Что же касается Дон Жуана, то для него эти годы стали временем разочарований и несбывшихся надежд. Именно к этому периоду жизни Дон Жуана относится весьма любопытная его характеристика, данная хорошо знавшим принца венецианским посланником Липпомано: «Дон Жуану теперь 30 лет, но он уменьшает себе года, считая позорным, что королевский сын в тридцать лет еще не владеет государством. Он не велик ростом, но хорошо сложен и чрезвычайно привлекателен; вокруг красивого лица вьются длинные, светлые волосы. Костюм его чрезвычайно изящен. В верховой езде, борьбе и фехтовании он никому не уступит первенства. Он упражняется иногда 5–6 часов в игре в мяч с таким усердием, как будто ставит свою честь на карту, чтобы и здесь быть первым. Он обладает большим умом и красноречием, и большим знанием дел. Он умеет прилично обходиться с людьми всех сословий, основательно знает фортификацию и артиллерию и больше всего любит говорить о предприятиях и победах. Возможно, что Дон Жуан, как говорит молва, очень любит хорошеньких женщин, однако он никогда не подавал повода к соблазнительным толкам и никогда не оскорбил ни одного члена благородного дома в Неаполе. Столь же мало он ради любви мог пожертвовать своими служебными делами. Он рано встает, идет к обедне, потом принимает офицеров флота и служащих при дворе, запирается с Эскобедо и читает с ним полученные депеши, дает на них ответы, рассматривает просьбы и подписывает решения. Затем он оставляет кабинет и беседует в зале с испанским и неаполитанским дворянством. До обеда, если не собрался государственный совет, он принимает всех, и нередко просители являются к нему по два раза. После обеда он предается либо телесным упражнениям, либо пишет в своем кабинете до вечера. Он владеет французским языком, понимает по-фламандски и по-немецки, немного по-итальянски, но всегда хочет слыть только испанцем. Его совет в Неаполе состоит из вице-короля, Гарции де Толедо, Дории, герцога Сезы, маркиза Санта-Круц и Дон Жуана де Кордона. Он получает 40 000 дукатов на содержание и каждые 2–3 года 80 000 или 1 000 000 дукатов награды. Но при его щедрости этого не хватает. В одну поездку на богомолье в Лоретто он раздал 10 000 дукатов, если бы у него было больше, то он щедрее одарял бы своих солдат, потому что держится взгляда, что презрение к деньгам увеличивает его военную славу. Однажды он публично признался, что бросился бы из окна, если бы знал, что на свете есть кто-нибудь, который больше него стремится к славе и чести. Вследствие этого честолюбия, он втайне сильно огорчен нерешительностью испанцев, которая, как он говорит, мешает ему на его пути к победам. Он не довольствуется малым; он думает, что заслужил королевство».

— У нас и так достаточно королей и королевств, и африканского не надобно! Отныне Дон Жуан будет губернаторствовать в Милане! — велел передать младшему брату Филипп.

Можно представить себе разочарование Дон Жуана, когда вместо тунисского королевства ему вручили миланское генерал-губернаторство. Для принца королевской крови это было оскорблением!

К этому времени война с турками была уже завершена, причем, несмотря на блестящую победу при Лепанто, она была начисто проиграна союзниками, которых погубили не поражения, а разногласия. Образ действий Испании побудил недоверие и недовольство Венеции. Турки восстановили флот и стали вновь сильны, как и до Лепанто, Кипр был потерян безвозвратно, а на дальнейшее ведение войны просто не было денег. К тому же скоропостижно скончался вдохновитель морского крестового похода Пий V, а вместе с ним приказала долго жить и вся им созданная «Священная лига». Взвесив все за и против и плюнув на все договоренности, Венеция вступила с турками в переговоры, признала потерю Кипра, выплатила Селиму 300 тысяч дукатов и вновь принялась торговать с Востоком.

Дон Жуан, узнав о своем назначении в Милан, которое уж никак нельзя было назвать почетным, не унывал. По крайней мере, вида не показывал.

