Пополудни 25 июня 1770 года Спиридов с Грейгом съехали на «Ростислав». Корабли, определённые в боевой отряд, подошли и стали ближе к бухте. Остальная эскадра легла фигурой полумесяца, загнув края круто. Над Чесменской бухтой сгущались сумерки…

В ту достопамятную для всех россиян ночь погода весьма благоприятствовала атакующим.

В одиннадцать часов пополуночи Спиридов захлопнул крышку карманных часов:

— Пора!

Чтобы не привлекать внимания турок, пушечных сигналов не давали. На «Ростиславе» лишь зажгли и подняли фонарь. Адмирал запрашивал: «Все ли готовы к съёмке с якорей?» Тотчас на флагштоках кораблей действующего отряда замерцали ответные сигналы-огни: «Готовы!» Тогда на «Ростиславе» вывесили сразу три фонаря: «Начать движение!»

Согласно диспозиции первой в бухту должна была входить «Надежда»: её задача — подавить береговые батареи. Но на фрегате замешкались. То ли мель была рядом, то ли ещё что, но «Надежда» медлила со съёмкой с якоря. Видя это, Спиридов отстранил Грейга в сторону и зычно крикнул на «Европу»:

— Клокачёв! Тебе начинать первым!

Повторять капитану «Европы» было не надо. Выбрав якоря и наполнив ветром марсели, передовой линейный корабль решительно двинулся вперёд в тёмный зев Чесменской бухты. С оставшегося по левому борту «Грома» матросы и офицеры приветственно махали руками.

Едва «Европа» вышла на траверз первой береговой батареи, как загремели залпы. Сражение началось.

Несмотря на сильный огонь, Клокачёв пробился в бухту и дерзко встал посреди неё на шпринг. До турок было менее двух сотен саженей. По одинокой «Европе» сразу открыл пальбу весь неприятельский флот. Темноту ночи прорезали снопы пламени. Ядра и брандскугели, завывая, чертили в небесах свой гибельный след… Русские канониры били отменно, и скоро на турецких кораблях запылали первые пожары. В течение получаса выдерживала «Европа» этот неравный бой и вышла из него победительницей.

К часу ночи подошёл и встал рядом «Ростислав». Вслед за «Ростиславом» под всеми парусами проскочили в бухту брандеры, а затем остальные корабли и фрегаты отряда: «Не тронь меня», «Надежда», «Африка», «Гром». Теперь русские пушки держали под прицелом всю бухту. Над Чесмой стоял сплошной гул. Сражение сразу сделалось всеобщим. В ответ на точные залпы русских кораблей повёл стрельбу весь огромный турецкий флот. Пользуясь возникшей у турок неразберихой, под прикрытием линейных кораблей незаметно проскочили в бухту и все четыре брандера, укрывшиеся затем за «Ростиславом».

Подъём духа российских моряков был небывалый: «С большим воодушевлением шли суда в гавань навстречу морю огня… Став на якорь, они взяли на прицел самые крупные из неприятельских кораблей, и их ядра, как дождь, стали барабанить по турецким судам. Бомбы летали по воздуху, как сказочные метеориты», — писал один из участников сражения.

Вновь лейтенант Дмитрий Ильин продемонстрировал высочайшее мастерство. Скоро удачно пущенный им каркас с «Грома» упал в рубашку грот-марселя одного из турецких кораблей. Будучи изготовленным из бумажной парусины и к тому же совершенно сухим, тот вспыхнул мгновенно. Огонь быстро побежал кверху по мачтам и реям. Рухнула прогоревшая грот-стеньга. Спустя мгновение жаркие языки пламени уже лизали весь корабль. Турки бросились в воду…

— Начали хорошо! — молвил Спиридов сквозь зубы. — Дайте по отряду сигнал «Усилить огонь как только возможно», — обернулся он к Грейгу.

Самуил Грейг вспоминал впоследствии об этом так: «В это время карказ, брошенный с бомбардирского корабля, упал в рубашку грот-марселя одного из турецких кораблей; так как грот-марсель был совершенно сух и сделан из бумажной парусины, то он мгновенно загорелся и распространил пожар по мачте и такелажу; грот-стеньга скоро перегорела и упала на палубу, отчего весь корабль тотчас же был объят пламенем».

