После смерти адмирала Грейга гражданская жена Грейга сделала все возможное, чтобы ее дети пошли служить не по морской, а по финансовой линии. Эту стезю, как настоящая еврейская мама, она считала наиболее выгодной для своих отпрысков. Мечты Лии-Юлии полностью воплотились в жизнь. Старший сын покойного адмирала Самуил в молодости участвовал в Крымской войне, причем не кем-нибудь, а адъютантом главнокомандующего Крымской армией князя Меншикова. То, что князь взял к себе в адъютанты сына своего бывшего заклятого врага, говорит о благородстве Меншикова. Впоследствии Самуил сделал головокружительную карьеру на финансовом поприще. В 1866 году он уже товарищ (т.е. заместитель!) министра финансов империи, с 1874 года он государственный контролер и член Госсовета, а с 1878 года — и вовсе министр финансов России. Самуил Грейг увлекался садоводством и даже был президентом российского общества садоводства, любил петь арии и частенько пел в салонах. Но министром он был никаким. В своих «Воспоминаниях» граф С.Ю. Витте писал, что Самуил Алексеевич Грейг «в финансах был чрезвычайно слаб, вообще это был один из наиболее слабых министров финансов в России».

Средний сын Иван (Джон) стал шталмейстером двора великого князя Константина Николаевича и, как утверждают современники, с удовольствием занимался финансовыми вопросами своего шефа Отличался любовью к веселой жизни и переходящей всякую меру наглостью, о которой ходили легенды по всему Петербургу. Что касается младшего Василия, то он вначале сделал дворцовую карьеру, став камергером, с 1869 по 1873 год возглавлял Лифляндскую казенную палату, потом являлся членом совета министра финансов в министерстве своего старшего брата. Надо полагать, что братья в Министерстве финансов работали весьма дружно и себе не в убыток.

Старшая дочь Юлии Михайловны, названная в ее честь, вышла замуж за тайного советника Штиглица, брата первого богача России — барона Штиглица, банкира царского дома.

Контора придворных банкиров и комиссионеров занималась как внешними, так и внутренними операциями. В ее обязанности входило налаживание отношений с кредиторами русского правительства, поддержание тесных связей с европейскими банкирскими домами европейских центров и т.д. Контора придворных банкиров существовала до 1811 года. С образованием Министерства финансов и особой канцелярии по кредитной части все операции перешли к ним. Однако институт придворных банкиров сохранился до середины XIX века. Банкирский дом Штиглица стал крупнейшим в России. Он неоднократно оказывал помощь царскому правительству, организуя иностранные займы (за 35 лет правительство получило займы на сумму 346 млн. рублей). В 1841 году именно через Штиглица был заключен государственный заем в 50 млн. рублей серебром на постройку железной дороги из Петербурга в Москву. Самые значительные займы были предоставлены во время Крымской войны. «За заслуги распространения российской торговли» банкиру пожаловали звание барона (с правом передачи его наследникам) и причислили его к петербургскому первостатейному купечеству.

Именно Штиглиц имел приоритетное право организовывать иностранные займы, в том числе и через торговый дом Ротшильдов. В Европе не было ни одного города, где не принимали бы к уплате векселей Людвига Штиглица. Состояние барона сравнивали с богатством крупнейшего в Европе гамбургского банкира Соломона Гейне.

Известны его интриги против предпринимателя Путилова, строившего Петербургский торговый порт. Придворный банкир Штиглиц желал строить порт на своей земле, а не у Путиловского завода. Он практически и разорил Путилова.

Все его торгово-промышленные начинания пользовались самым широким кредитом, так как, по отзывам современников, вексель Штиглица являлся как бы наличными деньгами, а слово его ценилось выше всякого векселя. В течение нескольких лет господин Штиглиц превратился в одного из самых могущественных и богатых банкиров в Европе. У него были крупные заводы и мануфактуры, при его активном участии учреждено было пароходство, основано страховое “от огня” общество и многие другие, весьма прибыльные предприятия».

Заметим, что сын Людвига Штиглица — Александр Штиглиц, — был назначен первым управляющим Государственного банка Российской империи, образованного в 1860 году. И это при том, что годом раньше он обвинялся в жульнической операции с одним банкирским домом в Лондоне, которая нанесла России убытки в 4,5 млн. рублей, но обогатила самого банкира. Штиглица считали одним из разорителей России, обвиняли в вывозе огромных объёмов российского золота за границу, назначении дутого биржевого курса и даже в монопольном управлении русскими финансами совместно с небольшой кучкой других европейских ростовщиков. При этом ему во всем помогали новые родственники Грейги. За совершенные преступления Штиглица надо было отправлять на каторгу, но, к ужасу всех, он вскоре становится… управляющим Государственным банком.

Дело в том, что министр финансов Грейг предъявил императору ультиматум — в случае отдачи Штиглица под суд все европейские еврейские банки больше никаких займов России предоставлять не будут. В точности повторилась давняя история с ультиматумом Николаю I Ротшильдом за обиды Герцену. И Александр II капитулировал, как некогда и его отец. Зато отныне клан Грейгов-Штиглицев был поистине всемогущ, ибо полностью контролировал финансовую систему России. Что ж, самые смелые мечты Леи Грейг осуществились!

Таким образом, к 60-м годам XIX века семейство Грейгов-Штиглицев фактически контролировало все финансы Российской империи, подмяв под себя и министерство, и самого императора.

Лея Грейг доживала свой век в богатом собственном доме на Васильевском острове по Песочному переулку. Она дожила до пика карьеры своих детей и, наверное, была этим счастлива. Секретарь Бисмарка Шлёцер, автор воспоминаний «Петербургские письма», писал, что если в молодости Юлия Михайловна была очень красивой, то в старости — наоборот, омерзительно страшной.

