В отличие от многих других флотов, на российском парусном флоте всегда огромное значение придавалось богослужению. На кораблях 1-го и 2-го ранга в море в обязательном порядке должна быть корабельная церковь и находиться корабельный священник. Требования к священникам были строгие. Во-первых, он должен был «прежде всех себя содержать добрым христианским житием во образе всем и имеет блюстися», во-вторых, во все праздничные дни и в воскресенье (если не помешает погода) отправлять литургию. В-третьих, читать пастве словесные поучения, молитвы, давать наставления. Помимо этого священник должен крестить некрещеных, посещать и утешать больных, чтобы никто не умер без причастия. Во время сражений корабельные священники находились вместе с ранеными, как могли молитвой и добрым словом скрашивали их бедственное положение, исповедовали и соборовали.

В первые годы образования флота священники не особо горели желанием покидать свои приходы и идти служить на суда. По этой причине церковные иерархи начали заполнять должности судовых священников теми, кого просто некуда было больше девать, из-за их не слишком высоких нравственно-моральных качеств. Вскоре флотские начальники возопили о том, что лучше плавать вообще без представителей церкви, чем с такими. Должные выводы были сделаны. Корабельные священники стали получать повышенные оклады, после нескольких лет плавания на судах им давали в служение хорошие и богатые приходы. Ситуация сразу улучшилась. Помимо этого стала практиковаться посылка на суда монахов, которые, не имя семей на берегу, могли быстрее и лучше адаптироваться к непривычным условиям. Ряд монастырей, вообще, стал специализироваться на комплектации флота священниками. К примеру, Георгиевский монастырь под Севастополем традиционно комплектовал своими монахами корабли Черноморского флота с момента образования этого флота до самой Крымской войны.

Помимо своих основных обязанностей корабельные батюшки занимались, говоря современным языком, идеологической обработкой личного состава, целью которой было привлечение к лону церкви всех отлынивающих от посещения церкви и особенно инакомыслящих. Вот, к примеру, приказ контр-адмирала Барша по эскадре Балтийского флота от 20 июня 1745 года: «Понеже от кораблей и фрегатов рапортами объявлено, что на оных имеется служителей не знающих молитв Божиих, компасу и снастям не малое число, и того ради господам командующим оных незнающих расписать по офицерам и унтер-офицерам и велеть обучать молитвы Божие, яко Отче наш, Богородица дева радуйся и прочие, тоже компасу и снастям и велеть показывать каждому именно что какой веревкой и прочим действие какое происходит…»

Морской устав предписывал судовым священникам вести и серьезную агитационную работу по приобщению некрещеных матросов к православной вере: «Имеющихся на кораблях басурманов, яко татар, мордву, чуваш и черемис приказать иеромонахам увещевать по правилам и в соединение в православную греческого исповедания веру скланивать всякими удобными мерами, дабы от того басурманства были отлучены и соединены к восточной кафолической церкви».

Из воспоминаний художника-мариниста А.П. Боголюбова: «Как и всегда, на корабль назначались в плавание монахи. Конечно, настоятели посылали на флот народ негожий, пьющий, почти что для наказания. Но дело оказывалось иначе. Флот наш тогда весь бойко пил, а потому ссыльные попадали в некотором роде в вертоград винный и пили горькую в кают-компании не хуже монастырской. Был на «Прохоре» иеромонах из валаамского скита Алексей — человек Божий, мой тезка. Я ему понравился, хотя делал с ним разные гадости, то есть пускал в бороду связанных за ножки ниткой двух больших мух, которых он, желая освободиться, давил на своей власянице. Наливал иногда в клобук воды на донышко, так что, вдруг, набросив себе его на голову, он невольно обольется, а притом другой резвый офицер или гардемарин крикнет: «Батюшка, капитан зовет!», затем раздается общий хохот. Но зато я ему разрисовал псалтырь водяными красками и очень старательно, и мы всегда жили ладно. По воскресеньям адмирал И. Епанчин приглашал к себе второго капитана, доктора и двух-трех офицеров обедать, а попа постоянно, над которым тоже любил трунить и подпаивал его. Как видно, тоже для шутки, был сладким блюдом подан пылающий ромом пудинг с серебряной ложкой. «Батюшке, батюшке первому!» — заорал Епанчин. Батюшке поднесли блюдо. Взялся он за ложку — горяча, другой рукой — тоже не берет, стал дуть сильнее, выдул спиртуозную влагу себе на бороду, она загорелась. Затушив рукой пожар, он благословил блюдо крестным знамением, сказав вполголоса: «А ну тебя… к… матери». Адмирал чуть не умер от смеха и удовольствия и накатал батюшку до положения риз».

