Спустя всего лишь девятнадцать дней после возвращения голландский флот был снова приведен в боевое состояние. Поврежденные корабли отремонтировали и загрузили припасами. Кроме этого флот пополнили и рядом новых кораблей. Всего у Рюйтера было теперь восемьдесят кораблей и восемь брандеров. Еще около двух десятков единиц, все еще не успевших с ремонтом, должны были присоединиться к нему несколько позднее.

Разумеется, что лучше всего было бы собрать все силы в единый кулак. Но Рюйтер торопился не допустить, чтобы англичане перехватили инициативу. Сейчас важно было закрепить прошлый успех.

— Я хочу идти прямо в Темзу, чтобы там добить остатки английской армады! — говорил Рюйтер о своих намерениях.

От этой идеи его, однако, отговорили лоцманы, сославшись на то, что не знают тамошних многочисленных банок и течений, тем более что если уж сами англичане там сели на мель, то трудно представить, чем грозит эта затея голландскому флоту. Согласившись с их доводами, Рюйтер несколько поостыл, но ненадолго.

— Тогда пойдем к английским берегам и высадим им хороший десант! — решил он, немного подумав.

Но и с десантом ничего не вышло. Посланные в разведку яхты сообщили, что берега англичане хорошо охраняют, а в глубине их стоят готовые к отражению нападения войска. И от этого плана также пришлось отказаться.

— Выходим в море и постараемся выманить туда англичан! — распорядился Рюйтер и поднял свой флаг над 100-пушечным кораблем «Семь Провинций».

На этот раз в поход с голландцами отправилось уже более полутора десятков молодых французских аристократов. Волонтерство в голландском флоте становилось модной и щекочущей нервы забавой для золотой французской молодежи.

Пока англичане долатывали последние свои корабли, голландский флот уже демонстративно дефилировал у их берегов, наглядно демонстрируя всем и вся, кто теперь истинный хозяин морей и океанов. Это был сильный удар по британскому самолюбию.

Англичане не были готовы к столь быстрому появлению противника, некоторое время не желая даже верить в факт присутствия Рюйтера у своих берегов. Увы, ослепленные позором поражения, они забыли простую древнюю истину, что раны у победителей затягиваются гораздо быстрее, чем у побежденных.

Наконец, 29 июля и британский флот показался из устья Темзы. На этот раз он насчитывал девяносто кораблей и двадцать брандеров. Во главе фота были уже знакомые голландцам воители: принц Руперт и герцог Альбемарле, он же генерал Монк. Вместе с собой принц взял в море на этот раз и главного хирурга флота Джеймса Пирсона. Помимо виртуозного владения ланцетом Пирс не менее виртуозно владел кистью и карандашом. Именно ему потомки обязаны наброскам всех фаз будущего сражения.

Узнав о выходе англичан, Рюйтер немедленно созвал капитанский совет, на котором сказал:

— Я не хочу прибегать к красноречию и убеждать вас быть храбрыми. Я прошу вас только быть исполнительными и не предпринимать никаких значительных маневров без моей команды. Англичане жаждут реванша и будут драться как сумасшедшие, стремясь поймать нас на какой-нибудь ошибке. Поэтому ошибок нам допускать нельзя! Надеюсь, как всегда, на ваше мужество и благоразумие! С нами Бог!

В течение трех дней оба флота маневрировали среди многочисленных отмелей у побережья Эссекса, ожидая благоприятной погоды. Никто не хотел начинать бой в условиях ненастья, которое скомкало действия сил в прошлый раз. То и дело шли грозы, и на каждом из флотов один из кораблей потерял по мачте от их ударов. Но всему всегда приходит свой конец. Улучшилась и погода, установился легкий северный ветер, и оба флота взяли, не сговариваясь, курс подальше от коварных мелей в открытое море, чтобы там, на просторе, начать выяснение отношений. На следующий день противники обнаружили главные силы друг друга Это случилось в день святого Джеймса.

4 августа английский флот приблизился к давно поджидающим его голландцам. С утра Рюйтер, как он всегда поступал перед каждым боем, вымел свою каюту веником-голиком, затем, помолившись, отобедал куском жареного мяса и большой кружкой пива. Над головой адмирала в такт качке раскачивался натюрморт: гроздь винограда с букетом бордовых тюльпанов. На столе привычно лежала старая обтрепанная Библия. Встав из-за стола, Рюйтер бросил горсть пшена пищащим в клетке цыплятам и, нахлобучив на голову шляпу, поднялся по трапу на шканцы. Несмотря на лето, было довольно прохладно и неуютно. От сильного ветра и хорошей волны корабли валяло во все стороны. Офицеры деловито подсчитывали силы противника.

— Все ли здесь? — поинтересовался Рюйтер, беря в руки зрительную трубу.

— Кажется, все собрались! — ответили ему.

— Вот и хорошо! — довольно пробурчал себе в седые усы лейтенант-адмирал, оглядывая покрытый парусами горизонт. — Вот и славно! Скоро уже начнем наш задушевный менуэт!

Около полудня дистанция между противниками сократилась настолько, что стало можно начать сражение. И оно грянуло! В начале боя оба флота начали действовать в полном соответствии с классической линейной тактикой: они выстроились в линии на параллельных курсах и начали понемногу сближаться, пока корабли-уравнители, идущие впереди, не оказались на дистанции пушечного выстрела.

Было 10 часов утра, когда раздались первые выстрелы, и вскоре передовые эскадры обеих сторон стали неистово палить друг в друга. Причем каждый корабль сошелся в смертельном поединке со своим визави в строю вражеского флота. Спустя час в сражение вступили и эскадры центра. Во главе голландской шел на «Семи Провинциях» Рюйтер, во главе английской на «Роял Чарлзе» Руперт с Альбемарле. Командующие под гром пушек принялись выяснять свои личные отношения.

Стихший ветер не позволил всем голландским кораблям сразу вступить в бой, но Рюйтер не стал дожидаться отставших, лишь подняв им сигнал, чтобы поторапливались. А далее события, неожиданно для лейтенант-адмирала, стали разворачиваться совершенно по иному плану, чем он предполагал. Действия младших флагманов были столь непонятны, будто они демонстративно игнорировали все наставления своего командующего о благоразумии и исполнительности. Так, неожиданно для всех, шедший во главе своего арьергарда Корнелий Тромп, едва войдя в зону боя, внезапно повернул вправо и, пройдя сквозь английскую линию сражения, начал удаляться куда-то в сторону. Действием этого опытного флотоводца англичане были удивлены не менее голландцев. Зная от своих многочисленных шпионов о натянутых отношениях между голландскими флагманами, Принц Руперт с удовлетворением заметил Монку:

— Единственную причину столь предательских действий по отношению к своему начальнику я вижу только в ненависти Тромпа к Рюйтеру! Впрочем, это дает нам прекрасный шанс раскатать их обоих поодиночке!