В начале второго часа — снова удача. На этот раз отличился «Ростислав». Его меткий выстрел поджёг 100-пушечный «Капудан-пашу». Теперь, освещая бухту, как гигантские свечи, полыхали уже два турецких корабля. От пожаров стало светло, как днём. От возникших пожаров огонь быстро распространился на близлежащие турецкие корабли. Вскоре он охватил всю наветренную часть неприятельского флота, в то время как корабли, бывшие под ветром, ещё находились в относительной безопасности. Огонь, раздуваемый ветром, вызвал смятение на турецких кораблях. Настал наиболее благоприятный момент для атаки.

— Посадили красного петуха на басурмана, теперь только раздувай, и дело пойдёт! — радовались матросы.

— Время пускать брандеры! — обратился к Грейгу Спиридов. — Упустим случай — потеряем всё!

Грейг согласно кивнул и закричал артиллеристам у фальконетов:

— Пали ракетами!

Грянули выстрелы. Шипя и взвиваясь, понеслись к небу три белые ракеты. Дублируя сигнал, сдвоенным залпом ударили мортиры «Грома». Разом смолки пушки русских кораблей. Наступал решающий момент не только сражения, но и всей Архипелагской экспедиции.

Один за другим брандеры устремились вперёд.

Внезапно турки прекратили огонь…

— Не задумал ли чего хитрый Гассан? — заволновался не на шутку Спиридов.

Грейг был сдержаннее. Чего не случается на войне по глупости противника!

Всё, однако, объяснялось очень просто. «Лев султана» принял брандеры за перебежчиков и велел не только прекратить стрельбу, но и молиться за благополучное прибытие беглецов…

Лишь когда брандеры прошли добрую половину расстояния, понял Гассан-бей свою ошибку и выслал на перехват дерзостных смельчаков свои галеры. Снова заговорила турецкая артиллерия.

Из воспоминаний очевидца: «С большим воодушевлением шли наши суда в гавань навстречу целому морю огня с неприятельских судов и батарей. Став на якорь, они взяли под прицел самые крупные из неприятельских кораблей, и их ядра, как дождь, стали барабанить по турецким судам, а бомбы летали по воздуху, как сказочные метеоры, сея смерть и разрушение везде, где они падали. И вот в первом часу утра, когда всё внимание неприятеля было сосредоточено на судах коммодора Грейга, последний сделал сигнал брандерам идти в атаку… Приближался момент, когда русский крест должен был окончательно восторжествовать над турецким полумесяцем…»

Первым из всех мчался к намеченной цели брандер под командованием любимца Эльфинстона Дугдаля. В охотники капитан-лейтенант вызвался исключительно из-за перемены чинов и денежного вознаграждения. Но для того чтобы надеть мундир капитана 2-го ранга, надо было ещё и остаться живым.

«Какого чёрта влез я в это гиблое дело, — тоскливо подумал Дугдаль, вглядываясь в надвигающуюся стену неприятельских кораблей, — и какое мне, англичанину, дело, в конце концов, до всей этой свары русских с османами?»

Чем ближе к неприятелю, тем больше нервничал Дугдаль, а завидев спешащие на пересечку галеры, и вовсе потерял рассудок. Срывающимся от страха голосом он приказал команде покинуть судно…

В это самое время турецкое ядро перебило фалинь, связывающий шлюпку с брандером. Обезумевший Дугдаль с криком носился по палубе, пока матросы не выкинули его за борт. Галеры с янычарами были уже рядом, когда оставшиеся на судне матросы подпалили фитилём пороховые дорожки и попрыгали в воду. Грянул взрыв… Галеры бросились в стороны. Всё было кончено. Первый брандер свою задачу не выполнил. Теперь дело было за оставшимися тремя.

Второй брандер атаковал с наветренной стороны. Вёл его Томас Макензи по прозвищу Фома Калинович. Наверное, на всём российском флоте не было ни одного застолья, где бы отсутствовал этот неугомонный лейтенант. Хороший анекдот и меткая шутка имелись у него на все случаи жизни. Умел Фома показывать затейливые фокусы, заразительно плясал искромётную джигу, но более всего удавался ему показ старой англичанки, танцующей менуэт. Макензи уважал русских за весёлый нрав и честность куда больше, чем своих хитроумных соотечественников.

