Глава вторая

Лежать было сыро и холодно. Раскалывалась голова, ныло все тело. Чувства включались постепенно: сначала осязание, потом слух, потом обоняние…

Рядом настырно и медленно капала вода, воняло плесенью, гнилью, испражнениями. Кто-то неподалеку тихо подскуливал на одной ноте, ему вторили монотонные причитания.

Дан окончательно пришел в себя, открыл глаза и уперся взглядом в шероховатый каменный потолок, покрытый наростами плесени. Осторожно огляделся: небольшое помещение, стены из серого камня, под потолком крохотное оконце, через которое падает тонкий луч дневного света. Мебели никакой, в углах – охапки соломы. На одной из них скрючился окровавленный человек в изодранной одежде. Прижимая к груди руку с распухшими, как сосиски, посиневшими пальцами, он жалобно плакал. Лицо покрывали синяки и корки запекшейся крови.

В другом углу сидел пухлый пожилой мужчина в опрятном бархатном костюме, раскачивался, как аутист, приговаривал:

– Weronika, du armes Kind… Was wird mit uns?

Уточнять не требовалось: Дан явно находился в тюремной камере. Только вот как он здесь очутился? Память услужливо показала яркие картинки: часовня, мужик с ножом, драка, девчонка, разъяренная толпа. Дальше – удар по голове…

«Кажется, это становится доброй традицией – вырубаться, а потом приходить в себя в разных интересных местах», – сердито подумал Дан и сел. Еще одна новость: на руках и ногах позвякивали кандалы, соединенные цепями.

Сокамерников его пробуждение ничуть не заинтересовало, Дан тоже не стал навязываться с разговорами. Ему требовалось подумать и понять, откуда взялась эта странная, похожая на кошмарный сон, реальность.

Итак, сначала был штурм офиса «Сенкевич ИНК», хозяин фирмы, захват Насти в заложницы – это все понятно, хоть и неприятно. А вот дальше пошла мистика: чернильная медуза, проваливающееся пространство, загадочная пульсирующая штука, в которую они втроем провалились. С нее все и началось.

Тогда вполне возможно, происходящее и есть сон. Или бред умирающего? Он столкнулся с каким-то загадочным природным явлением, вступил с ним в контакт, в итоге – что? Его могло шарахнуть, непонятно, правда, чем, и сейчас он лежит в коме или, того лучше – в состоянии клинической смерти. Говорят, у людей в этом случае бывают удивительные видения, типа интересного кино на прощание.

Знать бы, что случилось с Настей, тоскливо подумал Дан. Неужели она тоже погибла?

Резкая головная боль противоречила его теории и намекала, что он вполне себе жив. Дан ощупал затылок – на нем запеклась корка крови. Но поражало не это: ежик коротко остриженных волос превратился в длинные патлы до плеч. Он дернул прядь, покосился: волосы были светлыми. Поседел, что ли?..

Сколько ж я тут валялся? Дан задумчиво посмотрел на свои руки:

– Твою-то мать…

Руки были не его. Слишком худые, слишком белокожие, с жесткими мозолями и обкусанными грязными ногтями. Значит, точно сон, решил Дан. А если сон, в нем можно делать все, что угодно. Можно даже попытаться его изменить. Для начала неплохо бы узнать, куда его перенесло воображение.

– Где я? – спросил он пожилого человека и осекся: голос тоже был не его, слишком хриплый, да и звучал по-другому. И говорил он опять по-немецки. И кажется, даже думал…

Старик перестал раскачиваться, уставился на него жалобными, как у бассет-хаунда, глазами:

– Бедный юноша. Видно, тебе отбили голову. Ты в тюрьме, мой несчастный друг.

– Это я и так понял, – отмахнулся Дан. – Город какой?

Старик затряс брылями:

– О, злосчастный, злосчастный юноша! Как же тебе плохо, дитя мое!

– Да хорошо мне! Скажи, где я?

