Книга: Семь футов под килем
Назад: Глава пятая. О ВОДКЕ И О ЧАРКЕ
Дальше: Глава седьмая. ОРИГИНАЛЫ РУССКОГО ФЛОТА

Глава шестая.
ДЕЛУ ВРЕМЯ, ПОТЕХЕ ЧАС

Русский человек, как известно, все делает от души: работает так работает, отдыхает так отдыхает! Известно, что корабельная служба всегда была и остается очень тяжелой. Однако и во время ее у моряков выдавались минуты отдыха. Как отдыхали, как проводили свой нечастый и недолгий досуг моряки российского парусного флота?
Практически на каждом судне находился отчаянный весельчак и остроумец, умевший соленой шуткой приободрить товарищей в трудную минуту и веселыми историями повеселить их в часы отдыха Из воспоминаний адмирала Сенявина: «В наше время или, можно сказать, в старину, в командах бывали один-два и более назывались весельчаки, которые в свободное время от работ забавляли людей разными сказками, прибаутками, песенками и проч. Вот и у нас на корабле был такого рода забавник — слесарь корабельный; мастерски играл на дудке с припевами, плясал чудесно, шутил забавно, а иногда очень умно, люди звали его "кот бахарь". Когда течь под конец шторма прибавлялась чрезвычайно и угрожала гибелью, я сошел со шканец на палубу, чтобы покуражить людей, которые из сил почти выбивались от беспрестанной трехдневной работы, вижу, слесарь сидит покойно на пушке, обрезает кость солонины и кушает равнодушно, я закричал на нега "Скотина, то ли теперь время наедаться, брось все и работай" Мой бахарь соскочил с пушки, вытянулся и говорил: "Я думал, ваше высокоблагородие, теперь-то и поесть солененького, может, доведется, пить много будем". Теперь, как вы думаете, что сталося от людей, которые слышали ответ слесаря? Все захохотали, крикнули: "Ура, бахарь, ура", — все оживились, и работа сделалась в два раза быстрее».
Для далеких от флотской жизни людей многие морские шутки могли бы показаться жестокими, не слишком смешными, но сами моряки считали их весьма остроумными. Из книги И. Гончарова «Фрегат "Паллада"»: «В этот же день, недалеко от этого корабля, мы увидели еще несколько точек вдали и услышали крик. В трубу разглядели лодки; подвигаясь ближе, различили явственнее человеческие голоса. "Рыбаки, должно быть", — сказал капитан. "Нет, — возразил отец Аввакум, — слышите; вопли! Это, вероятно, погибающие просят о помощи: нельзя ли поворотить?" Капитан был убежден в противном; но, чтобы не брать греха на душу, велел держать на рыбаков. Ему, однако ж, не очень нравилось терять время по-пустому военным судам разгуливать по морю некогда. "Если это, — ворчал он, — рыбаки кричат, предлагают рыбу… Приготовить брандспойты! — приказал он вахтенному (брандспойты — пожарные трубы). Матросам велено было набрать воды и держать трубы наготове. Черные точки между тем превратились в лодки. Вот видны и люди, которые, стоя в них, вопят так, что, я думаю, в Голландии слышно. Подходим ближе — люди протягивают к нам руки, умоляя купить рыбы. Велено держать вплоть к лодкам "Брандспойты!" — закричал вахтенный, и рыбакам задан был обильный душ, к несказанному удовольствию наших матросов, и рыбаков тоже, потому что и они засмеялись вместе с нами».
В свободное от вахт и корабельных работ время офицеры коротали время в кают-компании. В ходу там были и шахматы, и шашки, но в большинстве своем сердца морского офицерства были навеки отданы любимому трик-траку. Игроки с ожесточением метали видавшие виды зары (кости), двигая по пунктам резной доски шашки, при этом каждый старался как можно быстрее пройти поле и вывести свои шашки «за борт». На каждом корабле имелись свои мастера трик-трака. Когда они садились за доску, вокруг неизменно собирались настоящие ценители искусства этой древней восточной игры. Восторг зрителей вызывало, когда победитель выигрывал не просто так, а с «марсами». Еще больше ценился так называемый кокс. А настоящие мастера игры умели добиваться совсем уж выдающихся побед, оставляя проигравшего с «доманшими марсами». При этом практически на каждом судне играли свой вариант трик-трака. Если на линейных кораблях в ходу больше был классический трик-трак, то на фрегатах и корветах рубились в более бесшабашный «бешеный гюльбар». Особым же шиком считалось называть выпавшие комбинации костей исключительно по-персидски. Так полный дубль в шесть-шесть именовался «ду-шеш», дубль в пять-пять — «ду-беш», а сочетание в шесть-пять — «шеш-беш». Вообще же трик-трак почитался на флоте не просто настольной игрой, а некой философской системой. Многие командиры сами, будучи мастерами этой игры, настойчиво приучали своих офицеров к метанию костей, полагая, что трик-трак способствует резвости ума.
А вот как отдыхали офицеры и матросы на корвете «Калевала», совершившем в начале 60-х годов XIX века кругосветное плавание. Из воспоминаний А. де Ливрона: «В тропическом плавании команда и офицеры окачивались из шлангов, помп и брандспойтов по два или по три раза в день, и самая палуба постоянно смачивалась, дабы не рассыхалась от жары; над всею верхнею палубой и мостиком обыкновенно натягивались тенты, чтобы предохранить людей от солнечного удара. Команде также некогда было скучать в море: помимо общей работы, у нее бывали и развлечения. После ужина, до раздачи коек они затевали пляску. Когда было не так жарко, капитан устраивал марсовым гонку через салинг на призы. Также устраивались разные игры вроде бега взапуски в мешках, завязанных под мышками, и игра в рыбку, жмурки и кегли.
В Новый год у нас подняли стеньговые флаги и произвели установленный уставом салют, хотя на горизонте не было ни одного судна. Капитан произвел нескольких матросов в унтер-офицеры, причем сам надел им дудки; был также прочитан приказ о производстве некоторых в штатные марсовые (особое звание) и о переводе многих из 2-й статьи матросов в 1-ю. На шканцах был затем поставлен большой накрытый стол для обеда боцманов и унтер-офицеров… Пользуясь штилями или маловетрием, наша молодежь иногда охотилась с гакаборта на чаек и альбатросов с помощью обыкновенных рыболовных удочек. Птица всегда держится за кормой судна, подбирая все выбрасываемое за борт; захватывая в клюв крючок с приманкой, она начинает бить крыльями о воду, и вот тут-то ее и вытаскивают на палубу. Это делается легко и быстро, потому что пленник способствует своему подъему собственными крыльями. Пойманных альбатросов у нас всегда отпускали на волю, предварительно навешивая им на шею медные планочки с надписью (имя судна, год, месяц и число, а также широта и долгота места). Размер крыльев от конца до конца доходил у некоторых из пойманных птиц до 14 футов. Альбатрос не может взлететь с палубы, он только бьет крыльями по настилке и ушибается, тогда как с воды это удобнее. Чтобы их пустить на свободу, приходилось поднимать их завернутыми в флагдук на марс, и тогда только они, легко взмахнув крыльями, быстро улетали в пространство.
В Индийском океане матросы наши затеяли сыграть "Женитьбу" Гоголя, и дело, конечно, не обошлось без деятельного участия и помощи офицеров, взявших на себя роль режиссеров. Сцену устроили на юте под тентом, а считку ролей и репетиций производили под жилою палубой в шкиперской каюте, куда на то время решительно никого из посторонних не пускали. Костюмы были состряпаны домашними средствами, а характеры артистов были хорошо подобраны, и все прекрасно выучили свои роли. Невесту играл один очень красивый юноша из команды, который в своем женском костюме и со своими изящными манерами казался настоящею городскою барыней. Команда была положительно в восторге от спектакля и, разумеется, очень дружно аплодировала всем своим любимцам. У некоторых из игравших действительно проглянула наружу искра истинного таланта. Спектакль этот был вскоре повторен с таким же успехом и потом долго служил темой оживленных разговоров среди офицеров и команды».
Что и говорить, отдыхать наши моряки умели! Помимо хорошей шутки, русским людям вообще свойственна любовь к пению, как и к танцам. У моряков парусного флота тяга к прекрасному была выражена особо. Именно в песне можно было отвлечься от суровой обыденности службы, вспомнить отчий дом, почувствовать себя счастливым человеком.
Песни на кораблях парусного флота пели разные, в зависимости от ситуации. Вечерами, собираясь на баке, матросы обычно пели неторопливые и протяжные народные песни о родных местах, березках и дубравах. Это и понятно, оторванные от дома, они хотя бы в песнях на некоторое время могли перенестись мысленно в родные места. Поэтому если большая часть команды состояла из поморов, то вечерами пели большей частью поморские песни, если из ярославцев, то ярославские, если рязанцы, то рязанские.
Надо отметить, что матросы принципиально не любили солдатских песен, и если их заставляли, то пели они их только по сильному принуждению и без «огонька». Были в отношении матросов к песне и другие особенности. К примеру, широко известную песню «Нелюдимо наше море» матросы всегда петь отказывались, считая, что петь ее в море нехорошо.
Зато всегда с особым удовольствием пели песни, высмеивающие солдат и показывающие превосходство матросов над ними.
В Ахтиаре на горе
Стоят девки на дворе.
На дворе девки стоят,
В море Черное глядят,
В море Черное глядят,
Меж собою говорят
«Скоро ль корабли придут,
Матросиков привезут?
Матросиков привезут,
Тоску нашу разнесут!
Нам наскучили солдаты,
С виду хоть они и хваты,
Да маленько простоваты!
А матросик как придет,
На все средства он найдет
И в трактир нас поведет!»

