11
Младенцы
Тема: Министерство колоний
Мистер Фландрес!
Должность Гегемона не вакантна и никогда не была вакантна. Питер Виггин продолжает ее занимать. Таким образом, отстранение Вами достопочтенного Хирама Граффа с поста министра колоний не имеет силы. Графф продолжает обладать всем объемом полномочий в отношении действий министерства колоний на поверхности Земли.
Более того, Командование Международного Флота будет рассматривать любое вмешательство в его деятельность на Земле при выполнении им своего долга как препятствование жизненно важной деятельности Международного Флота и предпримет соответствующие шаги.
Тема: Министерство колоний
Дорогой сэр, адмирал Чамраджнагар!
Мне совершенно непонятно, почему Вы по данному поводу обращаетесь ко мне. Я не исполняю обязанности Гегемона, я всего лишь помощник Гегемона. Ваше письмо я переслал генералу Сурьявонгу и надеюсь, что вся дальнейшая корреспонденция по подобным вопросам будет направляться ему.
Ваш покорный слуга,
Ахилл Фландрес.
Тема: Министерство колоний
Направляйте мои письма кому хотите. Ваша игра мне понятна. Я играю в другую. В моей игре все козыри у меня на руках. Ваша же будет продолжаться только до тех пор, пока люди не заметят, что у Вас вообще карт нет.
Бразильские события уже гудели в сети и в телевизорах, когда закончилась процедура имплантации и Петру выкатили на каталке в вестибюль клиники оплодотворения. Боб ее ждал – с воздушными шариками.
Петру выкатили в приемную. Сперва она не заметила Боба, потому что была занята разговором с врачом. Боба это устраивало. Он хотел разглядеть ее – женщину, которая теперь несет его ребенка.
Она казалась невероятно маленькой.
Он вспомнил, как смотрел на нее снизу вверх, когда они впервые встретились в Боевой школе. Девушка – редкость для этого заведения, где надо было пройти тест на агрессивность и определенную беспощадность. Для него, новичка, самого младшего ребенка из принятых в школу когда-либо, она казалась такой крутой, такой суровой – квинтэссенция школьного хулигана, язвительного и воинственного. Это было притворство, но необходимое.
Боб сразу увидел, что она все замечает. Заметила его с самого начала не с презрением или снисхождением, как другие ученики, которые только и видели, какой он недомерок. Нет, она явно проявила к нему интерес. Очевидно, сообразила, что его присутствие в Боевой школе, куда он явно не проходил по возрасту, что-то да значит.
Частично именно эта ее черта привлекла к ней Боба – это и еще тот факт, что эта девушка была там почти так же не на месте, как предстояло быть ему.
Она, конечно, подросла с тех пор, но Боб вырос намного сильнее и теперь был куда как выше. Но дело было не только в росте. Он ощущал под пальцами ее грудную клетку, такую маленькую и хрупкую – или так ему казалось. Будто с ней надо обращаться очень бережно, чтобы случайно не раздавить в руках.
У всех мужчин такие чувства? Наверное, нет. Прежде всего, далеко не все женщины такого хрупкого сложения, а второе – другие мужчины останавливаются в росте, достигнув определенного размера. Но у Боба руки и ноги были до сих пор непропорциональны телу, как у подростка, и хотя он был уже высок, не оставалось сомнений, что тело его собирается расти выше. Руки у Боба были как лопаты, и ладони Петры терялись в них, как ладошки ребенка.
И каким же ему покажется ребенок, которого она носит, когда он родится? Он будет качать ребенка на одной руке? И не повредит ли он случайно младенца? Что-то он сейчас не очень руками владеет.
А когда ребенок достаточно подрастет, чтобы его безопасно держать, Боба уже не будет.
И почему он на это согласился?
Да, конечно. Потому что он любит Петру. Потому что она хочет носить его ребенка. Потому что Антон заболтал ему мозги насчет того, как мужчины стремятся иметь семью, даже если секс их не волнует.
Петра заметила Боба, заметила шарики и засмеялась.
Он тоже засмеялся и пошел к ней, протягивая ей шары.
– Обычно мужья не приносят женам шарики, – сказала она.
– Я думал, что имплантация ребенка – это особый случай.
– Я тоже так думаю, – сказала она, – если сделано профессионально. Обычно ребенка имплантирует любитель в домашних условиях и женам шариков не дают.
– Я это запомню и всегда буду держать шарики под рукой.
