ПРАВДА О «СОКРУШИТЕЛЬНОМ»

История трагедии эскадренного миноносца Северного флота «Сокрушительный» — одна из самых нелюбимых нашими историками. Если можно, то о ней вообще предпочитают лишний раз не вспоминать. Если последнее не удается, то говорят о «Сокрушительном» вскользь и скороговоркой. Причин для такой стойкой нелюбви предостаточно. Долгое время о «Сокрушительном» вообще никогда ничего не писали. Упоминался опальный эсминец, разве что в мемуарах командующего Северным флотом в годы Великой Отечественной войны адмирала Головко..

Для меня знакомство с историей «Сокрушительного» произошло достаточно необычно. В 1977 году я поступил в Киевское высшее военно-морское политическое училище. Где-то в середине первого курса в училище приехал бывший член военного совета Северного флота в годы Великой Отечественной войны вице-адмирал Торик. Для встречи с ним в одной из аудиторий был собран наш курс Вице-адмирал долго рассказывал о минувших днях, а затем поинтересовался, есть ли к нему вопросы. И тут черт дернул меня поднять руку. Торик милостиво кивнул.

— А что вы можете рассказать о гибели эсминца «Сокрушительный»? — поинтересовался я без всякой задней мысли.

Об истории с эсминцем я слышал лишь самые отрывочные сведения, а потому, воспользовавшись случаем, решил пополнить свои знания по данному вопросу.

Надо было видеть лицо бывшего члена военного совета в этот момент! Оно в одно мгновение стало багрово-красным.

— Эта история не имеет никакого отношения к теме нашей встречи! — зло ответил мне Торик.

И тут я допустил вопиющую бестактность.

— Но ведь эсминец погиб в годы войны, а вы о ней как раз и рассказываете! — вставил я.

Обидеть ветерана я нисколько не хотел, просто хотелось узнать поподробнее об одном из плохо известных мне эпизодов Великой Отечественной. Вместо ответа Торик грозно сдвинул брови и разразился громкой бранью в адрес недостойного эсминца и его командира, а затем, указуя на меня перстом, заявил, что будущему офицеру-политработнику ВМФ об этом гнусном случае знать вообще не следует, так как в нашей истории есть куда более героические примеры, которые и следует изучать. После этого вице-адмирал поднял присутствовавшего на этой встрече замначальника политотдела училища и попросил его разобраться с курсантом, который лезет туда, куда ему лезть не следует. Все это происходило при полном недоумении двух сотен моих сокурсников. Никто из них никак не мог понять, из-за чего, собственно, разгорелся такой сыр-бор.

Дальнейшее выступление ветерана было скомкано. Торик быстро ушел, роту увели на занятия. Я же был оставлен и получил серьезное внушение о нетактичном поведении с заслуженным ветераном. Самое интересное, что, закончив официальную часть воспитательной работы, замначпо, который, как выяснилось, сам не имел ни малейшего представления о «Сокрушительном», попросил меня рассказать о злосчастном эсминце, который так взволновал бывшего члена военного совета. Я рассказал ему то немногое, что знал, на что седой капитан 1-го ранга мудро заметил:

— Правильно тебе сказали, не лезь, куда не надо, чего заслуженного человека огорчил! Поступил в училище, так учись, а не забивай голову всякой дурью!

К слову сказать, я лишь много лет. спустя понял, что мой вопрос на самом деле задел бывшего члена военного совета за весьма больное место. Как выяснилось, вице-адмирал Торик имел к делу «Сокрушительного» самое непосредственное отношение, поэтому и реакция его на мой вопрос была вполне закономерной…

Особых последствий для меня, впрочем, эта история не имела. Через пару дней я, правда, был вызван на заседание комитета ВЛКСМ, где меня заслушали по какому-то надуманному вопросу. Этим все и закончилось.

На долгие годы я забыл о «Сокрушительном». Однако пришло время, и он сам напомнил о себе. Где-то в середине девяностых годов ко мне неожиданно обратился за помощью об информации о «Сокрушительном» известный российский писатель Анатолий Азольский. В то время я служил заместителем начальника пресс-службы ВМФ. С удовольствием я отыскал для Азольского кое-какие материалы в библиотеке Главного штаба ВМФ. Снова пробудился былой интерес к забытой теме. Но даже в фундаментальной библиотеке ГШ ВМФ документов было, честно говоря, кот наплакал. Впоследствии Азольский написал и опубликовал в журнале «Знамя» повесть «Война на море», по мотивам трагедии «Сокрушительного». Однако повесть есть произведение художественное, и поэтому автор смело дополнял отсутствие документальной базы своими вымыслами. Чуть позднее появилась еще небольшая статья в питерском журнале «Гангут». Вот, пожалуй, и все, что опубликовано в настоящее время о давней трагедии «Сокрушительного» и его команды.

Последние годы время от времени я все чаще возвращался к мысли попытаться узнать подробности трагедии эскадренного миноносца. И вот наконец такой случай представился. В Центральном архиве ВМФ в Гатчине я отыскал уникальные документы, связанные с гибелью «Сокрушительного». На их основе и написано настоящее повествование.

Однако, прежде чем начать разговор о событиях 1942 года, вернемся в довоенное время.

Эскадренный миноносец «Сокрушительный» относился к серии эсминцев проекта «7». Эсминцы проекта «7» (или, как их обычно называют, «семерки») по праву занимают видное место в нашей военно-морской истории. И неудивительно — ведь они были активными участниками Великой Отечественной войны, являлись самыми массовыми советскими надводными кораблями постройки 30-х годов, именно от «семерок» ведут свою родословную несколько поколений отечественных эсминцев, больших ракетных кораблей и даже крейсеров. Один эсминец типа «7» стал гвардейским, четыре — краснознаменными. В то же время о них сказано и написано немало противоречивого. Особенно это относится к боевым действиям «семерок» в годы войны — здесь реальные, часто трагические события в течение долгого времени подменялись легендами. Особо много слухов ходило всегда вокруг трагической гибели эскадренного миноносца «Сокрушительный».

Постановление «О программе военно-морского судостроении на 1933–1938 гг.», принятое 11 июля 1933 года Советом Труда и Обороны, предусматривало строительство 1493 боевых и вспомогательных кораблей, включая 8 крейсеров и 50 эсминцев. Выполнение его вызвало массу проблем во всех отраслях народного хозяйства, но в те годы не было принято считаться с ценой. «Мы строим и построим большой морской военный флот» — этот почти стихотворный призыв из газеты «Правда» от 9 декабря 1936 года мог бы стать эпиграфом к рассказу о предвоенном советском кораблестроении.

Разработка проекта нового эсминца была поручена Центральному конструкторскому бюро спецсудостроения ЦКБС-1 еще в 1932 году, главным руководителем проекта назначили В.А. Никитина, ответственным исполнителем — П.О. Трахтенберга. К тому времени в коллективе уже имелся некоторый опыт аналогичных работ (создание лидера эсминцев типа «Ленинград»), однако недостатки последнего и сжатые сроки проектирования вынудили прибегнуть к помощи итальянских компаний «Ансальдо» и «Одеро».

Этот выбор был отнюдь не случаен. Во-первых, Италия тогда являлась нашим важным военно-политическим союзником. Во-вторых, именно этими фирмами в 1928–1932 годах была построена серия кораблей класса «Дардо», предвосхитивших тип эсминца Второй мировой войны.

Заключительные проектно-конструкторские работы проводились в крайней спешке, поскольку Сталин требовал от Наркомата тяжелой промышленности заложить первые эсминцы уже в 1935 году, а всю серию сдать флоту в 1937–1938 годах. Правительство явно переоценивало тогдашние возможности отечественной промышленности.

Первые шесть «семерок» удалось заложить в конце 1935 года, а в следующем году — и все остальные. Однако вскоре стало ясно, что завершить строительство всей серии в 1938 году не удастся. Предприятия-смежники задерживали поставки материалов, оборудования и механизмов, да и сами верфи оказались неготовыми к планируемым темпам строительства (не помогла даже круглосуточная работа цехов). Недоработки конструкторов спровоцировали затяжные баталии между судостроителями и проектировщиками, и каждая из конфликтующих сторон пыталась свалить вину на другую. В проект приходилось вносить дополнительные изменения, что задерживало строительство кораблей еще больше. К началу Великой Отечественной войны в составе советского ВМФ числилось 22 эсминца типа «Гневный». Это были наши самые массовые корабли довоенной постройки.

Эсминцы проекта «7» создавались под «крейсерский» калибр — 130-мм. В 1935 году была создана новая артсистема (лучшая в мире на тот момент!) Б-13 для эсминцев типа «7».

Жесткие требования к водоизмещению вынудили разработчиков эсминца проекта «7» максимально облегчить корпус корабля. Поэтому в конструкции «семерки» было внедрено немало новых, но недостаточно проверенных решений. Приступив к строительству крупной серии эсминцев без испытаний опытного корабля-прототипа, конструкторы допустили серьезную ошибку.

Прежде всего, клепаный корпус эсминца изготовили из маломарганцовистой стали, имевшей повышенную прочность, но одновременно и большую хрупкость. В результате в корпусах «семерок» нередко возникали трещины от неудачной швартовки (даже при ударе о деревянный брус), пробоины от осколков и пуль. Кроме того, в проекте «7» была применена смешанная система набора — в основном продольная, а в оконечностях — поперечная. Места же перехода от одного набора к другому (44-й и 173-й шпангоуты) не имели достаточных подкреплений, и высокая концентраций возникающих там напряжений вкупе с хрупкостью обшивки подчас приводила к разламыванию корпуса — несмотря на то, что работы по усилению связей набора начались еще до войны.

Корпус разделялся поперечными переборками на 15 водонепроницаемых отсеков. Согласно расчетам, корабль должен гарантированно сохранять плавучесть и остойчивость при одновременном затоплении любых двух отсеков. Как показала практика, этому требованию конструкция «семерки» безусловно соответствует; даже в самых тяжелых случаях у эсминцев оставалось 60 % запаса плавучести. При затоплении трех смежных отсеков сохранить плавучесть удавалось не всегда.

Корабли вооружали по принципу «кашу маслом не испортишь». В результате этого эсминцы проекта «7» оказались весьма перегруженными. Конструкторы старались втиснуть как можно больше вооружения в минимальное водоизмещение. В результате перегрузка «семерок» превысила все разумные пределы. Например, эсминцу «Гремящий» по спецификации полагалось иметь стандартное водоизмещение 1425 тонн и полное 1955 тонн, реально же на испытаниях в 1939 году оно составляло соответственно 1612 тонн и 2215 тонн, а в мае 1943-го —1820 тонн и 2350 тонн.

Наиболее опасным следствием перегрузки явилось снижение остойчивости эсминцев. Так, метацентрическая высота вместо проектного значения в 1 метр оказалась существенно ниже: у «Грозящего» на заводских испытаниях при стандартном водоизмещении 1629 тонн — 0,52 метра и при нормальном 1912 тонн — 0,69 метра; у «Быстрого — по результатам кренования в 1940 году при стандартном водоизмещении 1670 тонн — 0,48 метра и при нормальном 1975 тонн — 0,74 метра. Для повышения остойчивости на часть «семерок» в 1940–1941 годах уложили твердый балласт. На «Сокрушительный» — 67 тонн. Это несколько улучшило ситуацию, но общее положение дел не исправило.

