Далеко от моря, среди лесов и перелесков Тверской губернии в глухой деревеньке Демидиха в семье отставного петровского поручика Сергея Ильина родился сын, наречённый Дмитрием. Случилось то в 1737 году.

Семья Ильиных жила бедно, едва сводя концы с концами. Отсутствие средств и предопределило судьбу будущего героя. Путь в гвардию и престижные армейские полки ему был заказан. Лихое петровское время давно уже отгремело, и теперь худородных дворян брали только в Морской корпус.

В 1759 году Дмитрий Ильин поступил в морской шляхетный кадетский корпус. Первый чин Ильина кадет, в 1761–1762 годах — гардемарин, с 1763 года — кадетский капрал. В годы учёбы плавал на различных кораблях на Балтике, по окончании корпуса 5 марта 1764 года произведён в мичмана. В послужном списке так охарактеризованы полученные знания в Морском корпусе: «Навигатские науки обучал по регламенту довольную часть артиллерии и фортификации, и рисовать знает».

В 1762 году гардемарин Ильин успешно, в числе первых, оканчивает Морской корпус Балтийского флота. Первые пять лет службы Ильин проводит в непрерывных походах. В «Общем морском списке» — своеобразной энциклопедии отечественной морской истории — об этом периоде жизни Дмитрия Ильина говорится кратко: «Ежегодно находился в плавании в Балтийском и Немецком (Северном) морях».

Пройдя столь суровую, но необходимую школу флотской науки, получил Ильин, к тому времени ставший уже мичманом, под своё начало галиот «Кронверк». Дмитрий много плавал на нём. Выполнил несколько грузовых рейсов в Любек и Ревель.

В 1767 году совершил трудный переход вокруг Скандинавии в Архангельск: в одну сторону загрузились артиллерийскими припасами для новостроящихся кораблей, в обратную — сухой треской. Стояла глубокая осень, и Балтика непрерывно штормила. Чудом не сели на камни в Датских проливах, едва не разбились о скалы у Борнхольма. Последние мили до Кронштадта пробивались уже через ледяные поля.

Вернувшись, командир «Кронверка» узнал о начале русско-турецкой войны и о подготовке экспедиции русского флота в Средиземное море. Во главе эскадры был поставлен адмирал Спиридов. Ильин тогда временно исполнял должность на корабле «Екатерина», который в поход не шёл. Дело в том, что по возвращении «Кронверка» основные офицерские должности на уходящих в Средиземноморье кораблях были уже заполнены.

Что делать, когда хочется плавать, а тебя туда не взяли? Только идти просить того, кто может решить этот вопрос, авось и получится! Так поступил и мичман Ильин. Оделся поприличнее и пошёл к портовой конторе, где заседал адмирал Спиридов. Изложил свою просьбу адъютанту. Потом часа два сидел в приёмной. Наконец позвали. Спиридов сидел за столом и чиркал какие-то бумаги. Рядом с ним флаг-капитан Плещеев.

— Офицер корабля «Святая Екатерина» мичман Ильин! — представился мичман.

— Ну-с, с чем пожаловал? — поднял голову адмирал. — Не робей, мичман, выкладывай смело!

— Ваше превосходительство! — густо покраснев, отвечал Ильин. — Горячо желаю быть в полезности Отечеству нашему в сей трудный для него час. Прошу оказать великую честь, зачислив в экспедицию. — Он перевёл дыхание. — Всё!

Спиридов поглядел на Плещеева. Тот, полистав записную книжку, покачал головой:

— Вакансий нет!

Адмирал немного помолчал.

— Хорошо. Ступай! — Он махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

Лихо развернувшись на каблуках, так что шпага описала на отлёте приличный полукруг, Ильин вышел, печатая шаг, а потом долго бродил, сбивая ботфорты о брусчатку Кронштадта, силясь понять, что значили спиридовские слова.

Через сутки на линейном корабле «Святая Екатерина» огласили ордер, коим предписывалось назначить мичмана Дмитрия Ильина командиром мортирной батареи уходящего в плавание бомбардирского корабля «Гром».

Корабельному офицеру времени для сборов к новому месту службы надо немного. Вещей нажитых — раз-два и обчёлся.

В тот же вечер Ильин вкупе с другими определёнными в экспедицию офицерами давал в близлежащей от порта фортине отходную. Скинув парики и отстегнув шпаги, пили бравые мореходы водку перцовую с вином красным, вспоминая прошлое, гадали о будущем.

Моряков всегда связывает между собой нечто большее, чем просто служба. На корабле все на виду. Радости и горести каждого становятся здесь общим достоянием, вызывая то шутки, то осуждение, то сочувствие.

— Кто знает, друзья, соберёмся ли ещё вместе! — обвёл глазами собравшихся друзей Ильин. — Так разопьём же прощальную братину!

Корабельная молодёжь искренне завидовала счастливчикам, более старшие просто радовались удаче товарищей.

Корабли эскадры по одному подтягивались в Среднюю гавань и грузились порохом. Бомбардирский корабль «Гром» невелик собою, всего в девяносто пять футов длиной, а шириной в двадцать семь. Полсотни матросов и пять офицеров составляют всю его команду. Для эскадренного боя корабль этот не приспособлен. Его дело — бомбардировать приморские крепости.

Ещё в конце семнадцатого века французы первыми установили на шаткую корабельную палубу тяжёлые мортиры для навесной стрельбы по берегу. Так был создан новый тип судна — бомбардирский галиот.