Отражалась в матросских песнях и история флота, в частности морские деяния Петра Великого:
Ах, по морю, морю синему,
По синю морю по Хвалынскому,
Что плывут тут, выплывают тридцать кораблей.
Что один из них корабль, братцы, наперед бежит,
Впереди бежит корабль, как сокол летит.
Хорошо больно кораблик изукрашен был,
Парусы на корабле были тафтяные,
А тетивочки у корабля шемаханского шелку,
Л подзоры у кораблика рытого бархату.
На рулю сидел наш батюшка православный царь.
Что не золотая трубушка вострубила —
Да что говорит наш батюшка православный парк
«Ах вы, гой еси, матросы, люди легкие!
Вы мечитеся на мачты корабельные,
Вы смотрите во трубочки подзорные,
Что далеко от Стокгольму!»

Отдельно следует выделить песни, которые пелись во время тяжелых работ, связанных, к примеру, с выборкой якоря, произносившиеся матросами нараспев. Эти песни были сродни бурлацким (например, знаменитая «Дубинушка»), но часто отличались по сюжетамю По содержанию морские песни были полны грубого юмора. Имея одну и ту же цель — облегчить работу, — эти песни были весьма различными по содержанию, от слезливо романтичных до откровенно похабных. Впрочем, и те и другие пользовались у матросов популярностью. При выхаживании якоря ручным шпилем, песня состояла обычно из одного лишь припева, заводимого одним и затем подхватываемого всеми в такт медленному шагу идущих на вымбовках вокруг шпиля людей. Вот типичная «шпилевая» песня:
Пошел шпиль — давай на шпиль. Бросай все — пошел нашпиль.
Становися в круговую, на вымбовку дубовую.
Грудь упри — марш вперед! Топай в ногу, давай ход!
Рядом встанет якорек, знай, посвистывай, свисток!
Ай, ребята, ай, народ, лихо наш канат идет!
Ну, ребята, ходом, ходом! Отличимся пред народом
Встал наш якорь, якорь встал! Поднимайте кливер-фал!

Другого рода песни состояли из нескольких возгласов и употреблялись тогда, когда снасть тянули до места толчками, рывками. Когда люди бывали уставшими и песни не получалось, то такт движению давался боцманской дудкой, подсвистывавшей шаг выбиравших тали, гини или ходивших вокруг шпиля, либо особым присвистом, употреблявшимся при работе рывками.
Если кто-то думает, что песни можно было петь в любое время, то он глубоко заблуждается. И пели, и танцевали в строго определенное время. Обычно, если позволяла обстановка, это происходило с 6 до 7.30 часов вечера. Начинались по специальному сигналу. «Команде песни петь и веселиться!» Сегодня кажется невероятным, что люди могли веселиться по приказу. Но тогда это было в порядке вещей. Русский матрос был человеком исполнительным. Если начальство сказало веселиться, значит, надо веселиться! Как и в армии, на каждом корабле были свои песенные таланты — предмет гордости всей команды. «Баковые концерты» были очень популярны и любимы матросами, ведь это была единственная форма развлечения. Во время заграничных плаваний неоднократно можно было наблюдать, как десятки всевозможных шлюпок окружали наши корабли, стоящие где-нибудь в Средиземном море, и местные жители шумно благодарили наших матросов за прекрасное пение. Бывали даже случаи, когда с берега приходили запросы: будет ли концерт? Отдельные корабли имели свои «фирменные» песни, по большей части весьма бесхитростные, но особенно любимые командой. Наиболее распространенным сюжетом был шторм, в котором корабль и его геройская команда проявляют чудеса мужества и побеждают разбушевавшуюся стихию. Например, в «фирменной» песне о фрегате «Минин» припев был таков:
А наш фрегат «Минин» под ветер валит,
Фор-марсель полощет, бизань не стоит…

Тема штормов вообще была одной из любимых у матросов. Да и как иначе, кто, как не они, знал, что такое настоящий шторм, кто, как не они, испытали весь ужас морской бури на собственной шкуре.
То ли дело наша служба!
Летом по морю гуляй,
Наш девиз: надежда, дружба!
Моряк, лишь дело свое знай.
Шторм иль буря, нет препоны,
Ветер воет… мы его,
Равнодушно слышим стоны;
Не боимся ничего.
Нам не страшен пушек гром,
Мы под всеми парусами,
Смело все на смерть идем,
Говоря: Никола с нами!