Умерла Лея-Юлия Грейг в 1882 году в весьма преклонном возрасте, пережив не только мужа, но и двоих дочерей. Лея Грейг была похоронена на Смоленском кладбище в фамильном склепе Грейгов.

Однако вы будете совершенно не правы, если подумаете, что в последние годы старушка вдова предавалась воспоминаниям о далекой молодости и умилялась в кругу внуков и правнуков. Юлия Михайловна была не из таковых! Она по-прежнему была полна амбиций и деятельна до такой степени, что начала новый поход во имя торжества своего семейства.

Мы уже отметили выше, что к началу 60-х годов XIX века сыновья адмирала Грейга стали входить в силу. Для решительной борьбы за реабилитацию адмирала Грейга у его семейства к этому времени было все необходимое: и власть со всеми необходимыми связями, и большие деньги.

Мы, наверное, уже никогда не узнаем (да это и непринципиально!) как проходил совет грейговского семейства относительно начала кампании по реабилитации отца. Вообще-то, всегда можно понять сыновей, которые борются за доброе имя родителей, даже тогда, когда эти родители того не заслуживают. Вспомним хотя бы командира фрегата «Рафаил» Стройникова, сыновья которого сделали все для того, чтобы если уж не реабилитировать труса отца, то восстановить честь своего рода. Но одно дело, когда речь идет о некоем частном случае, и совсем другое — когда, используя рычаги власти и огромные деньги, пытаются заставить целое поколение забыть о разграблении государства отдельно взятым кланом. Здесь уже вопрос не семейный, а политический. Поэтому, с моей точки зрения, ни в коем случае нельзя ставить знак равенства между сыновьями Стройникова и сыновьями Грейга. Первые просто доказывали, что не все Стройниковы подлецы, вторые же пытались замести следы одного из грандиознейших разграблений России, а главного организатора этого разграбления возвести в ранг если не святого, то по крайней мере гениального государственного мужа, незаслуженно оклеветанного завистниками.

Вне всяких сомнений, что инициатором идеи начала кампании за реабилитацию адмирала Грейга явилась его вдова Юлия Михайловна. При этом, помимо всего прочего, и вдова, и сыновья преследовали вполне конкретную цель — добиться официального признания властью законности брака Юлии Михайловны с адмиралом Грейгом. Для Юлии Михайловны это имело принципиальное значение — ее личную победу в долгой борьбе за свой социальный статус. Для сыновей адмирала Грейга, которые, несмотря на блестящую карьеру, официально все еще считались рожденными вне брака (таких в дворянском сообществе презрительно именовали «выблядками»), это имело значение самое практическое. Сыновья адмирала уже вышли на рубеж второго эшелона власти в империи, но в первом эшелоне незаконнорожденным делать было нечего, а потому надлежало любой ценой добиться официального признания, пусть задним числом, но законности брака давно покойного батюшки с их матушкой.

Конечно, Грейги понимали, что, начав свою кампанию, им придется противопоставлять отца адмиралу Лазареву, а это сразу же вызовет ответную реакцию многочисленных учеников лазаревской школы, которые к этому времени уже надели адмиральские эполеты. Противостояние предстояло нешуточное, но Грейги на это пошли.

Ничего нового Юлия Михайловна, ее сыновья и зятья в ведении «войны» не придумали. Любая пропагандистская кампания всегда должна начинаться с обработки общественного мнения. Так как телевидения и Интернета в ту пору не было, то основной удар «семьи» пришелся на печать, и прежде всего на журнал Морского министерства «Морской сборник». Я не знаю, в каких личных отношениях с семейством Грейгов состояли главные редакторы старейшего в России журнала капитан 2-го ранга Всеволод Мельницкий, возглавлявший «Морской сборник» с 1860 по 1866 год, и генерал-майор Никандр Зеленой, руководивший журналом с 1866 по 1886 год. Впрочем, редакторы лишь исполняли волю вышестоящих инстанций.

Апогей сражения за оценку деятельности Грейга пришелся на 1863—1866 годы. В схватку были втянуты не только ветераны Черноморского флота, но и историки и выспгае должностные лица империи. Проводя аналогию с сегодняшним временем, мы можем только представить, сколько золота было брошено на решение этой стратегической для Грейгов проблемы.

Одна за другой появляются статьи в разных журналах России: статья «Адмирал А.С. Грейг» в «Записках ученого комитета Морского министерства» (СПб., 1860. Ч. 27), статья «Об адмирале Грейге» в «Кронштадтском вестнике» (1862, № 71) и, наконец, особо мерзкая и грязная статья «Из записок севастопольца» в журнале «Русский архив» (1867). Отметим, что автор «Записок» не рискнул подписаться своей фамилией, а остался инкогнито. И предусмотрительно поступил!

Статья «Из записок севастопольца» изобиловала такими пассажами: «Разные печальные обстоятельства, злоупотребления по казенным подрядам, наводнение флота греками до того, что греческий язык в кают-компаниях вытеснил русский, и еще кое-какие вещи, пока еще остающиеся под завесой, — заставили Грейга подать в отставку. Попросту сказать, он пал. Его управление представляет только легкий и небрежный абрис, может быть, во многом безукоризненный (?!), но дабы ему сделаться картиной, необходимо было прикосновение другой, более решительной кисти. Доки, водопроводы, библиотека — это были не конченные эскизы, которые попались по счастию в руки человека, способного их дорисовать.

Этот человек был Лазарев, характер преимущественно ровный, какие всего нужнее в жизни, без всяких чрезвычайных способностей (!?), но твердой, крепкой воли, достаточно взглянуть на его портрет, эту известную сутулую фигуру, сбитую как кремень, даже на движение этой руки, держащей неизбежную морскую трубу. Лазарев начал с уничтожения во флоте грековщины-грейговщины, как тогда выражались».

