Нас почти не преследовали. Что такое два десятка усталых и израненных людей на фоне такой великой победы, когда навсегда уничтожены были главные силы народа вольных? Надо ли верить в то, что Второй полк уцелел? И степнякам лагерь грабить хотелось, трупы раздевать, а не за нами гоняться. Проскакали от места боя с лейб-драгунами с версту всего, не больше, да и развернулись назад.

Мы вскоре перешли на шаг. Удалось отловить коней, и из-под вольных и лейб-драгунских, взять в повод. Потом привал объявил, кони уже сами на шаг сбивались, да и тот спотыкающийся.

– Коней обиходить. Раненым помочь. Оружие к бою приготовить, боезапас из сумок пополнить, – скомандовал я.

Кони наши, кони. Сколько они сегодня вынесли. Вынесли, и нас спасли. Хоть и спешим мы дальше, но гнать их уже нельзя. Конь слабее человека, столько не выдержит, ему отдых нужен. А отдохнув, тебе за это отплатит службой.

– Мастер взводный, что же это такое?

У Барата слезы в глазах. Не его уму, которому от роду семнадцать лет, такую бездну подлости враз постигнуть. Для этого старше надо быть, насмотреться на людей побольше, особенно на тех, кто при власти и богатстве. Тогда и удивляться разучишься. Не зря ведь я с первого момента подлость какую-то подозревал, все она мне покою не давала.

– Что, спрашиваешь? – обернулся я к нему. – Князь со степняками спелся, нас истребить решил. Поперек горла мы ему были со всеми нашими вольностями.

– А как же он со степняками теперь?

– А он дурак, – категорически ответил я. – Ему злоба глаза застит, ничего дальше этого не видит. Вожди степные, небось, наобещали ему чего-то, на идолах поклялись, вот он и думает, что теперь все хорошо будет. А не будет.

– А мы как? – растерянно спросил он.

– А мы – как выйдет. До городка дойти надо, семьи забрать. А потом… потом видно будет.

– Потом другую землю искать надо будет, – сказал кто-то из бойцов, пожилой, уже почти обозного возраста. – Земли много, найдем свободную.

– Земли много, да воды мало, – буркнул кто-то в ответ.

Обихаживал Кузнеца долго, со старанием. Обтер, вычистил, осмотрел, не набилась ли холка, не потерла ли подпруга. Размял сухожилия на могучих ногах, подчистил копыта. Благодарил тем самым за службу и дружбу. Затем взялся за трофейную лейб-драгунскую лошадь. Пойдет со мной за заводную. Лошадь молодая, только в служебный возраст вошла, серая в яблоках, у «Синих Соколов» только такая масть и была. Породы горской, легче моего Кузнеца, хоть по высоте почти такая же. С прямой головой, острыми ушами, тонкими ногами.

Осмотрел ее, нашел от седла набитость легкую, несильную пока.

– Ничего, – сказал. – Ты с нами в поводу пойдешь, с сумками, заживет. А наезднику твоему я бы по заднице плетью дал бы раз сто, пока не подохнет. Впрочем, он по-любому подох, так что теперь все в порядке. Надеюсь, что сам его срубил.

Разбинтовал ноги, осмотрел. Нет, тут все в порядке, видать, из чистого выпендрежа лейб-драгуны их бинтуют, а оно только для манежа и надо или конкура. Хорошая лошадка, не подведет. Разве что упрямая немного, молодая, но с этим мы справимся.

– Как пойдем, взводный? – подошел ко мне тот самый пожилой боец, что недавно другую землю искать собирался.

– Степью пойдем, восточней, – ответил я. – Дорогу они наверняка перекрыли, так что там не пройти, а степь большая. К Глубокой балке, она нас с запада прикроет, потом на Валовы Холмы двинем. К послезавтрему на месте будем.

– Да, так можно пройти, – согласился он.

