– Герр Гроссмейстер. – Почтительный голос за дверью. – Прости, что бужу, но там…

Теперь Сенкевич с двумя приближенными переселился в большой дом, в самом центре города. Хозяин, барон Трогот фон Барнхельм, был одним из сектантов, подчиненных с помощью демона Фурфура. Сенкевич до сих пор не мог смотреть без смеха на этого тощего старичка – сразу вспоминалось, как барон похотливо подвывал, держась за пышный зад главной ведьмы. Самого фон Барнхельма это обстоятельство не смущало, как и последующая гибель женщины. Он с удовольствием снова в воспоминаниях переживал события той ночи и даже благодарил Сенкевича за, как он выражался, «вновь обретенное чудо любви».

Барон был вдов, но в доме его обитало множество родственников, приживалов и воспитанников. Казалось, он сам не знал им счета. Среди этой оравы легко было затеряться.

Место нашлось всем. По приказу барона, родственники были «уплотнены», а для гостей освободили две комнаты на втором этаже. Клаусу выпало жить с Аароном, Сенкевичу достались персональные покои.

– Входи, – лениво проговорил Сенкевич.

В комнату, робея, заглянул молодой слуга.

– Там к тебе пришла… дама, герр Гроссмейстер. Впустить?

Дама? Сенкевич никаких дам в Равенсбурге не знал, а дамы не знали его. И уж тем более никому не было известно место его укрытия.

– Я сам посмотрю, – сказал он.

Быстро оделся, спустился на первый этаж, прошел через просторный зал. Слуга распахнул тяжелую входную дверь:

– Вот… дама…

На пороге стояла Роза – растрепанная, перепачканная сажей, на шее запеклась кровь. Девушка тяжело дышала, едва держалась на ногах. В черных глазах – ужас и ярость.

– Табор… сожгли. Всех перебили, – выдохнула она и упала прямо на руки Сенкевича.

Он подхватил девушку, бросил тяжелый взгляд на слугу:

– Скажешь кому…

– Ничего не видел, герр Гроссмейстер, – зачастил сообразительный малый. – Лекаря привести, что ли?

– Не нужно, сами справимся.

Сенкевич пронес цыганку в свою комнату, уложил на широкую кровать, позвал Аарона. Судя по ужасу и скорби в выпуклых глазах мальчишки, он был неравнодушен к красивой цыганке. Но быстро справился с собой, прислушался к дыханию Розы, приподнял веки, дотронулся до шеи.

– Смятение и потеря чувств, – диагностировал он после всех манипуляций. – От огня жидкости тела перегрелись и взбурлили.

Медицина на грани фантастики, мысленно усмехнулся Сенкевич. Вслух спросил:

– Что предлагаешь?

– Нужно положить на лоб холодный компресс, – с профессорским видом порекомендовал Аарон. – А когда больная проснется, давать как можно больше воды. Возможно, ее стошнит, и даже желчью, но это хорошо, так она извергнет негодные жидкости.

Устранить обезвоживание и вывести токсины, если надышалась дымом, перевел Сенкевич. Что ж, для средневекового аптекаря-недоучки парень неплохо справился.

Аарон между тем притащил ночной горшок, поставил возле кровати:

– На всякий случай.

Затем принес миску холодной воды и кусок чистого полотна, смочил ткань, положил на лоб цыганки.

– Не знаю, сколько она будет в беспамятстве. Но пусть, ей нужен отдых. Я присмотрю за ней, герр Гроссмейстер. Сейчас только…

Он снова выскочил из комнаты, вернулся с ретортой, в которой поблескивало и двигалось что-то яркое. Сенкевич насторожился, решив, что алхимик собирается попотчевать Розу каким-нибудь самодельным лекарством. Но мальчишка уселся на краю кровати, заворковал:

– Брунхильда, моя малышка. Ей без меня было бы скучно.

Сенкевич присмотрелся: за стеклом сидела ящерка. Пятнистая, черно-желтая, сантиметров пять в длину, с массивной головой и глазками-бусинками.

– Это моя саламандра, – пояснил алхимик. – Однажды, когда я настаивал тинктуру для философского камня, она выпрыгнула на меня прямо из огня.

– Камень-то получился?

– Нет, – вздохнул мальчишка, – ведь саламандра ушла. Если бы осталась, тогда бы вышло. Но ей что-то не понравилось. Потом тинктура загорелась, и чуть не случился пожар…

Скорее всего, выпрыгнула из бревна, когда оно нагрелось, подумал Сенкевич. Как странно в Средневековье суеверья перемешаны с верой, а настоящее колдовство – с шарлатанством. Вслух спросил:

– Что ж ты ее назад не кинул?

– Жалко стало, она маленькая и очень красивая.