Историк флота Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века» писал: «С назначением духовных лиц на суда плавающего флота в конце XVIII и начале XIX века дело обстояло далеко не благополучно. Как пишет Штейнгель: «В это время… на флот посылали духовных… большею частью пьяных и развратных в наказание». В результате этого отбора худших: «К священникам не было никакого уважения, и не редко молодые офицеры и гардемарины строили над ними разные насмешки и пакости». Временами все же попадали на суда духовные лица иного типа, умевшие поддержать достоинство своего сана. Тот же Штейнгель говорит, что на «Изяславе», на котором он тогда плавал, был «иеромонах очень скромный, трезвый и дело свое знающий». Два мичмана, Давыдов и Богданов, позволили себе богохульство в присутствии этого иеромонаха. Тот немедленно же пожаловался на них командиру, который велел прочесть перед виновными «артикул, повелевающий за богохульство прожигать язык каленым железом». В результате, виновные «с искренними слезами раскаяния принуждены были просить священника простить их». Завалишин рассказывает, как офицеры фрегата «Крейсер», на кагором он совершал кругосветное плавание, не хотел в походе исповедоваться у судового иеромонаха, а говели по прибытии в Ситку, где исповедовались у известного миссионера о. Иоанна Вениаминова, впоследствии митрополита Иннокентия.

Несмотря на все недостатки судового духовенства, религиозное чувство, по-видимому, все же было сильно среди флотских офицеров. Свиньин приводит инструкцию капитан-командора Игнатьева, изданную в походе из Кронштадта в Средиземное море: «На корабле вашем строго наблюдать, чтобы христианский долг свято и ненарушимо был сохраняем, и имел отправление молитв и службы Божьей во все праздничные и воскресные дни. Строжайше запрещается, чтобы во время отправления молитвы никто не дерзал заниматься чем-либо другим и чтобы при соблюдении совершенной тишины и благоговения поступаемо было с должным благочестием». В Бока-ди-Катаро тот же Игнатьев, «как добрый христианин, отслужил благодарственный молебен Спасителю».

Правда, среди некоторых выдающихся офицеров взгляд на религию, по-видимому, был близок к английскому деизму XVIII века. А некоторые шли дальше по тому же пути. Так, о знаменитом Лазареве Завалишин говорит, что по его понятиям, «религия — была только необходимое политическое орудие для невежественного народа». По словам Завалишина, даже высказывал взгляд, «что, кто хочет быть хорошим морским офицером и даже вообще военным человеком, тот не должен быть христианином, и что наоборот, христианин не может быть хорошим офицером».

Вразрез с этими мнениями Лазарева идут взгляды большинства морских мемуаристов того времени. Так, Коробка говорит: «По себе судя, не верю, чтобы мореходец… мог быть вольнодумцем. Не верю, чтобы… Вольтер, Спиноза и Дидерот, претерпев бурю или кораблекрушение, могли остаться атеистами и посмели острить язык над святою верою. Кто на воде не бывал, тот до сыта Богу не маливался: справедливо гласит наша пословица». А.П. Беляев говорит, что среди кадет Морского корпуса, в его время обучения там, было много религиозно настроенных. Эти кадеты вели по временам беседы на религиозные темы и читали книги духовного содержания. В числе этих книг была Библия издания Библейского общества, беседы митрополита Михаила и краткие жития некоторых святых. Беляев пишет: «Нравственное учение вне религии преподаваемое, во имя чего может быть обязательно для внутреннего убеждения?»