Мореходность «семерок» также оставляла желать много лучшего. Из-за узких обводов носовой части корпуса эсминцы сильно зарывались в волну; при волнении моря в 8 баллов скорость снижалась до 5–8 узлов. Уже при 6-балльном волнении хождение по верхней палубе становилось невозможным, и Кормовые помещения, имевшие вход с палубы, были недоступны. При этом если для закрытых морских театров (Балтийское и Черное море) по мореходности «семерки» еще вполне соответствовали, то для океанских (тихоокеанский и Северный флота) они явно не годились. Однако необходимость быстрейшего увеличения флота и начавшаяся мировая война заставили с подобными «мелочами» не считаться.

Эскадренный миноносец «Сокрушительный» был построен на заводе № 189 имени С. Орджоникидзе. Заводской номер С-292. Заложен 29.10.1936 года, спущен на воду 23.08.1937 года, приемный акт подписан 13.08.1939 года. Вскоре после вступления в строй переведен по Беломорско-Балтийскому каналу (сентябрь — ноябрь 1939 года) на Северный флот. В ноября эсминец прибыл в Полярный. Во время войны с Финляндией нес дозорную и конвойную службу, затем занимался боевой подготовкой. С 18 июля 1940 года по 4 июля 1941 года прошел гарантийный ремонт на заводе № 402 в Молотовске. Всего до начала Великой Отечественной войны он прошел 10 380 миль.

После завершения ходовых испытаний «Сокрушительный» был включен в состав Беломорской флотилии, где находился до

29 сентября. За это время он несколько раз эскортировал транспорты, произвел 3 минные постановки (поставил 90 мин КБ-1 и 45 мин образца 1908 года), прошел кратковременный плановопредупредительный ремонт.

1 октября «Сокрушительный» прибыл в Полярный и вошел в состав отдельного дивизиона эсминцев.

Северный флот в годы Великой Отечественной войны был самым молодым и самым малочисленным, но в то же время наиболее активно действовавшим оперативным соединением нашего ВМФ. К июню 1941 года крупнейшими его кораблями были именно «семерки». Пять эсминцев этого типа («Громкий», «Грозный», «Гремящий», «Стремительный» и «Сокрушительный») вместе с тремя «новиками» составляли 1-й отдельный дивизион эскадренных миноносцев. В конце 1942 года, с прибытием тихоокеанских «Разумного», «Разъяренного» и лидера «Баку», была сформирована бригада эскадренных миноносцев (командир — капитан 1-го ранга, затем контр-адмирал, П.И. Колчин).

Первой боевой потерей «семерок» Северного флота стал эсминец «Стремительный». 20 июля 1941 года «Стремительный» стоял на якоре на рейде Полярного между мысами Сизый и Чижевский в боевой готовности № 2. Один котел корабля находился под парами, другой — на поддержке.

День выдался тихим и солнечным. Свободные от вахты краснофлотцы отдыхали на палубе и в кубриках. Шел концерт артистов театра Северного флота. Командира корабля капитана 2-го ранга А.Д. Виноградова на борту не было (его вызвал в штаб командующий флотом), зато на эсминце находился командир дивизиона эсминцев капитан 1-го ранга В.А. Фокин.

В 17 часов 25 минут из-за горы Вестник внезапно появились вражеские бомбардировщики — 6–8 самолетов «Юнкерс-88» — и тотчас же атаковали эсминец. Сигнал воздушной тревоги прозвучал с опозданием, и зенитные батареи успели сделать всего несколько выстрелов. «Я выскочил из КП на причал и первое, что увидел, — большой взрыв, вернее, много взрывов вокруг “Стремительного”,— писал в своих воспоминаниях очевидец происшедшего командующий флотом адмирал А.Г. Головко. — Огромный столб дыма и пламени стал подниматься над самим кораблем. Эсминец тут же разломился, над водой поднялись его корма и нос. В течение двух-трех минут корма затонула. Носовая часть корабля минут двадцать оставалась на плаву. Люди оказались на воде в слое мазута».

Самолеты сбрасывали бомбы, пикируя с высоты 200–400 м, четыре из них попали в корабль. Одна, весом 100 кг, пробила фундамент первого торпедного аппарата и взорвалась в машинном отделении на правом борту в районе 124-го шпангоута. Вторая и третья (обе 100-кг) пробили палубу в районе 100—104-го шпангоутов и разорвались в третьем котельном отделении. Четвертая, предположительно 500-кг, угодила в первое котельное отделение, и от ее взрыва эсминец разломился на две части. Наконец, пятая 100-кг бомба разорвалась рядом с кораблем, в 2–5 м от левого борта.

Никаких действий по спасению корабля команда предпринять не успела. Потери в личном составе оказались очень тяжелыми: погиб 121 человек, в том числе 109 членов экипажа. Раненого комдива Фокина удалось спасти, а находившийся вместе с ним начальник отдела политуправления флота Б.М. Лободенко был убит.

В апреле 1942 года эсминец по частям подняли на поверхность и отбуксировали в Мурманск. Позже кормовую часть «Стремительного» использовали при восстановлении другой поврежденной «семерки» — эсминца «Разъяренный».

Однако вернемся к «Сокрушительному». До 1 января 1942 года он 11 раз выходил для обстрела вражеских позиций, выпустил 1297 130-мм снарядов. Кроме того, вместе с «Грозным» и английским крейсером «Кент» участвовал в поиске немецких эсминцев (правда, без результатов), конвоировал транспорты. Наиболее тяжелым походом стлала совместная с «Грозным» эскортная операция 24–26 декабря. Во время 9-балльного шторма при 7-балльной волне и сильном обледенении надстроек крен корабля достигал 45°, а из-за засоленности холодильника некоторое время приходилось идти на одном ТЗА. Каким-то чудом корабли избежали больших повреждений. В этот раз «Сокрушительному» просто повезло, и он добрался до базы.

1 февраля 1942 года «Сокрушительный» в паре с «Грозным» вышел на поиск немецких транспортов в районе Варде — Киркинес. Плохая погода и мороз вновь привели к сильному обледенению — вес намерзшего льда составил 70 тонн, а его толщина местами достигала полуметра! Из-за этого корабли могли в любую минуту опрокинуться. Операцию пришлось прервать, и на следующий день корабли вернулись в базу.

28 марта, после завершения планово-предупредительного ремонта, «Сокрушительный» вместе с «Гремящим» и английским эсминцем «Ориби» вышли навстречу конвою PQ-13, а утром следующего дня вступили в его охранение. В 11 часов 18 минут при плохой видимости была услышана стрельба, и через 2 минуты у левого борта «Сокрушительного» поднялись всплески от пяти артиллерийских снарядов. Через 6–7 секунд по носу и корме упало еще 3 снаряда. Эсминец увеличил ход. Спустя несколько секунд на курсовом угле 130° и дистанции 15 кабельтовых был обнаружен силуэт корабля, опознанного как немецкий эсминец типа «Редер». «Сокрушительный» открыл огонь и вторым залпом добился накрытия с попаданием снаряда в район второй трубы корабля противника. Тот запарил и резко повернул влево. Наш эсминец вдогонку сделал еще 4 залпа, но больше попаданий не наблюдалось. Налетевший снежный заряд скрыл неприятеля из виду. Всего «Сокрушительный» выпустил 20 130-мм снарядов.

Этот скоротечный бой занимает видное место в истории советского военно-морского искусства, поскольку является единственным за всю Великую Отечественную войну эпизодом, когда наш надводный боевой корабль столкнулся с противником своего же класса и даже вышел из него как бы победителем. В качестве противника «Сокрушительного» обычно указывается немецкий эсминец Z-26. Однако в последнее время в печати появились материалы, в которых выдвигаются другие версии. Так, авторы ряда публикаций, справедливо указывая, что к описываемому момент Z-26 был сильно поврежден и отстреливался от крейсера «Тринидад» из единственного уцелевшего орудия, а кружившие вокруг конвоя Z-24 и Z-25 находились достаточно далеко от места стычки, высказывают гипотезу, будто «Сокрушительный» вел бой с… английским эсминцем «Фьюри». Это представляется маловероятным, так как попадание в союзный эсминец (кстати, на следующий день пришедший в Мурманск) наверняка нашло бы отражение и в документах, и в исторической литературе. Более логично предположить, что мишенью комендорам «Сокрушительного» все же служил Z-26, только вот огонь по советскому эсминцу вел кто-то другой, поскольку первый 5-орудийный залп не мог сделать ни один из находившихся вблизи эсминцев (и английские, и немецкие корабли имели по 4 орудия главного калибра). Кстати, в донесении командира «Сокрушительного» ничего и не говорится о ведении немцами огня. Так что два упавших у борта залпа вполне могли принадлежать тому же крейсеру «Тринидад», принявшему «Сокрушительный» и «Гремящий» за Z-24 и Z-25. Во всяком случае, однозначного объяснения некоторых нестыковок в советском, немецком и английском описаниях этого боя нет.

В апреле «Сокрушительный», находясь в охранении конвоев, неоднократно отражал воздушные атаки, снова перенес 9—10-балльный шторм Вечером 30 апреля он вступил в охранение торпедированного немецкой подлодкой крейсера «Эдинбург», имевшего на борту пять тонн золота, предназначенных для оплаты США по ленд-лизу. Однако нехватка топлива заставила «Сокрушительный» через 8 часов уйти в базу. Пополнив запас мазута, «Сокрушительный» вечером 1 мая вернулся к месту нахождения крейсера, но, увы, было уже поздно. За шесть часов до подхода эсминца «Эдинбург» был потоплен. Позднее англичане высказывали претензии относительно того, что советские эсминцы покинули их поврежденный крейсер в самый тяжелый момент. К командиру «Сокрушительного» и его команде эти претензии не имели никакого отношения и полностью относятся к командованию Северною флота, которое при планировании операции не учло запасов топлива и их расход на своих кораблях.

8 мая «Сокрушительный» дважды выходил в губу Ара для обстрела береговых целей. По данным разведки, оба обстрела были удачными и нанесли противнику определенный урон. Второй поход, однако, едва не закончился трагедией. Во время обстрела береговых целей «Сокрушительный» внезапно атаковали сразу 28 немецких самолетов. Эсминцу удалось срочно отклепать якорную цепь (выбирать якорь уже не было времени) и, удачно маневрируя, избежать попаданий от сыпавшихся на него градом бомб. При этом зенитчикам корабля удалось сбить из 37-мм автомата один бомбардировщик.

С 28 по 30 мая «Сокрушительный» вместе с «Грозным» и «Куйбышевым» находился в охранении союзного конвоя PQ-16, Транспорты конвоя все это время подвергались массированным атакам фашистских бомбардировщиков и торпедоносцев. 29 мая только за одну атаку немцы сбросили на суда конвоя 14 торпед, но ни одна из них не попала в цель, зато торпедоносец «фокке-вульф» был сбит 76-мм снарядом с «Сокрушительного» с дистанции 35 кабельтовых. На следующий день прямым попаданием 76-мм снаряда эсминца был уничтожен еще один самолет, на этот раз «Юнкерс-88», а два других — повреждены. И здесь команда «Сокрушительного» была лучшей из лучших. Что же касается зенитчиков эсминца, то они по праву считались лучшими на всем Северном флоте. Вечером 30 мая транспорты конвоя, надежно прикрываемые нашими эсминцами, благополучно достигли Кольского залива.

