Какими же оказались итоги битвы при Лепанто? Разумеется, что поначалу обе стороны соответственно занижали свои и завышали неприятельские потери. Ныне принято считать, что турки потеряли при Лепанто около двухсот галер, половина из которых была захвачена в плен. Потери в людях тоже были огромны — 25 тысяч человек убитыми и 3,5 тысячи пленными. Помимо этого союзники освободили около 15 тысяч рабов-гребцов, подавляющую часть из которых составляли христиане. Впрочем, как это часто бывает, историки расходятся лишь в оценке потерь. Иногда называются и следующие цифры: турки потеряли 224 корабля, в том числе 117 было захвачено союзниками. На турецких кораблях было захвачено и освобождено 12 тысяч невольников. Не менее 10 тысяч гребцов-невольников (христиан, так как мусульман нельзя было держать в рабстве) погибли вместе с утонувшими кораблями. Погибли до 15 тысяч турецких солдат и матросов. О количестве пленных единого мнения нет. Называют цифры от 300 человек до 5 тысяч турок.

Однако и потери объединенного христианского флота были весьма внушительными. И если судовые потери были не слишком велики — всего 15 галер, то людские многим больше — убитых около 8 тысяч и раненых далеко за 10 тысяч, из которых в ближайшие дни умерли еще 2,5 тысячи. Потери союзников были гораздо меньше. Французский историк Дюпюи считает, что союзники потеряли 13 галер, 7566 человек было убито и 8 тысяч ранено. Хотя цифра эта, скорее всего, все же несколько занижена.

Британский историк Генри Кеймен пишет: «Армада покинула Мессину 16 сентября, направившись на Корфу. На рассвете 7 октября она встретилась с флотом противника у входа в пролив Лепанто, недалеко от берегов Греции. Корабли воюющих сторон покрыли море сплошным ковром, насколько мог видеть глаз, причем широкодонные суда христиан занимали столько места, что другим проходилось ждать сзади, пока они пройдут. Ядро флота христиан состояло из шестидесяти двух галер под командованием Дона Хуана; было еще два крыла по пятьдесят три галеры. Османский флот, приблизительно с 20 галерами и 25 000 солдат, вполне стоил флота христиан, разве что без крупных пушек и аркебуз. Это, возможно, было самое замечательное из сухопутных сражений, разыгранных на море: пехота перебиралась с одной галеры на другую под прикрытием артиллерийского огня. Соотношение потерь к концу дня тоже не имело себе равных в европейской истории. Обе стороны сразу признали, что победу одержали христиане, но понесенные потери омрачали радость победы. Христиане потеряли пятнадцать галер, около восьми тысяч убитыми и восьми тысяч ранеными. 15 турецких галер были полностью разрушены, 190 — захвачены в плен, а их потери составили 30 000 убитыми и 8000 пленными; кроме того, 12 000 рабов-христиан, бывших гребцами на турецких галерах, были освобождены».

Впоследствии историки многих стран будут еще и еще раз анализировать ход сражения, примененные в нем тактические новинки и допущенные просчеты: «Как только столкнулись главные силы обоих флотов, оба они тотчас же совершенно отказались от главного элемента тактики — движения и провели абордажный бой… Со стороны турок этот боевой порядок объясняется превосходством в численности, и, если бы они использовали это превосходство на каком-нибудь из своих флангов и притом с большей настойчивостью, они, вероятно, одержали бы на этом фланге победу. Для союзников, наоборот, этот боевой порядок должен считаться самым невыгодным, какой только можно было придумать, так как именно он всего более облегчал охват со стороны более многочисленного неприятеля. Ошибка эта не имела печальных последствий только потому, что неприятель ею не воспользовался… Единственною тактической особенностью, если не считать расположение сил в центре в две линии, имевшие целью образовать резерв, была установка шести галеонов впереди центра. Благодаря этому центр получил некоторую глубину, которая при принятом способе атаки в лоб была, несомненно, выгодна для союзников… Вооружение союзного флота, по-видимому, вообще было лучше, чем турецкого, так же, как и подготовка артиллерийской прислуги; однако решение дела сводилось к одиночному рукопашному бою при абордаже… Только на флангах, и то не союзниками, а турками, была сделана попытка одержать верх над противником при помощи маневра — обхода и прорыва неприятельской линии…»

Можно еще долго рассуждать о взаимных ошибках, но победа все же была на стороне Дон Жуана, причем победа наирешительная — турецкий флот был почти полностью уничтожен. При этом все историки без исключения признают главным виновником победы именно Дон Жуана, чей твердый характер, разумное руководство, смелость и трезвый расчет обеспечили небывалый доселе успех.