Временное увлечение Вольтером не помешало Беляеву снова вернуться к православной вере. Как он говорит: «Мы с братом были верующими христианами по своему образу мысли. Как Завалишин, так и мы считали чистую нравственность непременным условием при устремлениях к такой высокой цели. Мы с ним были даже несколько фанатиками, вроде пуритан Кромвеля». Стоя на Сенатской площади в рядах каре восставших войск, Беляев, по его словам, «вспомнил слова Спасителя, кто не оставит матери, сестер, имений ради Меня… тот не достоин Меня». В каземате Петропавловской крепости он «молился Богу, громко пел «Коль славен наш Господь в Сионе».

Адмирал Шишков был человеком глубоко религиозным. Об Отечественной войне он говорит, что десница Божия «во всю сию войну… многократно являлась, творя сии чудеса; и надпись на медали справедливо гласит — не нам, не нам, — но имени Твоему!» При этой религиозности Шишков был чужд крайности мистицизма, которому отдавало такую дань русское общество конца царствования Александра I. После свидания с госпожой Крюденер «скоро приметил я, — говорит адмирал, — что она возносясь иногда выше пределов ума, терялась в высокопарных умствованиях и вместо смиренномудрия тщеславилась показать себя вдохновенною». Завалишин, тоже человек глубоко религиозный, пишет в своих «Записках»: «Только одна истинная религия может установить безусловные обязанности — все же человеческие доказательства не могут ничего измыслить, кроме относительного права», — мысль, имеющая интерес и в настоящее время. Другой декабрист-моряк с осуждением пишет об убеждениях провинциального чиновничества: «Между этими полуцивилизованными чиновниками царствует общее нашей интеллигенции равнодушие к вере. Эти великие философы считают равными все веры, потому что сами не имеют никакой».

Коробка, далеко не сочувствовавший Ватикану и с осуждением относившийся «к чрезмерному суеверию всемощному в Европе в Средние века», все же ходил в Италии поклониться гробу св. Розалии, «находящемуся на горе Пелегрино», а в одно из воскресений, в бытность свою в заграничном плавании, он посетил три церкви. Коробка полагал, что «человек, способный погасить в себе угрызения совести и страх Божий, едва ли будет мыслить о будущем, вечности».

Завалишин даже осуждал политику терпимости российского правительства по отношению к исламу и буддизму. «Однако, эта нетерпимость едва ли была характерна для современных ему моряков. Тот же Коробка показывает при посещении женского монастыря в Палермо, не только большую терпимость, но и замечательно бережное отношение к религиозным чувствам русской монахини-католички… Предлагал нам видеться с нею, но алы отказались по той причине, чтобы она не приняла нашего посещения за упрек в отступлении от веры». Дочь адмирала Н.С. Мордвинова пишет об отце, что, «говоря об иноверцах, он протестантство предпочитал католицизму… но не позволял нам входить в спор с иноверцами».

Очень любопытны мысли известного путешественника Коцебу. Он приписывает прямому вмешательству Провидения избавление своего судна от опасности: «Благодаря Провидению громы, разрежаясь, исчезли в море и мы остались безвредны». С другой стороны, он крайне отрицательно оценивает роль миссионеров, как на Таити, так и на Гонулулу. «Отагейтяне страждут под тяжким игом миссионеров». В Гонолулу «господа миссионеры, не входя в природный характер сих дикарей — начали приводить в исполнение введение в христианство тем, чем должно было кончить — крестили всех без разбору… строжайше запретили всякого рода игры и даже песнопения… такие насильственные и недостойные звания апостольского меры искажают только Религию». «Миссионеры Северо-американских штатов… насильственными мерами навлекли на себя ненависть всего народа… сделано было несколькими сандвичанами покушение сжечь церковь в Гоноруре». О деятельности католического духовенства в Калифорнии Коцебу пишет. «Духовенство и поныне продолжает насильственно обращать индейцев в христианскую веру. Пастыри духовные с конвоями отправляються в леса, подобно как на охоту и нахватав там арканами полудикарей, и в минуту из идолопоклонника превращают их в христиан».

Не обходилось и без суеверия. Не говоря уже о том, что, как Свиньин отметил, при штиле «штурманы начинают посвистывать, дабы он (ветер) сделался сильнее», но, по свидетельству того же Свиньина, известный адмирал Ханыков строго соблюдал указания таблицы Тихо-Браге «щастливых и нещастливых дней, которые в большом почете между моряками».