Он шел рядом с ее креслом, которое служитель вез к выходу.
– Так куда же ты мне взял билет?
– Я взял два. На разные авиалинии и в разные места. Если какой-то из этих рейсов вызовет у тебя неприятное чувство, то даже если ты не поймешь, в чем дело, не оставляй без внимания. Просто смени авиакомпанию или вместо самолета езжай поездом. Билет на поезд – универсальный пропуск в пределах Европейского Союза, так что можешь ехать куда угодно.
– Ты меня балуешь.
– Как ты думаешь, зацепился ребенок за стенку матки?
– У меня внутренней камеры наблюдения нет, – сказала Петра, – а нервы у меня не такие хорошие, чтобы почувствовать, как микроскопический зародыш внедряется и начинает выращивать плаценту.
– Очень неудачная конструкция, – заметил Боб. – Когда я помру, скажу об этом Богу пару слов.
Петра вздрогнула:
– Прошу тебя, не надо шуток насчет смерти.
– Только не проси меня говорить о ней серьезно.
– Я беременна – может быть. И теперь все надо делать по-моему.
Служитель вывез Петру на улицу и направился к первому такси из трех, стоящих в очереди. Боб его остановил:
– Водитель курит.
– Он выбросит сигарету, – ответил служитель.
– Моя жена не сядет в машину, где одежда водителя впитала дым и выделяет его остатки.
Петра глянула на него вопросительно. Боб приподнял бровь, надеясь, что она поймет: дело не в табачном дыме.
– Это первая машина в очереди, – сказал санитар, будто неопровержимый закон природы гласил, что пассажиры должны садиться в первое в очереди такси.
Боб посмотрел на два других. Во втором водитель глядел безразлично, в третьем водитель улыбался. Он был похож на малайца или индонезийца, и Боб знал, что в их культуре улыбка – это чистый рефлекс при встрече с человеком, который сильнее тебя, выше по положению или богаче.
И все-таки к индонезийскому водителю у него не было того недоверия, которое он испытал к голландцам в первых двух машинах.
Поэтому он повез кресло Петры к третьей машине. На вопрос Боба водитель ответил, что да, он из Джакарты. Санитар, явно раздраженный нарушением протокола, настаивал, что поможет Петре сесть в машину. Боб взял ее сумку и положил рядом с ней на сиденье – он ничего не клал в багажник такси – на случай, если вещь понадобится.
А потом надо было стоять и смотреть, как ее увозят. Времени не было на долгое прощание. Он сейчас все, что для него в жизни что-то значило, посадил в такси, где сидел за рулем улыбающийся незнакомец, и должен был смотреть машине вслед.
Потом он вернулся к первому в очереди такси. Водитель проявил свое возмущение нарушением очереди. Нидерланды снова стали цивилизованной страной, с самоуправлением, и порядок надо уважать. Очевидно, голландцы теперь гордились, что очереди соблюдают лучше, чем англичане, а это абсурдно, потому что для англичан радостно стоять в очереди – национальный спорт.
Боб дал водителю двадцатипятидолларовую монету, на которую тот поглядел с презрением.
– Доллар сейчас крепче евро, – сказал Боб. – И я плачу вам чаевые, так что вы ничего не потеряли от того, что я жену посадил в другое такси.
– Куда вам? – коротко спросил водитель с акцентом диктора Би-би-си. Надо бы голландцам больше внимания уделять программам на собственном языке, чтобы не приходилось им все время смотреть английские передачи и слушать английское радио.
Боб ответил лишь тогда, когда оказался в машине и закрыл дверь.
– Отвезите меня в Амстердам.
– Куда?
– Вы меня слышали.
– Это восемьсот долларов!
Боб отделил от пачки тысячедолларовую банкноту и протянул водителю.
– Видео в этой штуке работает? – спросил он.
Водитель демонстративно проверил банкноту – не фальшивка ли. Боб пожалел, что не дал ему банкноту Гегемонии. Доллары не нравятся? Так вот тебе вот это! Но вряд ли сейчас кто-нибудь примет деньги Гегемонии, когда на каждом экране в городе лица Питера и Ахилла и разговоры идут, что Питер растратчик.
И в телевизоре в машине тоже были их лица, когда водителю удалось его включить. Бедняга Питер, подумал Боб. Сейчас он понял, что чувствовали папы и антипапы, когда двое претендовали на престол святого Петра. Какой прекрасный исторический момент для Питера. Какой хаос для мира.