Вот пример еще одной из самых любимых матросских песен эпохи парусного флота. Примечательно, что в этой песне на краю гибели оказывается не матрос, а сам капитан корабля, то есть «полковничек». Поэтому, несмотря на все сострадание в песне к несчастному «полковничеку», в ней все же чувствуется тайная отместка неизвестного сочинителя, хоть в песне, но у него куда более счастливая судьба, чем у начальника-аристократа! Да и финал песни весьма многозначителен. Матросики готовы спасти своего начальника при условии сокращения им срока службы!
Собирайтесь-ка, матросушки, да на зеленый луг.
Становитесь вы, матросы, во единый вы во круг,
И думайте, матросы, думу крепкую,
Заводите-ка вы да песню новую, котору пели вечор
Да на синем море.
Мы не песенки там пели — горе мыкали,
Горе мыкали, слезно плакали,
Тешили мы там молодого полковника.
Небывальщинка наш полковничек,
Да на синем море не видал он там
Не страсти, ужасти да Божей милости.
Сходилась погодушка, да на синем море,
Помутилася да ключевая вода с желтым песком.
И ударило морским валом да о царев корабль,
Порвало у корабля снасти все, крепости,
Снасти, крепости и тоненькие парус,
И упал-то, упал наш полковничек да во сине море,
И вскричал он громовым голосом:
«Уж как вы, братчики-матросики, берите деньги, да любы,
Еще берите да цветны платьеца и берите-ко полковника
Да из синя моря».
Отвечали-то ему матросы таковы слова:
«Нам не надобно, полковничек, денег — золотой казны,
Как еще не надобно нам цветных платьицев,
Лучше сбавь-ка, сбавь да ты службы царские».

Особое место занимают в матросском фольклоре героические песни. Их матросы сочиняли практически во время всех войн, в которых участвовал флот. Главным их героем, как правило, выступал любимый флотоводец, а верные и храбрые моряки помогали ему одержать очередную победу над супостатом. Среди наиболее любимых главных героев героических матросских песен наиболее часто встречались имена адмиралов Спиридова, Сенявина, Ушакова, Чичагова, Нахимова и других.
Вот, к примеру, матросская песня, посвященная победе нашего флота в Афонском сражении с турками под командой вице-адмирала Сенявина в 1806 году.
На заре все зрят: кораблей полон ряд!
Плыло перед нами султаново знамя!
Адмирал наш славный отдал приказ свой главный.
Сенявин всем сказал и строго приказал:
Командующего зрите и флаги берегите,
Сигналы поднимайте и ядра посылайте!
Наш российский флот подплыл туркам вплоть!
Многи щепки рвутся, люди в кровь дерутся,
Хотят в крови драться, туркам не поддаться!
«Рафаил» сквозь шел, Лукин врагов прошел
Турки в два огня высыпали ядра зря.
Так мы одолели, что своих не знали,
Турки трепетали, русский флаг подняли!
Враги покорились, русским поклонились.
Будут наших знать, плакать, вспоминать!

А вот еще одна матросская песня в честь победителя при Чесме адмирала Спиридова, которая так и называется «Спиридов и матросы»:
Не цветами сине море покрывалося,
Не лазоревыми Средиземное украшалось,
Расцветало сине море кораблями
Белыми полотняными парусами,
Разными российскими флагами
Не ясен сокол по поднебесью летает,
Спиридов — генерал по кораблику гуляет,
Он российских матрозов утешает,
Утешает их, забавляет.
Не вовсе мы на синем море погибнем,
Воротимся мы в Русь с победой,
Увидимся с отцами-матерями,
Со братами и сестрами,
Со молодыми своими женами,
Со милыми детьми со родными.
Матрозы печаль забывают
И с радости еще пробыть там желают.

Многие матросские песни были если и не слишком замысловатые, то все же весьма душещипательные:
Матрос в море уплывает, свою жинку забывает!
Вот калинка, вот малинка, в море не нужна нам жинка!
Баталер нам выдал чарку, прощай, милая сударка!
Закрепили крепче пушки, прощай, милая Марушка!
Выстрела как завалили, и Прасковью позабыли
Засвистал нам боцман в дудку, мы забыли про Машутку.
Ветер воет, рвутся снасти, прощай, люба моя Настя!
Затрещала парусина, прощай, милая Арина!
Рвутся паруса в лохмотья, прощай, женушка Авдотья!
Закрепили паруса, прощай, Аннушка-краса!
Надоела черна каша, прощай, друг любезный Саша!
Вот калинка, вот малинка, в море не нужна нам жинка!
С моря мы придем назад, каждый жинке своей рад!