Сильное религиозное чувство среди флотской молодежи александровского времени выросло еще в корпусе под влиянием замечательной личности иеромонаха Иова, о котором уже упоминалось выше, в части, относящейся к Морскому корпусу. Этот священнослужитель «возжигал в юных сердцах… любовь к Богу, с которой является ненависть к пороку и решимость творить только угодное Богу», пишет декабрист А.П. Беляев. В жизни кадет и гардемарин произошла, по его словам, резкая перемена. «Какое бодрствование и наблюдение за собой, какая кротость и скромность заступили место бесстыдных выражений и привычек». По словам другого декабриста, Завалишина, отец Иов был назначен в Морской корпус по тайному влиянию масонов, которые «старались в то время назначить преподавателями Закона Божия в учебные заведения людей причастных к масонству». По-видимому, первый опыт назначения законоучителем масона был сделан именно в отношении Морского корпуса, «где, как полагали, менее обратят на это внимание». Завалишин говорит об иеромонахе Иове, как об очень умном человеке, служившем ранее при одном из наших посольств за границей. Иов был прекрасный оратор, и, как говорит Завалишин, «увлекал… в высшие сферы мышление, что составляло совершенный контраст с преподаванием других наук и очень нам нравилось». Начальство корпуса обращало мало внимания на преподавание отца Иова, которое, возможно, могло бы продолжаться много лет, если бы не произошел трагический случай, привлекший внимание как светского, так и духовного начальства. Беляев говорит: «Его постигла какая-то особенная болезнь… пришел в церковь и ножом разрезал… местные образа Спасителя, Божьей Матери и некоторые другие».

Комиссия, назначенная Синодом, проэкзаменовала кадет и гардемарин в вере, но, как пишет Завалишин: «Мы ответили по катехизису отлично и правильно. Стали предлагать другие, разные вопросы, — мы отвечали, с необычайным для детей разумением, по отзыву члена Комиссии, и в ответах кадет не нашли ничего предосудительного». По отрывочному материалу, доступному по этому вопросу, нельзя судить, насколько отец Иов сумел повлиять на кадет в смысле насаждения среди них масонских идей. Во всяком случае, даже находившийся под большим его влиянием Завалишин не сделался масоном и относился отрицательно к самой идее масонства, считая, что оно «было бездушным механическим устройством, основанном на отвлеченном только понятии». По словам А.П. Беляева, «после удаления отца Иова из корпуса религиозное чувство, возбужденное им среди кадет, начало ослабевать. Однако воспоминания тою же Беляева показывают, как значительно было влияние отца Иова на формирование его собственных религиозных убеждений. Можно думать, что высокий уровень религиозности, отмечаемый мемуаристами среди флотской молодежи, находился в связи с деятельностью отца Иова в корпусе. При исследовании материала об Иове невольно возникает вопрос, насколько сильно было влияние масонства среди моряков времен Александра I».

Конечно же, встречались на судах и настоящие священники, готовые до конца разделить судьбу со своей паствой. История донесла нам рассказ и о подвиге корабельного батюшки фрегата «Симеон» в Роченсальмском сражении со шведами в 1789 году. Из воспоминаний генерала Сергея Тучкова: «…В эскадре нашей показал больше всех неустрашимости наш священник Он во все время плавания нашего до сего сражения проводил целые дни, сидя на юте, и смотря на море в подзорную трубу. И только что малейшее, что приметит в море, кричал: «Вот неприятель! Время готовиться к сражению»! Молодые офицеры смеялись над ним, почитая сие трусостью. Он был вдовец и нередко со слезами на глазах рассказывал нам, что оставил семерых малолетних в крайней бедности. Мы спросили его однажды, случалось ли когда ему бывать в сражении против неприятеля. «Нет, — отвечал, он, — И молю Бога, чтоб он избавил меня от сего неприятеля». Сии обстоятельства потом еще более утвердили нас в мнении о его робости. И мы не позабыли из разговоров его сделать предмет шуток. Но перед начатием сражения, облачася в ризы, собрал он всех бывших на корабле к молитве, после которой сказал прекрасную проповедь насчет неустрашимости в справедливой войне за Отечество. И в продолжении всего сражения не сходил с палубы, ободряя сражающихся, исключая того времени, когда требовали его в трюм для исповеди и причащения умирающих от ран; но он всегда скоро возвращался на место сражения. Тщетно капитан и сам адмирал просили его беречь себя, для себя, для семейства его. Он всегда отвечал им текстами из Священного Писания, что пастырь не должен оставить овец своих во время опасности и даже просил позволения ехать для спасения нашего корабля, в чем, однако ж, было ему отказано».

