Дом Эблинга Миса в скромном предместье Терминус-Сити был знаком интеллигенции, литераторам и всей читающей публике Фонда. Представление человека о доме Миса зависело от того, что этот человек читал. Вдумчивые биографы называли дом Миса убежищем от мирской суеты, светская хроника намекала на холостяцкий беспорядок, коллеги по университету говорили, что у Миса много книг, но хозяйство ведется бестолково, приятели – что всегда можно выпить и положить ноги на диван, а телевидение кричало: «Полуразвалившаяся хижина лысеющего клеветника и якобинца Эблинга Миса». Байте, у которой не было читателей и слушателей, как не было и предвзятого мнения, он показался просто неряшливым.

Даже тюремное заключение – за исключением первых двух-трех дней – не было ей так тяжело, как получасовое ожидание в доме психолога, возможно, под тайным наблюдением. В тюрьме, по крайней мере, рядом был Торан.

Байте стало немного легче, когда она взглянула на Магнифико, нос которого, понуро опущенный, выдавал тоскливое настроение хозяина. Магнифико подтянул колени к подбородку, словно хотел сжаться в точку, и Байта, машинально протянув руку, утешительно погладила его по голове. Магнифико поморщился, потом улыбнулся.

– О, моя госпожа, до сих пор мое тело живет отдельно от разума и ждет только ударов.

– Не беспокойся, Магнифико, я с тобой и никому не дам тебя в обиду.

Шут искоса взглянул на нее и сразу же отвел глаза.

– Все эти дни мне не позволяли видеться с тобой и твоим добрым мужем, и даю слово, можешь посмеяться надо мной, но мне вас очень не хватало.

– Я не стану смеяться: мне тебя тоже не хватало.

Шут просиял и еще сильнее сжался.

– Ты знакома с человеком, которого мы ждем? – осторожно спросил он.

– Нет, но это знаменитый человек. О нем много пишут и говорят. Мне кажется, это хороший человек, который не сделает нам зла.

– Правда? – шут беспокойно заерзал. – Возможно, моя госпожа, но он уже допрашивал меня, да так строго и напористо, что я вспоминаю об этом со страхом. Он задает такие странные вопросы, что я и слова не могу сказать в ответ. Я начинаю верить сказочнику, который говорил мне, ребенку, что иногда сердце встает поперек горла и не дает говорить.

– Сейчас другое дело. Мы вдвоем, двоих он не запугает, правда?

– Наверное, моя госпожа.

Где-то хлопнула дверь, и в дом ворвался вопль, похожий на львиный рык. У самого порога он оформился в слова:

– Вон отсюда!

Дверь открылась, и Байта увидела, как двое охранников ретируются. Вошел сердитый Эблинг Мис, поставил на пол какой-то сверток и пожал Байте руку, ничуть не заботясь о том, чтобы не сделать ей больно. Она ответила сильным мужским пожатием. Мис кивнул шуту и обратился к молодой женщине:

– Вы замужем?

– Да, мы прошли все предусмотренные законом формальности.

– Счастливы? – спросил Мил после небольшой паузы.

– Пока да.

Мис пожал плечами и, разворачивая сверток, спросил шута:

– Знаешь, что это такое?

Магнифико сорвался с места и вцепился в инструмент со множеством клавиш. Попробовав клавиши, шут в избытке радости сделал сальто назад, отчего обрушилась шаткая мебель.

– Визисонор, – пропел он, – инструмент, извлекающий радость даже из остывшего сердца.

Длинные пальцы шута любовно гладили инструмент, перебирали клавиши, ненадолго задерживаясь то на одной, то на другой, и в воздухе возникла какая-то теплая розовость.

– Ты говорил, что умеешь играть на таких штуках, – сказал Мис, – вот, играй и радуйся. Только сначала настрой инструмент: он из музея, – и вполголоса Байте. – Ни один человек в Фонде толком не умеет на нем играть, – и еще тише. – Шут не хочет без вас говорить. Поможете?

Байта кивнула.

– Спасибо. Он в постоянном страхе и, боюсь, под психозондом сойдет с ума. Поэтому я хочу усыпить его бдительность, а после этого задать несколько вопросов. Вы меня понимаете?

Она снова кивнула.

– Визисонор – первый шаг. Шут говорил, что умеет на нем играть, а сейчас по его реакции я вижу, что эта одна из величайших радостей в его жизни. Поэтому, понравится вам его игра или нет, сделайте вид, что понравилась. По отношению ко мне выразите расположение и доверие. И во всем следуйте моим указаниям.

