— Итак, он узнал, сколько у нас тут палуб. Что он может сделать с такой информацией?

— Да, это важный вопрос. Что он такое планирует, если ему понадобились подобные исследования? До сих пор за всю историю школы числом палуб никто не интересовался.

— Вы думаете, он планирует революционный переворот?

— Все, что мы знаем об этом ребенке, это то, что он выжил на улицах Роттердама. Я слыхал, что это почти точная модель ада. Дети жестоки. Они могут вытворять такое, что «Повелитель мух» покажется всего лишь «Поллианной» «"Повелитель мух" — роман Уильяма Голдинга — жесткая философская притча о детях, попавших на необитаемый остров. „Поллианна“ — роман Элеонор Портер; назван по имени героини, являющейся олицетворением оптимизма и душевного спокойствия.».

— Вы читали «Поллианну»?

— Разве это книга?

— А как он может замышлять переворот? У него же нет друзей?

— Я о революции слова не говорил. Это целиком ваша теория.

— Нет у меня теории. А мальчишку этого я не понимаю. Я вообще был против его появления у нас. Думаю, его надо отправить обратно.

— Нет!

— Нет, СЭР, так, видимо, хотели вы сказать?

— После трех месяцев пребывания в школе он сумел самостоятельно прийти к выводу, что оборона в космосе лишена смысла и что мы должны были послать флот к родной планете жукеров сразу же после окончания последней войны.

— Он знает ЭТО? И вы являетесь ко мне со сказочками насчет того, что ему известно число палуб на станции!

— Он не знает. Он догадался. Я сказал ему, что он ошибся.

— Очень надеюсь, что он вам поверил.

— А я уверен, что он сейчас пребывает в сомнениях.

— Тем больше оснований отправить его на Землю. Или на какую-нибудь заброшенную базу в космосе. Вы понимаете, что случится, если произойдет утечка секретной информации?

— Все зависит от того, как он воспользуется этой информацией.

— Но мы же ничего о нем не знаем, поэтому не можем строить даже догадок о том, как он ее использует.

— Сестра Карлотта…

— Вы что — со свету решили меня сжить? Эта женщина еще более непредсказуема, чем ваш карлик.

— Такой ум, как у Боба, не может быть выброшен только из-за страха утечки информации.

— Но и секретность не может быть пущена на ветер из-за одного-единственного, хотя бы и талантливого ребенка!

— Но неужели мы настолько глупы, что не сумеем создать еще нескольких слоев обманной информации специально для него? Давайте подберем ему нечто, что он примет за истину.

Все, что нам нужно, так это придумать такую ложь, которую мы сочтем достойной того, чтобы он в нее поверил!

Сестра Карлотта сидела на скамеечке в крошечном садике, разбитом на террасе дома. От морщинистого старика-изгнанника ее отделял лишь низенький столик.

— Я всего лишь старый русский ученый, доживающий последние дни своей жизни на берегу Черного моря.

Антон глубоко затянулся своей сигаретой и выпустил густую струйку табачного дыма, которая плыла над перилами в сторону Софии, добавив свой вклад в дело загрязнения воздуха, дрожащего над водой.

— Я не имею никаких властных полномочий, — сказала сестра Карлотта.

— Вы представляете для меня куда большую опасность. Вы связаны с МКФ.

— Никакой опасности вы не подвергаетесь.

— Это верно, но только потому, что я не собираюсь вам ничего рассказывать.

— Благодарю за откровенность.

— Вы цените откровенность, но я не уверен, что вам понравилось бы то, что я могу сказать о чувствах, которые рождает вид вашего тела в уме русского старика.

… — Попытка шокировать монахиню — не слишком спортивная игра. Трофеев-то не будет.

— Значит, вы относитесь к монашеству серьезно?

Сестра Карлотта вздохнула.

— Вы думаете, что я приехала к вам, потому что кое-что знаю о вас, и поэтому не желаете, чтобы я узнала еще больше?

Но я приехала, потому что не смогла узнать о вас ничего.

— То есть?

— Ничего. Я занималась определенными изысканиями для МКФ, и они дали мне краткие изложения статей, касавшихся исследований по изменению человеческого генома.

— И там оказалось мое имя?