Увы, но, к большому сожалению, масонская зараза не обошла стороной и российский парусный флот. Историк флота Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века» пишет: «В XVIII веке масонство пустило в России глубокие корни. Согласно известному историку русского масонства, Т. Соколовской, документальные свидетельства указывают на существование русских масонских лож с 1731 года. Петр III относился сочувственно к масонам и даже подарил дом для масонской ложи. Екатерина II не предпринимала шагов к запрещению масонских лож до восьмидесятых годов XVIII века. Эти ложи открыто существовали в России до 1786 года, когда было указано ложи закрыть.

Первые морские масонские ложи оформились еще в 70-х годах XVIII века, и на юге — «Марс» и «Минерва». В них входили помимо армейских генералов и офицеров многие моряки, среди них адмирал Н. Мордвинов, П. Пусгошкин, Де Рибас, граф де Линь. В 1780 году герцог Зюдерманландский организовал 9-ю провинцию своего масонского ордена, куда помимо Швеции включил и Россию. Отныне русские масоны были поставлены в прямую зависимость от наследника шведского престола.

На флагманском линейном корабле Балтийского флота «Ростиславе» с началом боевых действий против шведов в 1788 году проходил чрезвычайный капитул масонской ложи «Нептун». В золотых трехсвечниках и семисвечниках горела ровно 81 восковая свеча Переборки были затянуты кроваво-красными тканями. Даже палуба в адмиральском салоне была устлана красным сукном, рассеченным по диагонали голубым Андреевским крестом. У одного из бортов возвышались семь крутых ступеней, символизирующие путь к жертвеннику и трону Префекта. На жертвеннике — небольшой высеченный из камня гроб с изображением последнего гроссмейстера ордена тамплиеров Жака Молэ в орденском одеянии. Слева от жертвенника походное знамя — красное, с белым крестом. Посреди салона была водружена черная виселица с подвешенным большим золотым крестом храмовников. У ее подножия разостлан черный гробовой покров. Братья молча выстроились вдоль переборок салона. Все в белых плащах с красным восьмиконечным нагрудным крестом, в красных поясах, в ботфортах со шпорами, в белых шляпах с белыми перьями На руках у всех белые лайковые перчатки с красным крестом, нашейные ленты и цепи. У всех в руках длинные обоюдоострые мечи. Сегодня особое собрание, а потому на нем присутствует только масонская знать — рыцари ложи. Секретарь ударил мечом об меч. Звоном мечей открывается капитул. Затем великий префект ударил трижды молотком о жертвенник и произнес

— Капитул объявляется открытым!

Все рыцари разом скрестили руки на груди — знак верности рыцарей храма. Наконец префект занял свое место и раскрыл Библию на 21-й главе Откровения Святого Иоанна Свой меч он положил на раскрытые листы святой книги.

— Просвещенные братья, блюстители Храма, который час? — вопросил великий префект.

— Солнце правды сияет на Востоке, — раздалось в ответ. Невидимый хор с воодушевлением запел масонский гимн

«Коль славен Господь в Сионе». Скрестив руки на груди, братья преклонили колени. Началась молитва, после которой префект провозгласил открытие капитула.

После окончания всех ритуалов, братья-рыцари расселись на лавки.

Председательствовал мастер стула контр-адмирал Алексей Спиридов.

— Причина нынешнего капитула, думается, вам, братья, понятна! — начал он заседание, оглядев всех присутствующих. — Государыней объявлена война Швеции, и мы, члены ложи шведский системы, должны уяснить для себя, что для нас важнее — Россия или масонское братство.

— Предлагаю заслушать мнение каждого из братьев! — подал голос командир линкора «Мстислав» Муловский.

— Тогда начнем с младших! — кивнул Спиридов. Первыми встали лейтенанты.

— Братство нам дорого, но и Россия нам тоже дорога! К тому же мы принимали присягу на верность Отечеству. Поэтому предлагаем на время войны отложить дела масонские и заняться делами ратными! — сказали они.