8 июля «Сокрушительный» вместе с «Гремящим» направлялись навстречу печально знаменитому конвою PQ-17. По пути эсминцы попали в плавучий 4-балльный лед. Вынужденные сбавить ход до малого и лишенные возможности маневрировать, они в ночь на 10 июля подверглись атаке четырех бомбардировщиков Ю-88, сбросивших на каждый корабль по 8 бомб. К счастью, прямых попаданий не было, но от близких разрывов «Сокрушительный» получил легкие повреждения и деформацию корпуса. Позже атака повторилась, однако эсминцам опять повезло — они без потерь отбили и эту атаку. Встретить транспорт нашим кораблям, однако, так и не удалось, и они вынуждены были возвратиться в Ваенгу.

В течение лета — осени 1942 года «Сокрушительный» прошел кратковременный планово-предупредительный ремонт. В это время корабль также использовался для конвоирования транспортов, занимался боевой подготовкой. Всего с начала войны до 1 сентября 1942 года «Сокрушительный» сделал 40 боевых походов, пройдя в общей сложности 22 385 миль за 1516 ходовых часов. Вне всяких сомнений, это был один из самых боевых кораблей советского ВМФ на тот период времени.

Всего за годы войны «Сокрушительный» выпустил 1639 130-мм снарядов (в том числе 84 — по самолетам), 855 — 76-мм и 2053 — 37-мм снаряда, сбив при этом 6 самолетов врага (2 из них совместно с другими кораблями). За это же время на корабле произошли два случая самопроизвольного выстрела торпед (во время одного из них погиб краснофлотец Старчиков). Еще два матроса утонули в результате несчастных случаев — этим исчерпываются потери личного состава корабля вплоть до его последнего похода. От боевого воздействия противника на «Сокрушительном» не пострадал ни один человек.

Из воспоминаний бывшего старшего торпедного электрика Фофанова Федора Семеновича (на май 1990 года проживал в деревне Азаполье Мезенского района Архангельской области). Ф.С. Фофанов проходил службу на «Сокрушительном» с 1939 по 1942 год:

«В 1939 году наш корабль перевели с Балтики на Север. Пришли в Полярное, и через 3–4 дня началась финская война.

В 1940 году проходили учения, в которых участвовал и наш “Сокрушительный”. Возвращались в базу и в Мотовском заливе наскочили на свою подводную “малютку”. Отсекли ей нос по водонепроницаемому отсеку, а у “Сокрушительного” — пробило борт и помяло вал одной турбины. Наш корабль поставили в ремонт в Молотовск.

В 1941 году нам ремонт завершили, и эсминец пошел в Мурманск. В 1942 году из североморцев была сформирована 42-я бригада морской пехоты и направлена под Сталинград. Попал туда служить связистом и я».

Моряки, направленные с «Сокрушительного» в морскую пехоту, сражались отчаянно и храбро, а имя мичмана Сергея Васильева навечно вписано в историю ВМФ. Васильев родился в 1909 году в Кашине в семье рабочего. Русский. Член КПСС. Подростком с дядей уехал в Ленинград, работал юнгой на торговом корабле, где вступил в комсомол. В Советской армии с 1932 г. сверхсрочную службу проходил боцманом на эсминце «Сокрушительный» и одновременно учился. В январе 1942 года морской отряд, где служил Васильев, влился в 154-ю бригаду морской пехоты, дравшейся под Новгородом. В первом отдельном батальоне морской пехоты Сергей Васильев был секретарем партийного бюро. Веселого, быстрого в движении, сообразительного моряка звали мичманом, а чаще — политруком, за его доброту и душевность.

Батальон, совершив трудный марш по заснеженным, вьюжным дорогам, на рассвете 23 февраля 1942 года вступил в бой. Предстояло очистить от гитлеровских захватчиков деревню Верхнюю Сосновку. Артиллерия отстала, и артиллерийской подготовки не получилось. На опушке леса фашисты заметили наступающие цепи и открыли по морякам сильный минометный огонь. Васильев шел в рядах пулеметной роты, под его руководством удалось вывезти несколько пулеметов на опушку и обстрелять деревню. В ответ полетели мины. Один «максим» был разбит, а политрук ранен— на рукаве маскхалата выступило красное пятно. Он остался в строю, нашел новое удобное место для пулеметов, помог расчетам оборудовать надежную огневую позицию. «Максимы» метко били по позициям врага. Роты батальона под их прикрытием продвигались ползком по заснеженному полю к деревне, до которой оставалось метров триста…

Кроме минометов у гитлеровцев заговорили еще две огневые точки: из двух дзотов на окраине деревни били крупнокалиберные пулеметы. Ряды наступающих редели. В пулеметной роте вышли из строя взводные. Вскоре тяжело ранило и командира роты. Васильев, приняв командование на себя, приказал вызвать к позиции, занятой пулеметчиками, расчеты противотанковых ружей. Этот момент и решил использовать мичман для решительной атаки. Бывший старшина роты П. Смирнов после войны вспоминал: «Как только послышалась залповая стрельба ПТР, политрук рывком сбросил с головы капюшон маскхалата, поднялся во весь рост.

У меня невольно вырвался крик: ‘‘Мичман, ложись, убьют!” А он, держа в одной руке ушанку, в другой автомат, громко закричал: “Товарищи моряки, за мной, вперед! За Родину! За Сталина!” И с развевающимися на ветру русыми волосами и распахнутыми белыми полами маскхалата, как на крыльях, бросился к вражеским позициям…

Моряки поднялись и бегом устремились к деревне. Бойцы соседних рот последовали за ними. Фашисты заметались, их огонь заметно ослаб. Наши пулеметчики ворвались в блиндаж».

В этой атаке Васильев ранен вторично. Но он участвует еще в рукопашной схватке, в изгнании фашистов из деревни. Заметив, что в большом доме гитлеровцы еще сопротивляются, сея смерть, политрук, уже трижды раненный, увлек группу матросов на штурм огневой точки врага

Осколки разорвавшейся рядом мины оборвали жизнь коммуниста.

На следующий день батальон пошел дальше, на запад.

Сергей Васильев был похоронен на воинском кладбище села Залучье Старорусского района Новгородской области. Звание Героя Советского Союза С.Н. Васильеву присвоено посмертно 21 июля 1942 года. В послевоенное время моряками стали два сына моряка — Анатолий и Вадим. В городе Кашине именем Васильева названа улица

Однако вернемся к «Сокрушительному». Подкрепление корпусов эсминцев проекта «7», к которым относился и «Сокрушительный», касалась главным образом района полубака, слабость которого выявил еще опыт Советско-финской войны.

В особо суровых условиях эксплуатации кораблей проекта «7» на Северном флоте недостаточная прочность до переделки облегченных корпусов «семерок» имела весьма драматические последствия. Так, в мае 1942 года при восьмибалльном шторме произошло разрушение носовой оконечности эсминца «Громкий», но корабль каким-то чудом все же удалось спасти и отремонтировать.

Из воспоминаний кочегара эсминца «Громкий» С.Н. Табаринова: «4 марта 1942 года “Громкий” провожал союзный конвой “QP-8”, и в условленном месте повернули в базу. Однако Не рассчитали запас топлива с учетом штормовой погоды и, не дойдя до Кольского залива, остались без мазута. Котлы вышли из строя, корабль стало дрейфовать к берегу. Помощник командира — капитан-лейтенант И.В. Потапов, главный боцман главный старшина Ф.К. Мошин и краснофлотец М.Д. Хрулев пошли на полубак готовить буксирное устройство. Мощная волна смыла троих с корабля, а оказать им помощь не могли, корабль не имел хода, а спускать шлюпку в сильнейший шторм значило подвергать смертельной опасности еще несколько человек. Нас разыскал в море дозорный тральщик и пытался взять на буксир. Все заводимые стальные швартовки рвались как нитки. Наконец в район дрейфа пришел буксир-спасатель и эсминец “Грозный”. Буксир с трудом привел “Громкий” в бухту за островом Большой Олений. К нашему борту подошел “Грозный” и начал перекачку мазута, кроме этого там приготовили для нас обед и передали нам его в бидонах. На этом злоключения не закончились. Налетел шквальный ветер и потащил наши два корабля на каменную банку. “Грозный” погнул себе винты, а “Громкий” поднял пары и малым ходом пошел в Кольский залив. Оба эсминца поставили на срочный ремонт в Росту.

5 мая 1942 года противник потеснил наши части, “Громкий” срочно вышел из базы в губу Вичаны и оттуда вел огонь по наступающему противнику. По-видимому, мы очень мешали противнику в его действиях, и он послал против нас группу из 12 самолетов. Пришлось срочно сниматься с якоря и всеми силами отбиваться от самолетов. Бушевал шторм и на переходе из Мотовского в Кольский залив корабль подвергся ударам огромных волн. В результате произошел разрыв обшивки корпуса в районе 37 шпангоута. Лопнули листы верхней палубы, трещина пошла по обоим бортам ниже ватерлинии. Развернулись кормой к волне, попытались завести пластырь, но его срывало. Личный состав боролся за спасение корабля, все свободные от вахты помогали аварийной группе. Малым задним ходом эсминец пришел в Кольский залив, и нас срочно поставили в док. На заводе корпус подкрепили, приварили заплаты, и 20 июня “Громкий” в сопровождении двух английских миноносцев пошел в Белое море на ремонт. Под Архангельском нас поставили в старый “петровский” Лайский док, вернее большой котлован у реки с батопортом. В доке и мастерской рабочих не было: кто ушел на фронт, кто работал на разгрузке судов в Архангельске. Пришлось создавать ремонтную бригаду из личного состава, которую возглавил командир БЧ-V инженер капитан-лейтенант П.И. Бурханов. Сначала расшили обшивку в районе разрыва, вырезали поврежденные части набора, заменили их новыми, более усиленными, а затем произвели зашивку корпуса новыми стальными листами. Материалы нам поставляли с судостроительного завода в Молотовске. Личный состав, не занятый в ремонтной бригаде, проводил ремонт в своих боевых частях. Мы, кочегары, сменили все трубки в котлах, отремонтировали холодильники в испарителях, зачистили и пропарили все нефтяные цистерны. Ремонт в Лайском доке продолжался 3 месяца, после этого “Громкий” своим ходом перешел в Молотовск на судостроительный завод».

«Громкому» повезло. Его корпус выдержал удары штормового Баренцева моря и не переломился до конца. Повезет ли в дальнейшем другим кораблям в аналогичных условиях, не знал никто…

17 ноября 1942 года из Архангельска вышел в море очередной конвой QP-15. Выгрузившиеся в Архангельском порту 26 союзных транспортов и 11 британских кораблей охранения возвращались в Исландию за новой партией военных грузов для сражающегося Советского Союза.