Пройти – половина дела. Как там сейчас дела, никому не известно. Городок и в осаде может быть. Совсем плохое вслух предполагать не хотелось, все понимали. Если уж на истребление князь войну начал, да еще и степняков привлек, значит, никакой пощады никому не будет. Сумеют ли наши отбиться? Кто знает. Надежда на то, что главные силы врага на уничтожение наших полков кинули, не до городков им пока было. Зачем спешить, если их судьба все равно решена? Подогнать пушки, да и…

Чувствуя, как волна паники поднимается откуда-то из темной глубины, я вздохнул резко, снова лошадью занялся. Нельзя сейчас себя до срока травить, мне ведь еще бой предстоит наверняка.

Лейб-драгунская сабля была как по нашему, так и по их обыкновению пристегнута к седлу. Когда кавалерист спешивается, его основным оружием карабин становится, и штык-кинжал на него надевается при надобности. Вот и достался мне трофей. Осмотрел ее со всех сторон да и выбросил. Что с ней еще делать? Хоть и неплоха, да не наш фасон у нее, мы к шашкам привычные. В седельных сумках нашлось восемьдесят патронов к карабину, это пригодится. Пусть арсенальные, похуже качеством, чем мои самокрутные, но для обычного боя нормально. Еще припас суточный, сухари и мясо, вино красное во фляге. Вино кислятиной оказалось, но в жару сильную можно в воду добавлять, для этого его лейб-драгуны и возят, собственно говоря.

Из раненых трое оказалось тяжелых. Один так и вовсе скончался вскоре, а двух других решили везти. Остальные были ранены или легко, или терпимо. У себя на груди тоже длинный тонкий разрез обнаружил, от которого вся рубашка кровью пропиталась. Пришлось бинтоваться и переодеваться.

С утра, с самым рассветом, уже пошли дальше. С заводными конями чуть легче стало, груз перераспределился, делали по десяти верст в час. Еще один тяжелораненый скончался, схоронили его на привале, отдав могиле честь шашками. Второй, совсем молодой парень, еще держался, хоть вид был такой, что краше в гроб кладут.

К середине дня вышли к Каменному ручью – удивительно чистой и даже в самую жару не пересыхающей речке, где немного напоили лошадей. Вода была такой студеной, что поить пришлось из брезентовых ведер, накидав в них сена, чтобы не давать пить коням большими глотками – застудим так. Ну и сами ополоснулись, смыли пыль, пот и грязь. Следующий ночлег у нас уже был в Валовых Холмах, по дороге до которых не встретили ни единого человека.

Следующий день принес плохие новости. Подошли к разоренной ферме. Глинобитные стены дома истыканы были пулями возле бойниц, постройки разрушены, все истоптано неподкованными копытами.

– Степняки были, – уверенно сказал пожилой вольный.

– Степняки, – хмуро подтвердил кто-то еще.

В доме была кровь, на полу лежали трупы. Женщина, две девочки постарше, мальчик лет семи. Уже запах появился, вились мухи тучами. Я присел, посмотрел на руку женщины, подняв ее. Следы пороха ни с чем не спутаешь. Затем аккуратно отодвинул рубаху на плече. Так и есть, там тоже синяк.

– Как вольные погибли, отбивались до последнего.

– Детей она сама, – сказал пожилой, тоже поднимаясь с колен. – Не дала увести и надругаться, сама застрелила.

– Тут же заслоны должны были стоять, – растерянно сказал Барат.

– Заслоны? Княжеские, что ли?

– Чья ферма? – спросил я, обведя взглядом бойцов.

– Ирвана, из четвертого взвода. Погиб вчера, со старшим сыном, – ответил коренастый вольный с густой черной бородой.

– Похоронить бы надо, но время терять нельзя, – сказал я. – На сеновал отнесите, огнем почтим.

Когда уходили с фермы, за нами поднимался в небо столб дыма. Разорение и так кругом, не выдаст этот дым нас теперь. Сеновал пылал до неба, похоронив в огне семью вольного, в бою павшую, но в рабство не пошедшую. А мы скакали дальше, то рысью, то шагом, то снова рысью.