Лейтенантов поддержали рыцари в чинах капитанских, но уже не все. Командиры линкоров Коковцев, Вальронд и Баранов были куда менее категоричны:

— Надобно нам с братьями нашими шведскими договориться, чтобы всем мимо друг друга стрелять!

— Для чего ж они на нас нападают, чтобы мимо нас палить? — резонно подал голос командир «Ростислава» Одинцов.

— Тогда надобно все одно мимо ядра кидать. Братья-масоны со стороны шведской увидят наш знак и одумаются! — даже вскочил со своего места командир «Иоанна Богослова» Вальронд.

— Держи карман шире, одумаются! — усмехнулся капитан 1-го ранга Муловский. — Пока мы будем мимо палить, они нас всех на дно морское отправят и не поперхнутся!

Большинство рыцарей было за то, что надо драться с братьями-шведами по-настоящему. Но несколько человек все еще сомневались.

Наконец взял слово, молчавший дотоле, командующий Балтийским флотом и по совместительству мастер ложи Самуил Грейг.

— Не мы, а шведский король Густав вероломно напал на нашу державу. Во главе флота его брат принц Карл, коему по закону масонскому мы подчинение имеем. Но возможно ли изменить присяге и государству своему в сей грозный час, чтобы влечения наши к совершенству превыше России ставить?

Братья-рыцари заговорили разом:

— Истину говоришь, брат Самуил! Не мы, а шведы братство наше отринули! Не мы напали, а они! Будем драться так, чтобы навек от границ наших отвадить!

Молча сидели лишь Вальронд, да его дружки командир «Дерись» Савва Коковцев, да «Памяти Евстафия» Баранов. Эти были за святость масонских уз. Но их было меньшинство и они ничего не могли изменить в решении ложи.

— Драться, да так, чтобы от супостата щепки летели! — таково было общее мнение.

— Быть по сему! — махнул рукой адмирал Грейг, в свое кресло усаживаясь.

— Быть по сему! — с размаху ударил молотком о жертвенник контр-адмирал Спиридов. — На сем капитул объявляю закрытым!

— Прошу каждого заняться его прямыми обязанностями! — объявил Грейг. — Дела масонские откладываем до лучших времен, теперь время дел военных!

Позднее историк напишет: «Грейг и все масоны-моряки выказали себя верными россиянами и покрыли славой свои имена».

Впрочем, в реальности все было далеко не так просто…

Вскоре после победы над шведским флотом в Гогландском сражении и блокаде шведов в Карлскруне, командующий Балтийским флотом Самуил Грейг внезапно заболевает и скоропостижно умирает. Официально адмирал умер от простуды. На самом деле тайна смерти командующего флотом не раскрыта до сегодняшнего дня. Есть предположение, что адмирала «убрали» свои же братья-масоны. Результатом смерти Грейга был уход Балтийского флота от Карлскруны.

А затем были похороны Грейга в Ревеле, обставленные в лучших традициях масонства. Зала, куда нескончаемой вереницей шли моряки и местные обыватели, чтобы проститься с покойным, была обшита черным сукном с серебряным флером. Сам гроб возвышался на постаменте под черным балдахином В ногах покойника стояла серебряная чаша. В головах фамильный герб со старинным шотландским символом всегдашней готовности к борьбе — тремя поднятыми вверх ладонями и девизом: «Бей точно». Сам покойный был облачен в парадный адмиральский мундир, на голову его одет лавровый венок. По сторонам на белых атласных подушках лежали ордена, среди которых так ни разу и не одетый Андрей Первозванный и погнутый пулей Георгиевский крест за Чесму.

Перед выносом тела выступал предводитель ревельского дворянства барон фон-дер-Пален, говорил о жизни, службе и добродетелях усопшего. Затем вся процессия двинулась к Ревельской лютеранской церкви, где решено было хоронить покойника.