Роза пролежала без сознания до середины дня. Аарон старательно менял компрессы, щупал пульс, сокрушенно качал головой. Наконец девушка застонала и открыла глаза. Сенкевич склонился над ней:

– Очень плохо? Что болит?

По испачканным сажей щекам покатились слезы:

– Душа болит, красивый. Сердце болит. Всех убили… И стариков, и детей тоже. Люди из города пришли, с кольями, с топорами. Кричали, сжечь колдунов. И жгли, и резали…

Сенкевич присел рядом, обнял девушку, осторожно прижал к себе, тихо проговорил:

– Что ж на будущее не погадала? Можешь ведь…

– На себя гадать нельзя, на семью гадать нельзя – карты правды не скажут. А табор одна большая семья, красивый… Нет больше табора. И меня нет. Куда идти?

– А меня как нашла?

– А тебя по картам. Как убежала, раскинула и пошла искать.

– Оставайся, – предложил Сенкевич. – Я ведь звал тогда.

Роза подняла блестящие от слез глаза:

– Останусь. Будете моим табором.

Барон фон Барнхельм ничуть не возражал против еще одной постоялицы и тут же приказал слугам приготовить для нее комнату.

– Зачем я должен лезть в этот кипяток? – ворчал Клаус, недоверчиво рассматривая бочку, которую служанки наполнили теплой водой.

– Затем, что я приказал, – вот уже в третий раз терпеливо отвечал Сенкевич. – И это не кипяток. Мойся, пока не остыло.

– Почему, чтоб я сдох?

– Потому что ты козлом воняешь! – наконец разозлился Сенкевич. – Понимаю, конечно, он – родное тебе животное, символ Сатаны и все такое. Но меня это соседство как-то не радует. Когда ты мылся в последний раз?

Клаус почесал белобрысую макушку:

– Не помню.

– Значит, лезь! И отскребись как следует, с мылом!

Демонолог вздохнул, скинул одежду, которую тут же подобрала расторопная прислуга, и хлюпнулся в бочку. Аарон, уже чисто вымытый, наряженный в богатый костюм из зеленой шерсти, услужливо подал ему склянку с жидким мылом:

– Вот, сам варил. С эссенцией маргаритки.

– Чтоб ты сдох, – приветливо отреагировал альбинос. – Лучше б ты его сожрал.

Все как обычно. Сенкевич усмехнулся и вышел.

Наконец можно было осуществить мечту, которая не оставляла его все время пребывания в Равенсбурге – вымыться дочиста. Вот чего ему не хватало в Средневековье больше всего! Заодно Сенкевич приказал принять ванну и своей команде. Фон Барнхельм, безоговорочно преданный хозяину, предоставил всем дорогую одежду из своих запасов.

Роза молча выслушала пожелание Сенкевича и отправилась в комнату вслед за служанками, которые уже тащили ведра горячей воды и богатое платье. Аарон выполнил приказание с удовольствием, с Клаусом пришлось сразиться.

– Герр Гроссмейстер, – к нему подбежал барон, – там пришли с важными новостями.

– Что случилось?

Старик вытаращил глаза:

– Трактирщик сказал, в Ребедорфе поохотился вервольф, загрыз девицу. Говорят, сожрал ее мясо до костей. А сегодня ночью тварь объявилась в Равенсбурге! Убита девочка двенадцати лет, на труп страшно смотреть. Город в ужасе, люди прячут дочерей…

В оборотней Сенкевич не особенно верил. Впрочем, готов был поверить – в этой эпохе каких только тварей не было. Если можно вызвать демона, почему нельзя перекинуться в волка? Он подумал и решил, что новость в целом хорошая: теперь все прихвостни инквизиции станут охотиться за вервольфом, до Сенкевича с его бандой у них просто руки не дойдут.

Разобравшись со всеми, он и сам залез в бочку, с наслаждением смывая застарелую грязь. Сидел в воде, пока она совсем не остыла. Вытерся, обрядился в чистые штаны и рубаху, дождался, пока слуги вынесут бочку, и прилег отдохнуть.

Сенкевич возлежал на высокой, широченной кровати, разглядывая узоры на балдахине, и размышлял, зачем хозяину такой «сексодром» в каждых покоях – разве что для групповухи, сюда человек восемь в разных позициях можно уместить. В дверь постучали.

– Смотри, красивый!

Роза вошла, со смехом широко раскинула руки, давая разглядеть себя. На ней была одна только нижняя рубаха из белого шелка – свободная, с длинными просторными рукавами. Солнечные лучи из витражного окна пронизали тончайшую материю, подарив Сенкевичу возможность любоваться гибким телом цыганки.

– Зачем меня обрядили в этот мешок? А еще хотели платье натянуть, и шапку странную. Я отказалась. Почему нельзя в нашем, цыганском, ходить?