В ответ Монк лишь недоуменно пожал плечами:

— Любому самолюбию есть какой-то предел, но, как оказывается, есть самолюбие и без предела! Мне искренне жаль папашу Рюйтера! Представляю его теперешнее состояние, но нам придется огорчить его еще больше!

«…Рюйтер не мог уже отступить, он подался слишком далеко и с половиною своего флота принужден был выдерживать натиск всего английского. Он надеялся, что Тромп и другие флагманы поспешат с ним соединиться, но они, подобрав паруса, остановились в двух милях от его дивизии. Лейтенант-адмирал Эвертсон следовал за ним со своей эскадрой, составлявшей авангард голландского флота, но он слишком далеко ушел. Англичане разрезали обе эскадры. Четверо французов, приехавшие на корабль к Рюйтеру, чтобы сражаться на его глазах, желали знать причину поступка Тромпа, но никто не мог им дать удовлетворительного ответа. Рюйтер был окружен множеством неприятельских кораблей, направлявших на него все свои выстрелы. В такой опасности он показал все величие своего мужества. Поддержанный немногими из своих кораблей, он ужасным огнем заставил англичан отступить. Когда рассеялся окружавший его дым, он увидел, что Зеландская эскадра, предводительствуемая лейтенант-адмиралом Эвертсоном, составлявшая авангард голландского флота, пустилась в бегство. Рюйтер, выстреливши из больших орудий, не мог остановить беглецов…» — так описаны эти события в одной старой французской книге.

— Не может быть! Не может быть! — твердил в полном отчаянии Рюйтер, видя в зрительную трубу, как следом за Тромпом удирает с поля брани и эскадра забияки Эвертсона.

В голландском флоте творилось что-то небывалое и непонятное.

Ситуация складывалась весьма трагически. Уход эскадры Эвертсона, естественно, также не остался без внимания англичан. Генерал Монк немедленно стал наращивать свою атаку на центр голландского флота в надежде рассеять его и уничтожить «Семь Провинций», доставлявший англичанам столько хлопот. Но Рюйтер с ближайшими кораблями выдержал и этот бешеный натиск, вновь заставив противника несколько отойти и умерить свой пыл. Центр голландского флота, воодушевляемый своим командующим, был непоколебим и даже имел ощутимое преимущество над врагом. Рюйтер на «Семи Провинциях» вышел победителем из личной дуэли с неприятельским «Роял Чарлзом». Руперт с Альбемарле были вынуждены в конце концов бросить свой вдрызг разбитый и уже ни на что не годный флагман, перебравшись на бывший неподалеку 78-пушечный «Роял Джеймс». Однако легче от этого голландцам не стало. Англичане, несмотря на огромные потери, упорно, час за часом, все больше и больше давили своего противника числом. На смену разбитому «Чарлзу» почти сразу подвернул еще не бывший до той поры в огне 80-пушечный «Генри» под командой знаменитого разбойника Роберта Холмса. Это был тот самый Холмс, который в преддверии войны огнем и мечом прошелся по голландским африканским факториям, за что и стал именоваться сэром. Теперь Холмс горел явным желанием взять реванш у Рюйтера за то, что тот некогда перечеркнул все его гвинейские завоевания. Поединок с Холмсом был весьма тяжел для немало поврежденных к тому времени «Семи Провинций». Корабль Рюйтера потерял уже все три мачты, и теперь под шквальным неприятельским огнем матросы ставили фальшивое вооружение, чтобы, не дай Бог, не отстать от флота и не сделаться легкой добычей англичан. Неподалеку от командующего по-прежнему стойко сдерживал не менее сильный натиск храбрый и верный вице-адмирал ван Ниес, единственный из младших флагманов, кто в точности исполнял все предписания Рюйтера.

Видя, что количественный перевес англичан с каждым часом сказывается все больше, что рано или поздно он обязательно приведет к массовому уничтожению его кораблей, лейтенант-адмирал, скрепя сердце, начал организованно отходить под малыми парусами. Так, непрерывно отбиваясь от наседавшего противника, он постепенно продвигался к югу, держа курс на побережье Нидерландов и все еще надеясь, что бросивший его на произвол судьбы Тромп под покровом темноты объявится где-нибудь поблизости. В этом случае Рюйтер рассчитывал сообща продолжить сражение, чтобы попробовать как-то переломить его ход. Однако Тромпа не было. Неприятель меж тем преследовал лейтенант-адмирала столь плотно, что матросы с враждебных кораблей имели возможность не только стрелять друг в друга, но и отчаянно переругиваться. Сколько ни вглядывался вдаль голландский командующий, всюду пестрели английские флаги. Рядом с Рюйтером неотступно держался со своими кораблями лишь преданный и храбрый ван Ниес.

Из английской версии развития сражения: «Вскоре после полудня корабли обеих сторон уже имели множество повреждений, а сами они исчерпали свои возможности вести организованное сражение. Большое количество кораблей, около 60, потеряв способность управляться, понемногу дрейфовали в южном направлении. Среди обломков мачт и в хаосе развороченных ядрами корабельных бортов моряки — те, кто все еще оставался в живых — вели отчаянную борьбу за живучесть своих кораблей и делали все возможное, чтобы поскорее вернуть их в строй. Ближе к вечеру англичанам удалось построиться в неровную линию, и они стали снова сближаться с противником. Но де Рюйтер также перегруппировал силы своей эскадры и выстроил перед собой заслон из наиболее боеспособных кораблей, подобно тому, как это сделал Альбемарле во время Четырехдневного сражения, когда оставшиеся в строю английские корабли образовали арьергард, прикрывающий отход поврежденных кораблей к своим базам. Медленно, отбиваясь из всех пушек, Рюйтер оттягивался к своим берегам, стремясь вывести из-под удара все, даже самые поврежденные корабли.

Отдельные неорганизованные бои продолжались всю ночь. Два флагманских голландских корабля, которые не могли дальше двигаться, после нескольких неудачных попыток взять их на буксир были оставлены экипажами и теперь медленно догорали вдали. Англичане продолжали преследовать противника, пока рассвет не застал сражавшихся невдалеке от голландских берегов. Теперь голландцы отступали, маневрируя уже между знакомых отмелей, и один за другим уходили в каналы, а англичане, не имевшие опытных лоцманов, были вынуждены прекратить погоню».