— Наоборот, ваше имя ни разу не упоминалось.

— Быстро же они забывают!

— Но когда я обратилась к статьям тех ученых, которые там были упомянуты, а это были старые работы, написанные еще до того времени, когда секретная служба МКФ наложила на эти исследования свою лапу, я заметила определенную тенденцию. Ваше имя попадалось только в сносках. Но очень часто.

А вот ваших собственных работ я нигде не обнаружила. Даже тезисов докладов и то нет. Значит, вы не публиковались.

— И тем не менее на меня ссылаются. Похоже на чудо, не так ли? А ведь вы — монахи — коллекционируете чудеса, верно ведь? Чтобы творить новых святых.

— К вашему сожалению, напомню, что причисление клику святых производится только после смерти.

— Так у меня уже осталось только одно легкое, — сказал Антон. — Так что ждать уж не долго, во всяком случае, если я буду продолжать курить.

— Но вы же можете и бросить?

— С одним легким требуется вдвое больше сигарет, чтобы получить искомое количество никотина. Поэтому приходится увеличивать число выкуренных сигарет, а не сокращать его.

Все это очевидно, но вы рассуждаете не как ученый, а как верующая женщина. Думаете как законопослушный человек.

Когда вы приходите к мысли, что нечто — зло, вы тут же начинаете избегать этого нечто.

— Ваши исследования касались генетических ограничений человеческого мышления.

— Да неужели?

— Сужу по тому, что именно в этом качестве вы присутствовали в сносках. Конечно, те статьи вовсе не были посвящены этой проблеме, иначе их бы тут же засекретили. Но названия статей — тех, что в сносках, тех, что вы никогда не писали, — все они касались этой тематики.

— Да, в карьерах ученых встречаются такие случаи: глядишь, а ты уже, оказывается, сгнил на корню.

— Так вот, я хочу задать вам один гипотетический вопрос.

— Мой любимый вид вопросов, идущий сразу за риторическими. Обожаю дремать, пока они формулируются.

— Предположим, что некто решил нарушить закон и изменить человеческий генотип с целью усилить мышление, повысить уровень интеллектуальности.

— В этом случае этот некто окажется в большой опасности — его поймают и накажут.

— Предположим, что, используя самые современные методы, он обнаружил определенный ген, который можно изменить еще в эмбрионе, благодаря чему получится ребенок с повышенным интеллектом.

— Эмбрион! Вы что — проверяете меня? Подобные изменения могут быть проведены только в яйцеклетке.

— И еще предположим, что, после того как эти изменения были проведены, ребенок родился. Он родился, вырос и его повышенная интеллектуальность была замечена.

— Надеюсь, вы говорите не о своем ребенке?

— Я вообще не говорю о конкретном ребенке. О гипотетическом. Как узнать, был ли он генетически изменен? Путем лабораторного анализа его генов?

Антон пожал плечами.

— А что вы узнаете, анализируя гены? Они будут совершенно нормальны.

— Даже несмотря на изменения?

— Это совсем крошечные изменения. Гипотетически говоря.

— В пределах естественных вариаций?

— Это как поворот выключателя: включил — выключил.

Сам— то ген -он уже существовал, был.

— Какой ген?

— Для меня были интересны отклонения типа «счетчиков».

Аутичные. Дисфункциональные. У них бывают необычайные умственные способности. Мгновенные сложнейшие вычисления. Феноменальная память. Но в других отношениях они умственно ослаблены. Даже отсталы. Квадратные корни из двенадцатизначного числа, но полная растерянность в магазине.

Как могут они быть такими блистательными в одном отношении и такими тупыми — в других?

— Значит, этот ген?

— Нет, другой, но он представлялся мне весьма перспективным. Человеческий мозг может стать умнее. Но при этом существует, как бы сказали вы…, сделка…

— Взаимообмен?

— Ужасный обмен. Чтобы иметь такой интеллект, вы должны лишиться всего остального. Именно таким путем мозг аутичного «счетчика» добивается своих потрясающих успехов. «Счетчик» выполняет одну функцию, а все остальное его не интересует, отвлекает, мешает. Его внимание буквально неделимо или нераздельно.