Сейчас, надвинув по самые брови треуголку, он уверенно вёл свой брандер вперёд. Чтобы не столкнуться с судном Дугдаля, лейтенант отвернул к берегу. Резкий толчок и скрежет известил команду о том, что брандер влез на риф. Макензи огляделся:

— Боже милостивый!

Судно прочно сидело на камнях, как раз напротив турецкой береговой батареи, на северном мысу. К урезу воды уже сбегались, потрясая ятаганами, турки. Просвистели и ударили в борт первые ядра. Макензи велел покинуть обречённое судно.

Но, как говорится, худа без добра не бывает. Горящий брандер осветил вражескую батарею. Вот она, милая! Бей, не жалей! И фрегат «Надежда», незамедлительно воспользовавшись случаем, не оставил от неё камня на камне. Команда второго брандера меж тем пробивалась к своим.

— Никак, галеры басурманские! — обернулся к Макензи один из матросов.

И точно, за мысом у самого берега, прижавшись друг к другу, стояло до двух десятков гребных судов.

— Молодец! — похвалил матроса Макензи. — Будем брать на абордаж.

— Брать-то какую станем? — деловито интересовались матросы, налегая на вёсла. — Вона их какая прорва!

— С ближней и начнём! — смеясь, ответил неунывающий Фома Калинович. — Сколько сил хватит, столько и возьмём!

С ближайшей галеры изумлённые турки взирали на приближающуюся шлюпку. Вот она уже у самого борта. Опомнились турки, да поздно! Ружейный залп смёл их с палубы.

— В штыки! Виват, Екатерина! — первым взобрался на галеру лейтенант.

— Ура! — кинулись остальные.

Турки с воплями летели за борт. У вёсел, готовые ко всему, жались гребцы-невольники, худые и страшные, будто выходцы с того света.

— Давай наверх, сердешные! — кричали им матросы. — Кончилась ваша неволя!

Быстро расклепали железа. Пошатываясь, выбрались наверх: греки и венецианцы, англичане и мальтийцы, итальянцы и поляки.

— Вперёд! Вперёд! — торопил матросов Макензи.

Ободрённые первым успехом, те уже прыгали на следующую галеру, вслед за ними торопились, горя отмщением, невольники. Не успели турки уразуметь, что к чему, как и вторая галера была захвачена. Остальные гребные суда тем временем спешно отходили в сторону, изготовляясь к нападению. Ахмет-ага был готов покарать дерзких. Теперь надо было уходить, и чем скорее, тем лучше.

— Это был самый великолепный из моих менуэтов, но и он, кажется, окончен! — подвёл итог боя Макензи. — Вёсла на воду! Прорываемся к своим!

Удачно уйдя от погони, лейтенант привёл к эскадре отбитые им галеры. Слов нет, второй брандер сражался геройски, однако и он своего предназначения не выполнил. Вся надежда теперь была на лейтенанта Ильина.

Дмитрий Ильин до самого начала брандерной атаки распоряжался своей мортирной батареей. Наконец подскочил к борту бомбардирского корабля назначенный ему брандер. Лихо перепрыгнул на него лейтенант. Утёр рукой пот и сажу с усталого лица. В нос ударил острый запах скипидара. Брандерский боцман протянул апельсин.

— Откуда? — спросил, сдирая кожуру, Ильин.

— Та грэк, шо хозяин судна энтого, передал, говорит, трескайте, робяты, сколь душа просит, мне для вас ничего не жаль! — пояснил словоохотливый боцман.

«Ростислав» проходили почти впритирку. Свесившись с ахтердека, Грейг прокричал Ильину:

— Ни под каким видом не поджигайся, пока не сцепишься с турком намертво! Заходи с наветренной стороны. С Богом!

— Ясно! — махал шляпой лейтенант. Отстранив рулевого, он сам встал на руль. — Ну, Святой Миколай, не выдай!