— Настоящий рыцарь не ищет наград, а ищет службы своему сюзерену! — сказал он и отправился на север Италии. Но и там Дон Жуан пробыл совсем недолго. Российский дореволюционный биограф Дон Жуана А. Трачевский так пишет об очередном повороте судьбы нашего героя: «Филиппа снедали страх и подозрительность: он не знал, как разделаться с могучим соперником, которого опасно было тронуть прямо, бесцеремонно. Наконец, он нашел средство подорвать всю славу брата, да так, что подлинные могли еще одобрить его план. Он решил послать его в самое пекло — в Нидерланды, чтобы защищать проигранное дело, да еще покинуть несчастного там без помощи, его же обвиняя в неудачах. Филипп не позволил брату даже видеться с собой, как тот ни добивался этого, чтобы лично условиться насчет столь трудного дела Дон Жуана только утешала мысль, что из Брюсселя легче добраться до Англии и до Марии Стюарт».

В Италии Дон Жуан откровенно скучал. Вынужденное безделье принц скрашивал любовными приключениями. Он покорял сердца самых первых красавиц и с какой-то ожесточенной решимостью дрался на дуэлях. Современники утверждают, что в Италии жертвами победителя при Лепанто стали десятки ревнивых мужей. Впрочем, скорее всего, рассказы о любовных и дуэльных приключениях и кровавых разборках нашего героя сильно преувеличены. Дело в том, что Дон Жуан все еще оставался самым завидным женихом Европы, а потому сплетни о нем рождались и распространялись с неимоверной быстротой. Впрочем, дыма без огня, как говорится, не бывает. А потому, судя по всему, именно «итальянский период», на редкость богатый любовными приключениями и азартными дуэлями, а потому и сплетнями, переросшими со временем в легенды, принес Дон Жуану посмертную славу, гораздо большую, чем Лепанто и Тунис. Увы, в истории бывает и так!

Разумеется, что после итальянской скуки своему новому назначению королевским наместником в нидерландские провинции — жемчужины испанских Габсбургов (современные Голландия и Бельгия) — Дон Жуан был рад. Его деятельная натура требовала выхода, она жаждала новых подвигов. Однако наш герой, по-видимому, поначалу так до конца и не понял, в какую ловушку он попал.

Известный историк Генри Кеймен пишет: «Помимо продолжавшихся действий в Средиземноморье, в 1570-е Испания была вовлечена в водоворот событий в Нидерландах. Дон Хуан намеревался неуклонно поддерживать испанское присутствие во внутреннем море, но Филипп II рассудил иначе. Король все еще был не в состоянии лично поехать в Брюссель. „Ничего на свете я так не желал бы, — замечает он, — как увидеться с моими подданными, но сейчас не могу уехать из-за войны с турками“. Альба по-прежнему пользовался полной свободой действий. Его предложение ввести новый налог, так называемый „десятый пенни“, или алькабалу, вызвало всеобщий протест и укрепило оппозицию, состоявшую как из католиков, так и из протестантов, которые мечтали освободить страну от иностранной оккупации. В апреле 1572 года фламандские флибустьеры, известные как гезы — „морские нищие“, вернулись из Англии, где скрывались от Альбы, и снова захватили порт Брил, отныне ставший базой национального движения сопротивления испанским властям. Быстрый успех гезов, в основном кальвинистов, в завоевании северных провинций и избрание Вильгельма Оранского их лидером открыли вторую и решающую фазу событий в Нидерландах. Во Франции влиятельный адмирал Колиньи, вождь гугенотов, который имел вес в Королевском совете, призывал к французской интервенции в Нидерланды для поддержания восставших. Резня в августе, накануне дня св. Варфоломея, устроенная королевой-матерью Екатериной Медичи по внутрисемейным причинам, убрала с дороги Колиньи, а с ним и угрозу со стороны французских протестантов, тысячи из которых были убиты в ту ночь.

Кроме террора, проводимого Кровавым советом, нидерландцам из времен борьбы с Испанским владычеством запомнилось засилье испанских солдат в стране и казни патриотов. В октябре 1572 года Альба отдал на поругание своим войскам город Мелен, который поддерживал Вильгельма Оранского. В следующие несколько недель пришел черед Зугфена и Нардена. В Харлеме испанцы методично и хладнокровно истребили целый гарнизон — более тысячи человек. Раздавались протесты со стороны некоторых испанских чиновников, которые чувствовали, что политика репрессий ни к чему не приведет. Один из старших офицеров докладывал королевскому секретарю, что даже „имя Альбы произносят с отвращением“. Другой испанец убеждал Филиппа, что репрессии не привели ни к чему, кроме „истребления более трех тысяч человек за пять лет“. Провал жесткой политики Альбы в Нидерландах был некоторое время очевиден для Филиппа II, который тем не менее не видел никакой альтернативы. Как ни странно, кошмар Варфоломеевской ночи послужил тем самым светом в конце тоннеля. Устранение угрозы вторжения гугенотов, всегда бывших самыми верными союзниками Вильгельма Оранского, позволило Испании вести себя в Нидерландах не столь непримиримо.

