Весь переход до Новой Земли карбас терзали штормовые ветра, природа будто решила испытать мореходов на выносливость. «Казалось, что каждый находящий на нас вал старался покрыть судно наше седым своим гребнем, — вспоминал впоследствии Пахтусов. — Но бот наш гордо рассекал валы и нёсся на хребтах их, не страшась ярости бури».

И вот на горизонте Новая Земля: чёрно-ледяные скалы, ревущий у берега прибой. Лавируя между льдинами, подошли к берегу.

— С почином, друзья! — поднял чарку командир. — Сегодня начинаем!

Вполголоса все десятеро прокричали «ура». На обед по случаю праздника были подстреленные гагары, которых варили в «братском» котле.

С каждым днём судёнышко уходило всё дальше и дальше на север. Пахтусов с Крапивиным непрерывно зарисовывали берег, мерили глубины, определяли своё место. Работа тяжёлая и кропотливая. На входе в пролив Никольский Шар едва уцелели. Внезапно пришёл в движение лёд и двинулся всей массой на судно, но Господь сжалился, и торосы остановились буквально в аршине от борта карбаса. А короткое северное лето было уже на исходе. Каждая новая миля давалась с огромным усилием. Команда приуныла, стало меньше шуток и смеха. Пахтусова это беспокоило, и он как мог ободрял своих молодцов.

— Ну, ребята! — обращался к ним. — Чего носы повесили? Нам ли, поморам, привыкать! А ну давай песню!

Бородатый кряжистый рулевой Акимыч, не выпуская из рук тяжёлого румпеля, начинал глухим низким басом:

За ним дружно подхватывали остальные:

«Частые неудачи в описи от туманов, дождей и большей частью от льдов, — писал Пётр Пахтусов в те дни в своём дневнике, — делали положение наше для меня невыносимым… Только примеры предшествовавших экспедиций в полярные страны несколько ободряли меня».

Вскоре стало ясно, что обратно в Архангельск уже не успеть и придётся зимовать на Новой Земле. Карбас стал на якорь в губе Каменка. Ждали судно промышленника Гвоздарева, который должен был доставить сруб для избы и продукты. Но Гвоздарев так и не появился. Как стало известно впоследствии, его судно было затёрто льдами, и он не смог пробиться к условленному месту. Теперь мореплавателям приходилось рассчитывать только на себя.

На счастье, недалеко от берега обнаружили ветхую избушку, забили щели мхом, на крышу накидали песка, натащили брёвен-плавника, пристроили баньку. А вскоре ударили морозы. К середине сентября стужа была уже лютая. Бухту покрыл лёд. Теперь больше всего Пахтусов заботился о том, чтобы уберечь людей от цинги.

— У зимовщика должно быть три правила: чистота, движение и бодрость духа! — повторял он своим подчинённым. — Иначе смерть!

Ежедневно экспедиция отправлялась в длительные прогулки, ставили ловушки-кулёмы на песцов, шили одежду. Да мало ли было дел!

Не забывали полярники и об основной работе: каждые два часа Пахтусов с Крапивиным записывали сведения о направлении ветра, замеряли давление, температуру.

В самом начале зимовки удалось подстрелить трёх оленей из проходившего мимо большого стада. Это позволило надолго запастись хорошим мясом. Захаживали на зимовье и медведи. По воскресеньям, сев в кружок, читали общую молитву, пели песни. Питались так утром горячий сбитень, в обед мясо с кашей, вечером чай.

Как-то днём с берега прибежал взволнованный Крапивин:

— Пётр Кузьмич! — закричал он с порога. — Беда! Вода с моря пошла!

Все выскочили из избы. В бухте нагоняемая ветром волна ломала лёд и уже заливала прибрежные камни. Через несколько минут она достигла карбаса и стала с силой бить его о скалы, ломая днище.

— За мной! — крикнул Пахтусов. — Погибнет бот, погибнем все!

С неимоверным трудом в конце концов удалось спустить судно на воду, а затем перетянуть в более безопасное место.

