быть. Я спросил у него, что это за место, а он буркнул: "Оно по другую сторону от «Выпивки великана».
— А он сказал, как туда попал?
— А я не спрашивал.
— Почему?
Шен усмехнулся и отвел глаза.
— Небось, то был Виггин, а?
Улыбка исчезла.
— Я этого не говорил.
— Я знаю, ты его друг. Потому-то и зашел сюда.
— Это еще что такое? Ты за ним шпионишь? Ты от Бонзо?
Все шло наперекосяк. Боб не предполагал, что у друзей Виггина так силен инстинкт защиты.
— Я сам от себя. Слышь, ничего плохого, о'кей? Я только…, слышь, хочу понять… Ты же знаком с ним с самого начала, верно? Говорят, ты его друг чуть ли не со дня приезда, а?
— Ну а тебе-то что?
— Слышь, у него ведь много друзей, так? И это несмотря на то что он самый лучший в классе и самый первый по боевому рейтингу, верно? И они его не ненавидят?
— Многие bichao «Здесь: скотина, страшила (исп.).» его на дух не переносят.
— Знаешь, парень, я хотел бы иметь друга. — Боб понимал, что не следует напирать на жалобный тон. Ему следовало говорить как маленькому одинокому ребенку, который пытается «звучать гордо». Поэтому свою жалобу он завершил смешком. Будто хотел все обратить в шутку.
— Уж больно ты мал, — ответил Шен.
— На нашей планете все такие, — отозвался Боб.
Впервые за время разговора Шен весело рассмеялся.
— Планета пигмеев?
— Нет, те парни по мне слишком велики.
— Слушай, я секу, о чем ты, — сказал Шен. — У меня, знаешь ли, была очень смешная походка. Кое-кто стал травить меня. Эндер это прекратил.
— Как?
— Он высмеял их еще сильнее.
— Я и не знал, что он на это способен.
— Нет, он не сказал nada «ничего (исп.).». Он сделал это с помощью компьютера. Послал им весточку от самого Господа.
Ах да, Боб эту историю уже слыхал.
— И это он сделал ради тебя?
— Они ржали над моей задницей. Она у меня была здоровенная. До физкультуры, как ты понимаешь. Давно, стало быть. И он их высмеял, будто, значит, они на мою задницу заглядываются. И подписался «Господь Бог».
— Значит, они не знали, кто это сделал?
— Прекрасно знали. Усекли тут же. Но он ничего не сказал им. Вслух.
— Вот так вы и стали друзьями? Он защищал малышей?
Как Ахилл…
— Малышей? — воскликнул Шен. — Да он сам был самым маленьким в нашем шаттле! Не такой, как ты, но маленький.
И по возрасту тоже, сечешь?
— Он был самым маленьким, а стал твоим покровителем?
— Нет. Не так. Нет, он…, пресекал…, плохое…, вот и все.
Он пошел к группе…, там был этот Бернард…, он дружил с самыми большими, самыми крутыми ребятами…
— Хулиганами?
— Ага, верно. Только Эндер пошел прямо к их первому номеру, к лучшему другу Бернарда — Алаи. И подружился с ним.
— Он украл у Бернарда опору?
— Не так, парень. Совсем не так. Он подружился с Алаи, а потом сделал так, что тот скорешил его с Бернардом.
— Бернард? Это же тот, которому Эндер сломал руку в шаттле?
— Верно. И я думаю, Бернард ему этого никогда не простит. Однако он понял, как обстоят дела.
— И как же они обстояли?
— Эндер — он хороший. Ты просто…, он никого не ненавидит. Если ты сам правильный, он тебе сразу же покажется, тебе захочется понравиться и ему. Если ты понравился Эндеру, значит, ты сам — о'кей, сечешь? Но если ты сам — дерьмо, то от одного его вида тебя воротит. От того, что он существует, сечешь? И тогда Эндер пытается пробудить в тебе твои лучшие стороны.
— А как это — «пробудить лучшие стороны»?