К собственному удивлению, Боб обнаружил, что ему, в общем, все равно, ввержен мир в хаос или нет, – лишь бы этот хаос не коснулся его семьи.
«Я теперь по-настоящему штатский, – понял он. – Единственное, что меня интересует, – как эти мировые события скажутся на моей семье».
И он вспомнил: «Я же всегда интересовался мировыми событиями лишь постольку, поскольку они касались меня. И смеялся над сестрой Карлоттой, потому что она была так озабочена».
Но он все же интересовался. Следил. Проявлял внимание. Он говорил себе, что это лишь с одной целью: знать, как уберечься. Но теперь, когда куда больше причин волноваться об опасности, вся эта бодяга с Питером и Ахиллом казалась ему очень скучной. Питер дурак, что думал держать Ахилла на цепи, дурак, что поверил в таком деле китайскому источнику. Насколько хорошо должен был Ахилл понимать Питера, знать, что он постарается похитить Ахилла, а не убить. А почему бы Ахиллу не понимать Питера? Все, что ему нужно было для этого сделать, – представить себе, как бы поступил он, если бы сидел на месте Питера и был чуть тупее, чем есть.
И все же, хотя ему было скучно, сообщения журналистов начинали приобретать смысл, если сопоставить их с тем, что знал Боб. Конечно, насчет растраты это нелепо, очевидная дезинформация от Ахилла, хотя все страны, от которых этого можно было бы ожидать, ревели, требуя расследования: Китай, Россия, Франция. Что казалось действительно верным, это что Питер и его родители тайно покинули резиденцию Гегемона в Риберао-Прето сегодня перед рассветом, уехали в Арараквару, оттуда улетели в Монтевидео, где получили официальное разрешение лететь в Соединенные Штаты как гости правительства США.
Могло быть, конечно, что внезапный их отлет был вызван чем-то, что сделал Ахилл, или какой-то информацией о его ближайших планах. Но Боб, в общем, был уверен, что эти события вызваны письмами, которые они с Петрой отправили сегодня утром, получив сообщение Хань Цзы.
Очевидно, Виггины не спали очень рано или очень поздно, потому что должны были получить письма почти сразу. Получить, расшифровать, понять последствия намека Хань Цзы и потом, что почти невероятно, убедить Питера обратить на это внимание и убраться без малейшего промедления.
Боб полагал, что должны будут уйти дни, пока Питер сообразит значение того, что ему сказали. Частично проблемой были бы его отношения с родителями. Боб и Петра знали, насколько умны Виггины-старшие, но большинство народу в Гегемонии понятия об этом не имело, и прежде всех Питер. Боб попытался представить себе сцену, когда Питеру объяснили, что Ахилл его обдурил. Чтобы Питер поверил, когда родители ему сказали, что он допустил ошибку? Немыслимо.
И все же он должен был им поверить сразу и на месте.
Или они его опоили.
При этой мысли Боб рассмеялся, потом оторвался от телевизора, потому что машина резко свернула.
Она съезжала с главной дороги в боковую улицу, чего не ожидалось.
Рефлекторно Боб дернул дверь и вывалился, когда водитель уже выхватил из-под сиденья пистолет и навел на него. Пуля свистнула над головой, когда Боб упал и покатился по земле. Машина остановилась, водитель выскочил закончить работу. Бросив сумку, Боб рванул за угол. Но далеко ему по этой улице было не убежать – здесь вообще не было пешеходов, в районе складов. Водитель бросился за ним на главную улицу.
Прозвучал еще один выстрел, когда Боб успел забежать за поворот. Он думал было прижаться к стене в надежде, что у стрелка хватит глупости высунуть ствол за угол, не глядя.
Но это бы не получилось, потому что таксист, стоявший в очереди вторым, подруливал к тротуару, наставляя на Боба ствол.
Боб бросился на землю, и две пули ударили в стену там, где он только что стоял. По чистому совпадению прыжок поставил его лицом к лицу с первым водителем, который действительно оказался настолько глуп, что выбежал за угол на полной скорости. Он перевалился через Боба, и когда ударился об асфальт, пистолет у него из руки вылетел.
Боб мог бы за ним броситься, но второй таксист уже высунулся из двери и пристрелил бы Боба раньше. Поэтому Боб бросился к первой машине, застрявшей в переулке. Успеет он оставить машину между собой и убийцами или они его раньше застрелят?