В развитии событий мы несколько забежали вперед, но из английского описания сражения совершенно ясно, что даже при столь благоприятном стечении обстоятельств для англичан своей полной победы над противником они все же, по их же признанию, не одержали. Это весьма красноречивый факт!

Из хроники войны: «На рассвете оба флота при слабом бризе северо-востока, перешедшем к северо-западу, снялись с якоря. И об этом сражении донесения расходятся; англичане были в тесной колонне на ветре, голландцы как раз наоборот, Тромп снова далеко под ветром. После 10 часов начался бой на параллельных курсах; авангард голландцев начал приходить в беспорядок после того, как там были убиты все флагманы, в числе их и Эвертсон (его отец, сын и четыре брата были убиты еще раньше). В 1 час дня часть судов начала спасаться бегством, за ними последовал позорнейшим образом весь авангард. Тромп отделился опять самовольно от главных сил, так что де Рюйтеру с центром приходилось очень туго. Монк послал часть своего центра в помощь авангарду. Флагманский корабль де Рюйтера жестоко страдал в тяжелом бою с двумя трехдечными английскими кораблями. Когда английский авангард, правильно оценив положение дела, бросил преследование и устремился на центр голландцев, де Рюйтер прекратил бой и начал в полном порядке, со своими 20 судами, отступать. Он убавил парусов, чтобы заслонить собой уходивший авангард и соединиться с оставшимся под ветром Тромпом. Почему последний так действовал, остается неизвестным; в своем донесении после боя он утверждал, что особым маневром надеялся скорее сблизиться с неприятелем. Английский арьергард вклинился между де Рюйтером и Тромпом, сильно наседая на последнего; оба арьергарда удалились от своих главных сил. Более сильный Тромп преследовал своего противника и настолько удалился от своего флота, что даже потерял его из виду: так непозволительно самостоятельно, вернее сказать, неправильно и самовольно, он действовал».

Уже в сумерках первого дня сражения с норд-веста до Рюйтера донеслась отдаленная пальба. Посланная в разведку посыльная яхта донесла, что это дерется с английским авангардом эскадра Тромпа. Идти на соединение с командующим тот не мог, да, наверное, и не слишком хотел. Еще несколько позже Рюйтеру удалось все же нагнать и соединиться с Зеландской эскадрой Эвертсона. Увидев объединение голландцев, англичане сразу прекратили все атаки и, развернувшись, скрылись в опустившейся на море темноте. Рюйтер от негодования бегал по шканцам, грохоча своими тяжелыми ботфортами.

— Эвертсона немедленно ко мне! — кричал он на отходящую от борта шлюпку. — Пусть готовится к разжалованию и суду! Передайте, что я поступлю с ним, как с изменником!

Вскоре шлюпка вернулась назад. В нетерпении Рюйтер перевесившись с планширя, вглядывался в сидящих. Лейтенант-адмирала Зеландской эскадры в шлюпке не было!

— Где Эвертсон? — зло крикнул он, когда посланный офицер взобрался на палубу по шторм-трапу. — Где этот негодяй?

— Лейтенант-адмирал Эвертсон пал от ядра в самом начале сражения! — доложил офицер, переводя дух.

Рюйтер осекся на полуслове. Затем, сняв шляпу, перекрестился и, глядя в темное небо, произнес:

— Прости, мой старый и верный товарищ, что усомнился в тебе! Прости, но и пойми!

— Где тогда его помощник, вице-адмирал Гидес де Вриес?

— Убит еще раньше Эвертсона! — доложили ему.

— Но почему тогда не прибыл хотя бы контр-адмирал Кендерс?

— Кендерс также умер, пораженный в бок ядром.

— Кто же сейчас командует Зеландской эскадрой?

— Никто! Каждый из капитанов предоставлен сам себе, а вместе они держатся только из боязни англичан!

Некоторое время Рюйтер, заложа руки за спину и пыхтя своей глиняной трубкой, ходил туда и сюда по палубе, затем велел звать к себе верного ван Ниеса.

— Принимай под свое начало Зеландскую эскадру и постарайся хоть немного привести в чувство этих мерзавцев! — велел он ему.

Урон потерявшей управление эскадры составил два сожженных и два потопленных корабля. Вне всяких сомнений, при сложившихся обстоятельствах можно было считать, что зеландцы отделались малой кровью. Уже позднее бежавшие капитаны будут оправдывать свой уход тихим противным ветром, который не давал им якобы возможности соединиться с главными силами, зато подставлял под удар всей массы неприятельского флота. Столь пугающая перспектива, помноженная на гибель сразу трех флагманов, и вызвала панику на кораблях Зеландской эскадры.

Два дня спустя через дозорный фрегат Рюйтер узнал и о происшествиях на эскадре Тромпа. Все началось там с того, что когда сам Рюйтер начал атаку неприятельской эскадры красного флага, Тромп, сомкнув свою линию, сблизился поперечными ходами с эскадрой синего флага вице-адмирала Иеремия Шлитома, дал весь свой залп по ближайшему 60-пушечному неприятельскому кораблю и уничтожил его. Английский линейный корабль затонул так быстро, что с него не спасся ни один человек. Лишь груда обломков и мертвых тел напоминала о том, что еще несколько мгновений назад на этом месте находилось грозное боевое судно.

Затем Тромп ввязался в затяжной бой с ближайшими кораблями противника, который продолжался без передышки несколько часов; и несмотря на то, что англичане подкрепили Шлитома несколькими свежими кораблями, Тромпу все же удалось обратить противника в бегство. Все это время Тромп нисколько не заботился о поддержании связи с командующим и выполнении каких-либо его сигналов, а делал только то, что казалось ему правильным. Когда один из офицеров обратил его внимание, что в пылу погони их эскадра без всякого на то разрешения покинула флот, Тромп в ярости едва не ударил его:

— Я сам себе командующий и делаю лишь то, что считаю нужным!

К концу боя корабль Тромпа был настолько избит, что буквально черпал бортами волну. Грот-мачта была перебита сразу в семи местах, а весь порох оказался залитым водой. К тому же черед посыльное судно ему стало известно, что главные силы Рюйтера отбиваясь, отступают к своему побережью. Перспектива остаться в море один на один со всем английским флотом Тромпа не прельщала, и он тоже повернул в сторону материка, по-прежнему не утруждая себя заботой о судьбе главных сил. Понимая, что поведение адмирала продиктовано более всего личной неприязнью к Рюйтеру, офицеры его кораблей отнеслись к этому отрицательно, даже не пытаясь скрывать своих эмоций перед Тромпом. Но тот, казалось, ничего не видел и не слышал, не разрешая даже выслать дозорные яхты, чтобы поискать, где же находится Рюйтер с остальными кораблями.