Мис быстро взглянул на Магнифико, который возился в углу дивана с визисонором и, казалось, был полностью поглощен своим занятием, и светским тоном спросил у Байты:

– Вы когда-нибудь слышали визисонор?

– Слышала однажды, – так же небрежно ответила Байта. – На концерте редких инструментов. Мне не очень понравилось.

– Значит, плохо играли. Хорошие мастера игры на визисоноре очень редки. Дело здесь не в быстроте и ловкости пальцев; орган требует более серьезной физической подготовки. Для визисонора нужна определенная раскованность мышления, – и тише. – Поэтому наш ходячий скелет может показать высокий класс игры. Часто случается, что люди, хорошо играющие на визисоноре, во всем остальном идиоты. Это один из парадоксов, которые делают психологию увлекательной.

– Вы знаете, как работает эта хитрая штуковина? – продолжал Мис, снова светским тоном. – Я ее осмотрел и выяснил, что ее сигналы непосредственно стимулируют мозговой зрительный центр, не затрагивая зрительного нерва. В природе такое явление невозможно. А звук нормальный. Работает барабанная перепонка и все, что положено. Тс-с-с! Он приготовился играть. Нажмите вон тот выключатель. В темноте будет лучше.

Когда свет погас, Магнифико почти растворился в темноте, а Мис превратился в бесформенную, тяжело сопящую массу. Байта изо всех сил таращила глаза, но ничего не видела. Раздался тонкий, пронзительный дрожащий звук и стал набирать высоту. Где-то в немыслимой выси он остановился и покатился вниз, распух, заполнил комнату и с оглушительным взрывом лопнул. В воздухе возник маленький пульсирующий цветной шарик. Он рос, выбрасывал протуберанцы, которые ползли вверх и в стороны, извиваясь и переплетаясь. Некоторые оторвались, образовав маленькие шарики разных цветов. Байта стала обнаруживать странные вещи.

Она заметила, что с закрытыми глазами видит танец цветовых пятен гораздо лучше, что малейшей пульсации цвета соответствует определенный звук, что она не может назвать ни одного из цветов, участвующих в игре и, наконец, что цветовые шарики – вовсе не шарики, а какие-то фигуры.

Сказочные фигуры, танцующие языки пламени, исчезающие в никуда и возникающие из ничего, обвивались один вокруг другого и сливались в новые фигуры.

Байта вспомнила, что нечто похожее она видела в детстве, когда по ночам зажмуривалась до боли, а потом всматривалась в темноту. А цветные шары, круги и волны вертелись вокруг нее в бешеном танце и вдруг понеслись прямо на нее; ахнув, она закрыла лицо руками, они остановились, и Байта оказалась в центре сверкающего водоворота, холодный свет сыпался с ее плеч, как снег, стекал по рукам, капал с пальцев и, подхваченный невидимым течением, возвращался в центр комнаты. А под ногами струились ручьи музыки. Потом Байта перестала понимать, где звук, а где свет. Ей стало любопытно, видит ли Эблинг Мис то, что видит она, и если нет, то что он видит. Долго думать об этом Байта не могла: перед ней запрыгали новые фигуры – человеческие? Да, женщины с волосами, пляшущими, как огонь. Они схватились за руки и закружились в хороводах, а музыка зазвучала, как смех, тихий женский смех.

Хороводы превратились в звезды; звезды, перемигиваясь, образовали сложный узор, вспыхнули, и на их месте встал дворец. Каждый камень в его стене сверкал, двигался и играл цветами по-своему, и по этим камням взгляд бежал все выше и выше – а там ослепительно сверкали двадцать башен, которыми был увенчан дворец.

Из ворот дворца выстрелил ковер, покатился, раскручиваясь и опутывая пространство. Из него поднимались фонтаны цвета, превращались в деревья и пели своими собственными голосами.

Байта потеряла ощущение реальности. Она вдыхала музыку, как воздух. Потянувшись к тоненькому деревцу, она тронула рукой цветок. Лепестки осыпались на землю с хрустальным звоном.

Зазвенели цимбалы, и перед Байтой завертелся огненный смерч. Он посыпался ей на колени, разлетаясь сверкающими брызгами, которые собирались в радугу, а по радуге, как по мосту, побежали фигурки людей. И все это: дворец, сад, люди на мосту – плыло по волнам плотной, почти осязаемой музыки.