Статья «Из записок севастопольца» вызвала возмущение флотских офицеров. От имени моряков-балтийцев капитан-лейтенант Афанасьев публикует в том же 1867 году в «Санкт-Петербургских ведомостях» свой гневный «Ответ» на анонимные «Записки»: «Мы понимаем, что “Русский архив” есть сборник материалов для русской истории, и было бы странно с нашей стороны требовать от него исторической критики, для очистки помещенных в нем статей; но мы совершенно вправе ожидать от всякой редакции деликатности, требовать, чтобы заявлениям очевидно ложного и шутовского отзыва о наших материалах, без имени автора и, следовательно, на полную ответственность редакции, не раздражали в нас чувство справедливости».

Одновременно в «Кронштадтском вестнике» публиковали длинные списки офицеров, требующих расследования, в связи с гнусной публикацией в «Русском архиве».

Однако извиняться перед офицерами никто не собирался. Братья Грейги были уже столь могущественны, что могли не обращать внимания на стенания кронштадтев. Начав атаку на Лазарева, Нахимова и Корнилова на страницах либерального «Русского архива», они затем начали наступление на страницах военно-морского журнала «Морской сборник», который именно в это время, благодаря «трудам» великого князя Константина Николаевича и его любимца Самуила Грейга, также на некоторое время стал «поистине демократичным». Конечно, статьи для «Морского сборника» писались в более мягких тонах, чем для «Русского архива». Но суть их была та же.

Вот лишь далеко не полный перечень потока статей, посвященных временам командования А.С. Грейгом Черноморского флота, опубликованных на страницах журнала всего за несколько лет в «Морском сборнике»: Асланбегов. «Адмирал А.С. Грейг. Из воспоминаний моряка» (1861, № 12), «Несправедливый укор» (1862, № 9), «О памятнике Грейгу» (1862, № 9), три статьи «Николаев» (1861—1862), Зарудный В. «Севастопольская морская библиотека» (1862, № 12), Сайн Н. «Еще материалы для библиографии адмирала А.С. Грейга» (1862, № 8), «Сломанный редакторский карандаш» (1862, № 12), Шестаков И. «Письмо к редакторам “Сборника” и “Кронштадтского вестника”» (1864, № 4), Батьянов «Пребывание императора Николая Павловича на Черноморском флоте в 1828 году» (1869, № 8), Афанасьев Д. «Ответ моряка “Русскому архиву”» (1861, № 12). Что касается трудолюбивого врача Н. Закревского, то он опубликовал в «Морском сборнике» в 1861—1865 годах в защиту адмирала Грейга ДЕСЯТЬ СТАТЕЙ. Несколько особняком стоит более поздняя статья К. Головизина «Очерки из истории русского флота. Эскадра контр-адмирала А.С. Грейга» (1882, №11,12).

Интересно, что из всех флотоводцев 60-х годов XIX века в защиту Грейга удалось завербовать лишь одного контр-адмирала Асланбегова (в исторических трудах он иногда упоминается как Асланбеков). Кто же он такой, контр-адмирал Асланбегов, к помощи которого прибегли грейговцы?

Имя вице адмирала Асланбегова Аврамия Богдановича (он же Ибрагим-бек Аллахверди-бек-оглы) давно всеми забыто, и забыто по праву, так как вспоминать о нем, как об адмирале, особо нечего. Младшим офицером Асланбегов был еще неплох, но адмиральские эполеты были ему явно не по плечу.

Отметим, что Морской корпус Асланбегов закончил лишь в 1837 году, а на Черном море появился вообще в 1842 году, так что ни лично видеть, ни знать адмирала Грейга он просто не мог.

Поэтому восторги, источаемые в адрес адмирала Грейга Асланбеговым в его т.н. «воспоминаниях», смотрятся весьма несерьезно. Тот факт, что, будучи воспитанником адмирала Лазарева и ни разу не видя в глаза Грейга, Асланбегов принял сторону последнего, характеризует его не с лучшей стороны.

Впрочем, ничего удивительного в этом нет, так как Асланбегов был в русском флоте личностью весьма одиозной.

Из воспоминаний вице-адмирала Г.Ф. Цывинского, служившего в 1879—1881 годах на клипере «Наездник» на Дальнем Востоке: «…В Нагасаки… мы взяли Асламбекова (так в тексте Цывинского. — В.Ш.) с музыкой (в 30 чел.) и двумя флаг-офицерами… До своего неожиданного назначения на Тихий океан Асламбеков много лет командовал 8-м флотским экипажем, страстно любил свою экипажную музыку и превратился в сухопутного командира. Назначенный сменить адмирала Штакельберга на Тихом океане, он, прежде всего, озаботился забрать с собой экипажный оркестр и, прибывши с ним на “Азии” в Нагасаки, возился с ним как с писаной торбой. Наш маленький клипер был очень стеснен нахлынувшими 34-мя лишними пассажирами: адмиральские ящики с накопленными долларами и музыкальные инструменты отняли у команды половину жилой палубы. Был июль и, несмотря на тропическую жару, адмирал требовал, чтобы мы ходили в черных сапогах, сюртуках с кортиком на вахте на ходу, что противно Морскому уставу (сталь кортика нарушает показание компаса); между тем на всех судах в океане допускались некоторые вольности в форме, разрешалось носить белый тропический костюм с белыми башмаками и английскую белую каску, спасавшую от солнечного удара. Но наш петербургский адмирал знал хорошо пехотный устав Морсового поля и Михайловского манежа и отступлений от принятой там формы не допускал».