Над Новой Землёй ещё бушевали яростные весенние метели, а Пахтусов уже повёл своих людей пешком на топографическую съёмку берега. В марте положили на карту Никольский Шар. Тогда же едва не погибли. Когда группа была в пути, разразилась страшная пурга, которая погребла Пахтусова с двумя матросами под толщей снега. Жуткий холод сковывал тесно прижавшиеся друг к дружке тела, мучила жажда Так прошли сутки, за ними вторые… «Мы потеряли всю надежду на спасение… — вспоминал позже об этих страшных часах отважный подпоручик. — Тщетно мы держали по свинцовой пуле во рту; сначала, казалось, жажда несколько утихла, но через несколько минут возродилась она с ещё большей силой. Наконец мне пришла мысль, что снег можно растопить в кружке за пазухой. И не более как через полчаса достал я таким образом чарки полторы воды, которая в то время была для меня столь драгоценна, что, казалось, не отдал бы её ни за какие миллионы». Лишь на исходе третьих суток, когда наконец стих ветер, люди смогли вернуться в зимовье. Отогрелись, отлежались и через несколько дней снова в путь.

В один из таких походов, где-то в сотне миль от зимовья, обнаружили они старую избу, а подле — сломанный деревянный крест. Стерев с него снег, Пахтусов прочитал:

— Кормщик Савва Феофанов!

Ниже была дата «1742 году июля 9 дня». Бухту, в которой была найдена изба, он так и назвал — Саввина губа. Таким это название осталось и до наших дней.

В июле продолжили плавание на карбасе. А затем началась цинга, унёсшая жизни двух матросов. Снова попали в сжатие льда, едва не раздавившее судно. Но вопреки всем испытаниям на карте появлялись всё новые и новые бухты и острова, заливы и реки.

Наконец, в один из дней вперёдсмотрящий матрос закричал:

— Залив! Вижу огромный залив!

— Это не залив! — констатировал Пахтусов, сделав расчёты. — Это Маточкин Шар! Мы обошли Южный остров!

— Ура! — кричали матросы. — Половина дела сделана!

Но радоваться долго не пришлось. Погода резко испортилась, и карбас, тяжело зарываясь в воду, едва продвигался вперёд. А с севера уже налетали первые снежные заряды — предвестники новой зимы. Пахтусов собрал команду. Решали, что делать дальше.

Вначале высказывались матросы, затем — кто чином постарше. Последним взял слово командир.

— Вот что, ребята! — сказал он, с грустью оглядев своих товарищей. — Идти далее — значит снова зимовать. Но на вторую зимовку у нас ни припасов, ни сил нет. До следующего лета нам не дотянуть. Будем поворачивать домой.

Но и обратный путь был нелёгок. Не вынесши тягот и лишений, умер ещё один матрос. В Баренцевом море карбас снова попал в жестокий шторм. «Представьте себе, — писал в те дни в своём путевом дневнике подпоручик, — среди необозримого океана под небом, покрытым чёрными облаками, маленький наш бот, осыпаемый брызгами волн, то сильно бросаемый на хребет вала, то поглощаемый бездною…»

Пытались пристать в устье Печоры, но были выброшены на мель. Кое-как снялись, однако вскоре снова оказались на камнях. На пределе сил спасли судно — и опять камни… В трюме ходили волны, пробоины не успевали заделывать, но и на этот раз Пахтусов с товарищами снял судно с мели. Но вот впереди показалась река Печора, домишки промышленников, маленькая бревенчатая пристань. Всё, плавание завершено! Когда мореплаватели сошли на землю, то сил идти уже не было. Они отдали всех себя, до донышка!

А едва подпоручик пришёл в себя, собрал он карты, журналы, засунул их в мешок дорожный, попрощался с командой, которую оставлял на попечение кондуктора Крапивина, и отправился в долгий путь. Более полутора месяцев кочевал по стойбищам самоедов, от семьи к семье, от чума к чуму. День и ночь верхом на оленях. Так добрался до Мезени, а оттуда уже прямиком в Архангельск.

Появление Пахтусова вызвало в городе восторг небывалый. Там уже давно потеряли всякую надежду дождаться мореплавателей живыми. Радость же самого подпоручика была омрачена: известий об отряде Кротова всё ещё не было…

Не успел подпоручик отдышаться как следует, снова дорога На этот раз в Петербург. В Морском министерстве покорителя полярных морей встречали радушно. Седые адмиралы снисходительно похлопывали штурмана по плечу, вот, дескать, и мы такими же героями когда-то были. Пахтусов не возражал: довольны старики — и ладно. Особо приятна была встреча с капитаном 1-го ранга Фёдором Литке, начальником только что завершившейся кругосветной экспедиции, а ныне воспитателем великого князя Константина. В своё время Литке четыре года отдал новоземельским экспедициям. О, им было о чём поговорить, двум колумбам российского флота!