— Так что в других сферах эти суперинтеллектуальные люди могут оказаться отсталыми?

— Ну, мы, во всяком случае, именно так и полагали. Исходя из собственных наблюдений. Некоторое исключение составляют так называемые мягкие «счетчики», которые все же способны сконцентрировать некоторую часть своих способностей на явлениях реальной жизни. И тогда я подумал…, но я не могу вам сказать, о чем я подумал, так как на меня был наложен запрет…

И Антон беспомощно улыбнулся сестре Карлотте. Ее сердце упало. Тем, от кого можно было ожидать утечки секретной информации, в мозг имплантировалось крошечное приспособление, которое в случае возникновения сильного волнения, вызванного разговором на запретную тему, посылало в мозг волну паники. Такие люди подвергались периодической проверке, чтобы убедиться, что разговор на запретную тему у них, как и раньше, вызывает достаточно сильное волнение. Разумеется, это было вторжение в частную жизнь, но если сравнить его с практикой заключения в тюрьмы или даже убийства людей, которым была доверена важная секретная информация, такое вторжение можно счесть вполне гуманным.

Это, разумеется, объясняло, почему сестре Карлотте казалось, что Антона все окружающее почему-то смешит. Ему приходилось быть таким. Если бы он позволил себе рассердиться или разволноваться, то есть если бы появилась сильная негативная эмоция, тогда на него немедленно могла бы обрушиться волна панического страха — даже если запретные темы и не затрагивались. Сестра Карлотта как-то читала статью, в которой приводились слова жены человека с таким же приспособлением. Она сказала, что их семейная жизнь никогда еще не была такой безоблачной и счастливой, так как ее муж ко всему относится спокойно и с мягким юмором. «Дети просто обожают его, а раньше они со страхом ждали его возвращения домой». Согласно автору статьи, эти слова были сказаны всего за несколько часов до того, как муж покончил с собой, бросившись с высокой скалы. Жизнь, видимо, стала лучше для всех, кроме него самого.

И вот теперь сестра Карлотта встретила человека, который был лишен доступа даже к собственным воспоминаниям.

— Какой позор! — сказала сестра Карлотта.

— Подождите чуть-чуть. Я так одинок. Вы же сестра милосердная, верно? Сжальтесь над одиноким стариком и погуляйте со мной немножко.

Она хотела было отказаться и сразу уйти. Однако в этот момент он откинулся на спинку стула и стал дышать медленно, глубоко, регулярно, закрыв глаза и одновременно что-то тихонько мурлыча себе под нос.

Ритуал обретения спокойствия. Так…, в тот самый момент, как он пригласил ее погулять, Антон, видимо, ощутил слабый приступ тревоги, который чуть не послал сигнал имплантированному приспособлению. Это значило, что в его приглашении было нечто серьезное.

— Конечно, я с удовольствием пройдусь с вами, — ответила сестра Карлотта. — Хотя, должна заметить, наш Орден почти не имеет дела с оказанием милосердия в индивидуальном порядке. Наши претензии куда амбициознее. Мы хотим спасти весь мир.

Антон хмыкнул.

— Если спасать по одному, то можно, пожалуй, и не успеть, так что ли?

— Мы отдаем наши силы наиболее крупным проблемам человечества. Спаситель умер, чтобы искупить наши грехи. Мы стараемся очистить других людей от последствий греховности.

— Очень любопытный религиозный поиск, — заметил Антон. — Вот и я пытаюсь понять, можно ли рассматривать мою прежнюю научную деятельность как служение человечеству или просто как грязь, которую кому-то вроде вас придется вычищать.

— Я тоже думала об этом, — отозвалась сестра Карлотта.

— А узнать нам не дано.

Они вышли из сада в аллею, которая тянулась позади дома, потом на улицу, перешли ее и двинулись по тропинке через неухоженный парк.

— Эти деревья очень стары, — заметила сестра Карлотга.

— А сколько лет вам, Карлотта?

— Субъективно или объективно?

— Держитесь григорианского календаря — он все же уточнялся позже.

— Этот отход от юлианского ваш русский желудок все еще не может переварить?

— Нам из-за этого дела пришлось свыше семидесяти лет называть Ноябрьскую революцию Октябрьской.