Сенкевич улыбнулся ее непосредственности:

– Оно ведь обтрепалось уже, Роза. Да и выделяешься ты, слишком заметна в своей одежде. А тебе сейчас надо изображать знатную горожанку.

Девушка расхохоталась:

– Какая из меня знатная, красивый? Глаз черен, волос черен, кожа смуглая. А знатные фрау – они беленькие, пышные…

– Ты лучше, – уверенно сказал Сенкевич, скользя взглядом по высокой груди, нежной линии живота, узким бедрам…

– А еще я чистая теперь! Как ты хотел. – Роза без стеснения выпуталась из рубахи, отбросила ее и теперь стояла перед ним обнаженная. Она как зверек обнюхала свою ладонь. – И мыло пахнет хорошо…

– Тебе понравилось? – хрипло спросил Сенкевич, не отрывая взгляда от влажных еще после ванны, черных завитков на ее лобке.

– Да. Раньше я только в речках и озерах купалась, и то летом… – Роза вдруг осеклась, замолчала и посмотрела в глаза Сенкевичу.

– Иди сюда, – сказал он.

Она не подошла, замерла, опустив руки. Закусила губы. Дыхание участилось, коричневые соски напряглись. Он не понял:

– Иди ко мне, Роза. Не бойся…

– Нет, красивый. Подойди ко мне ты, – шепнула она.

Сенкевич поднялся с кровати, встал рядом, пытаясь уловить, что ей нужно, не спугнуть, не оттолкнуть эту странную и такую привлекательную для него девушку. Осторожно коснулся ее шеи, провел ладонью по плечу.

– Ты меня хочешь? – спросила Роза.

Он притянул цыганку к себе.

– Мне важно, чтобы ты хотел… – быстро проговорила она, жадно вглядываясь в его лицо. – Меня, только меня… мне это нужно… Я не умею… первая…

Сенкевич поцеловал ее – сначала нежно, легко, потом все требовательнее. Она отозвалась мгновенно: обняла за шею, прижалась всем телом, скользнула языком по его губам.

Он подхватил девушку, опустил на кровать.

– Сними это, – задыхаясь, проговорила Роза, стягивая с него рубаху. – Все сними… скорее…

Все больше заводясь от ее возбуждения, он быстро избавился от одежды. Стал покрывать поцелуями шею, грудь, опустился к животу…

– Нет, – простонала она, вздрагивая. – Не надо, ничего не надо уже… Иди ко мне…

Сенкевич повиновался, лег на нее. Не было долгой томной прелюдии. Была страсть. Роза коснулась члена, сжала, мягко направила, гортанно вскрикнула, ощутив его напор. Обвила Сенкевича руками и ногами, вцепилась, приникла, подаваясь вслед за каждым движением его бедер, ни на мгновение не выпуская из себя. Прижалась губами к его губам, целуя все глубже, забрала в рот язык, принялась посасывать, в такт сжимая и разжимая лоно.

Оторвавшись от его губ, Роза хрипло простонала на ухо:

– Ах-х-х, какой ты…

Сокращения становились все сильнее и чаще, доводили Сенкевича до исступления. Наконец Роза изогнулась, впилась ногтями в его спину и закричала. Мышцы ее судорожно сжались еще несколько раз, охватывая его почти до боли. Не выдержав больше этой сладкой муки, он опустился на девушку всей тяжестью тела, зарылся лицом в волосы. Сквозь запах мыла пробивался ее собственный аромат – травы и костра. Сенкевич зарычал и содрогнулся в оргазме.

Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу. Роза молча улыбалась. Непонятно – молчаливая женщина…

– Скажи что-нибудь, – попросил он.

– Я люблю тебя, красивый.

– Когда успела? – усмехнулся Сенкевич. – И почему ты зовешь меня красивым? Я ведь вовсе не красив.

Цыганка провела рукой по его щеке:

– Потому что люблю. Сразу полюбила, как увидела. И для меня ты самый красивый.

Ему хотелось ответить теми же словами. Но не мог. Не привык. Да и не знал, так ли это. Врать не хотел… А она, казалось, и не ждала. Устроилась у него на плече, ткнулась носом в шею, засопела смешно.

Странная она. Пришла сама, осталась с ним, ничего не требовала. А ведь знает: его ищет инквизиция. Но не боится.

– За что же ты полюбила меня, Роза?

Она тихо рассмеялась:

– За тебя самого, красивый. Ты умный, сильный, ты добр ко мне. Только это мне нужно. Только это. Чтобы ты был, красивый…

Ему вспомнились девяностые. Драка в зоне, заточка в печень здоровенному беспредельщику. Разборки на воле, расстрелянные конкуренты, бабы их овдовевшие… Потом были, по сути, те же разборки, то же уничтожение врагов, только уже изящное, цивилизованное, устраивавшееся из шикарных офисов. Итог тот же – зоны, самоубийства, осиротевшие дети.