Что касается музыки, то судовая музыка на протяжении всего XVIII века находилась в самом печальном положении. Корабельный оркестр, как правило, состоял только из трубачей и литаврщиков, назначаемых по три человека на каждый корабль и по два на фрегат. «Сколь недостаточна и даже отвратительна, — писали современники, — должна быть музыка, из такого числа труб составленная, сие всякому представить себе можно».
В свободное от плаваний время всех музыкантов объединяли в одну команду под началом капельмейстера. На корабле главнокомандующего полагалось иметь «хор трубачей» и «инструментальную музыку», тогда так на кораблях младших флагманов только «хоры трубачей».
К началу XIX века положение с корабельной музыкой улучшается. В мемуарах моряков того времени встречается немало свидетельств того, что судовые оркестры уже исполняли не только примитивные марши, но и весьма сложные музыкальные произведения известных композиторов. Между командирами эскадр и капитанами линейных кораблей порой происходили даже своеобразные конкурсы на лучший оркестр, а талантливые музыканты были в большой цене, и если их приходила нужда отдавать на другой корабль, то обменивались они каждый на несколько опытных марсофлотов.
Русские адмиралы любили и ценили оркестровую музыку. К примеру, высокими ценителями музыки были адмиралы Спи-ридов и Круз. Что касается Спиридова, то во время сражения с турецким флотом в Хиосском проливе в 1770 году он приказал оркестру играть до последнего человека! Под оркестровую музыку вел сражение со шведским флотом у Красной горки в 1790 году и адмирал Круз.
Любили матросы российского парусного флота и поплясать от души, а так как женщин на корабле не было, то плясали прежде всего перепляс. В круг хлопающих в ладоши матросов вылетал плясун и начинал выписывать ногами кренделя, пускаясь вприсядку. В ответ выскакивал другой. Часто переплясы выражались в соревновании между вахтами, мачтами, батарейными палубами. Победителей переплясов ценили. Ими гордились, так же как и песенниками. Частенько лучшие плясуны, как и певцы, получали от начальства и внеочередную чарку, так сказать, за вклад в искусство.
Из книги И. Гончарова «Фрегат "Паллада"»: «Веселились по свистку, сказал я; да, там, где собрано в тесную кучу четыреста человек, и самое веселье подчинено общему порядку. После обеда, по окончании работ, особенно в воскресенье, обыкновенно раздается команда: "Свистать песенников наверх!" И начинается веселье. Особенно я помню, как это странно поразило меня в одно воскресенье. Холодный туман покрывал небо и море, шел мелкий дождь. В такую погоду хочется уйти в себя, сосредоточиться, а матросы пели и плясали. Но они странно плясали: усиленные движения явно разногласили с этою сосредоточенностью. Пляшущие были молчаливы, выражения лиц хранили важность, даже угрюмость, но тем, кажется, они усерднее работали ногами. Зрители вокруг, с тою же угрюмою важностью, пристально смотрели на них. Пляска имела вид напряженного труда. Плясали, кажется, лишь по сознанию, что сегодня праздник, следовательно, надо веселиться. Но если б отменили удовольствие, они были бы недовольны».
…Вечером перед самым отбоем собирались обычно на корабле матросы подле фок-мачты, где место для курения и разговоров уставом определено. Травили они там байки флотские, пели песни любимые:
Уж мне надобно сходить
До зелена луга…
Уж мне надо навестить
Сердешного друга…

Вначале распевая песни грустные, неторопливые, потом побойчее да повеселее. Наконец кто-то не выдерживал:
— Эх, веселое горе — матросская жисть! Давай круг, робяты!
Расступались тогда матросы, подвигались, давая простор плясуну. А тот как присвистнет, притопнет и пошел наяривать, только доски палубные гнутся! Вот еще двое не выдержали, тоже в круг повыскакивали.
— Давай, фока жары, наша мачта завсегда впереди всех стоит!
— Митька-то, Митька дает, даром, что ль, бизаньский!
И вот уже понеслась над притихшим рейдом, над волнами и кораблями удалая матросская плясовая:
Тпру ты, ну ты,
Ноги гнуты…
Попляши, попляши,
Ноги больно хороши,
Еще нос торчком,
Голова крючком…

В своих воспоминаниях о кругосветном плавании в 1834—1836 годах на транспорте «Америка» адмирал В.С. Завойко так описывал матросское песенное творчество:
«Около мыса Горна не трудно ходить. Бури, штормы, ураганы нас не устрашали, а только живость придавали! — твердил наш шкипер. Такого человека необходимо иметь для команды в подобных (кругосветных. — В.Ш.) переходах; весельчак забавляет ее бездною выдумок, острот и песен. Шкипер наш сложил много песен сам. Я приведу здесь несколько куплетов из его сочинения:
Веселись, веселись
И берись
За стаканы,
Удалые моряки!
Пронеслись чрез океаны
И без горя и без бед
Мы объехали весь свет!

Тут хор начинает какой-нибудь обыкновенный припев, например: "Ах, калина, ай, малина!" и тому подобное. У шкипера было множество подобных строф в запасе. Он сложил по нескольку стихов на всякий город, где мы были, и похвалу города или о любовных в нем похождениях; в особенности он прославлял Камчатку. Его трагикомедия "Пьяный солдат в отпуску" заслуживает внимания, потому что в ней никаких излишних вольностей и тьма смешного».
* * *
В нечастые минуты отдыха любили матросы поиграть в различные игры. Матросские игры были достаточно жесткими, а порой даже в чем-то жестокими, но таково было время, в котором они жили, и особенности парусного флота, на котором они служили.
Наиболее популярной была так называемая «рыбка». Смысл игры состоял в том, что матрос привязывался канатным концом вокруг поясницы к горденю, расположенному на верхней части фок-вант, так что он мог не только свободно стоять, но и двигаться шага на три в любом направлении. Четвертый шаг уже поднимал его в воздух. Он и был рыбиной. В руки ему давали жгут. Остальные бегали вокруг него, уклоняясь от ударов и демонстрируя свою смелость и изворотливость. Если кто-либо из окружающих получал удар жгутом, рыбку освобождали от сидения в привязи, а получивший удар становился рыбкой. Часть команды кольцом окружала рыбку, так же имея жгут для поощрения самой рыбки. Жгут все время передавался от одного к другому. Умелое «поощрение рыбки», промахи рыбки, неудачи бегающих вокруг нее делали игру очень веселой, а потому и особо любимой среди моряков.
Вторая но популярности игра называлась «шубу шить». Несколько десятков матросов садились в круг, вплотную друг к другу, согнув колени, но так, чтобы под ними оставалось место для передачи жгута. Колени сидящих и всю внутренность круга покрывали брезентом, в центр сажали «шубу» — очередного матроса. Его всячески поощряли — словами и жгутом, заставляя найти жгут, но чтоб не сдернуть парусины, а только запуская руки под колени. Очевидец пишет: «Специалисты-ловкачи обычно садились в круг и начинали игру. Они быстро усаживали в круг намеченную жертву, неуклюжего увальня — молодого матроса, и тогда начиналось шитье шубы на его спине. Советы, поощрения, остроты окружающих еще более усиливали интерес Были и такие, которые избегали играть; их неожиданно бросали в круг, иногда добавляя лишний жгут, — тогда игра достигала своего апогея».
Куда более гуманной была игра «в свечку». Несколько кусков сальной свечи бросали в большой бак или кадушку, наполненную до половины соленой морской водой. Суть игры состояла в том, чтобы выловить свечку губами. Это требовало большого навыка и было своего рода искусством.
Весьма часто любили играть матросы и в «бой подушками». Для этого на три фута от палубы укреплялось хорошо оструганное, полированное дерево. По сторонам его ложились матросы. На них лицом друг к другу на расстоянии вытянутой руки садились два играющих. Каждому давался мешок, набитый паклей. Цель игры — сбить противника и остаться сидеть на бревне самому. Это действо тоже сопровождалось веселыми комментариями.
В воспоминаниях адмирала B.C. Завойко о его кругосветном плавании в 1834 — 1836 годах на транспорте «Америка» описаны развлечения матросов в океанском плавании: «Во время штиля случалось ловить шарков или акул. Раз поймали одну в 19 футов. С какою радостью мы вытаскивали их на палубу! Когда рыба начинала биться, каждый из матросов старается первый ее ударить с какою-нибудь прибауткою. Тут им нравиться пошутить, и у них после этого рассказов на несколько дней. Подобные случаи доставляют некоторое развлечение. Мы преохотно и презабывчиво пеклись на солнце по целым часам. Любуясь, как бониты (пеламиды. — В.Ш.) обгоняют корабль, беспрестанно выпрыгивая из воды и поглощая несчастную летучую рыбку».
Столь любимые в деревнях кулачные бои на кораблях не практиковались. За любые попытки выяснить отношения между собой с помощью кулаков спрашивали очень жестоко. Зато матросы в полной мере отводили свою душу при сходе на берег. Кулачные сражения были столь повседневны, что на них особо не обращали внимания. Раздражение начальства вызывали только особо массовые драки, случавшиеся порой жертвы, а также бесчинства по отношению к местному населению, что, впрочем, случалось весьма редко. Дрались обычно команда на команду, эскадра на эскадру, но особой популярностью пользовались у матросов кулачные бои с местными солдатами. Многие именно ради этого и шли в увольнение на берег. Порой при стоянках в иностранных портах эта добрая русская забава становилась причиной нешуточных международных инцидентов. Как правило, особых соперников наши матросы нигде не имели. Конкуренцию составляли разве что англичане, начавшие практиковать в начале XIX века бокс. Но и с боксерами наши закаленные с детства мастера кулачного боя справлялись в большинстве случаев неплохо.
* * *
Что касается офицеров, то в кают-компаниях под гитару или пианино они всегда с удовольствием пели песни. Темы были все те же: тоска по берегу и уюту, несчастная любовь и ожидание встречи с любимыми, сетования на превратности морской службы. Разумеется, офицеры любили петь популярные тогда в России песни, такие, как, например, «Пчелочка златая», но был и свой особенный пласт песни — морской офицерский шансон. Офицерские песни эпохи парусного флота — это совершенно забытая ныне страница народной поэзии. А ведь когда-то морской офицерский шансон был чрезвычайно популярен не только в кают-компаниях, но и в салонах приморских городов, там, где собирались после возвращения домой моряки. Вот, к примеру, знаменитая в свое время баллада «Безнадежная любовь». Считается, что ее сочинил в 80-х годах XVIII века лейтенант Александр Шишков, будущий адмирал, известный политический деятель и писатель.
Увижу ль в горизонте шквал, услышу ль грозный шум борея,
Иль абордажный с кем привал, иль флот на траверзе злодея!
Я штиль в душе своей храню и рупором еще владею;
Но лишь на румбе тебя зрю, вкруг сердце левентик имею;
От бурь на фордевинд спущуся, и силой силу отражу.
Когда же неизвестен мне пункт места твоего, драгая,
Тогда поближе к той стране лежу я в дрейфе, ожидая.
Конструкция твоя, как яхта, с большой блестящей полосой.
Меж вздохов ты моих брандвахта, моих желаний рулевой!
Мое терпенье сильно рвется! Положь надежды на найтов.
Ретивое во мне забьется, и я опять терпеть готов.
Нет сил уж более держаться,
Я должен от тебя спускаться на произвол судьбы моей!
Кричу: «Ура!» Пошел по вантам! Я к Стиксу направляю путь.
Какой пример всем лейтенантам! Я от любви хочу тонуть!