На первом этапе перехода в зоне ответственности Северного флота силы прикрытия конвоя всегда усиливались кораблями Северного флота На этот раз для сопровождения QP-15 были выделены лидер «Баку» под брейд-вымпелом командира дивизиона капитана 1-го ранга П.И. Колчина (командир лидера — капитан 2-го ранга В.П. Беляев) и эскадренный миноносец «Сокрушительный» (командир — капитан 3-го ранга М.А. Курилех). В условиях жестокого шторма, достигшего к утру 20 ноября ураганной силы, при частых снежных зарядах и практически нулевой видимости, суда конвоя и корабли охранения потеряли друг друга из виду. Конвой рассеялся и охранять стало, по существу, некого. Для судов конвоя тяжесть шторма компенсировалось безопасностью от возможных атак немецких подводных лодок и самолетов. Атаковать в штормовом море при столь огромной силе ветра и большом волнении было невозможно. Поэтому, с разрешения командира конвоя, советские корабли, не дойдя до назначенной точки сопровождения, стали самостоятельно возвращаться на базу.

При возвращении в Полярный на лидере «Баку» от ударов волн девятибалльной силы нарушилась герметичность корпуса, все носовые помещения по 29-й шпангоут были затоплены, вода проникла во 2-е и 3-е котельные отделения — в действии остался только котел № 1. Состояние корабля было критическим, крен доходил до 40° на борт. Личный состав вел отчаянную борьбу за непотопляемость. С серьезными повреждениями, но «Баку» все же дошел до базы, где вынужден был встать в ремонт.

Эсминцу «Сокрушительный» пришлось намного хуже. Сильный ветер со снежными зарядами развел большую волну. Скорость «Сокрушительного» упала до минимума, корабль держался носом против волны. Но это мало помогало. Вскоре «Баку» потерялся из виду, и, чтобы его обнаружить, с эсминца начали стрелять осветительными снарядами и светить прожектором, но безрезультатно…

Неизвестно, дал ли командир дивизиона капитан 1-го ранга Колчин приказание командиру «Сокрушительного» Курилеху идти в базу самостоятельно. Тот факт, что с «Сокрушительного» давали ракеты, пытаясь найти «Баку», говорит о том, что, скорее всего, никакой команды от комдива на эсминец не поступало вообще. Так что Курилеху пришлось действовать на свой страх и риск.

Таким образом, можно говорить о невыполнении комдива своих прямых обязанностей — ведь он как командир отряда отвечал не только за лидер, на котором держал свой вымпел, но и за подчиненный ему эсминец. Колчин же по существу бросил «Сокрушительный» на произвол судьбы. Единственное, что оправдывает в данном случае комдива, это бедственное положение самого «Баку», который едва добрался до базы. Разумеется, что в таком состоянии лидер не мог оказать никакой существенной помощи эсминцу. Скорее всего, именно этот аргумент был принят во внимание при разбирательстве происшедшего с «Сокрушительным», и Колчина никто ни в чем не обвинял. О нем как бы просто забыли.

Предоставленный сам себе, «Сокрушительный», последовательно меняя курс от 210 до 160° и постепенно сбавляя ход до 5 узлов, с трудом «выгребал» против волны, имея в действии главные котлы № 1 и 3 (№ 2 находился в «горячем резерве»), 2 турбогенератора, 2 турбопожарных насоса, запас топлива составлял около 45 % от полного (только в районе машинно-котельных отделений), остальные запасы были в пределах нормы. 20 ноября в 14 ч. 30 мин. в кормовом кубрике услышали сильный треск (слышимый и на мостике) — это лопнули листы настила верхней палубы между кормовой надстройкой и 130-мм орудием № 4, как раз там, где заканчивались стрингеры и начинался район корпуса с поперечной системой набора (173-й шпангоут). Одновременно образовался гофр на наружной обшивке левого борта, затем последовал обрыв обоих валопроводов. В течение 3 минут кормовая часть оторвалась и затонула, унеся с собой шесть матросов, не успевших покинуть румпельное и другие кормовые отделения. Вскоре последовал мощный взрыв — это сработали, достигнув заданной глубины, взрыватели глубинных бомб… Ситуация в одно мгновение стала критической.

Оставшиеся кормовые отсеки быстро заполнялись водой до кормовой переборки 2-го машинного отделения (159-й шпангоут). Потерявший ход корабль развернуло лагом к волне, бортовая качка достигла 45–50°, килевая — 6°. Возник дифферент на корму, остойчивость несколько уменьшилась, что было заметно по увеличившемуся периоду качки; корабль «залеживался» в накрененном положении. Палубу и надстройки непрерывно накрывало волной, движение по верхней палубе было крайне затруднено, внизу же кипела напряженная работа; подкрепляли и уплотняли кормовую переборку машинного отделения, осушили отсеки 159— 173-го шпангоута, использовав не только штатный эжектор, но и нефтеперекачивающий электронасос. Все механизмы действовали безотказно, полностью обеспечивалась работа водоотливных средств и освещения, фильтрация воды почти прекратилась, кормовые переборки поглощали удары волн, улучшилась остойчивость корабля и уменьшился дифферент. Ввели в действие даже резервный котел № 2 (проявил инициативу командир электромеханической боевой части), чтобы «загрузить работой личный состав». Оставалось лишь ждать помощи. Однако и эта надежда в условиях жесточайшего шторма была достаточно сомнительна…

Из военного дневника командующего Северным флотом адмирала А. Головко: «20 ноября… Нынче тяжелый день. Вышел срок автономности еще одной подводной лодки. О причинах, почему она не возвратилась, приходится лишь гадать. Возможно, подорвалась на мине. Может быть, командир не справился с управлением и лодка провалилась на большую, чем мог выдержать корпус, глубину. Кто скажет, если свидетелей происшедшего нет…

Метеосводка плохая. К двум часам ветер в Баренцевом море усилился до девяти — десяти баллов. Представляю, что происходит сейчас там, где идет конвой, возвращающийся от нас и сопровождаемый нашими кораблями: лидером “Баку” и эскадренным миноносцем “Сокрушительный”! Однако неясно, почему “Сокрушительный” отвернул от конвоя прежде срока, не дойдя до назначенной точки сопровождения. Стало это известно из проходящей радиограммы, которую командир “Сокрушительного” Курилех дал на лидер “Баку” в адрес командира дивизиона Колчина около тринадцати часов: “Отвернул от конвоя, лег на курс сто девяносто, ход пять узлов”. Почему такой ход? Что-нибудь стряслось с котлами? Или сдают крепления? Предполагать беду не хочется, но майская история с “Громким”, у которого на волне оторвало нос, не выходит из головы. Полтора часа гадаем, в чем дело. Около 15 часов 30 минут приносят радиограмму, подписанную Курилехом: “Авария надводного корабля: широта 73 градуса 30 минут, долгота 43 градуса. Имею повреждения, хода дать не могу”. Теперь понятно, что дело серьезное. Жду, что донесет Колчин, но тот молчит, и в 17 часов поступает новая радиограмма от Курилеха: “Широта 73 градуса 30 минут, долгота 43 градуса, имею повреждения, хода нет, нуждаюсь в помощи”. Почему же молчит Колчин? Неужели потерял “Сокрушительный” и собирается докладывать после того, как обнаружит его?

Не дожидаясь донесения, приказываю “Баку” немедленно идти на помощь “Сокрушительному”. Одновременно приказываю: эскадренным миноносцам “Урицкий” и “Куйбышев”, находящимся в Иоканке, и эскадренному миноносцу “Разумный”, находящемуся в Кольском заливе, также идти на помощь “Сокрушительному” и, найдя его, вести в Кольский залив; спасательным судам “Шквал” и “Память Руслана”, буксирному пароходу № 2 быть в готовности к выходу в море.

Эсминцы вышли по назначению. А спустя час, когда я проводил занятия с командирами соединений, поступила очередная радиограмма от Курилеха: “Корму оторвало волной до машинного отделения. Корма утонула. Держусь на поверхности. Ветер — зюйд, десять баллов…”

Итак, повторение истории с “Громким”, только у того оторвало нос, а у этого корму. “Громкого” мы спасли, а вот на спасение “Сокрушительного”, учитывая место, время года и условия, в каких произошла авария, надежды мало. Хорошо, если спасем людей. Должно быть, уже есть жертвы: те, кто находился в момент аварии в кормовой части корабля.

Тяжелая история. И ведь что нелепо: “Сокрушительный” только в начале войны закончил специальный ремонт (подкрепление корпуса).

21 ноября. Начальник штаба С.Г. Кучеров всю ночь нагонял тоску: ходил, вздыхал, высказывал самые мрачные мысли. Хватает и своих, но понимаю его: разве можно не переживать то, что стряслось на широте семьдесят четыре градуса?.. И все-таки правильнее переживать про себя. Какое бы ни было чрезвычайное происшествие, надо сдерживать себя, уметь находить выход из создавшегося положения, иметь в виду не только происшествия, но и всю обстановку.

Курилех сообщил, что “Сокрушительный” более шести часов не продержится, так как затопляет корму, вернее то, что теперь следует считать кормой. Было это около трех часов. Однако уже полдень, а корабль держится на плаву. Радиограммы продолжают поступать, причем тон донесений очень спокойный, чего я никак не ожидал от Курилеха. Что-то здесь непонятное. Фатализм?.. Мужество и фатализм далеки одно от другого.

Постепенно по донесениям вырисовывается следующая картина. “Баку” и “Сокрушительный” повернули обратно от конвоя вчера, каждый самостоятельно, не видя друг друга в снежных зарядах, рассчитывая соединиться в дальнейшем на переходе. “Сокрушительный” шел курсом 210 градусов и подвергался сильному воздействию волны, которая била в левый борт. Поэтому командир корабля стал изменять курсы на ветер (последовательно на 190, 180 и 160 градусов) и уменьшать ход, сбавив скорость хода на последнем курсе до шести узлов. Это, однако, не могло помочь, и в 14 часов 30 минут в корпусе “Сокрушительного” от ударов волн образовалась трещина на верхней палубе в кормовой части. Через три минуты кормовая часть отломилась по сто семьдесят третьему шпангоуту, а через десять минут затонула вместе с шестью краснофлотцами, которые не успели покинуть ее. В момент погружения кормовой части произошел взрыв глубинных бомб, находившихся в кормовых стеллажах. Оставшаяся на плаву часть корабля заполнилась водой по кормовую переборку второго машинного отделения. Как только был исправлен вышедший из строя радиопередатчик, “Сокрушительный” в четырнадцать часов сорок минут сообщил Колчину об аварии и указал свое место. Эта проходящая радиограмма, повторенная неоднократно, была первым известием, из которого мы узнали об аварии.

Колчин так и не отыскал “Сокрушительный”. Был около, не увидел и в 9 часов, прекратив поиск, так как мазута осталось только на обратный путь, повернул в Кольский залив.

“Сокрушительный” очень дрейфует — до четырех — четырех с половиной узлов по ветру. Пока мало уверенности, что эсминцы скоро найдут его, поэтому готовим к выходу вслед им две подводные лодки и “Громкий”.