Главное оружие «Грома» — две огромные мортиры, что стоят на свинцовых поддонах, чтобы палуба при выстрелах не проседала. Палят мортиры эти будь здоров, да и бомбы бросают немалые, пудов на пять-шесть! Помимо мортир на случай нападения неприятельского корабля в море вдоль бортов ещё десяток шестифунтовых пушек расположено. На первый взгляд вроде бы и немного, но если капитан с головой, да команда лихая, этого вполне хватит, чтобы отбиться.

«Что ж, — решил мичман Ильин, добираясь попутной шлюпкой к стоявшему на рейде „Грому“, — будем считать, что мне повезло».

Взобравшись по штормтрапу на борт корабля, представился он капитану «Грома» лейтенанту Перепечину.

Иван Михайлович Перепечин был личностью на флоте известной. Славился капитан «Грома» двумя особенностями: пристрастием к пальбе бомбами и любовью к сказкам. Служителей своих по этой причине именовал он, в зависимости от настроения, то добрыми молодцами, то соловьями-разбойниками, корабль — Горынычем.

Нового командира мортирной батареи Перепечин встретил приветливо.

— Знакомься с Горынычем, добрый молодец, — сказал, руку пожимая, — денька два тебе на то определяю, и за дело!

Однако уже через час Ильин встал на погрузку. А спустя день заменил убывшего в столицу ревизора. Ему капитан корабля и поручил перечесть все погруженные припасы.

Захватив с собой матроса с фонарём, спустился Ильин в трюм. В лицо сразу же пахнуло затхлостью. В углах возились крысы.

— А ну-ка, подсвети! — Мичман с трудом пробирался среди завалов провизии.

Шедший сзади служитель поднял над головой фонарь. Серые твари разом смолкли, шмыгнув в стороны. Но ушлый матрос, изловчившись, всё же пнул одну из них вдогонку. Здоровенная крыса с облезлым хвостом, взвизгнув, отлетела далеко в сторону и исчезла во тьме.

— Эка сволочь, — пробурчал матрос, почёсывая босую ногу, — всё же, подлая, грызанула!

— Свети ближе! — Ильин принялся пересчитывать провизию.

Слева от прохода громоздились тяжёлые кули с овсяными крупами.

— Всего сто двадцать один пуд, — записал он, капая чернилами.

Далее шли дубовые бочки, перехваченные обручами, — там солонина. Рядом соль и масло, но уже в бочках дерева соснового. За ними внавалку гора пятипудовых мешков, в них мука, ржаные и пеклеванные сухари. Подле борта бочонки с красным вином, уксусом и сбитнем.

Из интрюма перешли в каюту шкиперскую. Там Ильин подсчитал сало и парусину, брезент и кожи. Оттуда сразу в крюйт-камеру.

Крюйт-камера на «Громе», как и на других небольших судах, была одна и располагалась в кормовой части, недалеко от камбуза.

У тяжёлой дубовой двери сдал мичман часовому ключи, отстегнул шпагу и снял башмаки. Сопровождающий его констапель вставил в особый фонарь сальную свечу, дно фонаря залил водой и, не торопясь, отпер дверь. В середине крюйт-камеры помещался обитый свинцом бассейн, туда перед боем ссыпали порох для набивки картузов. Вдоль стен на решётчатых полках были расставлены бочки с порохом и пороховой мякотью, разложены картузы, кокоры, фальшфееры и прочие артиллерийские снаряжения. Меж ними ящики с углём от сырости.

Покончив с крюйт-камерой, доложил Ильин капитану:

— Порох сухой и готов к действу. В каморе порядок добрый.

— Ну и ладно, — отвечал Перепечин, таким докладом довольный, — пора нам и откушать, чем Бог послал.

В тот день по приглашению офицеров капитан обедал в кают-компании. Похлебав супца и отодвинув в сторону оловянную тарелку, Ильин обратился к Перепечину:

— Дозволено ли нам, Иван Михайлович, жалование будет жёнам частично оставлять?

— Намедни флаг-капитан обещал таковой ордер на подпись адмиралу изготовить. Кстати, жена твоя ноне где обитает?

— Да здесь, в Кронштадте.

— Тогда съезжай сегодня с обеда домой, боле времени не будет!

Но отбыть днём на берег Ильину так и не удалось. Навезли баржами гаубичных и мортирных бомб, погрузкой которых он и занимался. Каждую обмерял, сходны ли диаметры бомбовые с калибрами мортирными. За отсутствием свободных помещений велел раскладывать бомбы в сбитые из досок ящики, которые матросы ловко крепили прямо к палубе между грот- и фор-люками…

Шлюпкой Дмитрий добрался на Кронштадтскую набережную уже затемно. На звон колокольца выбежала девка-прислужница.

— Ой, барин приехали! С прибытьецем вас! — затараторила она, пропуская в переднюю.

Скинул Ильин шляпу, шпагу отставил. А навстречу уже бежала радостная Екатерина Никитична, его единственная и несравненная Катя, Катюшенька.

— Митенька мой! — только и смогла произнести, утонув в его объятиях…

Утром следующего дня Дмитрий Ильин был уже на корабле, не ведая, что впереди разлука с любимой на шесть долгих лет.

В новом адмиральском приказе было указано лишь на то, что капитанам кораблей и судов следует назначать гребцами в шлюпки из наиболее здоровых матросов, одевая их при этом как можно престижней.

До отхода оставались считанные часы.