В результате 1573 год стал годом коренной перемены курса королевской политики не только в отношении Европы, но и во всей империи. Декрет об Открытиях 1573 года наметил линию, которой надлежало следовать впредь в Новом Свете: завоевание больше не являлось основной целью. В Нидерландах, как следует из инструкций, данных новому губернатору Рекесенсу, Филипп старался проводить политику постепенных уступок. Большинство советников — как сторонников жестких мер, так и наоборот, — поддержало его. Посол во Франции Франсес де Алава советовал впредь воздержаться от применения силы. „По моему скромному суждению, — писал он королю, — надо найти другой способ“. Вице-король Неаполя кардинал Гранвилль также настоятельно советовал королю проводить более гибкую политику. В июле 1574 года он высказал предположение, что королевские советники не имеют ни малейшего представления о положении дел в Нидерландах: „Они ничего не понимают и еще много лет не поймут“.

Все это стоило империи столько людей и денег, что расходы стали непосильными. Бешено растущие цены приводили в отчаяние советников Филиппа по финансовым вопросам. Хуан де Овандо, председатель Совета по финансам, провел в августе 1574 года оценку, которая показала, что годовой доход кастильской казны составляет шесть миллионов дукатов, в то время как долги достигают восьмидесяти миллионов. Долг во Фландрии равнялся приблизительно четырем миллионам, или двум третям всего дохода правительства Испании. К этому надо было добавить текущие расходы — более 600 000 дукатов в месяц — тяжелейшая нагрузка на казну. Ежемесячные затраты на Фландрию в десять раз превышали стоимость обороны самого полуострова и в двадцать раз — расходы на содержание королевской семьи и правительства.

Герцог Альба жаловался, что не получает достаточно людей и денег, король, в свою очередь, жаловался, что отправляет ему слишком много. В феврале 1573 года герцог написал королевскому секретарю, прося перебросить часть ресурсов со Средиземноморья на север. „Я просто бьюсь головой о стену, когда слышу о тамошних расходах! Не турки больше всего угрожают христианскому миру, а еретики, и они уже на пороге нашего государства… Ради любви к Господу, попросите о новых поставках, о которых я подробно писал Его Величеству, ибо на карту поставлена судьба его владений“. Весь год герцог продолжал то бушевать, то умолять Мадрид. „Пока члены всех этих советов не помрут сами или не будут убиты, здесь Его Величество ничего не добьется“. Но Филипп не дал себя запугать. „У меня никогда не будет достаточно денег, чтобы удовлетворить Ваши потребности, — писал Альбе король, — но я с легкостью смогу найти Вам замену, человека верного и способного умеренностью и мягкостью привести к концу войну, которую Вы не можете закончить оружием и жестокостью“. В 1573 году король назначает своего старого друга Луи де Рекесенса, главнокомандующего кастильскими войсками и губернатора Милана, губернатором Нидерландов.

Разница между взглядами нового и старого губернаторов стала заметна с первого же дня. Альба сказал Рекесенсу, что он советовал королю „сровнять с землей все территории Голландии, которые наши солдаты не смогут занять“. Кастильский главнокомандующий ужаснулся такому солдафонскому подходу. „С первого же дня, — писал он позднее, — у меня дел было по горло“. Кроме того, что приходилось разбираться с мятежниками, ему нужно было решить еще один вопрос, который очень занимал короля: положение Испании в северных водах. Значительные военно-морские силы, которые планировал сформировать в порту Сантандер в 1574 году Педро Менендес Авилес, так и не были сформированы. Из-за смерти Менендеса в сентябре и вспышки тифа среди матросов пришлось отложить это предприятие.