Еще одна в свое время чрезвычайно популярная в офицерской среде песня — «Любовь моряка». В ней много не только хорошего флотского юмора. По ней можно вполне изучать устройство парусного корабля, столько в этой песне всевозможных терминов, которые весьма остроумно передают душевное состояние влюбленного моряка. И пусть эти термины сегодня малопонятны читателю, но они прекрасно передают сам дух той далекой эпохи, когда писались данные строки:
К тебе, котора заложила на сердце строп любви прямой
И грот-нот-тали прилепила, к тебе дух принайтован мой!
Под фоком, гротом, марселями, все лисели поставив вдруг,
На фордевинд под брамселями к тебе летит мой страстный дух!
Уж толстый кабельтов терпенья давно порвался у меня,
И сильный ветр, к тебе стремленья, давно подрейфовал меня!
Я ставил ходу в прибавленье возможных кучу парусов.
Я в склянку, всем на удивленье, летел по двадцати узлов!
Но ты ход дивный уменьшила, и в бейдевинд крутой я лег;
А после в галфинд приспустило, с которым справиться не мог!
И дрейфом румбов плеть валило с противной зыбью все назад;
В подзор, в бока волненье было, сам курсу своему не рад!
Скорее сжалься надо мною! Мой руль оторванный пропал
Брам-стеньги сломаны тобою. Порвался крепкий марса-фал.
Изломлен водорез и бушприт. Ветр сильно кренит на меня!
Смотри, тайфун фок-мачту рушит, и все трещит вокруг меня!
Смотри, как в сердце прибывает тоски осьмнадцать дюймов в час!
Ночь темная все небо покрывает, в ноктоузе огонь погас!
Чьему же курсу мне держаться, когда не виден мне компас?
Зажгли маяк, над бедным сжалься и отврати крушенья час!
Поверь, что шторм я сей забуду, когда, к веселью моему,
Я столь благополучен буду, достигнув к рейду твоему!
Тогда, отдавши марса-фалы, и фок и грот убравши свой,
Я, верп закинувши свой малый, тянуться буду за тобой!
Когда на место я достигну, там, где увижу я твой вид,
«Из бухты вон»! — я в рупор крикну, и якорь в воду полетит.
Тогда не норд-вест мне ужасный и не норд-ост не страшны мне.
Тогда и штормы не опасны, когда я буду при тебе!
И брак любви найтов надежный обоих нас соединит,
И пред тобой, о, друг мой нежный, мне отшвартоваться велит!