Пошли! Шипя, отхлынула от форштевня пена, вздулись наполненные ветром залатанные паруса. Брандер легко мчал вперёд, целя бушпритом в самую гущу неприятельского флота.

Турецкая армада горела. Но зажжена была лишь малая её часть, находившаяся под ветром. Наветренные же корабли по-прежнему оставались невредимыми.

Всё ближе и ближе громада 80-пушечного корабля.

— Держись, ребята, — ободрял команду Ильин. — Для нас давно в раю девки собраны!

Брандер на полном ходу врезался в борт линейного корабля, разом полетели мачты, с треском рвался такелаж. Не жалко! Теперь уж всё равно! Матросы крючьями намертво сцепляли своё судно с жертвой. От пуль отмахивались, как от мух надоедливых:

— Кыш, подлая, ищи себе дружка в иной сторонке!

— Давай, подпаливай! — Ильин навскидку стрелял по туркам из пистолетов.

Матросы сноровисто подожгли фитилём рассыпанный дорожкой порох. Огненная змейка, шипя, побежала в раскрытую настежь крюйт-камору. Отбросив разряженные пистолеты, Ильин торопливо крепил к борту корабля подпалённый брандскугель.

Матросы, что есть силы орудуя деревянными мушкелями, прибивали сей снаряд к обшивным доскам. Наконец брандер намертво сцеплен, бранскугель прибит, порох вот-вот рванёт — дело сделано!

— Уходим! — скомандовал Ильин.

Немногочисленная команда с разбега спрыгнула в шлюпку.

— На вёсла навались!

Гребли яростно, как никогда.

— Давай, давай!

Вот уже пули перестали долетать. Оглянулся лейтенант — над брандером гуляло пламя. Через несколько мгновений грянет взрыв.

— Суши вёсла! — скомандовал устало. — Посмотрим, ладно ли будет.

Шлюпка беспомощно закачалась на волнах. На корме в рост, широко расставив ноги, встал Ильин. Флёр на шляпе рвало порывистым ветром. И тут грянуло!

Эхо взрыва, казалось, всколыхнуло море и берег — так рванул брандер.

По мачтам турецкого корабля бежало пламя. И снова взрыв! Теперь на воздух взлетел линейный корабль. Грохот был такой, что перепуганные турки прекратили стрельбу. Лавина обломков падала на вражеские суда.

«Огонь, подобно жерлу огнедышащей горы, стоял пламенем над судами, как бы висевшими в воздухе, мириады искр огненного дождя падали во все стороны и поджигали другие корабли…»

— Ура! — что было мочи закричал Ильин.

— Ура! — обнимаясь, кричали матросы.

— Вёсла на воду! — обернулся к команде лейтенант. — Погребли домой!

А в это время выходил в атаку четвёртый, последний брандер, мичмана Гагарина. Брандер этот цели не достиг — испугался князь Василий. Не пройдя и половины дистанции, поджёг он своё судно и пересел в шлюпку. Брандер же пустил по ветру на удачу. Авось попадёт! Команда плакала слезами горькими.

— Каково нам людям в глаза смотреть будет? Лучше уж в пекло башкой, чем с позором возвертаться!

— Хамьё! — подумав, обиделся Гагарин. — Как мне делать надлежит, я и сам уразумею!

Знал князь Гагарин наверняка, что Орловы его в обиду не дадут и наградой он обделён не будет…

Но туркам было уже не до гагаринского брандера. Пожар охватил к этому времени всю Чесменскую бухту. Языки пламени озаряли звёздное небо и, отражаясь, играли в воде кровавыми бликами. Огонь всегда страшен, не случайно турки остолбенели от ужасного зрелища. Ну а затем началась всеобщая паника, остановить которую не могло ничто!

Лейтенант Ильин блистательно выполнил эту задачу: он сошёлся с головным турецким кораблём борт о борт, схватился с ним, зажёг брандер и, отойдя на шлюпке, ещё остановился посмотреть взрыв.

От подожжённого брандером корабля загорелась остававшаяся невредимой наветренная часть неприятельского флота. К трём часам утра пожар стал всеобщим. Турки прекратили всякое сопротивление. Грейг писал: «Легче вообразить, чем описать, ужас, остолбенение и замешательство. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду, поверхность бухты была покрыта множеством спасавшихся людей, но не много из них спаслось».