В 1575 году были сделаны новые попытки послать военно-морскую помощь в Нидерланды. В сентябре, а затем в ноябре из Сантандера были высланы две группы судов. Первая попала в шторм и была рассеяна вдоль английского побережья. Вторая, ослабленная бунтами на кораблях и плохой погодой, так и не вышла в море. В конце декабря король решил прекратить все попытки воздействия на Нидерланды на море. Чиновникам пришлось признать, что здесь голландцы значительно превосходят их. Вне Средиземного моря испанские военно-морские силы в Европе тоже немногого стоили. Чтобы торговля продолжалась, Филипп часто использовал для перевозки товаров из Испании и в Испанию корабли голландских мятежников. Из Севильи сообщали, что „фламандцы, англичане и голландцы контролируют всю торговлю“. В 1574 году королю предложили использовать балтийский порт на шведском берегу, чтобы ударить по бунтовщикам и перекрыть им поставку пшеницы. Это предложение было первым из целой серии предложений подобного рода. Его невозможно было принять. В результате Испания признала превосходство протестантов на море. Эта фатальная слабость испанского флота со временем привела к тому, что голландцы добились независимости, и, кроме того, причиняла Испании много неприятностей.

Хотя король в 1574 году и согласился с тем, что „невозможно добиться успеха во Фландрии, проводя политику войны“, попытка проводить умеренную политику в Нидерландах тоже не дала хороших результатов. Когда Рекесене, проболев некоторое время, умер в марте 1576 года, его место занял дон Хуан Австрийский».

Таким образом, в Нидерландах к этому времени победу одерживала реформация. Все население приняло протестантизм. Испанцы, понеся целую череду тяжелых поражений, практически уже потеряли свое влияние на эту страну. И если де-юре Голландия числилась еще провинцией испанской короны, то де-факто уже таковой практически не являлась. И в это заранее обреченное дело был втянут Дон Жуан.

В сентябре 1576 года принц все же сумел почти насильно заставить брата-короля встретится с собой. Встреча была официальной и сухой. Кроме набора казенных фраз Филипп не сказал брату ни одного доброго слова. Не было обещано ни денег, ни солдат.

— В Нидерландах протестанты соединились против нас и доводят меня до отчаяния. Это — самая могучая сила в мире, но я верю, что ты справишься! — напутствовал старший брат младшего.

— Нидерланды теперь для Испании — почти труп, и моя задача, судя по всему, — принять их последний вздох! — бросил королю в лицо Дон Жуан на прощанье.

Филипп побагровел, но промолчал.

В тот же день у Дон Жуана состоялась еще одна встреча, куда более сердечная — с приемной матерью Мадаленой Кихада. Провожая своего приемного сына, Мадалена заливалась слезами, предчувствуя своим материнским сердцем недоброе.

Пробраться в Нидерланды можно было только морем, но там вовсю хозяйничали англичане и гезы.

— Что за беда! — усмехнулся Дон Жуан и поскакал в Нидерланды в одиночку через враждебную Францию, переодевшись в платье своего слуги, выкрасив волосы и отпустив бороду. Около недели пробирался Дон Жуан по враждебной территории, готовый в любую минуту дорого отдать свою жизнь в случае нападения гугенотов, разбойников или агентов французского короля. На такое мог решиться только Дон Жуан!

— Много трудом и мало покоя, никогда еще я не выматывался так! — такими были первые слова измученного дорогой принца, когда он слез с загнанного коня в Брюсселе.

Брату-самодержцу он писал жестокую правду: «Король не обращает внимания на Нидерланды, забыл их, равнодушно смотрит на их утрату. Везде подданные недовольны, отовсюду несутся жалобы. Но больше всего чувствуется недостаток в людях: нет людей ни для крупных должностей, ни для министерских постов».

Словно снег на голову в Брюсселе внезапно объявилась мать Дон Жуана, та самая «певунья и вострушка», которую он не знал и не помнил. Вострушка требовала почестей к своей особе и денег. Оказав первое и одарив кое-как вторым, Дон Жуан с трудом спровадил мать обратно в Испанию.

К чести Дон Жуана, он и в этой почти безвыходной ситуации делал почти невозможное. Благородство и доброта нового штатгальтера были вскоре оценены и голландцами.

В Брюсселе принц был постоянно окружен врагами. Там царила атмосфера недоверия и ненависти к испанцам, чему способствовала деятельность агентов принца Оранского и английской королевы Елизаветы I. Дон Жуан пытался примирить многочисленные партии в Нидерландах, издав свое «Гентское умиротворение», провозгласив в своем «Вечном эдикте» (Edictum perpetuim) в феврале 1577 года следующую программу: удаление испанских войск, терпимость к ереси, созыв Генеральных штатов.

Южные провинции (современная Бельгия) признали его наместником, но принц Оранский, возглавлявший северные провинции, с этим не согласился, поскольку не доверял (и вполне справедливо) испанскому миролюбию.