В описываемом отрывке Асланбегов предстает не только как малокомпетентный профессионал, но и как настоящий восточный падишах с личным оркестром, услаждавшим его слух, и сундуками, набитыми серебром, не говоря уже о чисто восточном самодурстве по отношению к подчиненным.

Поэтому вполне понятна описываемая Цывинским радость офицеров при отъезде Асланбегова с их клипера: «Мы по адмиралу (Асланбегову. — В.Ш.) не скучали, и долго еще в кают-компании Никольс (офицер “Наездника”. — B.Ш.) карикатурно изображал его, будто бы пускающегося в пляс под аккомпанемент канкана…»

Согласитесь, чтобы так высмеивать своего начальника, надо не то что его не уважать, надо его просто презирать…

А вот как все тот же Г.Ф. Цывинский описывает морские навыки бывшего любимца адмирала Грейга и его супруги: «“Разбойник”… шел из Нагасаки совместно с “Азией” (адмиралом Асламбековым). Адмиралу вздумалось поучить “Разбойника” (командир В.В. Житков) морскому делу, приказав ему в океане на полном ходу резать себе (т.е. “Азии”) корме, при этом требовалось резать “тонко”, т.е. как можно ближе пройти с шиком к адмиральской корме, для этого на “Азии” был выпущен за кормой буек на тонком коротком буксире. “Разбойник” обрезал раз, обрезал второй раз. “Береговой” адмирал каждый раз подымал сигнал “ближе”. В третий раз “Разбойник” угодил ему в корму; снес катер, отрезал кормовой планшир и снес гафель с флагом; себе снес бушприт со всей оснасткой и обломал форштевень. Словом, забава адмирала (по прозванию “бум-бум-эфенди”) обошлась недешево. Оба, битые, пришли в Сингапур в таком плачевном виде».

Автор не уделял бы столько места личности Асланбегова столько места, если бы не его явно провокационная роль в борьбе «грейговцев» и «лазаревцев».

Вполне очевидно, что кличка, данная Асланбегову офицерами эскадры, вполне была им заслужена. И этот человек был определен в главные апологеты адмирала Грейга! Увы, но, выставив «бум-бум-эфенди» на защиту доброго имени отца, сыновья Грейга оказали своему отцу, по сути, медвежью услугу, ибо, как гласит известная пословица: «Скажи, кто твой друг и я скажу, кто ты…»

На первый взгляд весьма странно, что сыновья Грейга взяли на роль защитника своего отца столь одиозного адмирала, как Асланбегов. Но думается, что ответ на этот вопрос все же прост — остальные более грамотные и порядочные адмиралы от данной неблагодарной миссии просто отказались. Именно поэтому сыновьям адмирала Грейга и пришлось довольствоваться тем, кого нашли… Чем соблазнили они «бум-бум-эфенди», тоже понятно. Не случайно же таскал с собой по океанам гордый сын азербайджанского народа сундуки с серебром. Уж очень любил Асланбегов звон презренного металла, а потому и не смог отказать олигархам-банкирам, предложившим ему еще сундучок-другой…

Сам ли «бум-бум-эфенди» писал «воспоминания» о том, чего никогда не видел, или это сделал кто-то за него, мы не знаем. Да и в этом ли дело…

Общий же рефрен «мемуаров» Асланбегова таков — Грейг достоин светлой памяти, потому что он лучший из лучших. Едва статья Асланбегова вышла в «Морском сборнике», как ее сразу же издали отдельной книгой. Пиар-кампания была в самом разгаре!

В это же время в «Морском сборнике» один за другим выходили и материалы, посвященные временам правления Грейга в Николаеве, с описанием его трогательной заботы о развитии и процветании этого города. При этом об одновременном запустении как Черноморского флота, так и Севастополя в них, разумеется, не говорилось ни слова.

Невольным участником компании по реабилитации адмирала Грейга стал, и наш великий военно-морской историк Феодосии Веселаго. Именно в 60-х годах XIX века он начинает работу над своими фундаментальными трудами «Очерк русской морской истории» (издан в 1875 году) и «Кратким очерком истории русского флота» (издан в 1893 году).

Любопытно, что, рассказывая о Грейге, Веселаго называет главу «Черноморский флот с 1812 по 1825 год», полностью игнорируя второй период командования адмиралом Черноморским флотом с 1825 по 1833 год. Что же пишет Ф. Веселаго о первом периоде правления Грейга? А пишет он сплошной панегирик: «Новый главный командир приступил к своей разнообразной и трудной работе с присущей ему сообразительностью, энергией и глубокими специальными сведениями. За судостроение он принялся как отличный знаток теории и практики кораблестроения… Высокое достоинство большинства нововведений заключалось в строгой их системе и верности взглядов адмирала. Вместо прежнего произвола флагманов и командиров, он все, что только было можно, подвел под строгие определенные правила… Особенно заботливое и теплое внимание обращал Грейг на научное образование своих подчиненных… Во время этих экзаменов вопросы адмирала показывали экзаменующимся глубину и обстоятельность сведений в морских науках самого Грейга, допытывавшегося ясных ответов о самых мелких практических подробностях и именно в том направлении, в каком они требовались действительной службой. Случалось также, что адмирал сам писал инструкции для занятий с воспитанниками… Зорко следя за действиями каждого корабля, адмирал не пропускал без замечания ни одной ошибки, ни одного малейшего недосмотра…. Приказы адмирала, в плаваниях и на берегу, представляли для служащих практическое, доступное пониманию каждого руководство… В городах, подведомственных Грейгу, быстро строились необходимые здания, улучшались госпитали и богадельни…»