В Гидрографическом департаменте бумаги его разве что не нюхали. И так глядели, и этак.

— Будто не на зыбком боте, а на доске графической всё ладно выведено! — удивлялись.

О плавании Пахтусова заговорили сразу и все. Ещё вчера никому не известный штурманский подпоручик мгновенно стал столичной знаменитостью. Начали, как в таких случаях бывает, зазывать его на обеды да балы в салоны модные. Но подпоручик свободное время проводил в книжных лавках, где на последние деньги скупал книжки по астрономии и минералогии, зоологии и ботанике. Усиленно посещал кунсткамеру. Времени было у Пахтусова до обидного мало, и он очень торопился.

Докладывая на учёном совете об итогах своей экспедиции, Пахтусов поставил вопрос о её продолжении.

— Пока не завершена опись побережья новоземельского до крайнего северного мыса Желания, нельзя говорить об окончании нашего дела! — горячо убеждал он седовласых учёных мужей. — К тому же надобно торопиться весьма. Возможно, что живы ещё где-то на зимовье люди отряда лейтенанта Кротова, и в нынешнее лето их надо непременно сыскать!

Последний аргумент заставил согласиться всех. Тревога за пропавших без вести не могла оставить равнодушным никого. Наверное, ещё ни одна российская экспедиция не снаряжалась так быстро. Весной 1834 года подпоручику корпуса флотских штурманов Петру Пахтусову вручили инструкцию. В ней значилось: «Главная цель делаемого вам поручения состоит в том, чтобы описать восточный берег северного острова Новой Земли, доселе никем ещё не осмотренный». Тогда же высочайшим указом удостоен он был и ордена Анны 3-й степени.

В Архангельске Пахтусова ждала прибывшая от Печоры санным путём команда. Кондуктора Крапивина подпоручик нашёл тяжело больным.

Новую экспедицию снаряжали быстро и основательно, денег не жалели. В распоряжение Пахтусова архангельский губернатор Галл выделил два судна: шхуну и карбас. Подпоручик назвал их в честь пропавших без вести друзей — «Кротов» и «Казаков». Там же, в Архангельске, произошло в это время и ещё одно, весьма важное для Пахтусова событие — он влюбился в племянницу купца Брандта Лизавету, первейшую архангелогородскую красавицу. Лизавета отвечала подпоручику полной взаимностью: может, настоящие чувства имела, а может, льстила ей громкая слава храброго морехода, кто теперь знает? Как бы то ни было, договорились с возвращением из плавания засылать сватов.

Утром 24 июля Пётр Кузьмич Пахтусов взошёл на борт шхуны «Кротов». В руках он держал толстую связку купленных в столице книг. Выбрали якоря — и в путь! Карбас на этот раз вёл кондуктор Август Циволька. Наводя на удаляющийся берег трубу зрительную, долго ещё видел Пахтусов, как махала платком стоявшая в отдалении от остальной толпы девушка — его невеста Лизанька. И от того сердце его переполнялось печалью расставания и гордостью за дело, им совершаемое.

Через месяц плавания суда вошли в пролив Маточкин Шар. Именно здесь должны были отыскаться следы отряда лейтенанта Кротова. Ведя топографическую съёмку побережья, борясь со льдом и ветрами, мореплаватели искали следы своих друзей и нашли их. На камнях одной из бесчисленных бухточек обнаружились обломки шхуны «Енисей» — и всё… Что случилось с её экипажем, так и осталось загадкой. Север умеет хранить свои тайны.

Остаток короткого полярного лета пролетел быстро. Не успели оглянуться, на носу уже сентябрь, а значит, и новая зимовка. Готовились к ней основательно: выстроили просторную избу, суда во избежание всяких случайностей вытащили на берег. Эта зимовка была на редкость удачной — не был потерян ни один человек. За всем этим стоял труд Пахтусова. Подпоручик остался верен себе. Прежде всего чистота: еженедельно топилась жаркая баня, а через каждые три дня менялось бельё. Затем бодрый дух: зимовщики поднимали, соревнуясь, тяжести, ходили на лыжах, когда позволяла погода. Душой зимовки был кондуктор Циволька. Образованнейший и начитанный (он прекрасно владел шестью языками), Циволька был непревзойдённым мастером весёлых рассказов, знал бесчисленное множество анекдотов. Вокруг него всегда слышались смех, шутки, дружеские подначки.

Пахтусов меж тем каждую свободную минуту уделял книгам научным.

— Ещё два раза позимую — и можно в академики записываться! — шутил он.