Он знал, что не успеет. Но ничего не оставалось делать, кроме как пытаться и надеяться, что эти двое, как злодеи в телевизоре, стрелять не умеют и все промажут. А когда он залезет в машину и поедет прочь, очень хорошо было бы, если обивка водительского сиденья оказалась из той чудесной ткани, что задерживает пули, пущенные в заднее стекло.
Та-та. Та-та-та.
Стрекот автомата.
У таксистов автоматического оружия не было.
Боб высунулся из-за капота, держась пониже. К его удивлению, ни один из таксистов не стоял на углу, наводя на него оружие. Может, так оно было секунду назад, но сейчас они оба лежали, начиненные пулями, и пускали на мостовую скудные струйки крови.
А из-за угла вылетели двое мужчин, похожих на индонезийцев, один с пистолетом, а другой – с маленьким пластиковым автоматом. Боб узнал израильскую систему, потому что этим оружием его маленькая армия пользовалась на заданиях, когда надо было как можно дольше держать оружие скрытым.
– Ходил с нами! – крикнул один индонезиец.
Боб решил, что это удачная мысль. Поскольку в попытке убийства был задействован один резервный стрелок, их могло быть и больше, и чем раньше отсюда убраться, тем лучше.
Конечно, про этих индонезийцев он ничего не знал, и почему они так вовремя здесь оказались, тоже не знал, но факт, что у них было оружие, а по нему они не стреляли, наводил на мысль, что они, по крайней мере в данную минуту, его лучшие друзья.
Он схватил сумку и побежал. Передняя дверца невзрачной немецкой машины была открыта и ждала его. Ныряя внутрь, он сразу сказал:
– Моя жена, она в другом такси…
– Она хорошо, – сказал человек на заднем сиденье, который был с автоматом. – Водитель из нас. Хорошо выбрал машину ей. Плохо выбрал себе.
– Кто вы такие?
– Индонезийские иммигранты, – усмехнулся водитель.
– Мусульмане, – сказал Боб. – Вас послал Алаи?
– Кто лаял?
Боб не стал поправлять. Если имя Алаи ему ничего не говорит, то зачем копать дальше?
– Где Петра? Моя жена?
– Ехал в аэропорт. Не тот билет, что ты давал. – Человек на заднем сиденье протянул Бобу авиабилет. – Ехал сюда.
Боб посмотрел на билет. Дамаск.
Очевидно, миссия Амбула удалась. Дамаск во всех смыслах мог считаться неофициальной столицей мусульманского мира. Пусть Алаи исчез из виду, вряд ли он где-нибудь в другом месте.
– Мы туда едем как гости? – спросил Боб.
– Туристы, – ответил человек позади.
– Хорошо, потому что кое-что осталось в больнице, за чем бы надо вернуться.
Хотя было очевидно, что люди Ахилла – или кто бы они ни были – знали все, что делали в клинике Боб и Петра. На самом деле… на самом деле вряд ли что-то, им принадлежащее, осталось в клинике.
Он оглянулся на человека на заднем сиденье – тот качал головой.
– Прости. Мне говорил, когда мы тут остановился и людей стрелял, охранник в больнице украл все твое.
Ну конечно. Не надо драться с охранником, проще его купить.
Теперь ему все было ясно. Если бы Петра попала в первую машину, убийства бы не было – было бы похищение. Убийство Боба не планировалось – это была дополнительная премия. Задумано было похищение его детей.
Боб знал, что выследить их путь сюда было невозможно. Их предали с момента прибытия. Волеску. И если Волеску в этом замешан, то украденные эмбрионы вполне могли иметь ключ Антона. Ни у кого не было бы особой причины красть его детей, не будь шанса вырастить из них вундеркиндов вроде самого Боба.
И тест Волеску наверняка был показухой. Он понятия не имел, у каких эмбрионов есть ключ Антона, а у каких нет. Их имплантируют суррогатным матерям и посмотрят, что будет после рождения.
Волеску так же легко обдурил Боба, как Ахилл – Питера. Но они не доверяли Волеску, они просто верили, что он не в заговоре с Ахиллом.
Хотя это не обязательно он. То, что он похитил весь джиш Эндера, не значило, что он единственный возможный похититель во всем мире. Дети Боба, если будут обладать его даром, будут нужны любой честолюбивой стране или полководцу. Воспитать их так, чтобы они ничего не знали о своих истинных родителях, обучить на Земле так же интенсивно, как Боба и других детей учили в Боевой школе, и в возрасте девяти-десяти лет им можно доверять выработку стратегии и тактики.