В пространной статье Ф. Веселаго, посвященной Алексею Грейгу, нет в его адрес ни одного упрека не то что в нерадении, но даже в недосмотре какой-либо мелочи. Наоборот, Грейг неутомим и вездесущ, он не просто талантлив, он всеобъемлюще гениален! Заметим, что во всей объемистой книге Ф. Веселаго он не расточает более такой хвалы в адрес никакого другого российского адмирала. О Лазареве Веселаго вообще пишет скороговоркой. Непонятно и то, почему знаменитый историк отказался от написания периода командования Грейга Черноморским флотом с 1825 по 1833 год. Уж не потому ли, что там панегирика бы никак не получилось, ведь волей-неволей пришлось бы писать и о «доносах», и о воровстве, и о полном развале флота, и о фактическом снятии с должности «гениального» Грейга. Обратим внимание, что время написания Веселаго «Краткого очерка истории русского флота» совпадает с финансовым возвышением клана Грейга и организации им кампании по реабилитации отца. Закономерен вопрос, а не был ли и сам труд уважаемого историка профинансирован сыновьями финансистами с той же целью. Конечно, никаких прямых доказательств у нас нет, но согласитесь, что совпадения весьма странные.

Из всех статей пиар-кампании в пользу Грейга особым цинизмом отличались статьи бывшего морского врача Н. Закревского, наполненные злобой в адрес адмирала Лазарева, но в своей последней статье «Из записок морского врача» он перешел все границы приличия в своем стремлении унизить великого русского флотоводца.

Несмотря на это, Закревский вынужден признать, что незадолго до снятия с должности Грейг каким-то образом умолил императора наложить на его слезнице резолюцию: «Не контролировать распоряжений адмирала Грейга по управлению его Черноморским флотом». Чтобы объяснить эту резолюцию, которая венчала какую-то устную договоренность, Закревский вынужден изворачиваться: «Эта милость государя императора испрошена была адмиралом не в ограждение собственной личности от мелочных начетов — он был чист и подобного тому ничего не боялся, — но предосторожность эту признал он необходимою для защиты от возможных придирок к бывшему при нем обер-интендантом Черноморского флота, контр-адмиралу Критскому».

Но на воре, как говорится, и шапка горит! Далее в своих воспоминаниях Закревский делает весьма любопытную сноску, не понимая, что ею оказывает поистине «медвежью услугу» своему другу Критскому. Предваряя цитату Закревского, поясним, что после отбытия из Николаева Грейга и Критского вместе с ними пропали и важные отчетные документы, хранившиеся в канцелярии обер-интенданта в особом секретном, опечатанном печатью сундуке, выполнявшем роль сейфа. Не обнаружив ни документов, ни сундука, Лазарев быстро выяснил, что сундук с документами выкрал Критский. Бывшего обер-интенданта разыскивают и передают требование Лазарева вернуть украденные документы.

Попытку Лазарева заставить Критского вернуть хозяйственные документы Закревский пытается представить как идиотизм Лазарева и остроумие «честнейшего Критского». Вот что он пишет: «Несмотря на… ограждение контр-адмирала Критского от отчетности по управлению его интендантством, он, будучи уже в отставке, получал иногда мелочные запросы. Находясь в независимых отношениях с Критским, я читывал у него эти запросы и один из них помню по оригинальному на него ответу Критского; это был запрос от интендантства об сундуке, окованном железом, сундуке, взятом будто бы Критским из Адмиралтейства к себе и не переданном обратно по принадлежности. Ответ Критского был такой: “Я бы, ваше превосходительство, желал знать, какою опасностию угрожает Черноморскому флоту неявка сундука, о котором меня спрашиваете? Если опасность в самом деле так экстренна и неотклонима, то спешу уведомить вас, что сундук тот поступил в число мебели, требовавшейся на укомплектование квартиры начальника штаба, приказавшего сундук тот исколоть в щепы, за то, что был простой дубовый, окованный вороненым железом, а не из красного дерева и неоправленный бронзовыми скобами. Если б не на такое экстренное требование, ваше превосходительство, поспешить уведомить вас, то я на всякое другое подобное откапываемым нами дрязгам, не отвечал бы вам, или не так забавно, как теперь”».

Ну не наглец ли! Обезопасив себя бумагами Грейга и выкрав, убегая, хозяйственные документы вместе с сейфом-сундуком, Критский в открытую глумится над Лазаревым, уверяя, что тот сам (I) отдал приказ о сожжении сейфа с документами, так как тот был «не из красного дерева»! Это значит, что ни сейфа-сундука, ни документов уже нет, — все своевременно уничтожено. Самое обидное в данной ситуации, что Лазарев был бессилен привлечь грейговского холуя к ответу. Мало того, наглый ответ Критского привел в полный восторг мемуариста Закревского!

Первым приказом Лазарева, по словам того же Н. Закревского, по вступлении в должность был такой: «Для обрабатывания частных севастопольских хуторов и виноградников, нижних чинов морского ведомства отнюдь не отпускать». В своих мемуарах врач Закревский иронизирует над «глупцом» Лазаревым: дескать, к этому времени все работы были уже проделаны и богатые дачники могли уже вполне обходиться без рабского матросского труда. Опоздал, дескать, Лазарев со своим-то приказом, запрещавшим процветавшую в грейговское время передачу матросов в рабство местным воротилам! Ну как над таким простаком не посмеяться!

О несправедливых обидах, наносимых любимцам Грейга Лазаревым, автор записок Закревский пишет, также не без издевки в отношении Лазарева: «1834 и 1835 годы замечательны переводом значительного числа морских офицеров из Черноморского флота и обратно. Черноморцы этими переводами обязаны большей частью Алексею Самойловичу, но некоторые из самонадеянных грейговцев — по преимуществу греки, не хотели оставить юг и Черное море, с которыми они сроднились. Из числа таких был Михаил Николаевич Кумани (ныне полный адмирал), который в отношении предубеждения М.П. Лазарева к грекам и грейговцам, по случаю перевода их в Балтику, а также по введению в употребление волчьих билетов, высказался перед ним замечательно резко, но справедливо, и Лазарев не нашелся остановить его, чему свидетелями были многие из грейговцев и лазаревцев».