А Рюйтер тем временем, прикрывая отход наиболее поврежденных кораблей в каналы, с десятком наименее поврежденных был снова настигнут и атакован собранным в единый кулак английским флотом. Ситуация складывалась самая критическая. Впередсмотрящие с салингов до рези в глазах всматривались вдаль, надеясь увидеть спешащую на выручку эскадру Тромпа. Но Тромпа нигде не было. Рюйтер, давно уже понявший по демонстративно вызывающему поведению своего младшего флагмана, что помощи от него он никогда не дождется, рассчитывал теперь только на свои собственные силы.

На «Семи Провинциях» потери в орудийной прислуге были столь велики, что Рюйтер послал к пушкам всех солдат абордажной команды во главе со своим зятем Жаном де Виттом. Вслед за ними отправились плотники и коки.

В это время, используя свое преимущество в силах и скорости кораблей, англичане уже замыкали кольцо окружения. Большая часть неприятельского флота расположилась в строю полумесяца на ветре, под ветром и позади голландцев. Ядра сыпались на окруженных со всех сторон беспрестанно. Паруса изничтожались в несколько минут. Едва заменят обугленные лохмотья на новую парусину, как глядь — вместо нее вновь свисают такие же лохмотья.

— Кажется, нам из этой свалки уже не выбраться! — мрачно резюмировал лейтенант-адмирал, глядя на все творившееся вокруг. — Однако, по крайней мере, мы будем драться до конца, и никто не посмеет упрекнуть нас посмертно в трусости!

Рюйтер снова вызвал шлюпкой на «Семь Провинций» ван Ниеса.

— Как состояние твоей эскадры, мой верный друг? Сколько еще сможешь продержаться? — спросил он, когда черный от дыма и копоти вице-адмирал взобрался к нему на палубу.

— Не слишком хорошее! — махнул тот рукой с безнадежностью. — Держимся из последних! Мой корабль уже почти безоружен. Пушки разбиты, порох делим последними горстями. Из тех, кто еще жив, почти все переранены по нескольку раз!

Командующий еще раз глянул на своего младшего флагмана. Вид вице-адмирала оставлял желать много лучшего: обгоревшее лицо, перебинтованная, на перевязи, рука, пробитая пулями шляпа и разорванный в клочья кафтан.

Оба адмирала спустились в каюту Рюйтера. Там командующий продолжил разговор:

— Мы полностью окружены англичанами. Помощи ждать неоткуда и не от кого. В более-менее приличном состоянии только шесть или семь кораблей, все остальное просто дрова! Что предлагаешь делать?

Ниес, вытерев рукой грязный лоб и помолчав, ответил:

— Остается лишь одно: пока нас всех не перетопят, будем сражаться!

— Я тоже того мнения, — кивнул ему Рюйтер. — Ни о какой сдаче не может быть просто и речи. Для начала попробуем выдвинуть вперед все наши уцелевшие корабли и ими пробить брешь в окружении. Если это получится, то будем отходить отбиваясь. Если нет, то погибнем здесь! По крайней мере, для себя я избрал именно такой жребий!

— Я тоже! — кивнул ван Ниес — Бывают моменты, когда смерть будет счастливей постыдной жизни! Представляю, как будет рад известию о вашей гибели Тромп. Дорога к должности командующего будет ему открыта!

— Может быть, все будет именно так! — печально сказал Рюйтер. — Хотя я все же надеюсь, что найдутся те, кто сможет осудить его за предательское поведение в нынешнем сражении! Не брось Тромп нас, все было бы совершенно по-иному. Впрочем, теперь нам следует думать об ином.

Голландский историк пишет: «Они видели, что все окружавшее их пало, а самим предстояла смерть от неприятелей, ими побежденных за несколько перед сим времени. Они вышли из каюты, и ван Ниес простился. Расставаясь, они взаимно обещались не покидать друг друга и умереть или вместе освободиться».

Тем временем англичане, понимая, что доведенные до отчаяния голландцы готовы на все, не решались свалиться с ними на абордаж, а лишь наращивали и наращивали темп стрельбы. Едва Рюйтер и ван Ниес покинули каюту, как туда одно за другим влетело сразу два ядра и разнесло в мелкие брызги кресла, на которых они только что сидели.

Собрав в кулак все уцелевшие корабли, Рюйтер повел их на прорыв. Неимоверным усилием и большими жертвами, но ему удалось прорвать кольцо окружения! В образовавшуюся брешь в английской линии проскочил весь голландский флот.

— Рано нас хоронили! — грозили кулаками британцам голландские матросы. — Мы еще вам покажем, где раки зимуют!

Ван Ниес, держась позади него, принимал на себя весь металл, летевший от неприятеля. Англичане били из погонных пушек, голландцы отстреливались из ретирадных. Рюйтер уводил свой потрепанный, но так и не побежденный флот на зюйд-ост.

Генерал Монк гнался за ним с невероятным азартом, горя желанием пленить голландского командующего и привезти в Лондон, как главное доказательство своей победы. Для достижения этой цели Монк, казалось, не жалел ничего. Одних только брандеров против «Семи Провинций» он бросил более десятка. На этот раз уничтожить Рюйтера английский командующий желал наверняка. Сам Монк, наблюдая за атакой, ходил в нетерпении на шканцах. Неотрывно глядя в зрительную трубу, когда матросы раскрутят и закинут на палубу столь ненавистного ему корабля четырехлапые якоря-дреги, намертво привязывающие горящие брандеры к их жертвам, он уже мысленно радовался смерти своего главного врага. Но этого так и не произошло. Капитан рюйтеровского корабля всякий раз успевал как-то уворачиваться от несущихся на него судов-смертников в самый последний момент, а затем и расстреливать их в мелкую щепу.

— Румпель быстрее под ветер! Брасопить паруса на левую сторону! — командовал стоявший рядом с ним Рюйтер.

Очередной брандер на полном ходу проскакивал мимо. Несколько добровольцев (и в их числе волонтеры-французы), забравшись в спущенную на воду шлюпку, перехватывали несущиеся на флагман брандеры, беря их на абордаж. Впопыхах следующий из брандеров был подожжен столь рано, что от него загорелся шедший рядом 72-пушечный английский корабль. Сбивая огонь, он неудачно подвернул кормой к самому борту ван Ниеса, и тот без раздумий вычистил ему палубы смертоносными продольными залпами. Французы-волонтеры, обступив Рюйтера, просились у него идти на абордаж. Но он этого не разрешил, не желая задерживать движение всего флота. Зияя дырами и набитый доверху истерзанными трупами, англичанин вывалился из строя и вскоре навсегда скрылся за горизонтом.