— Вы слишком молоды, чтобы помнить коммунистический режим в России.

— Наоборот, я слишком стар и держу в голове воспоминания всех своих родных. Я хорошо помню то, что произошло задолго до того, как я родился. Я помню даже события, которых вообще не было. Я живу в памяти.

— Приятное место для проживания?

— Приятное? — Его передернуло. — Мне приходится смеяться надо всем этим. Иначе нельзя. Там так сладко и так печально — все трагично и ни из чего не извлечено уроков.

— Ибо человеческая природа неизменна.

— Я пытался представить себе, как Бог мог бы выполнить свою работу получше, когда творил человека. По своему подобию, насколько я помню?

— Он сотворил мужчину и женщину. Автоматически вопрос о его собственном образе слегка затуманился, как считают некоторые.

Антон расхохотался и довольно игриво шлепнул ее по спине.

— Вот уж не думал, что вы можете подшучивать над такими вещами. Я приятно удивлен.

— Рада, что сумела немного скрасить ваше мрачное существование.

— Вот, и тут же воткнули шип в мою бедную плоть. — Они достигли места, откуда открывался вид на море, лишь чуть менее красивый, чем с террасы дома Антона. — Мое существование не такое уж мрачное, Карлотта. Ибо я могу в праздности радоваться зрелищу великого компромисса Господа Бога, который сделал нас такими, какие мы есть.

— Компромисса?

— Ну вы же знаете: наши тела могли бы жить вечно. Мы можем не стареть. Наши клетки живут. Они могут чинить себя, могут воспроизводить себя и заменяться новыми. Они являются механизмом, который может восстанавливать даже костную ткань. Менопауза вовсе не означает, что женщина больше не может рожать детей. Наш мозг не обязан разрушаться, теряя память о прошлом или способность усваивать новое. Но Бог уже при нашем рождении вкладывает в нас смерть.

— Вы, кажется, заговорили о Боге серьезно?

— Бог вложил в нас неизбежность смерти, но он же дал нам и разум. У нас есть почти семьдесят лет или около того жизни, а если быть осторожными, то и девяносто. Говорят, что где-то в горах Грузии продолжительность жизни может достигать и ста тридцати, но лично я в это не верю. Они там все лгуны и наверняка бы поклялись, что вообще бессмертны, если бы от них не потребовали доказательств. Но жить мы могли бы вечно, если бы согласились прожить все это время дебилами.

— Не хотите ли вы сказать, что Бог, когда создавал человека, выбирал между долгой жизнью и интеллектом?

— Но ведь все это есть в вашей Библии, Карлотта. Два Древа — Познания и Жизни. Съедаете плод с Древа Познания и наверняка умираете. Съедаете с Древа Жизни — и остаетесь вечным ребенком в райском саду. Бессмертным.

— Вы рассуждаете в теологическом смысле, а я считала вас атеистом.

— Теология для меня шутка. Забавная. Я смеюсь над ней.

Я могу говорить смешные вещи о теологии, разговаривая с верующими. Вы понимаете меня? Мне это приятно. Успокаивает.

Теперь она поняла. Яснее объясниться он не мог. Он выдавал ей ту информацию, за которой она приехала, но в закодированном виде, в том виде, который обманет прослушивающих — а тут наверняка есть люди, следящие за ним, подслушивающие каждое его слово, — но он обманывает и собственный мозг.

Шуткой. Поэтому Антон мог сказать ей правду и говорить столь Долго, сколько он мог сохранять нужную форму разговора.

— Что ж, в этом случае я с удовольствием выслушаю ваши насмешки в адрес теологии.

— Книга Бытия повествует о людях, которые жили по девятьсот лет, но она умалчивает, как глупы были эти люди.

Карлотта рассмеялась нарочито громко.

— Вот почему Господь Бог утопил все человечество в своем небольшом потопчике, — продолжал шутить Антон. — Отделался от дураков и заменил их быструнчиками. Быстро-быстро-быстро шевелились их мозги, их метаболизм — тоже. Быстро-быстро — вперед к могиле.

— От Мафусаила, который прожил почти тысячелетие, до Моисея с его ста двадцатью годами, и к нам. Но у нас-то жизнь удлиняется?