Неприятель пал духом окончательно. Ответный огонь его прекратился. На стоявшем ближе всех «Ростиславе» от пышущего жара нельзя было даже повернуть лицо в сторону Чесмы. Люди задыхались. Оставаться на месте было небезопасно, вот-вот могли вспыхнуть паруса.

— Отводи-ка ты, бригадир, корабль назад, — посоветовал Грейгу Спиридов, — а то как бы нам заодно с агарянами не изжариться!

Грейг отдал соответствующую команду. Исполняя её, «Европа» и «Не тронь меня» отбуксировались гребными судами подальше от огня. Впереди теперь оставался лишь «Ростислав». Над кораблём то и дело пролетали полыхающие головешки. Грейг, глядя на это буйство, шептал сухими губами:

— О, теперь я знаю, как выглядит настоящий ад!

В глазах бригадира плясали отблески огня…

В это время капитан Лупандин делал всё возможное, чтобы спасти «Ростислав» от возгорания.

— Ну, заморы, — ободрял он свою команду, — не подкачай!

Матросы перекрепляли паруса, непрерывно поливали из брандспойтов такелаж, окатывали из вёдер борт и палубу. «Ростислав» своей стоянки так и не покинул.

Море кипело от непрерывных взрывов, по бухте гуляли огромные волны, топя шлюпки и людей. Заряженные пушки, накалясь, палили сами, усиливая панику. Пламя и дым давно затмили луну. Огонь, вода и воздух, казалось, слились воедино в стремлении покончить со всем живым.

В находящейся в нескольких десятках милей Смирне земля ходила ходуном, как при землетрясении. И люди в ужасе выбегали на улицу из домов, думая, что настал конец света…

Ещё одно воспоминание очевидца событий: «Горел уже весь флот, насчитывавший около 200 парусов, являя этим страшную и в то же время величественную картину всеобщего ужаса и бедствия. Перо может дать лишь слабое представление об этой поразительной катастрофе. Пламя с ужасающей быстротой разливалось во все стороны, и один за другим взлетали на воздух турецкие корабли вместе с людьми, бегавшими по их палубам и не решавшимся броситься в воду и плыть к берегу. Русские продолжали осыпать пожарище таким дождём бомб, ядер и пуль, что никто не решался прийти на помощь своим гибнущим собратьям. Крики отчаяния, вопли и рыдания побеждённых, и музыка, барабанный бой, и „ура“ на судах Грейга, сливаясь воедино, составляли как бы торжественную погребальную песню умирающей доблести османов… Наша победа была решительная, их поражение — полное».

Едва воспылала бухта Чесменская, пал духом наблюдавший за боем из замка капудан-паша:

— Сюбхан Аллах! Всё погибло! О я, несчастный, что скажу я великому султану, как посмею глянуть в лучезарные глаза его?

Великому адмиралу уже виделся недалёкий подарок султана — конверт с чёрным шёлковым шнурком…

Толпы турок разбегались во все стороны. В придорожной канаве, брошенный всеми, лежал младший флагман Джезаирли Гассан-бей.

— Ради Аллаха и Фатимы! — кричал он бегущим. — Остановитесь!

Тщетно, песчинка в огромном потоке — он был бессилен что-либо изменить.

Пробегавшие мимо плевали ему в лицо:

— Будь ты проклят, приведший нас сюда!

Постанывая от боли в раненой руке, Гассан-бей отполз в сторону. О, как жалел он сейчас о том, что не пал тогда на палубе «Реал-Мустафы» от штыка гяура!

— Я отомщу неверным, — шептал несломленный «Лев султана». — Я отомщу так, что сам шайтан ляжет мне под ноги вместо порога, когда настанет пора отправляться в рай к предкам! Клянусь Небом!

Страшной клятве Гассан-бея так и не суждено было сбыться. Никогда. Больше добавить к этому нечего…

К восходу солнца всё было кончено. Вместо ещё недавно могучего флота осталось лишь скопище чадящих брёвен. Потери турок были огромны. Свой конец в Чесменской бухте нашли более десяти тысяч неприятельских моряков. Победа русского флота была полная.