Потерпев неудачу с брандерами, Монк все же не отказался от мысли уничтожить «Семь Провинций». Теперь он приказал сразу нескольким своим кораблям, сомкнув линию, сблизиться с флагманом Рюйтера и бить по нему залпами, пока тот не будет уничтожен. Эта атака была наиболее страшной и долгой. Ядра в таком количестве прыгали по палубе корабля, что Рюйтер каждый миг ожидал взрыва. Рядом с командующим неотступно следовал его зять де Витт. Переступая через еще крутящиеся ядра, Рюйтер говорил ему:

— Ну почему же я столь несчастлив, что ни одно из тьмы летящих ядер не поразит меня!

Рядом то и дело падали убитые и раненые, кровь текла по палубе уже не ручьями, а единой широкой, быстро густеющей багрово-красной рекой.

— Отец! Если вы предадитесь отчаянию, то для всех нас не останется ничего кроме смерти! — попытался было успокоить Рюйтера зять.

— Я не отчаиваюсь, я лишь высказываю тебе свою мечту! — оборвал де Витта лейтенант-адмирал — Мы же будем драться, пока мы дышим!

Но Рюйтер не просто отходил, он заманивал англичан на близлежащую песчаную банку. От точного огня голландцев вдалеке уже полыхали огромными кострами два английских корабля. Понимая, что Рюйтер великолепно знает местные воды, в то время как его капитанам придется действовать вслепую, что неизбежно приведет к большим потерям, Монк с большим сожалением отдал приказ о прекращении погони и повороте флота на обратный курс. Невозможное случилось! Избиваемый и отступающий Рюйтер, несмотря на всю трагичность ситуации, сумел не только нанести урон во много раз превосходящему врагу, но и заставить его убраться восвояси.

Но и на этом Рюйтер не остановился. Обнаружив, что три его корабля отстали настолько, что вот-вот будут захвачены англичанами, Рюйтер немедленно собрал несколько наименее потрепанных кораблей и фрегатов, приказал вице-адмиралу Банкерту спасти отставших. Атака Банкерта имела полный успех. Едва он устремился в атаку, англичане, не приняв вызова, отвернули прочь. Задача, поставленная Рюйтером, была выполнена без всяких потерь.

Российский военно-морской историк лейтенант Щеглов писал об этом так: «Отступление Рюйтера было выполнено столь образцово, что оно справедливо стяжало ему славу, равносильную победе, и превосходило таковое же отступление Мартина Тромпа, ибо при таком подавляющем числе англичан голландская эскадра, казалось бы, должна была быть окончательно истреблена, а между тем, в этом отступлении Рюйтер не потерял ни одного корабля, тогда как у англичан два были потоплены и два сожжены брандерами. Тем не менее, голландский флот был на этот раз разбит и потерял 10 кораблей, 2000 человек убитыми и 1000 пленными, англичане же потеряли 4 корабля, 1500 человек убитыми и пленными».

В тот же вечер голландский флот встал на якорь у порта Доорло. Спустившись в свою разнесенную в щепки каюту, Рюйтер с грустью посмотрел на перебитых ядрами цыплят и бережно снял со стены чудом оставшийся целым натюрморт, поднял с палубы обгоревшую Библию. Там же, подле Доорло, Рюйтер расстался с французскими волонтерами, которые отправились шлюпкой на берег, чтобы через Кале добраться до Парижа и представить отчет королю Людовику о ходе англо-голландской войны. Отослав в Амстердам подробнейший отчет о всех перипетиях только что завершившегося сражения, Рюйтер перешел с флотом во Флессинген и Виелинген, где велел всем капитанам подать докладные о необходимом ремонте и припасах. На «Семи Провинциях» насчитали тридцать погибших и сто тридцать раненых.

Тогда же открылось, что часть матросов в испуге попряталась в трюме и выбрались оттуда только когда бой был уже закончен. Командующий хотел было поначалу расправиться с трусами, но число их было столь велико, что он от этой затеи отказался, ограничившись лишь публичной поркой дезертиров.

Лейтенант-адмирал сильно нервничал. До сих пор он ничего не знал о судьбе эскадры Тромпа. Прошло еще несколько томительных дней, прежде чем тот вернулся.

Пока Рюйтер занимался починкой кораблей и пополнением команд, Генеральные штаты прислали к нему в Виелинген депутатов с изъявлением благодарности за спасение флота. Все были потрясены тем, что Рюйтер, несмотря на свое тяжелейшее отступление, ухитрился не только заставить англичан отойти, так ничего и не добившись, но при этом не потерял ни одного корабля своей эскадры, в то время как сам уничтожил четыре английских. Сошедшие на берег офицеры и матросы как один во всеуслышание заявляли, что не помнят, чтобы когда-нибудь кто-то был достоин такой славы, как их главнокомандующий, за блестяще проведенный отход своего флота из неприятельского кольца.

— Отступление Рюйтера славнее любой победы! — говорили одни.

— Наш папа шел на прорыв с семью вымпелами против неприятельских двадцати трех и вышел победителем! Разве это не подвиг, достойный бессмертия? — вторили им другие.

Сам Рюйтер в это время был озабочен выбиванием парусов и такелажа у прижимистых адмиралтейских чиновников. Раненых и больных развезли по госпиталям. Остальных членов команд поартельно отпускали на несколько суток по домам. Затем Рюйтер собрал военный совет для осуждения тех, кто пренебрег своими обязанностями в сражении. Одного из капитанов разжаловали в матросы и навсегда изгнали с флота, многие матросы были протащены под килем корабля, а некоторые повешены. Настроение от всего этого у Рюйтера было самое удручающее.

Но на этом беды лейтенант-адмирала не закончились. Желая проведать мужа, к нему в Виелинген приехала жена с младшей из детей, пятнадцатилетней Анной. Но, как говорится, большая беда никогда не приходит одна. В дороге девочка заболела, и спустя несколько дней после приезда к отцу умерла. Смерть своей маленькой любимицы Рюйтер перенес очень и очень тяжело. «Он утешался своей набожностью, предаваясь воле Провидения» — так писал об этих горьких днях адмирала один из биографов Рюйтера.