– Ты ошиблась, Роза. Я не добрый.

– Ты добр ко мне. А про другое я знать не хочу…

Вскоре она задремала. Во сне откатилась, легла на спину, вольготно раскинув руки. Сенкевич продолжал смотреть на нее.

Добр?..

Теперь виделась другая, тоже красивая. Русоволосая, светлокожая, нежная очень – единственная, кого он любил. Так же лежала на спине, смотрела на него, одним синим глазом – второй выбила пуля, раскурочила глазницу.

Сенкевич думал тогда, что хорошо спрятал Ингу. Даже сам не навещал, приказал затаиться, не выходить из дома несколько дней. А потом было поздно…

Он вспоминал, как гнал внедорожник по ухабам, стискивал зубы, молился Богу, в которого не верил. Как за спиной тихо матерились его ребята, как ветки хлестали по лобовухе.

Не успел тогда, не смог защитить. Можно сказать, сам убил, ведь погибла Инга из-за его дел. Личная месть конкурента. Он, Сенкевич, никогда не трогал баб и детишек. А тот – тронул, сразу и женщину, и ребенка. Инга была на третьем месяце.

Сенкевич с силой потер лицо, тряхнул головой. Двадцать лет прошло. К Инге он был добр, но не уберег.

Потом было много женщин. Разных – юных и зрелых, хрупких и пышнотелых, холодноватых и страстных, спокойных и вспыльчивых. И все красивые. Других он за свое бабло не признавал. Холеные, ухоженные, в дорогом кружевном белье, дизайнерских шмотках, и у каждой – значки долларов в томном взгляде. Каждая прикидывала, как заполучить выгодного мужика. Холостой, богатый, крупный предприниматель – отличная кандидатура если не в мужья, так хоть в постоянные любовники.

К ним он не был добр. Плевать ему было. А к Розе?..

Он скоро найдет способ открыть портал. Обязательно найдет. Цыганочка права: он сильный, умный и никогда ни перед чем не останавливается. Попадет туда, куда и собирался, станет Джованни Руччелаи, флорентийским богачом. Что ждет его там? Вернее, кто?

Представились прекрасные флорентийки, изысканные венецианки, гордые римлянки – светские красавицы. Изукрашенные драгоценностями платья, высокие лбы, тонкие лица, вызолоченные волосы… и отраженный блеск золота в прекрасных глазах. Его золота. Будет много женщин, если он захочет. Для тела. А найдет ли такую, как Роза? Для души?

Сенкевич рывком сел.

Так добр ли он?

Словно почувствовав его взгляд, Роза открыла глаза и тут же засияла улыбкой:

– Красивый…

Он поднял девушку, усадил верхом на себя. Сжал ладонями виски:

– Скоро я уйду отсюда, Роза.

Она покорно склонила голову, тихо ответила:

– Значит, так судьба рассудила… Что тут делать. Но ведь пока ты есть у меня… – И потянулась, чтобы поцеловать.

Он ласково приложил ладонь к ее губам.

– Подожди. Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Пойдешь?

На ее лице было такое счастье, что слов не требовалось. Понял: куда угодно пойдет.

– Но там я буду другим, не таким, каким ты меня видишь. Сейчас я белокожий и худощавый, а там стану черноволосым толстяком. Это ничего?

– Ничего, – рассмеялась девушка. – Это же все равно ты. И ты – мой красивый.

– Может быть, и ты станешь другой. Даже наверняка. И неизвестно, какой именно. Это колдовство, которым я не всегда могу управлять. Постараюсь, но не обещаю.

Человек двадцать первого века удивился бы, не поверил, стал расспрашивать, но Роза, цыганка, дитя Средневековья, сразу приняла как данность.

– И это ничего. Ведь ты не бросишь меня?

– Нет, – пообещал он. – Ты тоже все равно будешь для меня самой красивой.

– Даже если я буду кривой? – прищурилась Роза. – Хромой? Старой?

– Не будешь. Возраст останется примерно тем же. И думаю, красота останется. Только, может быть, станет другой.

– Тогда чего бояться?

– Погоди. Я не сказал тебе самое главное. Путешествие разбросает нас, и скорее всего мы окажемся в одном городе, но в разных местах. А поскольку внешность наша изменится, можем не сразу узнать друг друга. Но я найду тебя. Обязательно найду. Клянусь, Роза.

– Я верю, – прошептала девушка, прижимаясь к нему грудью и призывно двигая бедрами. – Я и сама тебя найду. Поцелуй меня, красивый…