Статья Н. Закревского вызвала справедливое возмущение всех честных флотских офицеров. Адмирал И. Шестаков отозвался же о ней так: «…Статья с берегов Ингула, помещенная в последнем нумере, потрясла меня на берегах Сены… Не могу преступным молчанием помогать оскорблению памяти человека (имеется в виду Лазарев. — В.Ш.), которого имя, без сомнения, было бы написано на стенах нашего национального пантеона или валгаллы, если мы имели такие хранилища народной гордости и славы…»

В 1864 году, в разгар кампании сыновей Грейга и нанятых ими журналистов против памяти Лазарева и Нахимова, адмирал И. Шестаков на страницах журнала «Морской сборник» (1864. № 4) предпринял попытку восстановить мир. Он писал: «Сослуживцам А.С. Грейга и М.П. Лазарева не в чем завидовать друг другу. Главные деятели уже сошли с земного поприща; оставшиеся могут в чистоте сердца протянуть друг другу руки и, отбросив прозвища грейговцев и лазаревцев, стать в ряд тех слуг общего отечества, которые гордятся памятью учивших их собственным примером, как должно служить России. Подобный способ действия будет, кажется, достойнее и полезнее, нежели, в который блага мира сего, по обстоятельствам, могут иметь значение.

При всей преданности к памяти Михаила Петровича, я считаю, однако ж, прозвание лазаревца (точно так же, как грейговца) весьма нелестным, не говоря уже об изысканности выражения. А.С. Грейг и М.П. Лазарев оставили отпечаток их могучих личностей на сослуживцах, но не могли закабалить их до такой степени, чтобы они отказались быть самими собою и сделаться лазаревцами и грейговцами… Статьи, подобные последнему отделу записок врача, не должны остаться без заслуженного возмездия… Извинительно, может быть, осуждать существующее, живое; оно владеет средствами защиты, может и умеет употребить их; но нападки на былое, от ударов которого мы защищены щитом гробовой плиты, бездушны и отвратительны.

Люди с именем, живущим в сердцах соотечественников, не должны быть предметом штучных наклонностей пишущих от безделья; в воспоминаниях о достойном гражданине не должно пачкать мысли, обращая ее к людям, которых зовут позором!

Эта жизнь длится не только в мирах нам недоступных, но в нашем вещественном мире продолжается уважение к памяти и заслугам, которого, к чести человечества, не сцарапает со скрижалей истории никакое легкомысленное или злобно-услужливое перо…

…Что бы ни писали обе стороны, каким бы побуждением ни следовали защитники Алексея Самуиловича и Михаила Петровича, из борьбы мнений выйдет только одна истина, ясная как день: Черноморский флот был истинно действенен потому, что им управляли адмиралы, преданные делу, потратившие на него целую жизнь и сроднившиеся с сословием. Но эта истина уже доказана фактами, известными России. Будем же вспоминать о главных виновниках нашего значения в минувшем, с целью продолжить ими начатое и похвальною надеждою превзойти их, не переставая чтить их память, а не с тем, чтобы знаменательные и сравнительно еще свежие могилы их превращать в арену отвратительной борьбы мелких чувств и расчетов».

С целью примирения враждующих партий «грейговцев» и «лазаревцев» в августе 1866 года два первых броненосных фрегата Балтийского флота были названы «Адмирал Лазарев» и «Адмирал Грейг». Судьба обоих этих кораблей, впрочем, оказалась вполне счастливой. Они прослужили в отечественном флоте ровно сорок лет, причем все время и плавали, и базировались вместе. Если Лазарев и Грейг были в жизни полными антиподами, то корабли, названные в их честь, наоборот, были неразлучны. Что ж, в жизни бывает и так…

Апофеозом всей прогрейговской компании стала установка памятника адмиралу Грейгу в Николаеве.

История с установкой памятника не была проста. У этой идеи было много противников, но в конце концов они проиграли. Сыновья адмирала добились разрешения на установку, Юлия Михайловна утвердила эскиз памятника, а сыновья и зятья оплатили все работы и материалы, размещение многочисленных гостей, созванных на открытие памятника, и многочисленные банкеты. Бронзовую статую Грейга на гранитном пьедестале окружили якорями и трофейными пушками, увековечившими память о Русско-турецкой войне 1828—1829 годов.

В 1873 году памятник адмиралу Грейгу был открыт со всей возможной торжественностью. При этом открытие памятника обставляется как событие всероссийской важности. Помимо детей и прочих родственников адмирала в Николаев торжественно пребывает и престарелая Юлия Михайловна. Еще бы, открытие памятника — это день ее торжества над врагами!

На открытие собралось все семейство Грейгов и Штиглицев, представители еврейской диаспоры и банкиры.

Прибыл и великий князь Константин Николаевич. На банкете в честь открытия памятника генерал-адмирал пообещал незаконной супруге покойного адмирала, что сразу же по возвращении в Петербург переговорит с братом-императором об узаконении ее брака с Грейгом. Вскоре император Александр II действительно подписал соответствующую бумагу. Таким образом, Юлия Михайловна добилась своего и, пусть через тридцать лет после смерти своего супруга, все же стала его официальной женой.

Для нас это событие интересно, как апофеоз многолетней и многомиллионной кампании посмертной реабилитации адмирала Грейга. А потому, думаю, будет небезынтересно познакомиться с торжественными речами как высших начальников, так и сыновей покойного адмирала на открытии памятника.