— Не знаю, парень. Откуда мне знать? Понимаешь, ты знаешь Эндера долго, и он все это время хочет одного — чтоб ты был таким, чтобы он тобой гордился. Я говорю, будто… будто ребенок, да?
Боб покачал головой. Для него это звучало как признание в преданности. Это чувство Боб тоже не слишком хорошо понимал. Друзья — это друзья, думал он. Как когда-то Сержант и Недотепа еще до появления Ахилла. Это не любовь. Когда появился Ахилл, они его полюбили, впрочем, и это чувство больше походило на поклонение… Богу. Он давал им хлеб, они отдавали хлеб обратно. Как…, ну как…
Он же и сам назвал себя «папа». Это то же самое? Не был ли Эндер вторым Ахиллом?
— А ты умница, пацан, — сказал Шен. — Я ведь тут давно. И ни разу не задумался. Как Эндер добился этого? Могу ли я повторить то же самое, стать вторым Эндером? Понимаешь, Эндер…, он…, велик, и тут я поделать ничего не могу.
Разве что уж очень напрягусь. Я просто хочу быть с ним.
— Это потому, что ты тоже хороший.
Шен поднял глаза к потолку.
— По-моему, это именно то, о чем я говорил в самом начале. Выдал себя с головой. Получается, я просто трепло.
— Большое, старое трепло. — Боб улыбнулся.
— Он всего лишь…, заставляет тебя хотеть… Я умру за него.
Это звучит как геройский треп, а? Но это святая истина. Я могу умереть за него, могу убить за него.
— Ты будешь сражаться за него.
Шен понял это.
— Верно. Он прирожденный командир.
— Алаи тоже будет за него сражаться?
— Будут многие из нас.
— Но кое-кто нет?
— Как я сказал: плохие, они его не любят, у них от него крыша едет.
— Значит, мир поделен: хорошие люди любят Виггина, плохие — нет.
На лице Шена снова появилось выражение недоверия.
— Не понятно, на хрена я тебе несу эту фигню! Уж слишком ты ловок, чтобы верить в такое…
— Да верю я, — сказал Боб. — Не психуй на меня. — Это выражение он знал давно. Так говорят малыши, когда оказываются в глупом положении. «Не психуй на меня».
— Я не психую. Мне показалось, что ты надо мной потешаешься.
— А мне всего-навсего хотелось узнать, как Виггин обзаводится друзьями.
— Если бы я это знал, если бы по-настоящему понимал это, то у меня их было бы куда больше, чем сейчас. Но зато я дружу с Эндером, и все его друзья — мои, а я — их, и вот… вроде как семья…
Семья. Папа. Опять Ахилл…
К нему вернулся прежний ужас. Ночь после убийства Недотепы. Труп Недотепы в воде. А утром — Ахилл. Как он разыгрывал сцену перед малышами. И Виггин такой же? Папа?
Пока не пробьет его час?
Ахилл — зло. Виггин — добро. Но оба создали семью. У обоих люди, которые их любят, которые готовы ради них пойти на смерть. Защитник. Папа. Податель пищи. Мама. Единственный родитель толпы несчастных сирот. Мы же и здесь — в Боевой школе — все сироты. Мы не голодаем, но нам нужна семья.
Только не мне. Я в ней не нуждаюсь. Один папа уже поджидает меня с ножом в руке.
Нет, лучше уж быть папой, чем иметь папу!
Как же это сделать? Пусть кто-то полюбит меня как папу.
Как Шен любит Виггина.
Шансов на это нет. Я слишком мал. Как щенок. У меня нет того, что им нужно. Все, на что я способен, — защищаться, вырабатывая систему защиты. У Эндера есть много такого, чему он может научить малышей, а они так хотят стать такими же, как он. Но я… Мне известна лишь собственная дорога.
Даже принимая такое решение, Боб отлично знал, что с Виггином он не покончил. Все равно Боб обязан узнать, чем обладает Виггин, что представляет собой.