Тем временем, все больше и больше разгорался скандал вокруг Корнелия Тромпа. Штаты затребовали от командующего подробного донесения о действиях его младшего флагмана. Рюйтер ничего не скрыл, однако ничего и не прибавил. Донесение его было кратким, честным и без тех личных выпадов в адрес Тромпа, которых, казалось бы, можно было ожидать. Рюйтер справедливо обвинял Тромпа в том, что он слишком поздно вступил под паруса на неприятеля, а затем и вовсе покинул флот. В свою очередь, Тромп обвинял Рюйтера во всех мыслимых и немыслимых грехах, не стесняясь в выражениях. Тромп писал следующее: «…После сих прежних верных моих услуг лишь прискорбно видеть себя на счету преступников и обвиняемым в гибели флота по одной зависти лейтенант-адмирала Рюйтера. Он не прощает лишь преимущества, одержанного мною над неприятелем с меньшими силами, нежели каковыми он начальствовал и с которыми был разбит. Если я не буду вознагражден за такое оскорбление, то признаюсь, что не нахожу себя более способным служить».

— Образумься и покайся в случившемся! — говорили Тромпу друзья. — Ведь виноват во всем только ты!

— Это неправда! — продолжал твердить упрямо Тромп. — Рюйтер похитил у меня славу! Благодаря его стараниям флот сейчас настолько распущен, что я не удивлюсь, если матросы скоро перережут друг друга на берегу в драках!

Несмотря на все заявления Тромпа, вина его была доказана полностью. Кроме этого, стало очевидным, что далее два адмирала служить и воевать вместе не могут. Голландия не могла позволить себе роскошь еще одного выверта младшего флагмана. Тромп немедленно был вызван в Гаагу, где ему было объявлено, что он отныне «отчуждается» от флота, а на его место уже назначен другой адмирал Не ожидавший такого поворота, Тромп тут же сказал президенту штатов де Витту:

— Я готов немедленно и всенародно признать свою вину перед Рюйтером и республикой. Я готов служить на любой меньшей по значимости должности, готов быть простым капитаном Прошу лишь об одном: не отправлять меня на берег в этот трудный для отечества час!

Депутаты долго совещались. Наконец, верх взяло мнение, что наказание Тромпу следует оставить в силе хотя бы потому, чтобы показать всем, как, невзирая на чины и заслуги, карается ослушание во время войны и тем самым предостеречь себя от подобных поступков в будущем. Тромпу было объявлено об отставке и о запрещении покидать Гаагу до конца войны, а также переписываться с кем бы то ни было. Причина столь строгого домашнего ареста крылась в том, что депутаты Генеральных штатов и в первую очередь братья Витт побаивались, как бы разобиженный Тромп, появившись в портах, не вызвал бунт среди преданных ему офицеров и матросов.

Пока шли разбирательства с Тромпом, Рюйтер встретился с французским послом д'Эстрадесом, обсуждая вопрос возможного объединения голландского и французского флотов для совместных действий против англичан. Посол сообщил, что французский флот уже полным ходом вооружается и вскоре должен прибыть в Ла-Рошель под началом герцога де Бофора. Тогда же он прикрепил на грудь Рюйтера от имени своего короля орден Святого Михаила, украшенный портретом Людовика Четырнадцатого.

Вот как описывает причины столь щедрого награждения и саму церемонию этого действа русский историк XIX века лейтенант П. Головин: «Геройское мужество, оказанное Рюйтером в сражении, его славное отступление с места битвы, где он уходил как отступающий лев, конечно, могли равняться доброй победе. Так, по крайней мере, выразился Людовик XIV в своем письме к Рюйтеру. В то же самое время он прислал Рюйтеру орден святого Михаила, и граф д'Эстрадес, в отсутствие короля, должен был вручить этот орден Рюйтеру. 29-го августа Рюйтер прибыл в Флессинген. Для церемонии вручения был назначен дворец принца Оранского. Стены обширной и длинной залы, избранной для церемонии, были украшены драгоценной индийской тканью, шитою золотом и серебром. В глубине залы, на возвышении в одну ступень, стояло кресло для посланника. Позади кресла находился стол совета, окруженный стульями. В 11 часов звук литавры известил о приближении посланника, который вошел в залу в то же время, когда Рюйтер в сопровождении вице-адмиралов и корабельных капитанов входил в противоположные двери. Накануне Рюйтер получил известие о смерти своей любимой дочери и, несмотря на всю силу воли, не смог скрыть своего огорчения. Он был бледен и печален, и невольные слезы блистали в его глазах. Он вошел в залу с непокрытой головой. Его седые волосы распались по плечам. На нем был блестящий стальной нагрудник без всяких украшений, и шелковый трехцветный шарф был надет через левое плечо. В правой руке он держал свой жезл. Буйволовый пояс без шитья поддерживал его тяжелый боевой меч. Маленький паж, одетый в зеленый кафтан, нес сзади Рюйтера его шлем с опущенным забралом, без герба и без перьев. Граф д'Эстрадес, представитель короля Франции, сел с покрытой головой. На шее у него была одета большая золотая цепь ордена Святого Михаила. Позади его стали маркиз де Белльфон, Кавуа и секретари посольства. Наконец, за ними находились дворяне и офицеры, служащие в посольстве. У ног графа д'Эстрадеса лежала богатая подушка из пунцового бархата. Кавуа пригласил Рюйтера преклонить к этой подушке колена. Рюйтер приблизился, встал на одно колено и граф д'Эстрадес, поклонившись ему, встал со своего места и, сняв шляпу, сказал: „Именем Его Величества, великого магистра ордена святого Михаила, к которому ему угодно сопричислить вас, господин Рюйтер, выслушайте присягу, произносимую кавалерами, и клянитесь исполнять ее и все статуты, которых содержание вам уже объявлено“. Граф д'Эстрадес накрылся и сел и один из дворян прочитал присягу. Когда он кончил, Рюйтер твердым голосом отвечал: „Клянусь!“ Граф д'Эстрадес опять встал, вынул из ножен шпагу и, коснувшись плеча Рюйтера, произнес: „Во имя святых Павла и Георгия делаю вас кавалером ордена святого Михаила“. Потом, вложив шпагу в ножны, он снова сел и, взяв поднесенную ему на подушке орденскую цепь, надел ее на Рюйтера. „Орден принимает вас в свои сочлены! — сказал он. — В знак чего и дает вам эту цепь. Да поможет вам Бог долго и со славою носить ее, для службы верховного правителя ордена и для вашей чести“. И граф д'Эстрадес, в знак истинного братства, обнял Рюйтера. По окончании церемонии, д'Эстрадес взял Рюйтера за руку и подвел его к столу совета. „Мне остается исполнить еще одно повеление короля! — сказал он Рюйтеру. — Его Величеству угодно, чтобы вместе с орденом я вручил вам еще одну вещь, как знак особенной королевской к вам милости“. Рюйтеру поднесли богатый ларчик, обтянутый голубым штофом; посредине крышки был герб Рюйтера, украшенный эмблемами и регалиями ордена Святого Михаила. Д'Эстрадес открыл ларчик и вынул великолепный портрет Людовика XIV и толстую золотую цепь, превосходной работы, на которой висела золотая медаль. На одной стороне медали было изображение короля, а на другой представлено восходящее солнце с девизом Nec pluribus impar, т. е. „Нет мне подобного“. К подаркам было приложено письмо короля. В этом письме Людовик XIV говорил, что, высоко ценя заслуги и мужество Рюйтера, он дарит ему свой портрет и золотую цепь с тем, чтобы по смерти Рюйтера обе эти вещи перешли к его старшему сыну и таким образом навсегда сохранились в его семействе… Сколько трогательного в этой церемонии. Как радовала всех эта милость короля, излитая на заслуженного ветерана. И можно ли думать, что все это была комедия, насмешка над легковерием старика, комедия, необходимая, как выразился граф д'Эстрадес, для того, чтобы зажать рот крикунам, которые сомневались в искренности французского правительства и громко роптали на медлительность эскадры герцога де Бофора, которая и не думала еще выходить из портов Франции. Вся помощь, все громкие обещания французов кончились присылкою одного брандера! Конечно, голландским крикунам надо было зажать рот, и милости, которыми осыпали Рюйтера, скорее всего могли привести к этой цели».