И вдруг музыка испуганно задохнулась. Дворец, сад, мост, люди смешались, собрались в шар, шар сжался, подпрыгнул к потолку и исчез.

Снова стало темно.

Мис, пошарив по полу ногой, нашел выключатель, наступил на него, и в комнате зажегся свет, прозаический дневной свет.

Байта заморгала, и из ее глаз покатились слезы, словно от тоски по законченной сказке. Эблинг Мис сидел, не двигаясь, широко открыв глаза и рот. Магнифико в экстазе прижимал визисонор к груди.

– Госпожа моя, – выдохнул он, – это волшебный инструмент. Как он слушается руки, как отвечает на движения души. На нем можно творить любые чудеса. Тебе понравилась моя композиция?

– Это твоя собственная музыка? – благоговейно произнесла Байта.

Шут покраснел до самого кончика длинного носа.

– О да, моя госпожа, собственная. Мулу она не нравилась, но я часто играл для себя. Я лишь однажды, в молодости, видел дворец – обитель роскоши и богатства. Это было во время какого-то праздника. Таких нарядных людей, такого великолепия мне больше не пришлось видеть, даже при дворе Мула. Увы, бедность моего воображения не позволяет мне передать все краски, звуки, все великолепие того праздника… Я назвал свое сочинение «Воспоминание о рае».

Мис очнулся и приступил к делу.

– Слушай, Магнифико, – сказал он, – хочешь сыграть свою музыку для всех?

Шут вздрогнул и отступил на шаг.

– Для всех?

– Для тысяч, – убеждал Мис, – в большом зале. Ты будешь свободен, богат, уважаем и… и, – на большее у Миса не хватало воображения, – и все такое прочее? А? Что скажешь?

– Как я могу всем этим быть, светлый сэр, если я всего лишь бедный шут, не способный на великое?

Психолог выпятил губы и тыльной стороной ладони стер пот со лба.

– Позволь, – сказал он, – ты играешь, как никто в Галактике. Сыграй так перед мэром и его магнатами, и они бросят мир к твоим ногам. Неужели ты этого не хочешь?

– А она будет со мной? – шут бросил быстрый взгляд на Байту.

– Конечно, глупышка, – засмеялась Байта. – Разве я могу тебя бросить, если ты вот-вот станешь знаменитым и богатым?

– Я буду играть для тебя, – торжественно сказал шут, – и все богатства Галактики отдам тебе. Даже этого мне не хватит, чтобы оплатить тебе за добро.

– Но сначала, – небрежно бросил Мис, – ты должен помочь мне.

– Что это такое?

Психолог слегка замялся и ответил:

– Поверхностный зонд. Тебе он не причинит ни малейшего вреда. Он затрагивает самую поверхность мозга.

Смертельный страх мелькнул в глазах Магнифико.

– Только не зонд! Я видел, как он действует! Он высасывает мозг и оставляет пустой череп. Мул наказывал зондом предателей и выгонял их на улицу, и они бродили, безумные, пока из милости их не убивали, – шут поднял руку, защищаясь от Миса.

– То был психозонд, – терпеливо объяснял Мис, – вредил он людям лишь потому, что его применяли, как оружие. Мой зонд поверхностный, он не повредит даже ребенку.

– Это правда, Магнифико, – подхватила Байта. – Он поможет нам отбить атаки Мула и даже победить его. А потом мы с тобой будем богатыми и знаменитыми до конца жизни.

– Ты подержишь меня за руку? – рука шута дрожала.

Байта сжала ее в ладонях и шут почувствовал, как на глаза ему опустились электроды…

Эблинг Мис, не поблагодарив за оказанную ему честь, плюхнулся на роскошный стул в личных апартаментах мэра Индбура. Он отбросил окурок сигареты и, выплюнув остатки табака, неприязненно уставился на мэра.

– Кстати, Индбур, если вы хотите увидеть что-то приличное на концерте в Мэллоу-Холле, бросьте ваших проходимцев с электронными инструментами обратно в канализацию, из которой они вылезли, и послушайте, как этот идиот играет на визисоноре. Индбур, это потрясающе!

– Я пригласил вас к себе не для того, чтобы выслушивать от вас лекции по музыке, – сварливым тоном произнес мэр. – Расскажите мне о Муле. Что вы о нем узнали?