Ближе всех к “Сокрушительному”, судя по донесениям, “Разумный”. Несмотря на большую волну, идет по двадцать — двадцать два узла, ищет по радиопеленгу.

И находит в 17 часов 55.минут. Молодец Соколов (С.К. Соколов — капитан 2-го ранга, командир дивизиона. Командиром корабля в то время был капитан 3-го ранга В.В. Федоров. — В.Ш.).

Место “Сокрушительного”— широта 75 градусов 1 минута, долгота 41 градус 25 минут. Это в четырехстах двадцати милях к северу от Иоканки.

Около 18 часов 15 минут подошли “Куйбышев” (командир корабля Гончар) и “Урицкий” (командир корабля Кручинин) под общим командованием Симонова (командир дивизиона). Также использовали радиопеленг.

Состояние моря в районе, где обнаружен “Сокрушительный”, не лучше, чем накануне. Попытки “Разумного” подойти к потерпевшему аварию кораблю и взять его на буксир закончились неудачей. Дважды заводили буксир, и дважды буксир лопнул. Тем временем погода еще болёе ухудшилась. Доложив об этом, Соколов просил разрешения снять людей и отказаться от буксировки. Судя по всему, снять людей — единственная возможность спасти их. Решение Соколова правильное в первой части, но отказываться от буксировки преждевременно. Сперва надо снять людей, дальше будет видно.

Из следующего сообщения ясно, что Соколову не удалось ни то, ни другое. Подойти к борту “Сокрушительного” было невозможно. Корабли так сильно бросало, что они при сближении вплотную должны были разбиться от ударов друг о друга. Попытки удержать “Разумный” машинами на месте при подходе на предельно возможную дистанцию успеха не имели. Много раз “Разумный” приближался к “Сокрушительному” для того, чтобы дать возможность людям поврежденного корабля перебраться на палубу “Разумного”. Удалось благополучно прыгнуть с борта “Сокрушительного” на палубу “Разумного” только одному человеку. Тем и закончились попытки Соколова снять людей.

Вскоре подошли “Куйбышев” и “Урицкий”, оба типа “Новик”. Корабли этого типа лучше держатся на волне, что мне хорошо известно (я был старшим помощником на “Урицком” еще на Балтике).

Поскольку от штаба флота послано оповещение о подводных лодках противника в этом районе, Соколов на “Разумном” взял на себя задачу обеспечить корабли противолодочной обороной, а “Куйбышев” и “Урицкий” занялись снятием личного состава с “Сокрушительного”. Топлива на “Разумном” мало, так что вот-вот запросится обратно, чтобы не попасть в положение “Громкого”, которого в свое время пришлось спасать, потому что он остался в море без топлива.

Из намерения Симонова подвести “Куйбышев” бортом к “Сокрушительному”, конечно, ничего не получилось. Пришлось налаживать переправу людей при помощи беседки. Одновременно с аварийного корабля выпускался мазут, что несколько уменьшало волнение моря у борта. И все же стальные концы почти тотчас оборвались. Тогда был заведен пеньковый трос с “Куйбышева” и к тросу прикреплена беседка. Переправлять людей таким способом, в такую волну, да еще в снежных зарядах казалось невозможным. И все-таки это было сделано. Симонов распоряжался на корме, откуда заводил трос и куда начали переправлять людей “Сокрушительного”, а командир “Куйбышева” Гончар с помощью машинного телеграфа управлял машинами, стараясь так маневрировать ходами, чтобы не порвать пеньковый трос. Оба, Симонов и Гончар, действовали не только умело, но и с большим искусством, оба в полной мере обладают морским мастерством, чутьем и волей.

Девяносто семь человек “Сокрушительного” уже были переправлены на “Куйбышев”, когда и пеньковый трос лопнул.

Погода продолжала ухудшаться. Пришлось прибегнуть к другому способу: снимать людей при помощи спасательных кругов, ввязанных через каждые два метра в новый пеньковый трос. Такие тросы, каждый длиной в 300 метров, были поданы на “Сокрушительный” с одного борта “Куйбышевым”, с противоположного — “Урицким”. Трудно представить, как все это выглядело в снежных зарядах, то и дело накрывавших корабли, при волнении моря семь-восемь баллов, в потемках… Тем не менее уже есть сообщение, что таким способом, подтягивая спасательные круги с людьми в них, удалось принять на борт “Куйбышева” еще семьдесят девять человек. “Урицкий” принял одиннадцать.

Мысли мои все время возвращаются к “Сокрушительному”, хотя приходится заниматься десятком других дел. Настроение — не пожелаю никому. Удастся ли спасти корабль?.. Пусть он на длительное время и не вояка, но восстановить его можно. Завтра к нему выйдет “Громкий”. Спасательные суда — буксировщики — держу наготове. Жду извещения, что “Сокрушительный” взят на буксир. Как только эсминцы поведут его, двину спасательные суда навстречу.

22 ноября. Только что возвратился лидер “Баку”. Осмотрел его. Теперь можно представить себе, что творится там, где он был. Весь обратный путь от “Сокрушительного” лидер шел в шторме. О силе шторма должно судить по серьезным повреждениям корабля. Лидер имеет трещины на полубаке, затоплены второе котельное отделение, рефрижераторное и носовое провизионное помещения, ряд пиллерсов погнут, палуба в нескольких местах сгофрировалась. Ударами волн сорвало шесть глубинных бомб, и они взорвались за кормой. В общем, лидеру требуется месячный ремонт.

Поведение Курилеха начинает проясняться. Это он все время считал нецелесообразным буксировать “Сокрушительный”. Соколов, по сути, лишь повторял в наш адрес семафоры, которые принимал от Курилеха. Сам Курилех, нарушив устав и старый морской обычай, покинул корабль чуть ли не с первой группой переправленных на “Куйбышев”. А должен был уходить последним.

Неожиданное извещение: “Разумный” в 15 часов 15 минут, а “Куйбышев” и “Урицкий” в 15 часов 30 минут ушли от “Сокрушительного”, так как продолжать спасение личного состава при помощи концов и спасательных кругов нельзя, а ждать улучшения погоды не позволяет запас топлива: его на всех трех кораблях осталось в обрез на обратный путь. Перед уходом Симонов передал семафором на “Сокрушительный”, что все, кто остался на борту разломанного корабля, будут сняты подводной лодкой, как только улучшится погода.

Решение, принятое Симоновым, правильное. Продолжать снятие личного состава “Сокрушительного” на эсминцы в той обстановке, которая сложилась, было невозможно. Волны стали перекатываться через корабли, и создалась угроза для жизни всех людей на всех кораблях. Снятие личного состава сопровождалось жертвами: восемь человек погибли от ударов волнами о корпус и под винтами, десять человек были подняты на борт “Куйбышева” и “Урицкого” в бессознательном состоянии, спасти их жизнь не удалось.

Всего принято: на “Куйбышев” 179 человек, на “Урицкий” — 11, на “Разумный” — один.

На борту “Сокрушительного” осталось 15 человек, среди них минер старший лейтенант Лекарев и заместитель командира по политчасти БЧ-5 старший лейтенант Владимиров. Где же прочие лица командного состава? С Курилехом ясно: он поторопился спасти свою персону, а где заместитель, старпом, штурман, артиллерист и другие? Неужели последовали примеру Курилеха?..

Запрошенный по моему приказанию Владимиров сообщил, что командование покинуло корабль. Тут же он очень толково доложил о принятых им мерах: поднял пары, запустил механизмы. Заключительные слова донесения Владимирова: — эсминец держится хорошо.

Жизнь все время вносит поправки в наши представления о людях. Владимиров, Лекарев и с ними 13 человек, оставшиеся на борту “Сокрушительного”, скорее всего, самые смелые люди из всего экипажа. Сердце сжимается при мысли, что именно они могут погибнуть.

Курилеха придется отдать под суд. Это, бесспорно, трус, личность без стыда и совести, не имеющая понятия ни о чести командира, ни о долге настоящего человека. Досадно, что не распознал Курилеха раньше.

В связи с уходом эсминцев от “Сокрушительного” приказал немедленно отправляться туда “Громкому”. Он вышел в 17 часов. Сведения о его движении малоутешительные. В 18 часов 10 минут, при выходе из Кольского залива, лег на курс 60 градусов, шел со скоростью 20 узлов при слабом ветре и спокойном море. Однако по мере продвижения корабля на север, к 21 часу, ветер и волна постепенно усилились до шести баллов. Из-за сильных ударов волны в корпус ход “Громкого” сбавлен до 15 узлов. Через 45 минут ветер и волна уже семь баллов. Уменьшив ход до десяти узлов, “Громкий”, чтобы ослабить удары волн, повернул на ветер.

Жалею, что не послал вчера к “Сокрушительному” тральщики. Румянцев предлагал послать их, но я тогда не принял его предложения. Это моя ошибка. Был уверен, после того как эсминцы обнаружили “Сокрушительный”, они сумеют взять его на буксир. Потеряны сутки, ибо все равно необходимо посылать тральщики.

Вызываю П.В. Панфилова (командир дивизиона тральщиков) и ставлю ему задачу, выйти к “Сокрушительному” с двумя тральщиками — ТЩ-36 и ТЩ-39; снять всех, кто остался на разломанном корабле; затем взять его на буксир и вести в Кольский залив, если позволит погода; если погода не позволит ни снять людей, ни буксировать корабль, то находиться у “Сокрушительного” и охранять его до улучшения погоды; если же эсминец по его состоянию нельзя будет буксировать и при хорошей погоде, снять с него весь личный состав, после чего корабль подорвать и уничтожить. В 23 часа оба тральщика вышли по назначению.

Сутки заканчиваются ответом “Громкого” на мой запрос, как ведет он себя на волне. Ответ получен ровно в 24 часа; вибрирует корма, волна и ветер — семь-восемь баллов, встречные, усиливаются, но двигаться корабль может. Все это малообнадеживающе».

Ну а что происходило в это время на борту «Сокрушительного»? Вспоминает бывший комендор БЧ-2 Табалыкин Андрей Владимирович (в мае 1990 года проживал в г. Астрахань):

«Я пришел на эсминец “Сокрушительный” 14 ноября 1939 года и служил в его экипаже до гибели корабля. Затем воевал на эсминце “Гремящий”.

Ситуация в тот роковой выход была крайне сложной: снег, ветер, десятибалльный шторм Около 14 часов 22 ноября 1942 года в верхней палубе эсминца образовалась трещина. В 5-м кубрике было 10–12 человек. Услышав жуткий треск и увидев, как корму сразу же повело в сторону, я понял, что нельзя терять ни секунды и выскочил через 4-й кубрик в тамбур предпоследним. Последним выбегал старшина группы торпедистов Петр Ершов, который помогал морякам из 5-го кубрика. Еще через мгновение — корму эсминца оторвало по 173-й шпангоут. Корма перевернулась и затонула. Вскоре раздался сильный взрыв глубинных бомб, оставшихся на ней.

В румпельном отсеке погиб стоящий на вахте мой друг краснофлотец Владимир Зимовец. Спасшиеся из кормовых кубриков через мостик 3-го орудия перебрались в носовые кубрики.