В те дни в многочисленных голландских пивных обыватели смеялись:

— Король наградил Михаила Михаилом!

Сам же Рюйтер, сгибаясь под тяжеленной цепью, искренне вздыхал:

— Как бы эта штука не утянула меня на дно!

Ответным подарком французскому монарху стал портрет голландского флотоводца, который, по уверению посла, король давным-давно желал видеть висящем в своем дворце.

Единственный, кто понял весь позор ситуации, был проницательный Иохан де Витт. Французскому послу он резанул прямо в лоб:

— Кусок золота никак не компенсирует отсутствие вашей эскадры в двух последних сражениях! Я не хочу пока делать далеко идущих выводов относительно искренности вашего короля в нашем союзе, а потому пока сетую лишь на вашу медлительность!

В ответ граф д'Эстрадес лишь развел руками:

— Наша эскадра уже вышла в Ла-Рошель и скоро будет вместе с вашим флотом!

В тот же день граф в красках отписал в Версаль претензии премьер-министра республики. Король Людовик, выслушав зачитанное секретарем письмо, скривил свои толстые губы:

— Эти Витты слишком многого хотят. Никакого флота в поддержку они от меня не получат. Пусть дерется простофиля Рюйтер! А нам, видимо, пора уже подумать над тем, как побыстрее сбросить Виттов с помощью нашего чахоточного мальчика Вильгельма Оранского. С этим я договорюсь всегда, а в награду дам поуправлять какой-нибудь маленькой провинцией. Голландия же будет моей. Я имею все права на нее от имени своей супруги Марии Терезии, дочери Филиппа Четвертого от первого брака, и могу поэтому оспаривать права Карла Второго испанского, потому как он был рожден от Филиппа во втором браке! Отныне мы ставим на Оранского!

О, если бы мог король Людовик заглянуть в будущее! Он увидел бы, как жестоко обманулся в своих ожиданиях! Чахоточный мальчик окажется выдающимся политиком и полководцем и обведет вокруг пальца своего бывшего благодетеля. Став затем королем Англии, навлечет еще на Францию две жесточайшие морские войны! Но пока «король-солнце» еще пребывает в мире несбывшихся грез.

Граф д'Эстрадес, как ни странно, не обманул голландского премьера. Вскоре французская эскадра и в самом деле перешла в Ла-Рошель, поближе к театру военных действий. Но в конце сентября она, неожиданно для всех, снова вернулась в Брест, пройдя у острова Уайт, мимо всего английского флота. Герцог де Бофор не сделал по англичанам ни одного выстрела, те — тоже. Все объяснялось очень просто: посланник французского короля маркиз де Рювиньи уже вовсю вел в Лондоне тайные переговоры о мире и последующем тесном союзе против… Голландии, так что будущим союзникам выяснять отношения ядрами было вовсе ни к чему! Ну, а чтобы у голландцев не возникло никаких подозрений относительно его козней, Людовик еще и обвинил Генеральные штаты в том, что их флот своей медлительностью подставил его эскадру под английские пушки и та, мол, едва спаслась. По этой причине он более рисковать своими кораблями в будущем не намерен. Повод для обиды был найден. Что касается злосчастной эскадры герцога де Бофора, то судьба ее будет печальной. Направленная королем из северных вод в Средиземное море, она будет наголову разбита турками у острова Кандия. От самого же герцога останется лишь нога в ботфорте. Увы, он был, быть может, неплохим политиком, но никудышным флотоводцем!

Тем временем Рюйтер, которому Иохан де Витт разъяснил всю подоплеку с его награждением, был очень расстроен таким обманом и своей глупой ролью в организованном спектакле.

— Я, конечно не политик и не могу ответить французам той же монетой, — ответил он премьеру, выслушав его рассказ. — Но коль дело дойдет до встречи в море, то король Людовик ее запомнит надолго, в том я ручаюсь!

Придя домой, Рюйтер зашвырнул цепь с чеканным профилем «короля-солнце» в сундук.

— Пусть валяется на черный день! — сказал жене. — Будет туго, продадим!

Однако не все получалось, как спланировал король Людовик. Если на европейском театре военных действий он успел упредить столкновение своего флота с английским, то в американских колониях это ему не удалось. Пока возились секретные инструкции, французы захватили английские форты на острове Сан-Христофор, а посланная туда плимутская эскадра была наголову разгромлена и сожжена брандерами Левевра де-ла-Барра. Потери плимутцев приближались к тысяче человек. В ответ англичане перебили французов в Гвиане. Затем оба короля галантно взаимно извинились и вернули все захваченное друг у друга.

Одновременно, желая как-то закрепить достигнутый успех в сражении святого Джеймса (именно под таким названием вошло в английскую историю четырехдневное сражение августа 1666 года) король Карл Второй распорядился провести неожиданную набеговую операцию на голландское побережье. Начальствовать диверсией был определен капитан сэр Роберт Холмс, чьи ярко выраженные пиратские замашки давали уверенность в удачном исходе предприятия. В качестве цели был выбран небольшой и слабо укрепленный приморский торговый город-порт Влиланд, имевший большое количество магазинов и складов с колониальными товарами. К тому же там не было военных кораблей. На личной аудиенции короля Холмс получил приказ разграбить и сжечь город, а также захватить в плен наиболее влиятельных и богатых горожан.