– О Муле? Сейчас расскажу. Я применил поверхностный зонд и узнал очень немного. Психозонд применить не могу, потому что этот тип его до смерти боится, и если я подойду к нему с психозондом, в его нецензурной башке перегорят все предохранители. А то, что я выяснил при помощи поверхностного зонда, я расскажу при условии, что вы перестанете барабанить ногтями по дереву.

Во-первых, не стоит преувеличивать физическую силу Мула. Надо полагать, что он силен, но не в такой степени, как говорит шут. Он получил от Мула слишком много тумаков и потому не сохранил о нем приятных воспоминаний. У Мула странные очки и убийственный взгляд. Очевидно, он обладает гипнотическими способностями.

– Вы не сообщили мне ничего нового, – кисло заметил мэр.

– Подтвердив правдивость этих сведений с помощью зонда, я смог использовать их в качестве данных для математических расчетов.

– Ну и что? Я до сих пор ничего не узнал, но скоро оглохну от вашей болтовни. Сколько времени займут расчеты?

– Около месяца. Возможно, они дадут результаты, но возможно, не дадут. В любом случае, из этого ничего не следует. Если это не предусмотрено планом Селдона, наши шансы малы, нецензурно малы.

– Это ложь! – взвизгнул мэр. – Вы предатель! Посмейте только сказать, что вы не один из злостных распространителей слухов, что сеют пораженческие настроения и панику среди граждан Фонда и делают мою работу вдвойне сложной!

– Это я предатель? Я? – задохнулся Мис.

– Клянусь туманностями, – разошелся мэр, – Фонд победит! Он должен победить!

– Несмотря на поражение при Орлеггоре?

– Это не поражение! Вы поверили лживым слухам. Нас было мало, и нас предали!

– Кто же? – с презрением спросил Мис.

– Демократы, которые выползли из сточных канав! – закричал Индбур. – Я подозревал, что флот оплетен паутиной демократической организации. Многие предатели уже выявлены, но осталось достаточно. Они еще сдадут без боя оставшиеся двадцать кораблей. Они готовы сдать весь Фонд.

И в этой связи, мой откровенный и прямой патриот, поборник примитивных добродетелей, скажите мне, какое отношение имеете вы к демократам?

Эблинг Мис пожал плечами.

– Вы наверное, бредите? Может быть, вы скажете, что в отступлении и в потере половины Сайвенны тоже виноваты демократы?

– Нет, не демократы, – ехидно улыбнулся тщедушный мэр. – Мы отступаем по плану, как всегда отступали при встрече с сильным противником. И будем отступать до тех пор, пока к нам не придет неизбежная победа. Я уже вижу ее. Уже так называемое демократическое подполье выпустило манифест, в котором заявляет о солидарности с правительством и готовности сотрудничать с ним. Это может оказаться обманом, прикрытием для более глубокой измены, но я использую это заявление в своих интересах. Заключенная в нем пропаганда соберет вокруг меня людей. Более того…

– Куда больше, Индбур?

– Судите сами. Два дня назад так называемая Ассоциация Независимых торговцев объявила Мулу войну, и флот Фонда усилился, в одночасье, тысячей кораблей. Мул слишком далеко зашел. Он начал войну, когда среди нас не было единства, но перед угрозой порабощения мы забыли вражду, объединились и стали сильнее. Он не может нас победить. Он потерпит поражение. Это неизбежно: так было всегда.

Мис излучал скептицизм.

– Вы хотите сказать, что Селдон предусмотрел даже случайную мутацию чьих-то генов?

– При чем здесь мутация! Ни у меня, ни у вас нет доказательств того, что Мул мутант. Стоит ли прислушиваться к бреду мятежного капитана, чужеземного мальчишки и придурковатого шута? Вы забываете самое важное – ваши собственные открытия.

– Мои открытия? – Мис удивился.

– Вот именно, – фыркнул мэр. – Через два месяца открывается Хранилище. Ну и что? А то, что оно открывается во время кризиса. Если наступление Мула не кризис, где же настоящий кризис, тот, ради которого оно открывается? Отвечайте, вы, кусок сала!

Психолог пожал плечами.

– Ну, если вам от этого легче… Прошу вас, сделайте милость: позвольте мне присутствовать при открытии Хранилища. Вдруг старик Селдон скажет что-нибудь не слишком приятное.

– Хорошо. А теперь убирайтесь. И в ближайшие два месяца постарайтесь не показываться мне на глаза.

Выходя, Мис пробурчал себе под нос:

– С нецензурным удовольствием, ты, скелетина!