Этой ночью Дан долго не мог уснуть. Ворочался на тюфяке, вспоминая то сожженную ведьму, то ее ребенка. Когда наконец задремал, увидел перед собой лицо Кильхен. Живой Кильхен. Девушка нежно улыбалась, манила к себе. Потом ее улыбка вдруг изменилась: верхняя губа задралась, обнажая острые клыки, из горла вырвалось рычание…

Под утро суровый голос брата Готфрида выдернул его из неприятного сна:

– Клинок! В пыточную! Брат Яков ждет, живее!

В пыточной, несмотря на ранний час, уже собрались Шпренгер, подтянутый и бодрый, позевывающий Инститорис, недовольный герр Фиклер. В углу трясся под охраной стражников какой-то бродяга.

– Я хотел, чтобы ты увидел это, Клинок, – сказал Шпренгер. – Ее убили в Равенсбурге, у мастерской шорников, сегодня ночью.

Девушка лежала на лавке – маленькая, хрупкая, длинные серебристые волосы спускаются до пола. Под обрывками платья – страшные раны, половина правой щеки вырвана, так что обнажилась челюсть. По розоватой надкостнице ползала большая мясная муха.

– Какие интересные увечья, – проговорил Инститорис, жадно разглядывая тело несчастной.

– Жертва в Ребедорфе была так же покалечена? – спросил Шпренгер.

Дан молча кивнул, всматриваясь в изуродованное лицо. Девушка была ему как будто знакома.

– Не узнал? – нахмурился инквизитор. – Это Марта Шлуттербауэр, та, которую ты спас от колдунов.

Доктор Фиклер долго изучал раны, потом вынес заключение:

– Такие укусы не мог оставить ни человек, ни волк. У зверя огромная пасть, гораздо больше волчьей… что это?

Он разжал стиснутый кулак покойницы и показал всем клочок серой шерсти.

– Но если убийства продолжаются, значит, Катарина Блау не была оборотнем, – проговорил Дан.

Шпренгер помрачнел еще больше:

– Как я уже сказал тебе, Клинок: нам ничего не известно о вервольфах. Возможно, их несколько. И вот еще что: зря ты не позволил сжечь покойницу в Ребедорфе.

Дан удивленно смотрел на инквизитора.

– Брат Юрген сказал мне, что ты ознакомился с трудами о вервольфах и оборотнях. Это похвальное рвение, Клинок, но мы не знаем ничего достоверного. Книги о них суть предположения ученых и собрание народных сказок. Кто знает, быть может, девушка действительно встала и обратилась вервольфом…

– Я видел его! Видел! – заныл из угла бродяга.

– Ведите сюда, – приказал Шпренгер.

Человека подтащили ближе, так что Дан явственно ощутил исходившую от него вонь.

– Рассказывай, – велел инквизитор.

– Я шел из трактира, добрые господа, – распространяя тяжелый сивушный дух, заговорил бродяга. – Старый Фило подает знатное пиво…

– К делу.

– Я видел его, вервольфа. Он вытащил девчонку прямо из дома, добрые господа… Бросил на землю и стал пожирать ее, пожирать… Рвать на куски… – Пьяница обвис в руках стражников и заплакал.

– Как он выглядел?

– Он очень высокий, выше любого человека, стоит на задних лапах.

– Он имеет обличье волка?

– Это волк, добрые господа, – прошептал бродяга. – Огромный волк…

– В камеру его, – приказал Шпренгер.

– За что? Я ничего не сделал! Я просто упал от страха… и больше ничего не помню…

Бродягу увели.

– Его нашли спящим неподалеку от тела Марты. Когда протрезвеет, будет допрошен со всей строгостью, – пояснил инквизитор. – Быть может, убийца именно он, хотя я в это не очень верю. Что ж, братья. Вынужден признать: вервольф до сих пор не найден или их несколько. Нужно спасать горожан, и это – дело воинов Христа. Клинок, так как, ты говоришь, звали ту девушку из Ребедорфа?..

Волчьи головы, выбеленные инеем, словно сединой, и, несмотря на холод, густо покрытые мухами, смотрели на всадников пустыми глазницами – глаза повыклевали вороны. Только их хриплое карканье нарушало тишину над Ребедорфом. Все вокруг будто вымерло – не слыхать было даже скотину.

Отряд встретил Одо – сгорбленный, похудевший и постаревший за эти два дня на десять лет.

– Пришли нам мужчин с мотыгами и лопатами, – приказал Шпренгер. – Клинок, веди на кладбище.