Ранней весной Пахтусов с двумя матросами двинулся по льду вдоль южного берега Маточкина Шара, определил точные координаты устьев пролива. Циволька тем временем пошёл вдоль побережья на север. А в июле у пахтусовского зимовья неожиданно появился со своими людьми промышленник Афанасий Ерёмин, судно которого прихватило льдом у западного берега Маточкина Шара.

— Нынче, почитай, все наши двинулись в здешние воды зверя бить, когда прознали про ваше плавание да про карты берегов здешних! — говорил он подпоручику, руку крепко пожимая. — За то вам, Пётр Кузьмич, низкий поклон и вечная благодарность от всего люда поморского!

И было за что: если в 1831 году у Новой Земли промышляло лишь одно поморское судно, то в 1835 году — 118, цифра по тем временам огромная.

Затем перешли к делам насущным. Ерёмин поинтересовался:

— Куда лучше путь держать, чтоб на хорошие моржовые лежбища выйти?

Пахтусов развернул карту. Сощурился, прикидывая, что и как.

— Думаю, вот сюда, сюда и сюда! Желаю удачи!

На том и расстались.

И снова, так и не дождавшись, когда вскроется лёд, подпоручик устремился вперёд. Решился он на этот раз на вещь рискованную, почти погибельную: с запада обогнуть северную часть Новой Земли, а затем описать её восточный берег, спускаясь к югу. Пахтусов пошёл на карбасе. В лагере за старшего остался Циволька. Бросок на север был стремителен, но мореплавателей поджидала беда. При подвижке льда в один из дней как ножом срезало якорный канат. Затем ледяные глыбы с треском раздавили маленькое судёнышко. Люди едва успели сгрузить на лёд лодки, покидать в них ружья да муку. Пока сгружались на лёд, льдину тащило в океан. Насилу добрались до ближайшего острова Берха. В своих дневниковых записках Пахтусов оставил следующую запись: «Мы же до крайности перемокли и устали. Разведя огонь и устроя палатку из парусов, мы обратились к перетаскиванию оставленной на прибрежном льду провизии и бочки со смолою. Последняя нам была нужна для исправления лодок, потерпевших от перетаски по ледяным торосам; но льдина, на которой всё это стояло, уже ушла в море. Таким образом, мы лишились значительной части наших вещей». Люди оказались на краю гибели, но духом не пали: чинили лодки и ждали попутного ветра. Между делом на острове Берха обнаружили остатки двух старинных лодий и несколько покосившихся крестов поодаль. Мыс, близ которого погиб карбас «Казаков», Пахтусов так и назвал — мыс Крушения.

Помощь пришла неожиданно. Сразу два промышленных судна причалили к берегу. Кормщики даже спорили, кому выпадет честь доставить столь известных на Севере мореплавателей к зимовью. Чтобы не было обид, разделились поровну.

Вскоре Пётр Кузьмич с сотоварищами был уже на зимовье. Небольшая передышка — и снова в путь! На этот раз подпоручик стремился достичь северной оконечности Новой Земли с востока. Но и это плавание было на редкость тяжёлым. Дождь и шквальный ветер, лёд и туман — природа, казалось, делала всё, чтобы остановить смельчаков. Предоставим слово биографу первопроходца: «Ценою невероятных усилий Пахтусов к 23 августа достиг островов, расположенных на 74° 24' северной широты. Пройти сквозь узкие проливы между островами, несмотря на многократные попытки, не удалось. Льды плотно прижимались к берегу. Пахтусов нанёс на карту очертания части островов, обозначил мысы, вдававшиеся в море; самому отдалённому высокому мысу он дал имя Дальний. Позже этот маленький архипелаг в честь бесстрашного полярного исследователя получил название островов Пахтусова.

Путь на север был закрыт льдами. Пришлось возвращаться назад, чтобы успеть пройти через Маточкин Шар до того, как его скуют льды».

В первых числах сентября, вернувшись на зимовье и погрузив остававшихся там людей, Пахтусов взял курс на Архангельск. Начальник экспедиции уже был тяжело болен «грудной лихорадкой», как тогда говорили. В тесной каморке-каютке, мерцая, качалась лампада под образом святого Николы.

Когда подпоручику становилось лучше, доставал он из-под подушки писанный маслом портрет своей супруги, что был подарен ему перед расставаньем. Скоро, скоро уже их встреча, осталось совсем немного!

На берег Пахтусова сводили уже под руки…