– Ты в Равенсбурге. – По толстой щеке покатилась слеза. – В прекрасном моем Равенсбурге. А я – доктор Иоганн Юний, бургомистр этого горемычного города, на который, видно, за что-то прогневался Господь…

За дверью раздалось далекое бряцание металла. Иоганн Юний на четвереньках быстро подполз к Дану, схватил за руку, лихорадочно зашептал:

– Они идут… за одним из нас. Прими добрый совет, милый юноша: сознавайся! Сознавайся во всем, говори то, что они хотят от тебя услышать. О, это страшные, страшные люди! Всякий, кто попадает в эту тюрьму, должен сознаться в ведовстве! Иначе его будут мучить до тех пор, пока он не выдумает что-нибудь и – Господь да смилуется над нами – не оговорит себя…

В скважине двери заскрипел, поворачиваясь, ключ.

– Сознавайся! – прошептал напоследок старик и на четвереньках вернулся на свое место.

Пока Дан гадал, не является ли дед «подсадной уткой», из тех, что помогают раскалывать арестованных, на пороге появился стражник с копьем, оглядел узников. Под его взглядом стонущий мужчина закрыл лицо руками и завизжал. Стражник не обратил на него никакого внимания, бросил, указывая на Дана:

– Ты. За мной.

Можно было возразить или отказаться, но этот сон нравился Дану все меньше, он решил пока не испытывать судьбу. Поднялся, вышел вслед за стражником.

Дана провели по темному узкому коридору, втолкнули в камеру, гораздо более просторную, чем та, в которой он очнулся. Здесь было светлее – горели свечи. У правой стены стояло странное приспособление, похожее на лестницу, рядом, на длинной лавке, были разложены ножи, шила и еще какие-то загадочные инструменты. Одни напоминали плотницкие тиски, другие походили на отвертки, третьи представляли собой подобие молотка. Дан заметил еще кандалы, деревянные кресты, перья, веревки и глиняный горшок с белым порошком. На многих приспособлениях виднелись коричневые пятна, и Дан не был уверен, что это ржавчина.

Вдоль лавки прохаживался веселый румяный парень в черной одежде. Он наградил Дана радостной улыбкой и потер ладони.

В центре камеры стоял сухощавый маленький человечек в длинной хламиде и квадратной шляпе. Он тут же подошел к Дану, принялся осматривать его, как лошадь на ярмарке: помял шею, похлопал по плечу, пощупал голову. Некоторое время Дан терпел, потом, когда человечек попытался оттянуть ему губу крючковатым пальцем, оскалился, зарычал и клацнул зубами. Этот идиотский сон раздражал его все сильнее.

Человек отскочил, а к Дану от двери бросился стражник, ткнул кулаком в спину. Боль от удара была самой настоящей, реальной.

– Подозреваемый здоров, – сухо произнес человечек.

– Что ж, тогда начнем, – ответил сочный баритон.

Только сейчас Дан заметил, что в комнате присутствуют еще люди. За столом в углу сидели двое – сладко улыбающийся толстяк и широкоплечий мрачный мужчина с орлиным профилем. На обоих были черные балахоны с капюшонами и белыми крестами на груди. За плечом мрачного стоял здоровенный мужик в рясе. Некрасивое, с крупными чертами лицо было абсолютно невозмутимым, взгляд прозрачным и ничего не выражающим – так обычно смотрят профессиональные секьюрити.

– Твое имя? – ласково спросил толстяк.

Голос у него тоже был какой-то жирный, масленый, липкий. Слишком тонкий и сладкий для мужчины.

– Мартин Соммер, добрый господин, – неожиданно для себя ответил Дан.

Толстяк облизнул пухлые губы, причмокнул со вкусом, взял со стола гусиное перо, обмакнул в чернильницу и стал старательно водить по пергаменту.

– Чем зарабатываешь на хлеб? – сурово сдвинув густые брови, поинтересовался второй.

– Я солдат, добрый господин. Бывший солдат.

В нем словно поселилась другая личность, которая и выдавала ответы за Дана, не позволяя даже задуматься. Он решил не сопротивляться: личность явно знала об этом мире больше и ориентировалась не в пример лучше.

Толстяк добродушно покивал, подслеповато щурясь и тщательно записывая каждое слово. Его товарищ был не так доволен, сверлил Дана пронзительным взглядом черных глаз:

– Ты знаешь, кто я?