Это могла быть коммерческая операция. Может, Волеску проделал все сам, нанял убийц, подкупил охранника, чтобы продать потом младенцев тому, кто предложит больше.
– Плохая весть, прости? – сказал человек на заднем сиденье. – Но один ребенок остался, да? В жене?
– Один остался, – сказал Боб.
Если не будет невезения, на что теперь вряд ли похоже.
И все же в Дамаск… Если Алаи действительно возьмет их под защиту, Петре там ничего не грозит. Петре и, возможно, одному ребенку – в котором может все равно оказаться ключ Антона, обрекающий на смерть ранее двадцати лет. Но хоть эти двое будут в безопасности.
Но другие, дети Боба и Петры, будут выращены чужими людьми как орудия, как рабы.
Эмбрионов было девять. Один имплантирован, три уничтожены. Остается пять в собственности Волеску, или Ахилла, или кого-то, кто их взял.
Разве что Волеску на самом деле нашел способ подменить те три, что предполагаются уничтоженными, подменить контейнеры. Могут быть восемь неучтенных эмбрионов.
Нет, наверное, только пять, о которых они знали. Боб и Петра вместе смотрели за Волеску слишком тщательно, чтобы он мог украсть первые три. Или нет?
Усилием воли Боб отвлекся от своих тревог – сейчас ничего нельзя сделать – и занялся своим положением.
– Спасибо, – сказал он своим спутникам. – Я был беспечен. Если бы не вы, я бы погиб.
– Не беспечен, – возразил человек сзади. – Молодой, влюбленный. Ребенок в жене. Время надежды.
За которым, подумал Боб, сразу наступило время отчаяния. Не надо было соглашаться зачинать детей, как ни хотела этого Петра, как ни любил он ее, как сам ни жаждал потомства, семьи. Надо было остаться твердым, ибо нельзя было допускать этого. Врагам нечего было бы у него красть. Они бы с Петрой до сих пор скрывались бы, необнаруженные, и не пришлось бы обращаться к такой змее, как Волеску.
– Дети хорошо, – сказал человек сзади. – Страшно, да. Кто-то украл детей, кто-то обидел, ты с ума сходил. Но хорошо. Дети – хорошо.
Да, конечно. Может, Боб и проживет достаточно, чтобы об этом узнать, а может, и нет.
Теперь он знал цель своей жизни, то, что надо выполнить до того, как он погибнет от гигантизма.
Надо вернуть детей. Следовало им появляться или нет, сейчас они есть, каждый со своей генетической личностью, каждый живой. Пока их не похитили, они были для него лишь клетками в растворе – и важно было лишь, что одну из них имплантировали Петре, и эта одна будет расти и станет членом семьи. Но сейчас важны были все они. Все они сейчас для него были живы, потому что кто-то похитил их и хочет использовать.
Он теперь даже жалел тех, которые были уничтожены. Пусть даже тест был настоящим, пусть даже у них есть ключ Антона, какое же у него было право уничтожать их генетическую неповторимость лишь потому, что он ах как альтруистично хотел избавить их от скорби жизни такой же короткой, как у него?
И вдруг он понял, что думает. Что значат эти мысли.
Сестра Карлотта, ты всегда хотела, чтобы я стал христианином, и не просто христианином, а католиком. Вот, видишь, я теперь думаю, что когда сперматозоид и яйцеклетка соединились, возникла человеческая жизнь и вредить ей нельзя.
Ладно, я не католик, и не было грехом хотеть, чтобы дети выросли для полной жизни, а не для одной пятой ее, которая досталась мне.
Но чем же я был лучше Волеску, уничтожая три из этих-эмбрионов? Он утопил двадцать два, а я три. Он ждал, пока они развивались почти два года – созревание плюс еще год, но в результате разве не то же самое вышло?
Прокляла бы ли его за это сестра Карлотта? Совершил ли он моральный грех? Получил ли он сейчас то, что заслужил, потерял пять за то, что сознательно уничтожил трех?
Нет, трудно себе представить, чтобы она сказала такое или даже подумала про себя. Она бы радовалась, что он вообще решил завести ребенка. И была бы довольна, что Петра беременна.
Но она бы согласилась и с тем, что о тех пятерых, которые попали в чужие руки, которые могут быть имплантированы в другую женщину и стать младенцами, о них он тоже не может забыть. Он должен найти их и спасти, вернуть домой.