Весьма часто во время плавания в кают-компаниях устраивались и танцы. При этом часть офицеров изображала собой дам, которых приглашали на тур танца сотоварищи. Все это устраивалось, как правило, по праздникам и после хорошего стола.
Если матросы довольствовались казенной чаркой да редкими загулами в портовых кабаках, то офицеры, как правило, веселились в кругу своих сотоварищей или у кого-нибудь на квартире или в более-менее приличной ресторации.
* * *
Если кто-то думает, что на парусном русском флоте матерились просто так, как кому заблагорассудится, то он глубоко заблуждается! Матерная ругань на парусном флоте была возведена в ранг подлинного искусства. Разумеется, имелись и настоящие мастера своего дела, послушать которых в Кронштадте ходили так, как в губернских городах ходили слушать оперу. При этом наряду с мастерами и ценители тоже были на должном уровне. Любую фальшь они распознавали сразу!
Дело в том, что в морской матерной ругани существовали свои незыблемые каноны, нарушать которые было не позволительно никому. Первый низший уровень мастерства включал порядка тридцати выстроенных в определенном порядке выражений. Умельцы русского слова осваивали более высокий уровень, так называемый «малый загиб Петра Великого», который состоял уже из шестидесяти матерных выражений. Ну, а истинные мастера своего дела выдавали и «большой загиб Петра Великого», состоявший более чем из трехсот выражений, среди которых самыми невинными были «мандавошь Папы Римского» и «еж косматый, против шерсти волосатый».
Любой «загиб» конструировался, как стремящаяся к бесконечности цепь многоэтажных ругательств, адресованных поочередно всему самому «статусному», что есть у собеседника. Однако по происхождению в «загибах» не было ничего непристойного и кощунственного, поскольку все они восходили, вероятнее всего, к магическим формулам, направленным против нечистой силы. Упрощенно говоря, это проклятия не в адрес Господа, а в адрес дьявола.
При этом порядок выражений и идиом был неизменен (знатоки утверждали, что он якобы был утвержден еще самим царем Петром!), не допускались и повторения выражений, какие бы то ни было запинания и паузы. Матерная брань произносилась мастерами, как длинный поэтический монолог. Искусство «загиба» предполагало, что определять его оскорбительность и язвительность должна не соленость, а юмор — чем смешнее, тем оскорбительнее. При этом в искусстве овладения «загибами» существовала еще одна существенная особенность. Произносился «загиб» исключительно на едином выдохе, а поэтому, овладев «малым», не все были способны овладеть «большим загибом», так как попросту не хватало объема легких.
Высшим же шиком считалось сопровождение речитатива соответствующими жестами, так называемыми показами, которые тоже были выстроены в определенном порядке, в строгом соответствии с конкретным «загибом» и не могли повторяться! Со стороны, непосвященным это, по-видимому, напоминало нечто среднее между плясками гвинейских папуасов и корчами эпилептика, но настоящие ценители высокого искусства получали от прослушивания и лицезрения этого действа истинное наслаждение!
Умение материться не абы как, а с «загибами» и с «показами» почиталось и среди матросов, и среди офицеров. И весь российский адмиралитет, и офицерство да и сами матросы всегда искренне считали, что «матерные загибы» были больше «искусством», нежели бранью…
Признанным специалистом по «загибам» был, к примеру, адмирал Чичагов. Вскоре после победных Ревельского и Выборгского сражений адмирал докладывал императрице Екатерине об обстоятельствах этих боев. Увлекшись, при упоминании имени шведского короля Чичагов не выдержал и от переизбытка чувств выдал весь «большой загиб», сопровождая его весьма красноречивыми «показами». Обалдевшая императрица, не проронив ни слова, выслушала все до конца. Когда же адмирал завершил свой долгий монолог и понял, что сильно переборщил, то упал к ногам Екатерины, со словами:
— Прости, матушка, увлекся!
— Да что ты, Василий Иванович! — успокоила адмирала мудрая императрица. — Я этих ваших морских терминов совершенно не понимаю!
Однако настоящими виртуозами этого дела традиционно все же считались боцмана. Уже при определении на боцманскую должность, помимо знаний по специальности, кандидат должен был освоить хотя бы «малый загиб». Иметь же у себя настоящего боцмана — маэстро «большого загиба» было вожделенной мечтой любого командира корабля, а потому таких виртуозов устного творчества берегли как зеницу ока, их имена были на устах всего флота, их окружали всеобщим почитанием, и гордились ими так, как сегодня мы гордимся звездами эстрады и олимпийскими чемпионами.
В эпоху парового флота искусство материться понемногу ушло в прошлое. Отсутствие общекорабельных работ в тяжелых условиях, где принимала участие вся команда (постановка парусов, их уборка и т.д.), распределение команды по изолированным боевым постам и отсекам свели на нет былую воспитательную роль «загибов», которые помогали матросам в их тяжелейшей и опасной работе на мачтах, отвлекали от мрачных мыслей и помогали преодолеть страх. К тому же изолированность команды по боевым постам и отсекам свела на нет и всю театрализированность представления. Некоторое время искусство «загибов» еще поддерживалось на учебных парусно-паровых кораблях, но к 20-м годам XX века постепенно и там исчезло. Последнее упоминание о загибе можно прочитать у Леонида Соболева в его морских рассказах. Впрочем, и там суть рассказа такова, что комиссар корабля, выигрывая соревнование у боцмана по произношению «загиба», запрещает ему впредь показывать перед командой свое искусство.
Художник Юрий Анненков в своих воспоминаниях «Дневник моих встреч. Цикл трагедий» писал о Есенине: «Виртуозной скороговоркой Есенин выругивал без запинок "Малый матерный загиб" Петра Великого с его диковинным "ежом косматым, против шерсти волосатым", и "Большой загиб", состоящий из двухсот шестидесяти слов. "Малый загиб" я, кажется, могу еще восстановить. "Большой загиб", кроме Есенина, знал только мой друг, "советский граф" и специалист по Петру Великому, Алексей Толстой».
«Канонического» печатного текста «загибов» сегодня, впрочем, уже не существует. Ныне многочисленные апокрифы старинных флотских «загибов» живут своей жизнью в бесконечном количестве устных вариантов…
В эпоху Николая Первого в Кронштадте случился следующий казус В одном из трактиров некий лейтенант (имя его история до нас не донесла), перепившись, начал долго и громко материться, пытаясь осилить «малый загиб». Трактирщик, желая призвать пьяницу к порядку, указал ему на висевший на стене императорский портрет, сказав, что материться в присутствии его величества нехорошо.
— А мне насрать на его величество! — объявил во всеуслышание пьяный офицер, глядя на портрет.
Неизвестно как, но уже через пару дней об инциденте стало известно Николаю I. К происшествию в кронштадтском кабаке император отнесся с пониманием
— Во-первых, передайте лейтенанту, что мне на него тоже насрать! — велел самодержец. — А во-вторых, моих портретов впредь в кабаках не вешать!