– Нет, добрый господин…

– Яков Шпренгер. А это, – он указал на толстяка, – Генрих Инститорис. Мы инквизиторы, присланные папой Иннокентием в Равенсбург, дабы искоренить колдовство и ереси. Ты, Мартин Соммер, предстал перед следствием святой инквизиции. Знаешь ли причину, по которой ты здесь?

– Нет, господин…

– Ты должен доказать, что являешься добрым христианином, а также, что ты не участвовал в шабашах, не осквернял святынь, не вступал в сношения с дьяволом и демонами. Ведь тебя застали на месте проведения шабаша. Это серьезное обвинение.

– Меня ударили по голове и притащили туда, чтобы принести в жертву.

– Так докажи это.

– Признай свою вину, – сладко пропел Инститорис. – Покайся перед Господом.

«Сознавайся во всем!» – вспомнился совет старика. Дан упрямо мотнул головой: бред! Какие на хрен дьяволы-святыни?

– Хорошо, очень хорошо, – с какой-то извращенной радостью протянул Инститорис. – Тогда начнем. Герр Фиклер, осмотрите тело подозреваемого на предмет печатей дьявола.

Стражник сорвал с Дана одежду.

– Ты весь в крови! – У Инститориса загорелись глаза.

– Это не моя кровь, добрый господин. Я дрался с колдунами.

Толстяк подозрительно проговорил:

– Это еще нужно доказать. Итак, герр Фиклер…

Доктор с опаской подступил к Дану, два раза обошел вокруг него.

– Нет, ничего особенного, – наконец разочарованно произнес он. – Имеется одно небольшое родимое пятнышко на плече, но оно обычное, не синеватого цвета, какими, вне всякого сомнения, должны быть дьявольские метки. Впрочем, нужно проверить его на чувствительность.

Герр Фиклер достал длинную кривую иглу, нацелился ею в родинку. Этого Дан уже стерпеть не мог: сложив скованные руки вместе, двинул доктора в челюсть. Тот отлетел на несколько шагов, приземлился возле стола инквизиторов и обмяк.

Стражник поднял меч, бросился на пленника. Дан увернулся, упал на спину, сделал ногами подсечку. Охранник рухнул, громыхая доспехом. Пока он пытался встать, Дан рванул к двери. Но тут ему опять врезали по голове.

– Сколько можно? – взвыл Дан, падая.

Румяный палач со Шпренгером скрутили его, снова поставили перед столом.

– В тиски! – пропищал Инститорис. Маленькие свиные глазки заблестели, на лице появилось возбужденное выражение: – И руки, и ноги! На лестницу! Растянуть! На «молитвенную скамью»! Тогда заговорит!

– Ты мне еще вскрытие без наркоза сделай, – огрызнулся Дан.

– Подожди, брат Генрих, – возразил Шпренгер.

– Разве ты не видишь, брат Яков, что он одержим дьяволом?!

– Для начала выслушаем свидетелей. Быть может, до пыток не дойдет.

Инститорис разочарованно надулся. Шпренгер посмотрел на Дана едва ли не с уважением, приказал стражнику, который к тому времени поднялся на ноги:

– Вызови сюда Лизу Соммерс.

– Хоть одеться дайте! – возмутился Дан.

– Нагими мы приходим в этот мир, нагими уходим из него, – ехидно заметил Инститорис.

Дан пожал плечами, закрыл причинное место ладонью.

В пыточную, спотыкаясь и оглядываясь, вошла небогато одетая женщина. Увидев Дана, она расплакалась:

– Мартин, сыночек…

– Матушка… – в полной растерянности пробормотал Дан.

Он знал, что следует сказать именно так, и помнил эту женщину. Вернее, ее помнил Мартин Соммерс, Дан же не испытывал к ней никаких чувств, кроме сожаления: кому понравится увидеть своего ребенка в инквизиторской пыточной?

– Узнаете ли вы этого человека? – холодно спросил Шпренгер, словно и не слышал слов женщины.

– Это мой сын Мартин! Он хороший мальчик. Отпустите его, он не делал ничего дурного!

– А скажи, Лиза, – прищурился Инститорис, – не замечала ли ты за сыном признаков бесноватости? Быть может, он вел себя странно? Заговаривался? Уходил по ночам?