Вдоль всего пути следования процессии стояли, отдавая честь, войска. Впереди всех вышагивали местные рыцари-масоны со своим штандартом и музыкой, затем шла гвардейская рота, городские школьники распевали псалмы, чинно вышагивало православное и протестантское духовенство. Отдельно шел герольд процессии — старый и испытанный друг адмирала генерал-цейхмейстер Ломен с церемониальным жезлом в руке, за ним офицеры несли три адмиральских флага, подушки с орденами и серебряную чашу. Катафалк с гробом везли лошади, запряженные шестерней. За катафалком же тянулся бесконечный генералитет, семья и местное дворянство. Замыкала всю процессию рота Павловского полка. Когда Грейга погребали, разом зазвонили все лютеранские и православные церкви. В тот день флотские офицеры заказали золотые перстни с инициалами своего бывшего командующего.

Смерть адмирала Грейга получила вскоре самое неожиданное продолжение. Дело в том, что кронштадтские масонские ложи «Нептуна», у которых Грейг числился в немалом звании мастера стула, потеряв всякую бдительность, закатили пышное траурное заседание по случаю смерти адмирала. На этом деятельность ложи, собственно, и закончилась. Екатерина II, узнав об этом заседании, велела кронштадтских масонов безжалостно разогнать. Основания у нее для этого были весьма веские. Шведская система, к которой, по-прежнему, принадлежало большинство российских лож, все еще подчинялась главе шведских масонов — «девятиградусному» Карлу Зюдерманландскому. А потому Карл, как и в прежние времена, слал в Кронштадт своим собратьям указующие меморандумы, прося лишь одного — денег. О том, давали или не давали эти деньги своему шведскому начальству российские масоны, история умалчивает, хотя ряд исследователей этой проблемы говорят прямо и однозначно: давали!

— Это же какую наглость надо иметь, чтоб на наши же деньги с нами и воевать! — возмущалась Екатерина, когда перед ней выложили целые пачки перлюстрированных писем.

Когда же ей доложили о масонском погребении Грейга, и о том, что Ревельские масоны задумали создать новую ложу памяти адмирала, императрица (что бывало с ней крайне редко) была взбешена:

— Мое терпение лопнуло, и лавочка масонская в России закрывается!

И закрыла и в первую очередь ложи «Нептуна» и «Аполлона». А чтобы придать делу масонского разгона и должный общественный резонанс, самолично в несколько ночей написала на злобу дня сразу две пьесы: «Обманщик» и «Обольщенный», которые велела ставить во всех столичных театрах. В последние годы царствования Екатерины два видных деятеля русского масонства, Новиков и поручик Кречетов, были заключены в Шлиссельбургскую крепость.

Павел Петрович, по вступлении на престол, немедленно освободил Новикова. Однако, в 1799 году снова последовало запрещение лож, подтвержденное Александром I в 1802 году. Несмотря на это, уже с 1803 года число масонских лож в России начало быстро увеличиваться. Имеется даже указание, что в 1803 году сам император Александр I был посвящен в масоны. Точны эти сведения или нет, во всяком случае, Александр I в течение многих лет своего царствования сочувствовал масонству. Т. Соколовская цитирует ответ русских масонов на пункты инструкции, данной Вибелю в Германии в 1818 году, что «здание масонства возобновлено и терпимо в России с 1809 года». В этот период среди русского масонства появилось очень сильное течение в сторону демократизации масонской организации. Это движение выразилось в создании новой великой ложи Астреи на новых основаниях, противных прежней иерархической структуре. Однако уже с 1820 года Александр I охладел к масонам и начал относиться с недоверием к их деятельности. Соколовская упоминает, что видный масон фон Визин не был назначен губернатором только вследствие своей принадлежности к масонству.

Ложи, о которых имеются сведения относительно принадлежности к ним флотских офицеров, как-то: Кронштадтская ложа Нептуна к надежде, Ревельская Изиды и Петербургская Избранного Михаила, принадлежали к союзу Астреи. Ложа Нептуна, так же как и Изиды, была в числе первых, принявших эту новую конституцию (с 20 августа 1815 года), а Избранного Михаила примкнула к ней 29 января 1816 года. Мастером стула этой последней ложи был граф Ф.П. Толстой, известный скульптор, бывший морской офицер. В этой ложе участвовали декабристы капитан-лейтенант Н. Бестужев и лейтенант Гвардейского экипажа Кюхельбекер. Другой офицер Гвардейского экипажа, Л.П. Беляев, отец которого был масоном и занимал пост секретаря в ложе Лабзина, посещал ложу Ланского.