Корабль потерял ход, но механизмы корабля продолжали работать. Во 2-м машинном отделении аварийная группа откачивала забортную воду и крепила кормовую переборку. У аварийного дизеля (обеспечивая освещение корабля) до последних минут стоял моторист краснофлотец Терновой.

Еще сутки корабль дрейфовал на север. Корабль имел крен на левый борт (примерно 10 градусов) и вскоре стал обрастать льдом. Все способные вышли на палубу по авралу. Они стали скалывать лед и сбрасывать за борт все, что было не нужно: якоря, цепи, торпеды.

Работой на верхней палубе руководил главный боцман мичман Семен Сидельников. Внизу борьбой за живучесть руководили старшие лейтенанты Геннадий Лекарев и Илья Владимиров.

На вторые сутки пришел на помощь эсминец “Разумный”, но все попытки взять оставшуюся на плаву часть корпуса “Сокрушительного” не увенчались успехом.

Тогда “Разумный” воткнулся в полубак аварийного эсминца с правого борта, и моряки “Сокрушительного” стали прыгать к нему на борт.

Удачно прыгнул только рулевой краснофлотец Петров. Несколько североморцев упали между кораблями и погибли».

Из воспоминаний бывшего матроса «Сокрушительного» Петра Иванович Никифорова, прослужившего на эсминце с момента его постройки на Балтийском заводе до трагических событий 22 ноября 1942 года

«…17 ноября 1942 года корабль в паре с лидером “Баку” вышел из Кольского залива навстречу союзному конвою. Встретили, присоединились к конвою. 20 ноября закончили сопровождение и легли на обратный курс. Шторм усилился до ураганной силы. Скорость “Сокрушительного” была минимальной, работала одна машина на 50 оборотов в минуту. И лидер вскоре растворился во мраке ночи.

В 1-м машинном отделении, где находился Никифоров, при замкнутой вентиляции температура была более 70 градусов. Вахту несли по полчаса Не помню в каком часу в первом машинном отделении послышался страшный треск, о чем немедленно доложили в пост энергетики. Вслед за этим из жилой палубы к нам, в первое машинное отделение, стали прибегать свободные от вахты матросы, с вестью о том, что “оторвало корму”. Это произошло, однако, не сразу, и опытные, доведенные до автоматизма в своих действиях в борьбе за живучесть корабля машинисты-турбинисты, пытавшиеся ставить подпоры на поперечную переборку и справиться с угрожающе расширяющейся щелью, покинули помещения только перед самым отрывом кормовой оконечности. Вместе с ней погибло двое электриков, находившихся в румпельном отделении, и четверо недавно прибывших на корабль молодых матросов, которые так укачались, что не смогли даже встать с коек и попытаться перебежать на уцелевшую часть корабля (кстати, времени на это хватило бы). Впрочем, один из них успел, в конце концов, выскочить на палубу, но корма к этому времени уже отошла на 7–8 метров, и он успел лишь помахать нам рукой. Прежде, когда оторвавшаяся часть корпуса погрузилась, послышались сильные взрывы глубинных бомб…

Надо сказать, что ранее я, да и многие заметили трещину на верхней палубе в районе люка элеватора подачи снарядов к четвертому орудию. Как стало известно позднее, она образовалась вследствие недостаточной продольной прочности корабля, нерационального конструктивного оформления перехода продольной системы набора в поперечную и многократных циклических нагрузок на волнении.

В момент катастрофы “Сокрушительный” находился в 400 милях от Кольского залива в позиции 73"30' северной широты и 43 м восточной долготы. От всего происшедшего личный состав некоторое время находился как бы в шоковом состоянии. Особенно это касалось большей части офицерского состава, словно отсутствующего на корабле: от него не поступало ни приказаний, ни какой-либо информации для личного состава.

После того как оторвало корму и корпус “Сокрушительного” стал на 26 метров короче, верхняя палуба в кормовой части покалеченного корабля немного ушла в воду. Качка прекратилась. Командир эсминца капитан 3 ранга М.А. Курилех приказал дать радиограмму о помощи открытым текстом. Для спасения личного состава и возможной буксировки “Сокрушительного”.

Первым получил приказание оказать помощь аварийному кораблю, разумеется, тот, кто был ближе всего — шедший в базу лидер “Баку”. Однако тот сам находился в плачевном состоянии и уже был на подходе к базе. Разворачивать в штормовое море полуживой корабль было не только бессмысленно, но и преступно. Пришлось посылать на помощь “Сокрушительному” другие корабли, стоявшие в это время в Ваенге и Иоканке: эсминцы “Разумный”, “Валериан Куйбышев” и ‘Урицкий”. А время неумолимо шло и с каждым часом надежда на спасение разломившегося эсминца таяла. Прошло более суток с момента аварии, прежде чем дрейфующий “Сокрушительный” обнаружил однотипный с ним эсминец “Разумный”. Это произошло в 17 часов 55 минут 21 ноября.

После ряда безуспешных попыток буксировать в штормовых условиях поврежденный корабль, всем стало очевидно, что “Сокрушительный” уже не спасти. Теперь надо было попытаться хотя бы спасти его экипаж. “Разумный” стал осторожно подходить к “Сокрушительному” для спасения его экипажа.

Получив приказание приготовиться к эвакуации, механики прекратили работу котлов и механизмов, перестали действовать водоотливные средства — возобновилось затопление кормовых помещений. Однако попытки “Разумного” спасти людей успеха не имели: только один моряк сумел благополучно перепрыгнуть на его палубу. Поэтому на “Сокрушительном” снова подняли пар в котле № 3, ввели и действие работавшие раньше механизмы и в течение 40 минут осушили вновь затопленные отсеки. Тем временем в 18 часов 15 минут подошли эскадренные миноносцы “Куйбышев” (командир капитан-лейтенант П.М. Гончар) и “Урицкий” (капитан 3 ранга В.В. Кручинин) — оба типа “Новик”, зарекомендовавшего себя в суровых условиях Севера гораздо лучше, чем новые эсминцы проекта «7». И на этот раз неоднократно рвались стальные буксирные концы, и снова решили спасать людей. На “Куйбышеве” догадались соорудить подобие канатной дороги: по растительному тросу, закрепленному на обоих кораблях, перемещалась беседка, на которой и переправляли людей. С другого борта таким же образом действовал “Урицкий”. Когда все тросы оборвались, продолжали эвакуацию при помощи спасательных кругов, привязанных к пеньковым концам.

В 8 часов 22 ноября дошла очередь эвакуироваться и вахте у действующих механизмов. На этот раз механизмы оставили работающими (была включена одна форсунка на котле № 3), но вскоре вахту вернули на места, перейдя на работу котла № 2 и механизмов носового машинного отделения.

К 15 часам ветер и волнение моря еще более усилились, волны перекатывались через корабль. На эсминцах оставалось топлива едва на обратный переход, поэтому спасательные работы прекратили, оставив на аварийном корабле 15 человек. Перед уходом командир дивизиона капитан 2 ранга Е.К. Симонов передал семафором на “Сокрушительный”, что все оставшиеся на корабле будут сняты подводной лодкой, “как только улучшится погода”».

Из воспоминаний П.И. Никифорова: «До их прихода оставалось около суток. Личный состав “Сокрушительного” в это время слонялся по кораблю без дела. Склады продуктов и обмундирования были открыты, и обычный корабельный порядок перестал поддерживаться…

Найдя в погодной кутерьме “Сокрушительный”, эсминцы немедленно приступили к спасательным операциям Командование поставило им следующую задачу: отбуксировать аварийный корабль в Кольский залив или, если это не удастся, потопить его, предварительно сняв личный состав. Для того чтобы лучше представить условия проведения спасательных работ, следует упомянуть о метеорологических условиях в районе катастрофы — ураганный ветер силой 11 баллов, снежные заряды, крутая волна высотой 8—10 метров, температура около — 18 °C. Довольно светлую ночь сменил серенький день продолжительностью лишь 2–3 часа.

С прибывших эсминцев требовалось подать на “Сокрушительный” толстый пеньковый канат и закрепить его за первое орудие. Через многие часы буксир наконец завели, но на первой же волне он лопнул. Вторая попытка — использовать якорную цепь — также окончилась неудачей. Убедившись, что эсминец не взять на буксир, командир дивизиона приказал приступить к спасению личного состава.

Поначалу людей пытались переправлять шлюпками, курсирующими между кораблями. Но первую же, спущенную с “Сокрушительного”, вскоре разбило в щепки волнами. “Разумный” попытался подойти к борту “Сокрушительного”, что дало бы возможность его личному составу перейти на спасатель. На аварийном эсминце прозвучала команда: “Всем наверх со своими койками”. Последние предполагалось использовать в качестве кранцев: пробковые матрасы, завернутые в брезент, имели цилиндрическую форму и предохранили бы борта кораблей от повреждений при такой вынужденной “швартовке”. Выполняя приказ, личный состав эсминца собрался на верхней палубе, на правом борту, к которому должен был подойти “Разумный”. Котлы и машины “Сокрушительного” не работали, освещение отсутствовало.

В этот момент я находился у среза полубака и наблюдал следующее: “Разумный” под углом около 30 градусов к диаметральной плоскости “Сокрушительного” медленно продвигался к нам. Форштевень “Разумного” приподняло над волной, носовая же часть “Сокрушительного” оказалась метров на восемь ниже. Если бы корабли еще несколько секунд оставались в таком положении, то “Разумный” своим килем налетел бы на палубу полубака “Сокрушительного” и оба эсминца наверняка бы погибли.

Но волна, приподнявшая “Разумный”, внезапно его опустила. Послышался сильный удар, и корабли отскочили друг от друга. В результате бортовая обшивка “Сокрушительного” в районе кают-компании получила пробоину. В момент столкновения рулевой Петров сумел перепрыгнуть на полубак “Разумного:”, но старшина 2-й статьи Крайнев, последовавший его примеру, упал между кораблями в воду. Он прыгал со среза полубака и не учел большого расстояния в этом месте между кораблями…

Увидев барахтающегося в воде человека, я немедленно бросил ему чудом оказавшийся под рукой конец. Крайнов зацепился за канат, но следующая волна либо ударила старшину о борт, либо оторвала от каната, и больше он на поверхности не показался…»

Это была седьмая жертва катастрофы и десятая с начала войны. В феврале 1942 года в результате несчастного случая (случайный выстрел торпедой в пост энергетики) погиб трюмный машинист И.В. Старчиков. Матрос Г.Г. Андреев упал за борт и утонул в походе в сентябре того же года. Третья жертва — машинист В.Е. Каляев — пропал в море при невыясненных обстоятельствах…