Увы, всех благих намерений Дон Жуана было совершенно недостаточно для реставрации католичества в стране, народ которой уже вздохнул полной грудью воздух свободы. К тому же Дон Жуану отчаянно мешал и сам Филипп, постоянно вмешивающийся в голландские дела через голову своего штатгальтера.

Некоторые успехи, впрочем, были. 31 января 1578 года Дон Жуан одержал блестящую и полную победу над войсками повстанцев у Истембля. О чем думал он тогда? Скорее всего, о том, что снова поймал свою птицу удачи. Увы, время славы Дон Жуана подошло к концу. Победа при Истембле была лишь частным успехом, который никак не мог переломить общей ситуации. Дела испанцев в Нидерландах ухудшались день ото дня.

С каждым днем наш герой все больше и больше понимал обреченность своего положения. Помимо всего прочего, противником Дон Жуана выступал такой титан, как Вильгельм Оранский по прозвищу «Молчальник», великий дипломат и любимец своего народа. Иезуиты советовали Дон Жуану подослать к «Молчальнику» убийцу, но тот с негодованием их выгнал:

— Я рыцарь, а не убийца, я воин, а не палач!

— Что ж, нам торопиться некуда! — мрачно хмыкнули иезуиты и, надвинув на лбы черные капюшоны, удалились. — Наш час еще придет!

Время иезуитов настанет тогда, когда Дон Жуана уже не будет в живых. Именно тогда они убьют Вильгельма Оранского ударом ножа в спину.

— Здесь не все, как в других странах. Здесь каждый, вместо того чтобы преклонить колени, норовит выхватить скипетр! — признавался Дон Жуан своему единственному верному помощнику Эскобедо.

Тот согласно кивал:

— Здесь не думают ни о Боге, ни о короле! Все мысли о банковских выгодах и торговле!

— Я готов жениться хоть на Елизавете Тюдор, но я ничего не понимаю в том, что здесь происходит! — хватался за голову Дон Жуан.

Увы, куда было понять последнему дон Кихоту Европы, что на смену столь знакомому и любимому им рыцарскому времени уже пришло иное — время нарождающейся буржуазии.

Дон Жуан метался, как загнанный зверь. Он просил помощи у брата, тот отвечал презрительным молчанием. Он просил помощи у австрийских Габсбургов, те отказывали, ссылаясь на собственные трудности. Города игнорировали Дон Жуана как штатгальтера. Войска роптали, требуя денег, которых не было. Это был тупик. Катастрофа была неизбежна, и предотвратить ее уже не было никакой возможности.

Из письма Дон Жуана Филиппу II: «Мое здоровье разрушено: мне шесть раз пускали кровь и четыре раза давали очистительное, а я еще не поправился… Мне уже более тридцати. Жизнь коротка… У меня нет ничего, кроме усталости да смерти. Я в отчаянии и, как безумный, мечтаю стать отшельником».

Но Филипп снова молчит. И тогда Дон Жуан посылает в Мадрид верного Эскобедо, чтобы тот рассказал всю правду о происходящем в Нидерландах и уговорил короля прислать помощь.

Эскобедо добрался до Мадрида и умолял Филиппа прислать в Брюссель хоть немного денег. Король обещал подумать.

— Этот посланец Дон Жуана крайне опасен!

— Почему, ваше величество? — спросил его вызванный начальник дворцовой охраны.

— Он слишком ему предан! — многозначительно взглянул на генерал-капитана король.

Тем же вечером возвращавшийся из дворца Эскобедо был убит наемными убийцами. Последних, разумеется, так и не нашли. Злые языки, впрочем, утверждали, что это были два королевских гвардейца, которых сразу убрали служить в Италию, подальше от столицы.

Когда весть о смерти единственного верного человека дошла до Брюсселя, Дон Жуан едва не лишился чувств.

— Смерть Эскобедо отняла у меня не только силу, но и сердце! Игра, кажется, уже закончена! — прошептал он.