Из более старших офицеров следует упомянуть С. Грейга, Барша и Спиридова, игравших видную роль в деятельности военно-морской ложи «Нептуна» в Кронштадте в XVIII веке».

Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века» пишет: «Из морских офицеров, стоявших близко к Павлу I, были масонами С.С. Плещеев и Г.Г. Кушелев. П.П. Голенищев, служивший адъютантом при адмирале Грейте и впоследствии сделавшийся попечителем Московского университета и академиком, был также членом масонской ложи. Н.П. Римский-Корсаков и А.О. Поздеев (служивший корпусным офицером) были также масонами.

Из этих офицеров Плещеев присоединился к масонству за границей, вступив в 1788 году в организацию Новый Израиль, основанную в Авиньоне графом Грабианкою. Имея влияние на Павла Петровича, Плещеев, назначенный в 1797 году состоять при государе, пытался вовлечь императора в масонство. Известный государственный деятель и создатель Черноморского флота не Мордвинов был членом московской ложи к мертвой голове.

Имеются указания, что в царствование Александра I кронштадская ложа Нептуна в значительной степени утеряла свой облик флотской ложи, свойственный ей в царствование Екатерины II, и объединяла проживавших в Кронштадте иностранцев, так же как и русских офицеров и гражданских чиновников этого города. Из письма князя П.М. Волконского В. Васильчикову от 7 (19) 1820 года видно, что в кронштадской ложе принимали участие и гвардейские офицеры: «с некоторого времени государь замечает, что много офицеров разных полков ездят в Кронштадт, так как там существует масонская ложа, вновь устроенная».

После запрещения масонских лож 1-го августа 1820 года в правительственных сферах существовало мнение, что «коль скоро ложи закроются, тогда члены оных или братья, как насекомые, расползутся по всем углам и, не имея над собой ни малейшего уже надзора, более и более заражать будут простодушных, непросвещенных и любопытных сограждан своих, тем паче, что бдение полиции не в силах тогда будет объять всех частичных их действий». Масоны пели перед самым запрещением:

Однако запрещение положило, по-видимому, резкий предел распространению масонства и оторвало от него значительное число членов. Беляев указывает, как запрещение повлияло на масонов-моряков: «Когда мы стояли с фрегатом в Бресте… гость… при пожатии руки подал… масонский знак… наш офицер прежде был масоном, то и ответил тем же… старший лейтенант фрегата Константин Иванович Ч… просил передать гостю, что у нас в России масонство запрещено».

Многие русские масоны поступали в ложи в бытность за границей. Есть указание на то, что неаполитанские карбонарии имели связи в России и даже были осведомлены о подготовке декабрьского восстания. Возможно, что эти связи установились во время длительных плаваний русских эскадр в Средиземном море. У Броневского есть в его «Записках» двусмысленная фраза: «бедные жители сих гор имеют свое пропитание от продажи угольев, почему и называют их карбонарии (угольщиками)». Не исключена возможность, что тут имеется намек на итальянских карбонариев.

В новой прокламации к бокезцам и черногорцам, датированной 24 сентября 1806 года, Сенявин, поздравляя своих союзников с победою, благодарит их за хорошее обхождение с пленными. В заключение он выразил свои чувства и «всячески желаю, чтобы человечество и впредь не было оскорблено». Среди флотской молодежи влияние масонства очень упало в последние годы царствования Александра I. Имеются сведения, что А. Беляев оставил свою мысль сделаться масоном из-за насмешек товарищей. Известный историк Семевский отмечает: «То обстоятельство, что большинство декабристов непродолжительное время оставались масонами, очевидно, свидетельствует, что масонство их не удовлетворяло». Штейнгель, приглашенный к участию в масонской ложе Тройственный рог изобилия, отказался вступить в нее «по той причине, что имел случай видеть вблизи все ничтожество лиц, по масонерии значительных».

В целом российский флот в XVIII — XIX веках пережил масонство, как неизбежную детскую болезнь, и хотя, думается, некоторые последствия болезни в нем, увы, остались, но подавляющая часть морского офицерства была далека от бредовых масонских идей и с честью выполняла свой ратный долг, свято веря в Россию, Русскую церковь и царя.