Многие, даже весьма далекие от моря люди наверняка слышали о знаменитом Нептуновом празднестве при пересечении судном экватора. Истоки этого веселого морского праздника уходят к самым первым дальним плаваниям судов российского парусного флота. Причина организации этих празднеств понятна — разнообразить монотонную и тяжелую корабельную службу, дать людям возможность вволю посмеяться и повеселиться. Вот как отмечали день перехода судном экватора в русском парусном флоте.
Заметим, что само Нептуново представление — действо явно языческое и, казалось бы, для православных офицеров и матросов абсолютно непотребное. Однако вера верой, а жизнь жизнью. Несмотря на явное неодобрение православной церковью «Нептуновых гуляний», они быстро завоевали популярность на наших парусных судах, едва российский флот стал ходить в кругосветные плавания. И дело здесь вот в чем. Во-первых, в кругосветные вояжи первой половины XIX века ходили небольшие шлюпы и бриги, на которых по штату священники просто не полагались. Автору известно только об одном священнике, который участвовал в первой кругосветной экспедиции Крузенштерна, да и тот был горьким пьяницей и ни в какие дела не вмешивался. Кроме этого, общение с Нептуном при пересечении экватора являлось старинным ритуалом моряков всех европейских держав, и желание быть наравне со всеми было выше, чем боязнь оскорбить чувства оставшихся далеко в России верующих соотечественников. Кроме этого и офицеры, и матросы, в своем подавляющем большинстве, не отличались фанатичной религиозностью и куда больше верили в различные морские приметы. Личное же общение с Нептуном считалось весьма полезным делом. И, наконец, праздник Нептуна был просто веселым праздником среди череды одинаковых ходовых будней.
Сохранились воспоминания вице-адмирала Давидович-Нашинского, который, будучи молодым офицером, участвовал в церемонии пересечения экватора на клипере «Крейсер» на исходе парусной эпохи русского флота: «Разрешение церемонии зависело, конечно, от командира. В этом случае команда заранее к ней готовилась, выбирая действующих лиц и изощряясь в остроумии для ролей матросов, которые будут актерами в комическом спектакле при переходе корабля в Южное полушарие через экватор. Обычно церемония приурочивалась к девяти — одиннадцати часам утра. Начиналось это еще до восьми часов после обычной приборки, когда старший офицер разрешал действующим лицам готовиться. Передняя часть палубы отделялась от шканцев брезентами, за ними готовились действующие лица, а прочая команда, кроме вахтенных, должна была быть в кормовой части судна либо внизу под палубой, в жилых помещениях. На шканцы выносили и растягивали там большой запасной парус. Его шкаторины приподнимались. В этот парус из-за борта все время накачивалась вода при помощи помпы. Так готовилась "купель" для крещения новичков, ранее через экватор не переходивших. В девять часов утра вызывали всех наверх «через экватор плыть». Комедия начиналась с того, что из-за борта по шторм-трапу на мостик взбирался посланник подводного царя Нептуна, соответственно загримированный и по голому телу раскрашенный матрос Он обращался к командиру "Какой державе принадлежит корабль, который задел килем за крышу дворца Его Величества Водяного царя Нептуна?" Командир отвечал, что это корабль Русского императорского флота "Крейсер". "Откуда и куда это судно идет?" Командир давал ответ. "За поломку крыши дворца и за переход через владения Водяного царя согласны ли вы, командир, уплатить дань Нептуну?" Командир отвечал согласием. Обращаясь затем к офицерам, посланник спрашивал, согласны ли они уплатить дань Нептуну, чтобы морской царь даровал попутные ветры и благополучное плавание. Офицеры соглашались. "Хорошо, — продолжал посланник, — дань Нептун желает получит лично, для чего сам сейчас прибудет сюда". Брезенты, отделявшие переднюю часть судна, убирались, и. оттуда появлялась процессия — царь Нептун со свитой (все, конечно, матросы). Нептун — с короной на голове, с бородой из ворсы, с трезубцем, в драпировке из сигнальных флагов, со штаб-офицерскими эполетами на плечах — сидел на лафете десантной пушки на колесах. Лафет везла раскрашенная масляной краской голая свита Нептуна, рядом с ним восседала царица, соответственно одетая, с плачущим сыночком в пеленках. В роли последнего — живой поросенок Нептун слезал со своей колесницы и пересаживался на специально устроенный трон, возвышавшийся около "купели" на шканцах. Начиналась комедия, состоявшая из разговоров Нептуна с офицерами и командой. То тут, то там проявлялось остроумие; слышался хохот, а затем происходило крещение новичков, не бывавших еще в Южном полушарии. Крещение состояло из намыливания голов новичкам с помощью большой малярной кисти, бритья громадной деревянной бритвой, а затем бросания новичка в "купель", куда его погружали непременно до макушки, чтобы он "хлебнул соленой воды". Сначала крестили новичков-офицеров, а затем команду. Бывалые офицеры, чтобы их также не бросили в "купель", откупались посулами чарки Нептуну, а с новичков откуп не брался. Купали всех, не раздевая, беспощадно и добросовестно (особенно тех, кто помоложе). Избежать крещения никто не мог. Прятавшихся новичков отыскивали и под общий смех насильно крестили водой экватора. Комедия кончалась в десять часов сорок пять минут утра, когда боцман представлял пробу обеда команды и баталер в сопровождении своего юнги выносил на шканцы ендову с ромом. По случаю перехода через экватор вся команда получала как дань от командира и бывалых офицеров по чарке сверх положенной, а Нептуну и его свите — по две. День перехода через экватор считали праздничным, работ и учений не производилось. После обеда и отдыха начинались игры команды…»
* * *
Из воспоминаний А. де Ливрона, совершившего в начале 60-х годов XIX века кругосветное плавание на корвете «Калевала»: «6 января после обедни священник окропил наши каюты, палубы и также флаг, гюйс и вымпел, а вечером мы пересекли экватор, перейдя из Северного полушария в Южное. Чтобы поразвлечь команду, капитан поручил некоторым из офицеров устроить торжественное празднование этого события. Это традиционное представление было устроено следующим образом: на лафет десантного орудия поместили ванну, до краев наполненную морскою водой, а на борта ванны была поперек положена дощечка, послужившая троном для Нептуна и Амфитриты; в кормовой части вашем высился флагшток со штандартом Нептуна, в данном случае с сиамским флагом Амфитрита держала в руках черного поросенка, который все время страшно кричал, пока ему рыльце не перевязали каболкой. Погода была прекрасная, ветер ровный, бом-брамсельный, и над всем корветом был натянут солнечный тент. Офицерство заняло места на мостике, а команда оставалась на шкафуте и на шканцах. У грот-мачты были наготове два вооруженных брандспойта. Шутки и забавные разговоры шумно и весело наполняли воздух, и все в ожидании торжественной минуты были нервно возбуждены. Но вот с бака послышалась вдруг дикая музыка и на шкзтрх воцарилась тишина; заиграли в трубы, застучали в кастрюли и сковородки — виноват, в литавры, и с носовой части корабля к нам приближалась парадная колесница Нептуна. "Кто осмелился задать килем по носу мою супругу?" — зарычал он глухим басом. Старший офицер пресерьезно ответил: "Российский императорский корвет "Калевала"!