Летели недели, складываясь в месяцы. Боб тщательно выполнял все классные задания. Он неукоснительно посещал занятия в Боевом зале, где Даймек обучал их двигаться, стрелять, бороться в невесомости. По своей собственной инициативе Боб прошел все факультативные курсы, которые были доступны его компьютеру, получив за них самые высокие отметки. Он изучал военную историю, философию, стратегию.
Он прочел труды по этике, религии, биологии. Он следил за поведением всех слушателей Боевой школы — от только что прибывших новичков до готовящихся к выпуску из школы.
Когда он встречался с ними в коридорах, он знал о них больше, чем они сами знали о себе. Знал, откуда они. Знал, тоскуют ли они по своим семьям, как они оценивают свою страну или религиозную или этническую группу. Знал, насколько ценными они могут оказаться для националистических или партийных организаций.
Боб продолжал читать все, что читал Виггин, смотреть то, что смотрел тот. Слушал разговоры ребят о Виггине, встречался с друзьями Виггина, вслушивался в их слова о том, что сказал или сделал Эндер. При этом Боб пытался сложить это все в некую последовательную философскую систему, в своего рода миросозерцание. В План Жизни.
И обнаружил кое-что любопытное. Невзирая на альтруизм, невзирая на самопожертвование, ни один из друзей Виггина не сказал, что сам Виггин разговаривал с ними о своих проблемах. Все шли к Виггину, но Виггин не шел ни к кому. Настоящих друзей у него было не больше, чем у Боба. Как и Боб, Виггин был сам по себе!
Вскоре Боба освободили от посещения занятий по тем дисциплинам, которыми он уже овладел. Его перевели в группы со старшим возрастным составом, где его сначала встретили с раздражением, а потом стали относиться с восхищением, когда он обгонял их и уходил в следующую группу, оставив их на полпути изучаемого курса. А как Виггин? Он тоже шел с опережением? Да, но не так быстро. Потому ли, что Боб лучше?
Или потому, что предел в скорости перемещения у него наступал быстрее?
По характеристикам учителей было видно, что что-то происходит. Средние слушатели, если вообще таковые были в этой школе, теперь получали все более короткие характеристики.
Их не игнорировали, но лучшие из лучших уже определились, и теперь львиная доля внимания уделялась им.
Тем, которые казались лучшими. Ибо Боб стал понимать, что учителя часто переоценивают тех слушателей, которые им просто больше нравятся, и недооценивают тех, которые нравятся меньше. Учителя притворялись бесстрастными, стоящими «над схваткой», но часто их симпатии оказывались на стороне детей с более ярко выраженной харизмой, они давали им более высокие баллы при оценке лидерства, хотя на самом деле они были просто более шустрыми или атлетически развитыми, или испытывающими потребность вечно находиться в центре внимания. Таким образом, нередко случалось, что симпатии учителей оказывались на стороне тех слушателей, из которых никогда не выйдут хорошие командиры, а те, которые, по, мнению Боба, были в этом плане наиболее многообещающими, игнорировались. Было тяжело видеть учителей, совершающих подобные ошибки. Перед их глазами стоял Виггин, Виггин — истинное сокровище, они преклонялись перед ним и упускали из виду тех, кто тоже был хорош. Или увлекались каким-нибудь энергичным, самодовольным, амбициозным парнишкой, результаты практической работы которого были не слишком заметны.
Неужели же работа Боевой школы имеет лишь одну цель: выявить и обучить лишь лучших из лучших? Тестирование на Земле работает безотказно — среди курсантов нет ни единого пентюха. Но система школьного образования не учитывала одного фактора: как подбираются сами учителя и воспитатели?
Все это карьерные офицеры. Офицеры опытные, очень способные. Очень ответственные. Но в военном деле нельзя назначать на ответственные посты только исходя из этих качеств.
Ведь нижестоящим офицерам необходимо привлекать к себе внимание тех, кто стоит над ними. Надо им нравиться. Надо укладываться в систему. Надо выглядеть так, как представляют себе идеального офицера вышестоящие начальники. Больше того, надо думать так, как они считают правильным.