На погосте было множество ворон. Сидели на кустах, деревьях, ограде, черным ковром покрывали землю, смотрели на людей требовательно – будто ждали кормежки.

– Плохо будет, – прошептал Ганс. – Дурной знак…

Дан шикнул, боясь, что услышит Шпренгер. Странные способности товарища могли вызвать у инквизитора недобрый интерес.

Отыскав свежую могилу, Шпренгер вопросительно взглянул на Дана.

– Да, здесь похоронили Кильхен, – подтвердил он.

– Копайте, – приказал инквизитор. – Остальные ступайте за дровами. Тело Марты я тоже приказал сжечь, – тихо добавил он. – И если, да не допустит этого господь, будут еще жертвы, с ними поступят так же.

Смерзшаяся земля трудно поддавалась мотыгам, откалывалась кусками. Вскоре крестьяне скинули теплые поддевки, остались в одних рубахах.

– Ну вот, – пробубнил тощий жилистый мужик, – дали б нам вчера с ней расправиться, раз так. Только нос мне зря разбили. Да еще выкапывай теперь ее, ведьму проклятую…

– Клинок сделал правильно, добрый человек, – строго произнес Шпренгер. – Нельзя допускать самоуправства. Ваш поступок стал бы бунтом и осквернением тела усопшей, по моему же приказу, сожжение – законное деяние.

Прошло довольно много времени, пока не раздался глухой стук мотыги о крышку гроба. Домовину вытащили из ямы, поставили возле уже готового кострища.

– Открывайте, – приказал Шпренгер.

– Ну уж нет, господин, – заныл тощий крестьянин, – уж пусть твои люди сделают. А нам страшно. Как выскочит оборотница…

Инквизитор кивнул:

– Волдо, Клинок, займитесь.

Дан взял у одного из крестьян топор, сбил крышку, оттащил в сторону. Кильхен выглядела так, словно заснула: тление не коснулось ее, лицо лишь слегка осунулось, но от этого странным образом девичья миловидность превратилась в яркую, соблазнительную женскую красоту. Губы на фоне бледной кожи выглядели неправдоподобно алыми, словно покрытыми кровью.

– Как живая, – ахнул тощий, глядя на тело с почтительного расстояния. – Совсем ничего с ней не стало, похорошела только. Точно оборотень…

Холод стоит, вот тело и сохранилось, подумал Дан, но вслух говорить не стал – бесполезно бороться с суевериями, все слишком напуганы. К тому же Шпренгер был прав: неизвестно, как укус вервольфа действует на людей. Платье покойницы, с глухим воротом и длинными рукавами, скрывало увечья на теле Кильхен.

– Нужно осмотреть труп, – тихо сказал Шпренгеру Дан.

– Зачем?

– Если она оборотень, раны должны были затянуться.

– Мы не можем раздевать ее при людях, – шепнул инквизитор. – Это будет выглядеть глумлением. А везти тело в Равенсбург слишком опасно.

Кильхен уложили на кострище, гроб разломали на дрова. Сухо щелкнуло огниво – костер занялся, жарко полыхнул в безветренном морозном воздухе. Возле часовни постепенно собиралась толпа: жители Ребедорфа пришли полюбоваться зрелищем.

– Нет! Нет! Не надо! – к костру подбежал староста. – Зачем, зачем, добрые господа?..

Шпренгер кивнул Волдо, солдаты оттащил несчастного. Одо забился у них в руках, вырвался с неожиданной силой, бросился обратно, прямо в огонь:

– Погоди, Кильхен, я сейчас…

Его вовремя вытащили, сбили пламя, толкнули прочь. Староста уставился безумными глазами на костер и затрясся в тихом смехе.

– Ума лишился, – подходя, сказал Энгель.

– Кильхен, доченька моя, встает, – хихикал Одо.

В толпе раздались крики ужаса, заплакали испуганные дети. Покойница медленно поднимала объятые огнем руки.

– Вставай, Кильхен, – кричал староста.

– Ведьма! Оборотница! – шептали крестьяне.

– Подкиньте дров, – невозмутимо командовал Шпренгер.

Костер пылал долго. Поднималась в воздух жирная сажа, оседала на белом снегу. Наконец от Кильхен остались одни обгорелые кости.

– Закопать, – приказал Шпренгер. – Надеюсь, теперь убийства в Равенсбурге и окрестностях прекратятся.

Наутро к ратуше принесли искалеченный труп десятилетней девочки. Неизвестное чудовище изуродовало ребенка, вырвало из тела большие куски плоти. Вервольф продолжал охотиться.