Вот как описывает сложившуюся ситуацию в повести «Война на море» Анатолий Азольский: «Более чем на полкабельтова эсминец от 4 семерки” не отдаляли, постоянно держа ее в видимости, но после семафора она, светящая прожекторами, внезапно затемнилась, и не было смысла запрашивать, что на ней произошло: команда, спасаясь, бросила работающие механизмы и покинула котельные отделения. Прожектора эсминца осветил громождение людей у трубы, на полубаке и шкафутах. При швартовке корабли могли раздавиться друг о друга, какие бы кранцы ни вываливались за борт. Обогнув “семерку”, эсминец занял позицию, чтобы набрать скорость, подлететь к ней. Оба корабля оказались на гребнях волн, а затем “семерка” скатилась вниз, к подножью обрывистой водной горы, на вершине которой держался эсминец, начавший падение в момент, когда “семерку” стало поднимать. Как на качелях, поднимались они и опускались, соскальзывали вниз и легко взбегали на высоту трехэтажного дома, и эсминец пошел на сближение, исполняя маневр, который мог удасться, а мог и не получиться, но стихия властно распорядилась по-своему, “семерку” вдруг развернуло, отбросило и поставило под таран. Эсминец полным ходом устремлялся к ней, еще минута — и форштевень его воткнется в корпус беззащитного корабля. В самый последний момент тычок волны убрал “семерку”, эсминец в нескольких метрах проскочил мимо кормового орудия, в луче прожектора мостик увидел как бы в поперечном разрезе — эскадренный миноносец проекта “7”, спущенный на воду в августе 1937 года заводом № 189 им С. Орджоникидзе. Всего секунду длилось это видение — развороченное нутро, продавленные переборки и два обломанных гребных вала Всего одну секунду, но мостик — потерял рассудок и управление собою, уже смирившись с собственной гибелью, потому что эсминец вонзался — под углом тридцать градусов — в подножье следующей горы, чтоб зарыться в ней навечно: волны была такой длины, что выбраться из нее нельзя уже. Эсминец пикировал как самолет с экипажем и пассажирами, и уйти на дно ему помешала стихия, решившая позабавиться, продлить мучения обоих кораблей. Чудо явилось: ветровые волны и в толще вод боролись отчаянно с зыбью, схватка выдавила к поверхности противоволну, которая всегда в волне, как вогнутость в выпуклости. Ни с того, ни с сего эсминец вдруг прислонился бортом к волне и сам собой пошел курсом, перпендикулярным тому, каким несся в уготовленную ему могилу. Закрученные потоки слизали с палубы все, что еще не было стянуто в воду, людей на мостике опрокинуло и разметало, и они, встав на ноги, пересчитали друг друга, начав с рулевого, а затем обзвонили боевые посты, прежде всего — верхние, где, привязанные к креслам, оставались наводчики. Оба прожектора прошлись желтыми щупальцами по палубе, давая мостику видеть следы учиненного погрома. Спасательные плотики и круги, шлюпки, антенны, обвесы, принайтовленный груз для Иоканьги — все снесено. Командир БЧ-5 доложил: резко увеличилась соленость котельной воды.

Доклад этот был каплей, переполнившей терпение мостика, возмущенного сволочным нравом стихий. Мостик решил спасать “семерку” любыми способами…

Не будь этого слепого полета в трехсотметровую глубь моря, не явись щедрое чудо избавления от гибели, на эсминце не додумались бы, пожалуй, до канатной переправы, связывавшей мостик “семерки” с кормою эсминца. Сигнальный фонарь долбил и долбил морзянкой по сереющему обрубку, пока на нем вновь не заработал дизель. Эсминец перестал таиться и осторожничать, эсминец светил всем, чем можно, бояться некого и незачем — решил командир. Ветер — переменного направления и переменной силы, но соответствует десятибалльному шторму, а тот раскачал и смешал подповерхностные воды, на глубине торпедного залпа такая болтанка, что немецкая подводная лодка побоится выпускать торпеды, они могут не выйти из аппаратов. Об авиации и думать не стоит. Освещенный эсминец давал “семерке” понять, что он здесь, рядом, и никуда не уйдет, пока не снимет всю команду…

С кормы метнули бросательный, и на “семерке” вытащили пеньковый трос, протянули его до мостика и закрепили там. На корме эсминца появилась беседка, сиденье со спинкой из парусины, на котором при стоянках в базе за борт опускали краснофлотцев — чистить или красить корпус. Шкив ее навесили на пеньковый трос, теперь беседка с двумя ходовыми концами могла передвигаться по тросу взад и вперед; куда потащат… Тросу не только дали слабину, его еще на полшлага набросили на поднятый ствол кормового орудия, чтоб поворотом и подъемом его регулировать движение беседки».

Из воспоминаний П.И. Никифорова: «Второй способ спасения экипажа оказался неудачным. Обстановка осложнилась. Поскольку в жилых помещениях не было света, машинисты — турбинисты и котельные машинисты, собравшись на верхней палубе, расположились за котельным кожухом. Сидя на палубе, я почувствовал, что корабль медленно кренится на правый борт, и свою тревогу немедленно высказал окружающим. Как оказалось, крен был вызван пресной водой, переливавшейся из бортовых цистерн левого борта на правый по не перекрытой клинкетом магистрали. Это обстоятельство вызвало тревогу и подсказало нам, что надо разжечь котлы, дать тепло и свет в жилые палубы и, самое главное, — откачать из трюмов воду. Без чьих-либо приказаний машинисты — турбинисты, котельные машинисты, электрики и трюмные машинисты разошлись по своим боевым постам и, запустив механизмы, вдохнули жизнь в гибнущий корабль. Одновременно перекрыли клинкеты трубопроводов бортовых цистерн пресной воды.

После неудавшейся попытки спасения личного состава “Разумным” наступила пауза — экипаж “Сокрушительного” не знал, что делать дальше, и пребывал в некоторой неуверенности. Решив пройти по кораблю и посмотреть, что делается в подразделениях, я побывал на мостике и в жилых палубах. В носовом отсеке располагались вещевой склад и кладовые сухой и мокрой провизии. Из открытого вещевого склада можно было брать любое обмундирование — от носков до шубы, — но никто к ним не прикоснулся. Сухую провизионку, где хранились продукты питания, тоже открыли, и я взял булки и консервы. В это время появился матрос из боцманской команды (фамилии не помню), который мне сказал: “Здесь, в мокрой провизионке, под замком находится сто литров водки, сам выгружал. Жаль, что добро пропадает, давай, Петя, собьем замок!” Я с ним не согласился и ушел. Через некоторое время этот матрос все-таки сбил замок и, набрав чемоданчик поллитровок, разнес по кораблю весть о возможности выпить. Некоторые моряки этим воспользовались… Предвидя, что силы могут пригодиться, я выпил граммов сто и хорошо поел. Под срезом полубака играли на баянах и пели “Раскинулось море широко”. Никто из офицеров в происходящее не вмешивался…

Через какое-то время организовали спасение личного состава оригинальным способом Он заключался в следующем “Валериан Куйбышев”, подрабатывая машинами и правя рулем, подошел к носовой части “Сокрушительного” и подал на него канат, на котором связали “восьмерку”. Один конец каната находился на аварийном эсминце, второй — у спасателей. Моряк вдевал ноги в “восьмерку”, держался за канат и после соответствующей команды вскоре оказывался на “Валериане Куйбышеве”.

На полубаке “Сокрушительного” образовалась очередь терпеливо ожидавших спасения. И я было занял в ней место, но поступило приказание “машинистам и кочегарам занять свои боевые посты”, и пришлось идти во второе машинное отделение. В это время на корабле находился весь офицерский состав. Но уже в четвертом или пятом десятке спасающихся оказались доктор Иванов и командир БЧ-4 Анисимов, между которыми при посадке даже произошла стычка, кому спасаться первому.

Этот позорный случай произошел в присутствии большого числа краснофлотцев, дисциплинированно выстроившихся на палубе, и удивительно, что спорщиков возмущенные матросы не выбросили за борт. За эти “художества” Иванов и Анисимов впоследствии угодили в штрафной батальон.

Поскольку командир корабля капитан 3 ранга Курилех сказался больным, матросы на руках перенесли его на полубак, посадили в “восьмерку” и переправили на “Валериан Куйбышев”. Этим они оказали командиру “медвежью услугу”, и впоследствии за самовольный преждевременный уход с гибнущего корабля трибунал вынес ему самый суровый приговор. Вскоре тем же путем ушли командиры БЧ-5 Сухарев, БЧ-2 — Исаенко, БЧ-1 — Григорьев, замполит Калмыков и старпом Рудаков. Из офицеров на “Сокрушительном” остались командир БЧ-3 Лекарев и политрук БЧ-5 Владимиров.

Личным составом с момента аварии никто толком не занимался, а теперь наступило полное безвластие. Оценив ситуацию, старший лейтенант Лекарев собрал около 50 матросов в третьей палубе и заявил примерно следующее: “Командование корабль покинуло, но кто-то из оставшихся должен руководить; или выбирайте командира из своей среды, или разрешите командовать мне”. Моряки единогласно проголосовали за нового командира — Лекарева. На корабле остался один сигнальщик — Нагорный, постоянно несший на мостике вахту. Когда выборы командира закончились, он прибежал в третью палубу и доложил: ‘Товарищ старший лейтенант, сейчас нас будут расстреливать!” В ответ Лекарев скомандовал: “Артиллеристы к орудиям, орудия зарядить! Нагорному запросить командира дивизиона, в чем дело?”

Оказывается, на “Валериане Куйбышеве” служил сигнальщик, друг Нагорного. Он и передал на “Сокрушительный” неправильную информацию. На самом деле командир дивизиона Симонов приказал командиру “Валериана Куйбышева” Гончару, что сначала надо снять личный состав, а затем “Сокрушительный” расстрелять. Приятель Нагорного услышал именно вторую часть фразы, что и привело к недоразумению…

Спустившись во второе машинное отделение, и попал как бы в молоко — настолько оно было окутано паром. Первое, что требовалось сделать — это удалить из отсека пар, откачать из трюма воду и дать свет. Вспомнив все, чему учили, в кромешной тьме, зная каждый сантиметр машинного отделения, я на ощупь запустил электрогенератор, насосы и вентиляторы.

Через несколько минут в отсеке стало светло и трюм был осушен. Механизмы, которые мы так лелеяли и берегли, работали безукоризненно. Стало как-то приятно и даже радостно — жизнь продолжалась!

Создалось даже впечатление, что корабль стоит где-то в Кольском заливе и несется ночная вахта — все казалось таким привычным и много раз пройденным Но что это за вахта, когда в машине я один и на настиле валяются бушлат и валенки. Нет уставного, годами отработанного порядка.

В машинном отделении, за кормовой переборкой которого бушевало Баренцево море, я находился несколько часов. Она — эта 8—10-миллиметровая стальная преграда спасла “Сокрушительный” от затопления, а две сотни его боевой команды от гибели…

Усталость и нервное напряжение дали о себе знать, появились сильные колющие боли в груди, и меня сменили. Я ушел в пост энергетики, где главстаршина Белов добровольно и бессменно нес вахту дежурного механика, и стал ему помогать советами, как удержать корабль на плаву.

Тем временем спасение людей, очевидно, из-за опасности повреждения “Валериана Куйбышева”, прекратили. Взамен применили другой способ, заключающийся в том, что с “Сокрушительного” пустили по волне канат, привязав к нему несколько спасательных кругов. Конец каната подняли на борт “Валериана Куйбышева”, и через некоторое время между кораблями образовалась своеобразная переправа.