— Я кончил, ваша честь.

— Разве мы становимся глупее?

— Мы стали такими дубинами, что скорее выберем для своих детей долгую жизнь, чем захотим помочь им стать похожими на Бога…, зная…, добро и зло…, зная…, все… — Он схватился за грудь, задыхаясь. — О Боже! Господь на небеси… — Антон рухнул на колени. Дыхание стало учащенным и коротким. Глаза закатились. Он упал.

Видимо, держаться на самообмане дольше он не смог. Его тело все-таки поняло, что он выдает свой секрет этой женщине, говоря с ней на языке религии.

Карлотта перевернула Антона на спину. Теперь, когда он потерял сознание, волны охватившего его ужаса стали спадать.

В конечном счете обморок не такая уж редкая вещь в возрасте Антона. И никакого особого героизма в том, чтобы прийти в себя, тоже нет. Во всяком случае, на этот раз. Очнется он совершенно спокойным.

Но где же люди, которые должны следить за ним? Где шпики, которые наверняка подслушивали их разговор?

Шорох тяжелых шагов по траве, по палым листьям.

— Что ж вы так задержались? — спросила она, не поднимая глаз.

— Извините, но мы такого никак не ожидали… — Этот человек был молод, но умным не казался. Имплантированный прибор должен был удержать Антона от разговоров о себе. Так что держать при нем особо умных сторожей не было смысла.

— Я думаю, он скоро придет в себя.

— А о чем вы говорили?

— О религии, — ответила сестра Карлотта, помня о том, что ее слова обязательно будут сравниваться с записью их разговора. — Он иронизировал над Богом, будто тот не правильно создал человека. Говорил, что шутит, но я полагаю, мужчине в его возрасте не следует говорить о Боге в столь непочтительном тоне, правда?

— Страх смерти живет в них, — сказал проницательно молодой человек, желавший, вероятно, произвести впечатление мудреца.

— А вы не думаете, что он случайно спровоцировал атаку страха своей собственной боязнью смерти? — Она облекла свои слова в форму вопроса, чтобы они не могли рассматриваться как прямая ложь.

— Не знаю. Он, кажется, приходит в себя.

— Что ж, я не стану причинять ему беспокойство разговором на религиозные темы. Когда он проснется, скажите ему, что я бесконечно благодарна ему за нашу беседу. Заверьте его, что он раскрыл мне глаза на один из важнейших для меня аспектов проблемы Божьего Промысла.

— Хорошо, я обязательно передам, — серьезно ответил молодой человек.

Конечно, он переврет все ее слова.

Сестра Карлотта наклонилась и поцеловала холодный потный лоб Антона. Потом поднялась на ноги и удалилась.

Итак, вот в чем секрет! Геном, который позволил человеческому существу обрести невероятно высокий уровень интеллектуальности, одновременно определял и убыстрение всех жизненных процессов. Развивался быстрее ум. Быстрее развивался и сам ребенок. Боб действительно был результатом экспериментального изменения гена гениальности. Ему дали плод с Древа Познания. И потребовали плату за это. Ему никогда не удастся попробовать плода с Древа Жизни. Что бы он ни делал со своей жизнью, ему надо делать это в юности, ибо он обречен на раннюю смерть.

Нет, не Антон проводил этот опыт. Не он разыгрывал Господа Бога, создавая людей, которые бы жили в сполохе интеллекта, в атмосфере интеллектуального фейерверка, а не как одинокая неспешно сгорающая свеча. Он всего лишь отыскал ключ, который Бог спрятал в геноме гениальности. Кто-то Другой, какой-то его последователь, какая-то ненасытно любопытная душа, загоревшаяся идеей передвинуть человечество на новую ступень эволюции, а может быть, поглощенная совсем иной безумной и оскорбительной мыслью, так вот этот Другой сделал смелый шаг, повернув найденный Антоном ключ.

Он открыл дверь и вручил Еве смертельный, но прекрасный плод. И вот благодаря этому поступку — этому змеиному склизкому преступлению — появился Боб, который и был незамедлительно изгнан из рая. Боб, который скоро умрет, но умрет как бог, познавший Добро и Зло.