В результате получается командная структура, где наверху оказываются типы, отлично выглядящие в форме, говорящие правильно и поступающие так, чтобы ничем не задеть чувствительные нервы еще больших верхов, а всю грязную работу незаметно делают офицеры несравненно более способные, на которых держится авторитет начальства, на которых сыплются все шишки и которых зачастую выгоняют в отставку.
Такова уж армия. Среди учителей и воспитателей были представители самых разных слоев и групп, имеющихся в армейской среде. И они продвигали вперед тех слушателей, которые соответствовали идиотским приоритетам этой системы.
Неудивительно, что такие пацаны, как Динк Миекер, понимали это и отказывались играть по таким правилам. Динк обладал и обаянием, и талантом. Благодаря обаянию его выдвинули на роль командующего армией, но поскольку он был еще и талантлив, то, поняв систему и возмутившись ее идиотизмом, он начисто отказался от назначения. Другие дети, как, например, Петра Арканян, — ярко выраженные личности, овладевшие теорией и практикой стратегии в такой степени, что разбуди их, и они тут же начнут отдавать приказы — то есть люди, которые могли бы вести за собой в бой солдат, принимать решения и выполнять их, не хотели превращаться в картонных шаркунов, а потому и оставались вне поля зрения преподавателей. Все их недостатки рассматривали под увеличительным стеклом, все достоинства — под уменьшительным.
И тогда Боб стал формировать собственную антиармию. Из ребят, оставшихся не понятыми учителями, но по-настоящему талантливых, из ребят с сердцем и умом, а не просто обладателей приятных мордашек и хорошо подвешенных языков. Он определял, кто из них возглавит командование взводами в армии, где командиром будет, конечно…
Конечно, Виггин. Боб не видел никого другого на этом месте. Виггин поймет, как использовать их с наивысшей эффективностью для пользы дела.
И Боб знал, где будет он сам. Рядом с Виггином. Взводный командир, только самый доверенный. Правая рука Виггина. Такой, что, когда Виггин будет близок к совершению ошибки, сможет указать на нее и предотвратить. И он будет так близок к Виггину, что, может быть, наконец-то поймет, почему Эндер — классный парень, а он, Боб, — нет.
***
Сестра Карлотта пользовалась своим новым очень высоким допуском как скальпелем, прорезая им путь в секретнейшие хранилища информации, там подбирая крошки сведений, тут задавая новые вопросы, разговаривая с людьми, не имевшими ни малейшего представления о цели ее исследований и не понимавшими, почему ей известны глубочайшие тайны, связанные с их работой. Все это сестра Карлотта складировала в своем мозгу, а частично — в тех секретных записках, которые она передавала полковнику Граффу.
Но иногда она вздымала свой допуск как мясницкий топор, чтобы пробиться сквозь толпы тюремщиков и офицеров службы безопасности, которые, увидев ее совершенно невероятный допуск, позволяющий ей знать-все-что-угодно, кидались тут же, чтобы узнать, не глупая ли это подделка. И тогда на них орало такое большое начальство, что чиновничья мелочь до конца жизни жалела, что не отнеслась к сестре Карлотте как к самому Господу Богу.
И вот наконец она сидела лицом к лицу с отцом Боба.
Или, если точнее, с человеком, который был ему почти что отцом.
— Я хочу поговорить с вами о вашем предприятии в Роттердаме, — сказала она.
Он кисло поглядел на нее.
— Я уже сообщил обо всем. Именно поэтому я еще жив, хотя и не уверен, что сделал верный выбор.
— Мне сказали, что вы были настоящим фонтаном сведений, — сказала сестра Карлотта без всякого сочувствия. — Я никак не ожидала, что все это выйдет на поверхность с такой скоростью.
— Идите к дьяволу! — ответил он, — поворачиваясь к ней спиной.
На нее это не подействовало.
— Доктор Волеску, материалы вашего дела говорят, что у вас было двадцать три ребенка на «ферме» по производству органов для пересадки в Роттердаме.
Он промолчал.
— И это очевидная ложь.
Молчание.