Вот что писал об этом дне столичный политический и литературный журнал «Гражданин» в № 23 от 26 мая 1873 года: «…21-е мая останется надолго памятно жителям Николаева. В этот день Николаев, кроме празднования тезоименитства своего гостя Великого Князя Константина Николаевича, праздновал также открытие памятника адмиралу Алексею Самуиловичу Грейгу и спуск на воду первого черноморского броненосца-поповки “Новгород”. Оба эти торжества были удостоены присутствием Его Императорского Высочества генерал-адмирала.

С 10 часов утра Николаев представлял, говорит “Николаевский Вестник”, необычайный вид оживленного движения, какое редко можно видеть на его широких улицах: со всех сторон густые массы народа стекались к площади Адмиралтейского собора, где воздвигнут памятник адмиралу Грейгу; батальоны войск шли туда же…

В 11 часов Его Высочество генерал-адмирал прибыл в Адмиралтейский собор на литургию, по окончании которой изволил выйти на площадь и, в сопровождении главного командира Черноморского флота и портов, командующего войсками Одесского военного округа и многочисленной свиты адмиралов, генералов и прочих начальствующих лиц морского и сухопутного ведомств, изволил пройти по фронту инвалидов, современников покойного А. С. Грейга, и поздороваться с ними. Затем Его Высочество обошел войска, расположенные в батальонных колоннах с трех сторон монумента, у подножия которого стояли воспитанницы Николаевского училища дочерей нижних чинов морского ведомства. Вышедшее в это время из собора духовенство с образами и хоругвями заняло место у аналоя, приготовленного под легким навесом, по северную сторону памятника; здесь отслужено было молебствие, во время которого, по окончании чтения Евангелия, законоучителем гимназии, священником П. Еланским была произнесена краткая, но живая и прочувствованная речь.

После речи и окончания молебствия провозглашено многолетие Государю Императору и всему Царствующему Дому, российским воинству и флоту, а затем произнесена вечная память болярину Алексею Грейгу, в это же время было сдернуто полотно, закрывавшее монумент; войска отдали установленную честь, а с судов, стоящих на рейде, произведен салют, положенный адмиралу. Торжество открытия памятника заключилось церемониальным маршем войск, проходивших мимо Его Императорского Высочества генерал-адмирала и открытого памятника. При головном взводе черноморского экипажа, состоявшего из юнкеров флота, шел Главный командир Черноморского флота и портов, а при головном взводе Минского пехотного полка — командующий войсками Одесского военного округа и начальник дивизии. По окончании церемониала, народ проводил Его Высочество генерал-адмирала громкими криками “ура” и сплошной массой окружил вновь открытый памятник, интересуясь поближе рассмотреть его. Мы не помним такого громадного стечения народа в Николаеве, привлеченного настоящим торжеством, несмотря на дождь, который начинал несколько раз идти в продолжении утра и угрожал помешать церемонии…

21 мая, тотчас после открытия памятника А.С. Грейгу, Его Императорским Высочеством генерал-адмиралом была послана депеша вдове адмирала Юлии Михайловне Грейг, следующего содержания: “Мне приятно поздравить вас с открытием памятника вашему достославному супругу. Ваши сыновья и ветераны Черноморского флота окружили меня в день моего праздника, при освящении монумента, который адмирал Грейг готовил себе полувековой деятельностью на пользу России и флота, и в пример потомству. Константин”. 22 мая, в доме флагманов, был большой обед по случаю открытия памятника адмиралу Грейгу».

Из выступления генерал-адъютант С.А. Грейга на обеде: «Ваше Императорское Высочество! Слова не могут передать того, что братья мои и я чувствовали в ту минуту, когда пред нами открылось изображение нашего отца. Слова не могут выразить того, что мы чувствуем в настоящую минуту, приветствуемые Вашим Императорским Высочеством так, как Вы одни умеете приветствовать, окруженные старыми черноморцами сподвижниками нашего отца и нынешними моряками черноморского флота. Не знаю, приходило ли отцу моему на мысль, среди его трудов и забот, среди военных успехов, что он удостоится когда-либо памятника; но если такая мысль и являлась у него, то самое смелое воображение не могло представить ему такой обстановки! Мог ли он думать, что открытие памятника будет освящено присутствием царственного генерал-адмирала, испытание, на морскую службу которого было последним делом его жизни?.. Ваше Императорское Высочество! Двадцать слишком лет прошло с тех пор, как я имел счастье быть назначенным состоять при Вас. Сколько ласки, сколько доброты, сколько милости излили Вы на меня в эти двадцать лет! В эти двадцать лет всему, что случилось хорошего и радостного в моей жизни, я обязан Вам. От имени всего нашего семейства приношу от глубины сердца благодарность всем старым и молодым черноморцам за добрую память об отце и доброе расположение к нам; приношу более всего благодарность Вашему Императорскому Высочеству, милости которого столь велики, что стараниями всей жизни я не в состоянии буду воздать и самой малой доли того, чем Вам обязан».

Что и говорить, умел без пяти минут министр финансов лизнуть, когда и где надо!

В 1922 году памятник Грейгу, как памятник царскому прислужнику, был демонтирован и несколько лет валялся лицом вниз на пересечении Малой Морской и Большой Морской улиц Николаева возле здания Историко-археологического музея. Несколько раз фигуру адмирала хотели было забрать на переплавку, но что-то всякий раз срывалось. Одновременно местные любители металла покушались на валявшуюся в грязи статую, отпиливая от нее различные части. После переезда Николаевского городского музея в здание бывшей гауптвахты и передачи ему бывшего Адмиралтейского собора изуродованную фигуру Грейга установили без постамента во дворе собора, но в 1936 году перевезли еще дальше от людных мест — во двор бывшего костела, где памятник и находился до конца немецкой оккупации… После войны многострадальная бронзовая фигура была все же переплавлена.