– Ничего такого, видит Господь! – рыдала несчастная.

– Наверняка лжешь. Может, поднять тебя на лестницу? – задумался толстяк. – Это развяжет язык твоему отпрыску…

Дан снова приготовился драться – не мог же он допустить, чтобы из-за него пытали ни в чем не повинного человека. Но Шпренгер опять решил по-своему:

– У нас есть еще свидетели. Послушаем всех. Ввести Марту и Анну Шлуттербауэр.

Стражник ввел женщину, за нею шла девочка, в которой Дан узнал Марту, спасенную им от колдунов.

– Это он! – Женщина упала на колени, молитвенно простерла руки к Дану.

– Кто он? – хладнокровно переспросил Шпренгер.

– Ангел! Ангел, посланный богом, чтобы освободить мою Марту!

Захлебываясь слезами и благодарностями, Анна начала рассказ – о том, как дочь похитили из дома, опоили каким-то зельем, собирались принести ее невинность в жертву бесу. Потом вмешалась и Марта, упоенно живописуя невероятные подвиги Дана. Со слов девочки выходило, что он, окутанный белым сиянием, поднялся с алтаря, который колдуны хотели окропить его кровью. В руке его из воздуха появился огненный меч, и Дан принялся карать безбожников, помогая себе молитвой и крестным знамением. Марта клялась, что над головой спасителя в этот момент светился нимб.

Палач со стражником заслушались, почтительно поглядывая на пленника, Инститорис раскрыл рот от изумления, Шпренгер – Дан мог в этом поклясться – прятал торжествующую ухмылку. Сам он мог думать только об одном: что за дрянь сатанисты влили в девчонку, раз у нее случились такие знатные глюки?

– Я как хватилась дочку, подняла всех соседей. Прибежали мы к часовне. И люди видели, добрые господа, – подхватила Анна, – этот человек перебил почти всех колдунов и ведьм, а потом вынес мою дочь на руках из проклятого места.

– Другие свидетели утверждают, что при этом Мартин Соммерс выглядел безумцем, – возразил Инститорис. – А ты что скажешь?

– Это святое безумие, добрый господин! – воскликнула Анна. – Весь город говорит: в этом человеке живет ангел божий!

– Никогда о таком не слышал, – недовольно пробормотал толстяк. – В людей обычно вселяются бесы и демоны. Но чтобы вселился ангел…

– Уведите свидетелей, – приказал Шпренгер. – Думаю, с этим делом все ясно. Целый город лгать не станет.

– Ну может, хоть волосы под мышками ему подожжем, брат Яков? – жалобно спросил Инститорис.

– Полагаю, брат Генрих, достаточно будет, если подозреваемый без запинки прочтет «Отче наш».

Шпренгер поощрительно кивнул Дану.

«Отче наш», да без запинки… Убежденному атеисту трудновато. А если еще и по-немецки… Но память Мартина Соммерса не подвела:

– Unser Vater in dem Himmel! Dein Name werde geheiligt…

Дан дочитал молитву до конца.

– Еще! – сердито потребовал Инститорис.

Пришлось повторить молитву десять раз.

– Думаю, достаточно, – подытожил Шпренгер. – Снимите с него цепи. Ты доказал свою невиновность, Мартин Соммерс. Ты свободен. Одевайся.

Дан напялил изодранные стражником рубаху и штаны.

– Пойдем, Мартин, я провожу тебя, – кивнул Шпренгер. – Хочу побеседовать с героем.

– Но как же… – засопел Инститорис.

– Брат Генрих, не огорчайся. Сегодня ты во славу Господа наверняка разоблачишь еще не одного слугу дьявола. В твоем распоряжении недобитые Мартином колдуны и ведьмы, а еще допроса ждет вчерашний гончар, осквернивший гостию, и наш милейший бургомистр Иоганн Юний, замеченный в связях с суккубом. – Шпренгер поднял глаза к потолку. – Так возблагодарим же Бога, что в этом вертепе безверия оказался хоть один истинный христианин.

Вспомнив об остальных подозреваемых, Инститорис утешился и повеселел. Шпренгер вывел Дана на улицу.

– Не торопись уходить, мой друг. Сегодня нас ждет интересное зрелище.