— И как ни странно, я знаю, что эта ложь не ваша. Ибо мне известно, что это была вовсе не «ферма» по производству органов для пересадки и что причина того, что вы не мертвы, заключается в том, что вы согласились признаться в организации этой фермы в обмен на то, что никогда не станете ни с кем обсуждать вопрос, что вы делали там на самом деле.
Он медленно повернулся к ней лицом, вернее, боком, чтобы иметь возможность бросить на нее косой взгляд.
— Покажите мне еще раз тот допуск, который вы пытались вручить мне, когда пришли.
Она показала. Он долго и тщательно рассматривал допуск.
— Что вам известно? — спросил он.
— Я знаю, что ваше настоящее преступление состояло в продолжении исследований, которые только что были запрещены. У вас же к этому времени уже имелись оплодотворенные яйцеклетки, подвергнутые определенным очень деликатным воздействиям. Вы повернули ключ Антона. Вы хотели, чтоб дети родились. Вы хотели узнать, какими они станут.
— Если вы все это знаете, то зачем пришли ко мне? Все это есть в документах, которые вы, видимо, читали.
— Ничего подобного, — ответила сестра Карлотга. — Я не охотница до исповедей и меня не интересует наука. Я хочу знать о детях.
— Они мертвы, — ответил он. — Мы убили их всех, когда узнали, что за нами следят. — Он посмотрел на нее с горечью. — Да, это массовое убийство детей. Двадцать три убитых. Так как государство не пожелало признать, что такие дети действительно существовали, то меня не стали обвинять в убийстве. Но Бог меня осудил. Он еще предъявит мне свои обвинения. Вы поэтому здесь? Это он дал вам такой высокий допуск?
— И вы еще способны на подобные шутки? Все, что я хочу знать, это то, какую информацию вам удалось собрать в результате эксперимента.
— Ничего я не узнал. Времени не хватило. Это были еще младенцы.
— Они были у вас почти год. Они развивались. Все работы, сделанные после открытия Антона, носили теоретический характер. Вы же наблюдали развитие детей.
Медленная улыбка проступила на его лице.
— Повторяете историю с нацистскими врачами-преступниками? Презираете меня за то, что я сделал, но хотите знать результаты исследований.
— Вы следили за их ростом, за их физическим развитием, за интеллектуальным прогрессом.
— Мы как раз только собирались приступить к исследованию интеллектуального развития. Проект не финансировался извне. Так что все, что у нас было, — большая теплая комната и предметы для обеспечения жизнедеятельности.
— Тогда расскажите об их телах. Их моторика?
— Маленькие, — ответил он. — Родились крошечными, росли медленно. Все мельче и легче нормы.
— Но очень умные?
— Рано начали ползать. Издавали звуки, предшествующие произнесению слов, куда раньше нормальных детей. Я их редко видел. Не мог рисковать разоблачением.
— Ваш прогноз?
— Прогноз?
— Да, их будущее? Каким оно вам представлялось?
— Смерть. Это удел всех. К чему эта болтовня?
— Если бы вы их не убили, доктор Волеску, что случилось бы с ними?
— Они, разумеется, продолжали бы расти.
— А потом?
— Потом не бывает «потом». Росли бы.
Она помолчала, пытаясь усвоить полученную информацию.
— Все верно, сестра. Вы правильно понимаете. Они росли медленно, но росли. Это обеспечил ключ Антона. Он хранил их. Развивался мозг. Череп увеличивался в размерах, темя не зарастало. Удлинялись руки и ноги.
— Так что, когда они достигли бы роста взрослого человека…
— Такого понятия не существует. Есть рост к моменту смерти. Все время расти нельзя. Есть причина, по которой природа установила механизм, контролирующий рост долгоживущих особей. Нельзя расти все время, поскольку некоторые органы выходят из строя. Обычно это сердце.
Описание этих последствий вызвало у сестры Карлотты страх.
— А какова скорость роста? Я хочу спросить — у детей?
Когда они достигнут нормального для их возраста роста?