Любопытно, что после демонтажа скульптуры адмирала на опустевший постамент решили поставить памятник В.И. Ленину. Гранитную глыбу немного перед этим обтесали, вырубив на ней барельеф колхозницы и рабочего. К слову, Ленин вполне прижился на грейговском постаменте и стоит на нем до сих пор. Якорь же от старого памятника можно и сегодня увидеть на открытой площадке местного краеведческого музея.

Ныне со времени безраздельного властвования адмиралом Грейгом и его команды Черноморским флотом и портами минуло уже почти два столетия. Казалось бы, что давно пора поставить в этой давней и не слишком приятной истории все точки над «и». Но нет! Ветхое грейговское знамя снова и снова вытаскивается из небытия, теперь уже для опорочивания российского флота и его героев. Не случайно, что ныне инициатором восстановления «исторической справедливости» в отношении главы черноморской «мафии» стала Украина. Казалось бы, какое дело нынешней самостийной Украине до истории стародавних событий, происходивших в российском флоте? Но оказывается, дело есть, причем самое непосредственное! Центром борьбы за возвращение величия адмиралу Грейгу стал Николаев, что вполне объяснимо: адмирал и его супруга не жалели денег на обустройства именно этого города, мечтая сделать его столицей своей «причерноморской вотчины».

Главой тамошних грейгофилов выступает престарелый профессор Ю.С. Крючков, без устали пишущий и издающий книги о Грейге и его супруге, не жалея самых возвышенных эпитетов в восхвалении этой «сладкой парочки», как не жалея и самых гнусных слов в адрес российского национального героя адмирала Лазарева и его учеников.

При этом Крючков и его окружение внимательно следят за всеми публикациями о семействе Грейгов в России. А потому, когда в своем журнале «Морской сборник» я опубликовал документальную повесть «Потомству в пример», посвященную подвигу А.И. Казарского и его убийству, в мой адрес с Украины немедленно посыпались обвинения в гнусных нападках на любимца всех украинцев Грейга и даже… в историческом терроризме!

Что ж, я как русский историк, принимаю этот вызов и готов продолжить сражение за светлые имена великих героев России — Казарского, Лазарева, Корнилова, Нахимова и других, как бы это не нравилось их хулителям.

Ю.С. Крючков пишет: «…Вдруг, в 2005 г., как взрыв бомбы идеологического террориста, прозвучала статья в “Морском сборнике” некоего В. Шигина “Потомству в пример” (№ 7 и № 8). Явно инспирированная антисемитскими кругами (?), эта статья вновь очерняет адмирала А.С. Грейга, превращая его последовательно в главаря греческой, а затем и еврейской мафии — ни более и ни менее! Допуская грубые подтасовки в происхождении Самуила Грейга, Шигин, воспользовавшись еврейскими выдумками (то обвинения в антисемитизме, то тут же обвинения в семитизме, где логика?), снова делает из шотландца Самуила Грейга еврея, забывая (а может, и не зная?!), что имена Самуил и Сара — это библейские — они встречаются часто на Западе и у католиков, и у лютеран, и не только у них, но и у православных… Можно было бы не останавливаться на весьма пространном опусе Шигина, построенном целиком на домыслах и предположениях, а также на известных письмах, рапортах и доносах М.П. Лазарева, опубликованных в сборниках документов, если бы не это стремление автора указать “потомству в пример”, что евреи и тогда творили на флоте, что хотели, и сейчас “забирают силу”. А потому, следуя духу его статей, необходимо всем патриотам держать ухо востро и бороться с новым “еврейским походом против православных”. Видимо, капитану 1-го ранга В. Шигину захотелось защитить диссертацию на соискание ученой степени кандидата военно-морских наук (?!!), но, не имея собственных научных достижений в этой области, он пошел более легким путем — обратился к военно-морской истории (?!!). Но и здесь, не имея фактов, и, не утруждая себя работой в архивах, “новый мессия” (??!) ухватился за давно истлевшую в анналах истории тему о смерти А.И. Казарского и построил вокруг нее “стройную” теорию о греческо-еврейском мафиозном проникновении в Черноморский флот и подчинении своей власти адмирала Грейга. Только вот куда деть все те административно-хозяйственные и военные достижения русского флота при Грейге? Неужели Черноморский флот был возрожден и провел победоносную войну с турками на море не русскими моряками во главе с Грейгом, а “греко-еврейской мафией”?»

Что можно ответить на столь «суровые» обвинения? Только то, что я никогда не собирался становиться кандидатом военно-морских наук, тем более не считал себя «мессией». Это не мои комплексы! А к военно-морской истории обратился потому, что являюсь по образованию профессиональным историком и моряком. Книга же моя построена, как может убедиться каждый ее читающий, исключительно на фактах, а не на домыслах и слухах. Об утверждении Крючкова, что русские люди через одного называли и называют своих детей Абрамами, Мойшами и Сарами, я лучше промолчу. Эти имена традиционно принадлежали и принадлежат еврейскому народу, а «библейские» они лишь потому, что «Библия» — это не что иное, как священная история еврейского народа. Странно, что это не известно господину профессору! Касаясь существования этнических «мафий» на Черном море в первой половине XIX века, то это вовсе не моя выдумка, а свидетельства современников и исторических документов. Что же до неких достижений Черноморского флота при Грейге, то выше я об этом уже написал предостаточно, как и о том, с каким трудом разгребал эти административно-хозяйственные «достижения» его преемник адмирала Лазарев.

Что ж, наверное, не зря говорят, что история — это политика, обращенная в прошлое. Именно поэтому уже в XXI веке российским историкам приходится отстаивать честь наших национальных героев века XIX от пасквилей и наветов.