Беда, как известно, не приходит одна. Вскоре лагерь испанских войск посетила чума. Дон Жуан, по воспоминаниям его духовника, к этому времени стал весьма набожным и превратил испанский лагерь в монастырь. Он читал Библию, ходил за больными, утешал их, раздавал свои последние гроши, пока сам, в конце концов, не свалился от заразы. Любимец Европы сознательно искал смерти и нашел ее. Уже умирающего, его вынесли из зараженного лагеря и поместили в каком-то развалившемся сарае. В промежутках между приступами горячки Дон Жуан еще диктовал последние приказы по армии и прощальные письма друзьям. Он знал, что его ждет в ближайшее время, и держался стоически, пытаясь даже ободрять окружавших его друзей. Затем штатгальтеру стало хуже.

— Это конец! — сказал осмотревший его врач.

Еще двое суток Дон Жуан бредил битвами и победами, затем, призвав духовника, приобщился Святых Тайн и соборовался. Последними его словами были:

— Вправе ли я, падре, не имеющий ни пяди земли на этом свете, желать беспредельности небес?

Ответа на свой вопрос он уже не услышал. Пока священник собирался с ответом, Дон Жуан испустил дух.

Стоявший у сарая и видевший все происходившее часовой-солдат сказал так:

— Он умер не как человек, а как ангел!

Духовник Дон Жуана отписал королю Филиппу следующее: «Вся его собственность состояла из старого тряпья. Он просил Вас простить, если много издерживал».

Известный британский историк Генри Кеймен пишет: «Банкротство 1575 года усилило беспорядки в Нидерландах, где военные подразделения, не получая денег, бунтовали и дезертировали: к концу 1576 года от армии числом шестьдесят тысяч человек на деле осталось не более восьми тысяч. Основные силы армии взбунтовались и в ноябре 1576 года разграбили крупный торговый центр Антверпен. Эти беспорядки унесли шесть тысяч жизней и огромное количество имущества.

Кровавая вспышка „испанской ярости“ укрепила решимость семнадцати провинций Нидерландов, представители которых собрались в Генте на заседании генеральных штатов, чтобы определить свою дальнейшую судьбу. Они договорились о мире (Гентское умиротворение, ноябрь 1576), потребовав, чтобы Филипп II принял существующую религиозную ситуацию и вывел свои войска из Нидерландов, что явилось бы предпосылкой мирного договора Дон Хуан был вынужден принять эти условия. „Надежды избежать такого исхода невелики, — жаловался он в декабре, — и все это — за мой счет, ибо я борюсь с семи утра до часу ночи. Эти люди настолько безумны, что только и знают, что повторять: испанцы должны уйти, испанцы должны уйти“. В феврале 1577 он заключил так называемый Вечный эдикт и вывел войска. Когда кальвинисты отказались соблюдать религиозный мир, Дон Хуан вновь собрал войска под командованием Алессандро Фарнезе, принца Пармского, и в 1578 году в Гемблу разбил нидерландские силы, к тому времени полностью объединенные под предводительством Вильгельма Оранского. Гемблу было одновременно обращением в бегство и резней: небольшая армия генеральных штатов, неготовая к нападению, несмотря на то, что быстро отступала, потеряла убитыми и пленными шесть тысяч из семи тысяч пехоты. Когда Дон Хуан скончался от болезни в октябре, его место тут же занял его лейтенант Фарнезе».

Историк О. Егер так повествует о смерти нашего героя: «В июне 1577 года Дон Жуан оставляет Брюссель и во главе немногочисленной, но хорошо вооруженной армии захватывает важные крепости Намюр и Шарльмон. Постепенно Дон Жуан создает базу для возвращения власти. Однако „нож в спину“ он получил из Мадрида. Филипп II назначает генерал-губернатором восставших провинций Маргариту Пармскую. Несмотря на очередную блестящую победу над оранжистами, постепенно вокруг лагеря испанцев в Намюре сужается кольцо окружения. И вот в конце июля 1578 года Дон Жуан потерпел первое в жизни поражение. Испанцы начали отступать на юг к границам Франции, в их войсках разразилась эпидемия чумы. Дон Жуан отдавал себе отчет, что его планы рухнули. В сентябре 1578 года 31-летний принц заболел чумой и 1 октября умер. Так оборвалась исполненная приключений жизнь этого уникального человека, вошедшего в историю в качестве блестящего победителя османского флота у мыса Лепанто и неугомонного завоевателя женских сердец».

В год смерти Дон Жуана томящийся в алжирском плену Сервантес предпринимает третью отчаянную попытку бегства, которая, как и предыдущие, заканчивается ничем. До выкупа из плена ему остается еще долгих два года, до выхода в свет первой части «Дон Кихота» еще целых двадцать семь лет…