— По моим представлениям, у них было бы два периода ускоренного роста. Один — перед началом периода половой зрелости. Они обогнали бы своих «нормальных» сверстников.
Потом к двадцати годам они стали бы гигантами. И умерли бы, наверняка не дожив до двадцати пяти. Вы представляете себе, какими огромными они могли бы стать? Их убийство можно рассматривать как акт милосердия.
— Я сомневаюсь, что кто-нибудь из них проголосовал бы за то, что у него отняли двадцать лет жизни.
— Они не узнали, что с ними происходит. Я же не чудовище. Мы их усыпили. Они умерли во сне. Тела сожгли.
— А что с половой зрелостью? Они бы успели созреть?
— Это то, чего мы никогда не узнаем, верно?
Сестра Карлотта встала, чтобы уйти.
— Значит, он все же выжил? — спросил Волеску.
— Кто?
— Тот, которого мы потеряли. Тот, чьего тела не нашли.
Я насчитал двадцать два тела, когда мы их сжигали.
— Раз вы поклонялись Молоху, доктор Волеску, то рассчитывать на ответ вы не можете. Но один из них был спасен Богом.
— Скажите, каков он? — Глаза на лице Волеску горели голодным огнем.
— Вам известно, что это мальчик?
— Они все мальчики.
— А что вы сделали с девочками? Выбросили?
— А как вы думаете, где я взял гены? Я имплантировал свою собственную ДНК в неоплодотворенное яйцо.
— Господи Боже мой, неужели же это были ваши собственные дети-близнецы?
— Я не такой монстр, как вы полагаете, — сказал Волеску. — Я пробудил зародыши к жизни, так как хотел знать, какими они станут. Убивать их было большим горем.
— И все же вы на это пошли ради спасения собственной жизни?
— Я боялся. И у меня родилась мысль. Это же копии.;
Уничтожить копии — не значит убить.
— Их души и тела принадлежали им.
— А вы думаете, государство оставило бы их в живых? Вы думаете, они бы уцелели? Хоть кто-нибудь из них?
— ; — Вы не заслужили радости иметь сына, — сказала сестра Карлотта.
— Но он у меня есть! Есть! — Он расхохотался. — Тогда как вы, мисс Карлотта, возлюбленная невеста невидимого Господа, скольких детей имеете вы?
— Может, они и были копиями, Волеску, но и мертвые они стоят больше, нежели оригинал.
Он продолжал хохотать все время, пока она шла по коридору, но смех был вымученным. Она знала — такой смех маскирует горе. Но это не было горе потери, горе раскаяния. Это была печаль проклятой души.
Боб. Благодарение Господу, думала она, ты не знаешь своего отца. И не узнаешь никогда. Ты совсем не похож на него.
Ты гораздо человечнее.
Но где— то на самых задворках мозга шевелилось сомнение: разве она уверена, что у Боба больше жалости, больше человечности? А вдруг у него такое же ледяное сердце, как у этого человека? Не способное к жалости? Может, у него только ума больше?
И тогда она представила себе его растущим все больше и больше, превращающимся из крошки в гиганта, чье тело достигает таких размеров, что внутренние органы больше уже не могут поддерживать его существование… Вот какое наследство оставил тебе отец! И тут она вспомнила плач Давида, оплакивающего умершего сына: «О Авессалом! О Авессалом! Если бы я был Богом, я умер бы за тебя, Авессалом, сын мой» «Библия. Вторая Книга Царств, гл. 18, 33.».
Но он же еще не умер! Может, Волеску просто солгал, может — ошибся. Может, ничего такого не будет! А если и будет, так перед Бобом еще много лет жизни. И важно одно — как он их проживет.
Бог растит детей, в которых нуждается, он творит из них мужчин и женщин, а потом берет их к себе. Для него их жизнь — мгновение. И важно лишь одно: на что затрачено это мгновение.
Боб использует его с толком. В этом она уверена.
Или, во всяком случае, она надеется на это с такой верой, что, кажется, ожидания ее уже сбылись.
Назад: 10. ПРОЛАЗА
Дальше: 12. СПИСОК