Здесь необходимо упомянуть о хозяйственной сметке моего друга — боцмана Семена Семеновича Сидельникова, который запасся на стоявших в Кольском заливе поврежденных английских судах большим количеством добротных канатов. Без этих боцманских трофеев, полагаю, этот способ спасения людей оказался бы невозможен. Именно Сиделыников, наш дорогой старший товарищ, надел на многих спасательные круги и с добрыми пожеланиями отправил на “Валериан Куйбышев” и “Урицкий”, а сам остался на обреченном корабле и погиб…

В первой партии на спасательных кругах (человека привязывали к кругу, крепко прикрепленному к канату) начали переправляться шесть человек. Очевидно, из-за непрочного крепления кочегара Федора Переверзева оторвало волной и унесло в море. Он долго кричал: “Спасите, помогите!”, но спасти его оказалось невозможно. Это была восьмая жертва..

Часа через два таким же образом пошла вторая партия из девяти человек, в нее главстаршина Белов включил и меня.

Способ спасения экипажа был необычным Эсминец “Куйбышев” подрабатывая машинами и рулем подходил кормой как можно ближе под нос “Сокрушительного”. Канат вязали “восьмеркой”: один конец — на корме у спасающих, второй — у спасающихся.

Спасаемый моряк вдевал ногу в “восьмерку” и по команде, держась за канат, вскоре оказывался на “Куйбышеве”. На нашем полубаке стояла очередь переправляемых. В ней находился весь офицерский состав, кроме Владимирова и Лекарева.

Хорошо помню, как боцман Сидельников взял круги и проинструктировал нас. Я его попросил: “Ну, дорогой, завяжи, чтоб я тебя всю жизнь помнил”. До меня за бортом в море уже находились трое, я прыгнул четвертым Оставшиеся пятеро готовились на палубе к переправе. В воде поругивались: вода-то холодная, около нуля градусов, да пронизывающий ветер. Волной о борт может так ударить, что и на “Валериан Куйбышев” перебираться не потребуется.

Наконец все девять человек оказались в воде, и нас потянули к кораблю-спасателю. Волна такая высокая, что его и вовсе не видно. Настроение невеселое, но страха не испытывал. Во время переправы два раз уходил с головой в воду, к счастью, ненадолго: работая руками и ногами, выбирался наверх и, глотнув воздуха, радовался, что остался жив.

Приближаемся к борту “Валериана Куйбышева”, из воды вытаскивают первых. Видно, как при крене тяжело работать спасателям — во время качки обнажается днище эсминца, покрытое ракушками. Наконец упираюсь ногами в борт и сразу отталкиваюсь, чтобы не затянуло под корабль, к винтам. Вытащили меня на палубу, а развязать намокшие узлы не могут. На вахтах, при стоянке на рейде или у стенки, когда за механизмами особенно присматривать не надо, машинисты-турбинисты обычно делали ножи. Я изготовил два. Один подарил матросу, уходящему на сухопутный фронт под Сталинград, а другой — миниатюрный кортик — носил с собой. Он-то и выручил — веревки вмиг обрезали и меня, как мешок, спустили по трапу в жилую палубу.

В этот момент я почувствовал сильную боль в застылых от холода руках и ногах. Помню, кто-то из матросов натирал мне ледяной водой руки, другой вливал в рот спирт. После этих процедур одели в сухое — и я через полчаса ожил, даже появился аппетит.

Вслед за нашей партией на “Валериане Куйбышеве” приняли последовательно 18 и 21 человека. В последней группе на борт эсминца мертвыми подняли троих, несколько человек попали под винты. “Урицкий” спас десятерых, одиннадцатый погиб…

На “Сокрушительном” была и… англичанка Мэри. Как-то при совместной стоянке с английскими кораблями наши матросы увели с одного из них небольшую черненькую собачку, прозванную на эсминце Мэри. Чья-то сердобольная душа, посадив собачку в чемодан и привязав его к канату, захотела спасти любимицу команды. Но спасатели, заподозрив, что в чемодане чье-то барахло, обрезали конец, и бедный пес погиб…

Спасенные в двух последних группах оказались в худшем положении: кончился спирт, не хватало сухой одежды, в палубе же было довольно прохладно. Помню, когда мичман Коротаев, полураздетый, озябший, лежал на рундуке, с ненормальными, какими-то стеклянными глазами, его била дрожь, и мы с Володей Будаевым согревали его своими телами».

Вот как «увидел» писатель Анатолий Азольский эвакуацию экипажа «Сокрушительного»: «Когда на пятьдесят втором человеке оборвалась беседочная линия, лопнули нервные, пронизанные кровью волокна, соединявшие оба корабля в единый организм, на “семерке” произошло то же, что и сутки после отрыва кормы: она обесточилась, и темнота полярной ночи воцарилась во всех помещениях корабля. “Семерка” испускала последний дух. И вновь жажду жизни пробудил в ней эсминец, начавший прожекторами тире гвоздить по гибнущему кораблю, — так ударами ноги подними с земли упавшего или уснувшего. И “семерка” очнулась, осветила, приняла бросательный конец, вытащила трос, притянула к себе беседку, отправила на эсминец пятьдесят третьего, потом пятьдесят четвертого.

Но и эсминец обрел второе дыхание. Он уже принял семьдесят тонн воды, наглотавшись ею почти до потери остойчивости и чудом держась на плаву. На оба шкафута его вдруг высыпали — без команды с мостика — краснофлотцы.

Их выгнала на палубу злоба. Третьи сутки над ними издевался шторм, загоняя в корабельные низы, заставляя покидать верхние боевые посты, и терпение людей, смирившихся, казалось бы, со свирепой властью стихии, исчерпалось. Они уже не боялись ни волны, ни ветра, ни холода, а некоторые, презирая смерть и ненавидя непокоряющееся море, сбросили капковые бушлаты и являли себя Арктике в бескозырках и тельняшках. Они готовы были с беседкой и тросом в зубах плыть к “семерке”, погружавшейся во мрак, в неизвестность, и людей с той же “семерки” братва уже встречала по-другому, не нянчилась с ними, не несла корешей быстренько к фельдшеру, а невеликодушно зубоскалила, потешаясь над теми, кто, будучи не раненным, потерял рассудок от страха и спирта, который там, на черном обрубке корабля, сохранял им жизнь. “Еще один ханурик!” — кричали они, сбрасывая в люк человека. “Сейчас опохмелим!” — гоготали они, спуская в кормовой кубрик упирающегося. “Бабу дадим!” — со смехом обещали они тем, кого затаскивали в старшинскую кают-компанию.

И фельдшер ухитрялся всех помнить, всех записывать. Первым в списке был боцманенок, третьим — трюмный машинист, под номером вторым значился некто с пометкою “сотрясение мозга”, человек без фамилии, должности и звания, но мало кто не знал, что в одной из кают — охраняемый часовым командир гибнущей “семерки”. И штурмана уже втащили на жилую палубу, и еще двое из комсостава прибыли, и еще один, замполит “семерки”, таинственным узником содержащийся под стражею.

Девяносто второй спикировал на корму, беседка пошла за следующим Корабли, чтоб не ослепляться направленными встык прожекторами, обозначали себя вспышками сигнальных фонарей. Боцман обходил подуставшую братву с фляжкой спирта, братва висела на штормовых леерах, из рук не выпуская беседочный конец…

Девяносто третий спланировал, опустился мягко, беседка потянулась назад… На девяносто девятом снова лопнул трос, и беседка с человеком вонзилась в воду… “Семерке”, кажется, не на что было уже рассчитывать. Троса нет, беседки нет, командующий второй раз запрашивает о топливе, которого едва хватит до базы. Тральщикам же надобно двадцать с чем-то часов, чтоб приблизиться к “семерке”, плавающему гробу, пока еще плавающему…

Трос, на носовой шпиль заведенный, растянули по палубе и начали ввязывать в него спасательные круги, найденные боцманом в ахтерпике. Решено было переправлять людей с “семерки” на эсминец наименее проверенным и самым трудновыполнимым способом, но то, что спасать надо именно так, подтвердил сигнальный фонарь: исполняющий обязанности командира старший лейтенант Иваньев осведомлялся, сколько кругов на тросе. Ответили — семь! Последующий обмен семафорами носил деловой характер… Эсминец заверил, что с “семерки” будут сняты все до единого человека.

Ветер, как угорелый метавшийся, избрал себе наконец направление, и эсминец выбросил трос так, чтоб его прибило к борту “семерки”. Мало кто верил в затеянное — из-за оптического обмана: крен доходил до тридцати градусов, но казался значительно большим, потому что вместе с кораблями вправо и влево валились прожекторы, как бы увеличивая размах качки. Как только гирлянда из семи кругов достигла “семерки”, эсминец дал задний ход, потравливая трос, а затем начал выбирать его… Первый блин получился комом, в воду прыгнуло не семь человек, а больше, один из них так вцепился в круг, что только размозжением пальцев уже на палубе эсминца его удалось отцепить от троса. Последнего вытащили мертвым Неудержимую прыть показывал краснофлотец, норовивший прыгнуть в воду, чтоб вплавь добраться до Полярного. Его избили, скрутили, швырнули в кубрик, привязали к пиллерсу. Остальные, на шкафут вытащенные, устремлялись сломя голову подальше от кормы, их ловили, им заламывали руки, снимали с них одежду, терли и мяли, приводя в разум и чувство.

На “семерке” же происходило нечто странное. Шарившие по приплюснутому небу прожекторные огни скрестились на трубе, создав шаровидный белый комок, а сигнальный мостик на вызовы эсминца не отвечал. Несколько минут длилось это, затем прожекторы вновь стали шарить по мгле, и комок растворился, сквозь пелену дождя и снега… дали семафор: “В первом круге будет командир БЧ-4 с шифрами”. Смысл этого текста мостик оценил позднее, когда поступило строжайшее указание командующего флотом: “Принять все меры по спасению, доставке или уничтожению шифров. В последнем случае узнайте о номере акта по уничтожению с перечислением фамилий подписавших акт”.

Шифры были в прорезиненном мешочке на груди командира БЧ-4, от груза его освободили, пытались узнать, что освещали все прожекторы и фонари у места, где полубак переходит в шкафут, но командир БЧ мычал голодным теленком, хватанул стакан спирта и свалился. Остальные шестеро на тросе вели себя диковато, но на мостике поняли: там, на “семерке”, в воду будут прыгать теперь семь человек, не больше, по числу спасательных кругов. И перед растиркой спиртом людей придется обмывать бензином…Хлесткую волну у борта стали поливать мазутом, усмиряя воду и ублажая стихию.

На мостик поднялся механик, встал перед командиром, молчал. На предложение катиться к такой-то матери ответил все тем же молчанием, потому что все самое необходимое и страшное было сказано по телефону. Топливо катастрофически быстро кончалось, котел № 1 вышел из строя, та же беда может случиться с турбинами, более десяти узлов хода давать нельзя.

Два спасательных крута были оторваны от троса, но убавилось и людей на “семерке”. Связист подал командиру шифровку — командующий приказывал немедленно возвращаться в базу».

Из воспоминаний П.И. Никифорова: «Спасательные операции почему-то прекратили, и корабли-спасатели взяли курс на Кольский залив, когда на “Сокрушительном” оставалось 15 человек…