Крестьяне в горах над Патрами слышали гром, только ни молнии, ни дождя не было. Рассказывают, что в это же время папа Пий V внезапно прервал своего казначея, с которым он только что увлеченно обсуждал финансовые проблемы, распахнул окно и с глубоким удивлением взглянул в небо. Через некоторое время он со светящимся от счастья лицом повернулся к собеседнику и произнес:

— Сейчас не время дел, но время поблагодарить Христа — наш флот победил.

Сказав это, папа поспешил в свою частную капеллу. Новость о победе Дон Жуана достигла Рима только спустя две недели.

Нам, живущим в веке двадцать первом, трудно представить, сколь ошеломляюще-радостным было известие о победе христианского флота для всей Европы! Ликование было поистине всеобщим. Папа Римский во всеуслышание сравнивал храброго Дон Жуана с Иоанном Крестителем, и это никого не удивляло! Девяностопятилетний Тициан, охваченный патриотическим порывом, схватился вновь за кисть, чтобы успеть создать свою последнюю картину, посвященную небывалому подвигу, назвав ее «Испания, пришедшая на помощь религии», на которой показан испанский король Филипп II как орудие неба, карающий неверных и еретиков.

Вслед за ним запечатлели великую победу для потомков и другие великие живописцы Возрождения — Паоло Веронезе, Андреа Вичентино, Карпофоро Танкала и Фернандо Бертелли.

Поэты восклицали: «Теперь на Иерусалим!» и наперебой слагали величественные оды. Что же касается женщин, то все они поголовно уже заочно были влюблены в героев Лепанто и, конечно же, в Дон Жуана.

Даже шотландский король Яков, сын Марии Стюарт, воспитанный в протестантизме, в детстве написал поэму в честь сражения, которую не побоялся издать в 1591 году, чем вызвал конфликт с шотландским духовенством, возмущенным тем, что король «подобно наемному поэту» пишет поэму «в честь иностранного паписткого бастарда».

«Победа у Лепанто положила конец реальному комплексу неполноценности христианства и не менее реальному турецкому преимуществу», — писал французский историк Фернан Бродель.

«Самое величайшее из событий, какие когда-либо происходили в век минувший и в век нынешний и вряд ли произойдут в век грядущий», — напишет позднее о Лепанто в «Дон Кихоте» Сервантес.

До нас, к сожалению, не дошла пьеса Сервантеса, посвященная Лепанто, написанная по возвращении из алжирского плена, однако и в «Дон Кихоте» в рассказе Пленника мы можем обнаружить отголоски этого памятного исторического события.

Позже в устной традиции Лепанто обрастет легендами и разного рода небылицами, что всегда сопровождало любое выдающееся событие.

Удивительно, но, наверное, единственным человеком в Европе, кто без всяких эмоций воспринял весть о разгроме турецкого флота, был Филипп II. Королю сообщили радостное известие во время вечерни. При этом Филипп, по словам очевидца, «остался равнодушным, не выказал ни волнения, ни даже внимания». Он лишь сделал знак рукой продолжить службу. Только на следующий день придворные услышали от короля Испании на эту тему одну весьма многозначительную фразу:

— Дон Жуан очень отважен, может быть даже слишком!

Чего было в сказанном больше — признательности или ревности, восхищения или осуждения — так и осталось неизвестным.

Увы, даже с потерей флота могущество Блистательной Порты осталось непоколебимым, причем даже на море. Говорят, что Селим II, получив известие о поражении, трое суток не прикасался к пище, но затем взял себя в руки и сделал вид, что он не слишком и огорчился, узнав о разгроме своего флота. Некоторым утешением для султана было то, что Улуг-Али сумел захватить и увести с собой одну из флагманских галер союзников со знаменем Мальтийского ордена. Знамя это было торжественно вывешено в Аль-Софии, а сам Улуг-Али получил громкое прозвище — Кылыч (т. е. Меч).

— Гяуры ловко сбрили мне старую бороду. Но велика ли потеря, когда борода вскоре снова отрастет! К будущей весне выстроить мне флот еще могуче пропавшего! У меня будет двести больших галер! — сказал Селим, оглядев захваченное знамя, и топнул ногой. — Я любой ценой довершу начатое, и ужас от моих деяний прокатится по всей Вселенной! К тому же видится мне, что враги наши передерутся между собой еще до нашего вмешательства!

— О, великий падишах! Мир содрогнется от поступи твоих галер, и проклянут нечестивые гяуры, что были рождены на свет! И падет крест перед сиянием полумесяца! — заверил султана Улуг-паша, ставший к этому времени за успешное бегство капудан-пашой.

Селим II, как известно, слов на ветер не бросал, а потому было ясно, что морское могущество Истамбула будет восстановлено в самое ближайшее время. К весне следующего года турецкий флот составит 220 больших галер. Да и политическим чутьем был султан не обижен. Все сбудется в точном соответствии с его предсказаниями.

Однако Лепантская победа дала главное — выигрыш во времени, и этим выигрышем надлежало грамотно воспользоваться. И здесь союзники начали делать ошибки, да какие!