Колесницу везли на лямках шесть полунагих матросов, изображавших страшных водяных чудовищ. Тела их были раскрашены разными колерами: ноги желтые, а лица и руки полосатые — черная и красная краски. За колесницей следовала и свита Нептуна и распевала песню "Полоса ль моя полосынька". Царь водяной мановением бровей приказал остановить колесницу и слез нее сам, а затем помог сойти на палубу и своей подруге. Обратившись с речью к европейцам, дерзнувшим явиться в его владения, владыка морей, между прочим, высказал им массу самых страшных угроз. Свиту Нептуна составляли: адъютант его, который, несмотря на +28°, кутался в овчинный тулуп; в руках у него были книги, счеты, списки и перья. Возле адъютанта стоял статный брадобрей с аршинною деревянною бритвой в руках, а на голове — шапка, украшенная альбатросовыми перьями; стан его прикрывался мантией и юбкой из синего флагдука с белыми звездочками. С виду брадобрей был величествен и грозен, а его бритва казалась скорее принадлежностью головореза или мясника, чем цирюльника. Помощник его был приблизительно в таком же костюме, и при нем были ведро с черною краской и большая кисть — принадлежности бритья. За свитой показались еще русалки с распущенными пеньковыми волосами. Нептун преважно задал несколько вопросов капитану, и тот серьезно отвечал ему. "Здравствуйте, господин капитан, — приветствовал его Нептун, — откуда идете? " — "Из Кронштадта, ваше блистательство", отвечал капитан. "А, знаю, знаю; это из той грязной лужи, которую вы называете Балтийским морем?" — "Так точно, ваше блистательство". — "Желаете ли вы плавать попутными ветрами?" — "Очень желаем". — 'Так вот что: день вступления в мою столицу вы должны отпраздновать как следует ромом, и тогда я вам обещаю попутные ветры, а если вы этого не исполните, то никогда не раздернете булиней". — "Этого бы мне не хотелось". — "Да, будете ходить по узлу вперед и по тридцати назад, а ветер будет у вас меняться до 20 раз в склянку. Выбирайте же!" — "Конечно, первое условие, ваше блистательство". — "Так помните же мой уговор. Однако я замечаю здесь многих, которые и носа своего не высовывали из вашей лужи. Вот это старый знакомый, — говорил его блистательство, величественно кланяясь Полянскому, уже совершившему одно кругосветное плавание. — Дайте-ка мне сюда остальных, я их хочу побрить и вымыть!" При этом он потребовал от капитана строевой список всего экипажа. Капитан вручил ему список с тем же серьезным и почтительным видом, с каким отвечал на вопросы и угрозы, а затем уж началась забавная сцена обливания со всеми ее причудами.
По приказанию Нептуна адъютант его начал выкликать некоторых по списку. Капитан и офицеры изъявили желание освободиться от купанья, но водяной царь был неумолим; только сказанное шепотом "ведро рому за выкуп" имело на него магическое влияние, и он тотчас соглашался, повторяя: "ведро рому"! Адъютант записывал. Наконец дело дошло до команды: брадобрей мылил приводимых к нему черною краской, да и не только бороду, а все лицо; потом брил их, сажая на перекладину над ванной. Перекладину из-под выбритого выдергивали, и он падал в ванну с водой, окунувшись в которую, вылезал и бежал на бак, но тут каждый был вдобавок встречаем еще струями океанской воды из брандспойтов, чтобы отмыть следы чудовищного бритья. Нептун читал нотации подходившим бриться, и в его речах иногда проглядывало отрицательно-изящное остроумие. После всей этой церемонии Нептун удалился под бак… виноват, в океан, и экваториальное празднество было кончено. В это время просвистали "к ужину", и капитан разрешил команде выпить по чарке водки в память первого перехода границы дедушки Экватора. Люди были довольны и веселы».
Из воспоминаний адмирала В.С. Завойко о его кругосветном плавании в 1837 — 1839 годах на корабле Русско-американской кампании «Николай» и о том, как шутили офицеры: «Только что я бросил давеча перо в припадке хандры, как вдруг атаковал меня один из наших пассажиров. Представь себе его и этот скучный длинный переход по океану не может свести с розовых облаков морской поэзии! Я просто начал с ним браниться и уверять, что он чувствует восторг только на словах, а в душе имеет непреодолимое желание зевать во весь рот от скуки. Он начал спорить и, защищая свой поэтический взгляд на море, вздумал отпустить на мой счет несколько колкостей. В это время свист вызвал меня наверх из каюты. Пассажир за мной с доводами и доказательствами своей страсти к поэтическим прелестям моря. Он уж и прежде много раз мне надоедал. И я все ждал случая показать ему морскую поэзию в настоящем ее виде. Стоя с ним на баке, я тихонько приказал рулевому по морской поговорке поймать «девятый вал». Когда громада этого вала стала приближаться, я прислонился к борту. А пассажир хотел было уйти поскорее на цыпочках в каюту, но не успел. Его мигом окатило с головы до ног. Корабль сильно качнуло, и поэт растянулся на палубе, а потом начал по ней кататься. Кое-как он поднялся на ноги и убежал в каюту. Когда я сошел за ним вниз, он щелкал зубами от холода и, переодевшись, сказал: "Уф! Черт возьми! Да скажите, отчего вы сухи, а фрак мой хоть выжми?» «От того, — отвечал я, — что море узнало своего любителя и захотело положить на него свою поэтическую печать!"»
В российском парусном флоте, как и во всех других флотах, существовал и свой особый шутливый сленг. Остроумные прозвища окружавших моряков явлений и предметов помогали им легче переносить тяготы службы. Так ненавидимый всеми противный ветер, при котором необходимо было совершать бесконечные лавировки и подниматься на мачты, именовался «мордотыком». Если же ветер был очень силен, то о нем говорили, что он «срывает рога с быка». Морские карты именовали «синими изнанками», а открытое море — «синей водой». Поэтому моряков, совершивших дальний вояж, именовали с уважением «моряками синей воды». Сигнал флагмана с благодарностью именовался «мешком орехов», а сигнал с выговором — «мешком грехов». Парусные линейные корабли офицеры в своем кругу именовали не иначе как «боевые повозки». Камень для драйки палубы звался «библией» или «медведем», а камбузную плиту моряки не без иронии окрестили «адским ящиком». Кочегаров первых пароходов моряки парусного флота презрительно называли «печеными головами» или «шлаковыми мальчиками». Хороший табак носил название «горлодера» или «птичьего глаза». Если моряк умел достойно пить, про него говорили, что «он умеет нести балласт». Молодых мичманов в офицерской среде шутливо звали «херувимами», зато самых старых офицеров с уважением — «древними крабами». Собственных жен, между прочим, моряки между собой именовали «адмиралтейскими якорями».
Что ж, отдыхать и веселиться на русском парусном флоте умели на славу, впрочем, так же как и нести корабельную службу, а если надо, то и сажаться. Русский человек, он, как известно, на все горазд, дали бы только где развернуться, хоть в поле, хоть на корабельной палубе.

 

Назад: Глава пятая. О ВОДКЕ И О ЧАРКЕ
Дальше: Глава седьмая. ОРИГИНАЛЫ РУССКОГО ФЛОТА