Перед ратушей торчал обложенный дровами и соломой столб, вокруг собралась толпа горожан.

Шпренгер устремил на Дана испытующий взгляд:

– Скажи, что ты почувствовал, когда увидел занесенный над тобою нож? Дитя, распятое на кресте? Невинную девушку, опоенную зельем?

– Бешенство, – честно ответил Дан.

– Священную ненависть! – поправил инквизитор. – Праведную ярость, дарованную Господом. И это она дала тебе силы расправиться с колдунами. Так сохрани в себе этот божественный дар, Мартин, пусть он послужит господу и добрым людям.

Дан внимательно слушал, еще не понимая, к чему клонит Шпренгер, но согласно кивал. Он давно уже уяснил: происходящее – не сон и не бред, слишком все реалистично. Каким-то образом он попал в прошлое, и здесь придется выживать. Это удастся, только если не обозлить инквизицию.

– Я предлагаю тебе стать ближним, Мартин, – сказал Шпренгер. И, увидев непонимание на его лице, пояснил: – Это особый отряд, сопровождающий инквизиторов, их преданная свита, лучшие помощники, воины Христовы, безжалостные истребители скверны.

Дан не успел ответить: толпа разразилась воплями.

– Смотри, – сказал Шпренгер.

Из тюрьмы вывели и поволокли через площадь окровавленную, обритую наголо женщину. Следом шел важный мужчина в мантии. Избитая до черных гематом колдунья едва переставляла ноги, и невозможно было определить, молодая она или старая.

Толпа расступалась, пропуская стражников. Те привязали женщину к столбу, приковали за шею. Человек в мантии прочитал приговор:

– За преступления перед Богом и людьми: ведовство, союз с дьяволом и убийство невинных младенцев, Марина Шепп приговаривается к казни сожжением! По завершении казни муж Марины, Александер Шепп, должен уплатить в городскую казну пять гульденов за работу палача и дрова для костра. Да свершится воля Господа!

Солома занялась, затрещали дрова, пламя быстро подобралось к босым ногам колдуньи, лизнуло пальцы жадными языками. Марина застонала, горожане ответили ревом. Со всех сторон в женщину полетели камни.

Огонь пожрал одежду ведьмы, пробежался по телу, кожа пошла пузырями. Толпа бесновалась, торжествовала, орала и свистела. Дан поморщился.

– Пусть это исчадье ада не вызывает у тебя жалости, – сказал Шпренгер. – Ее взяли, когда она доедала жаркое из собственного грудного ребенка… Голова младенца лежала в чугунке, из нее ведьма собиралась сделать «мертвый порошок» для шабаша. Колдуны, ведьмы, чернокнижники – этот город и окрестные деревни погрязли во зле. Днем и ночью, не покладая рук и не преклоняя голов, мы боремся с ними во славу Господа, но наши силы не безграничны. Нам нужна помощь всех добрых христиан.

– Проклинаю город Равенсбург! – выкрикнула Марина, и сажа из костра роем черных мух окружила ее голову. – Пусть к вам придет зло!

Пламя загудело, взметнулось высоко, и сквозь оранжевую завесу Дану показалось, что лицо женщины превратилось в дьявольскую маску. Глаза бешено вращались в орбитах, нос вытянулся, вместо рта скалилась клыкастая пасть, а над лишенной волос головой поднялись рога.

– Ты видел это? Вот ее истинный облик. – Глаза Шпренгера горели, как уголья инквизиторского костра.

Дан не мог отвести взгляда от кривляющегося возле столба чудовища, которое не желало подыхать и выкрикивало проклятие за проклятием. Оказывается, они существовали на самом деле – ведьмы и колдуны – и убивали людей.

Дуновение ветра принесло тошнотворный запах горелого мяса. Шпренгер хищно раздул ноздри:

– Чувствуешь этот аромат? Так пахнет возмездие. Ты согласен стать его орудием?

Потрясенный увиденным, Дан молча кивнул. Предложение не вызвало в нем восторга, но выбора не имелось – как он понимал, отказ мог привести на костер и его. Шпренгер положил ему руку на плечо, торжественно произнес:

– Именем господа, нарекаю тебя Клинком инквизиции!