— Это поручение по мне! — не скрывал своей радости пират, — Грабить и жечь куда веселее, чем палить друг в друга в кильватерных колоннах!

Во главе отряда кораблей Холмс скрытно подошел к городу, с трудом форсировав мелководный пролив между островами Влиланд и Терсхеллинг. Открывшееся ему зрелище было воистину фантастическим. Весь рейд за Терсхеллингом был буквально забит десятками и десятками торговых судов.

— Вперед, друзья! — провозгласил сэр Роберт. — Сегодня мы все поживимся на славу!

На яхте «Фэнфэн» он первым врезался в гущу стоящих на якорях «индейцев». Следом за ним неотступно следовали фрегат (второй сел на мель в проливе), пять брандеров и с десяток легких кечей и баркасов. Два небольших охранных голландских судна отважно бросились на перехват пиратов. Одно из них сцепилось с фрегатом и подожгло его. Второе, маневрируя, выскочило на мель и было тут же подожжено английским брандером. Тем временем Холмс с остальными своими соратниками ворвался в гавань. Местные жители, зная, что от англичан пощады ждать не приходится, разбегались в разные стороны. Холмс вначале поджигал один за другим беспомощно стоявшие на якорях и почти без команд на борту торговые суда, а затем, высадившись на берег, принялся грабить город. Стоявшие плотно купцы вспыхивали один за другим, и скоро вся гавань представляла один большой костер, дым от которого был виден далеко в море. Английские остряки и многие годы спустя именовали эту операцию не иначе как «костер сэра Роберта». Сколько всего было уничтожено судов тогда, точно не установлено и по сегодняшний день. Источники разнятся. Одно ясно точно, их было далеко за сотню.

Когда с торговым флотом было покончено, Холмс принялся за город. Разграбив город, английские матросы добрались до складов со спиртным, после чего началась самая разнузданная вакханалия. Пьяные англичане врывались в дома и грабили все подряд. Оставшихся жителей хватали и пытали, выведывая, куда они спрятали свое золото, попадавшихся на пути женщин насиловали без разбора, невзирая ни на возраст, ни на сословия. Дело дошло до того, что когда Холмс убрался восвояси, то голландцы обнаружили в домах еще немало перепившихся и не добравшихся до своих кораблей англичан, которые тут же после своего протрезвления были повешены.

Сами англичане так оценивают итог рыцарского рейда сэра Ричарда: «Когда известие об успехе Холмса достигло Лондона, то там его широко отпраздновали, зажигая костры на улицах и стреляя из крепостных пушек. Сжигание кораблей стало уже давно общепринятым действием во время войны. Но совесть многих людей не могло не беспокоить поджигание города. Это было фактически бессмысленной провокацией. Холмс сжег к тому же не тот город: склады с государственным имуществом находились на острове Влиланд, а там, где отвели душу английские моряки, в Терсхеллинге, не было никаких правительственных складов, товаров и запасов. Пепюс (секретарь адмиралтейского совета Англии и один из главных реформаторов ее флота. — В. Ш.) засомневался, когда получил первые сообщения о произошедшем: „Я уверен, то это либо неверный доклад, либо ошибка“. У него появилось тревожное чувство, что такой бессмысленный поступок вызовет кару со стороны всемогущего Бога или возмездие от рук голландцев».

Что ж, секретаря британского адмиралтейства предчувствие не обмануло. Пройдет совсем немного времени, и Англия испытает то и другое.

В Голландии пиратская акция англичан вызвала настоящий шок. О сожженных торговых судах особо не вспоминали: война есть война, но грабежи и убийства населения породили небывалую дотоле ненависть к врагу. В церквях денно и нощно просили о покарании своих единоверцев — протестантов, живущих за морем. Матросы и капитаны клялись на Евангелии отомстить разбойникам за поругание Терсхеллинга. Дал такую клятву и Рюйтер.

— Нанести ответный удар англичанам теперь для меня — дело моей чести! — объявил он на заседании Генеральных штатов. — К подготовке операции я уже приступаю и клянусь всем, что нашему врагу слезы вдов и детей Терсхеллинга аукнутся еще не раз!

Речь лейтенант-адмирала была встречена громкими аплодисментами.

5 сентября 1666 года голландский флот был снова готов к выходу в море, затратив на весь огромный ремонт всего лишь два месяца. Теперь он насчитывал девяносто два корабля и двадцать брандеров. Все рвались в бой, посчитаться с противником. В море Рюйтер выходил в твердой решимости поквитаться за прошлую неудачу. Однако англичане на этот раз драться с жаждавшими мщения голландцами не захотели, а предпочли, завидев их, уходить подобру-поздорову. Вовремя преследования был настигнут и пленен 80-пушечный «Роял Чарлз». Только лишь раз они попытались атаковать рюйтеровский флот неподалеку от побережья Франции своими брандерами, которые были, однако, легко отбиты. К тому же дальнейшему развитию событий помешал и внезапно налетевший сильный шторм. И противникам пришлось искать укрытия в своих портах. Англичане отправились в Портсмут, а Рюйтер повернул на близкий союзный Дюнкерк.

Едва английские корабли бросили свои якоря, как с берега к ним подошли лодки, привезшие с собой потрясшую всех новость — горел Лондон! Мнительные сразу же увидели в огромном пожаре английской столицы божественную кару за уничтожение Терсхеллинга. Если это было действительно так, то наказание оказалось ужасным. В течение трех дней бушующее пламя уничтожило всю центральную часть города, все склады. Людям казалось, что наступил день Страшного суда. Количество задохнувшихся в дыму и заживо сгоревших исчислялось многими и многими тысячами. Самыми сокрушительными были результаты пожара с экономической точки зрения. Чума и огонь столь сильно подорвали мощь Англии, что теперь король Карл стал всерьез подумывать о стратегической паузе в войне с Голландией, которая дала бы возможность хоть немного перевести дух и зализать раны. Тогда же начали раздаваться и голоса в пользу мира с Голландией. Было очевидно, что голландцы пылают ненавистью за бесчинства в Терсхеллинге, но теперь, после пожара в Лондоне, они могли стать немного уступчивее. По тайному приказу короля на континент отправился лорд Олбанс, чтобы начать готовить почву для мирных переговоров. Но голландцы с переговорами не торопились. Благодаря своим шпионам они были прекрасно осведомлены, что Англия едва ли сможет из-за финансовых трудностей вывести в море свой флот на следующий год. У самих же голландцев денег было в достатке, и флот их деятельно готовился к следующей кампании.

Пока англичане боролись с огнем и оплакивали погибших, едва не погиб и Михаил Рюйтер. Во время последнего выхода в море, когда англичане попытались, в преддверии надвигающегося шторма, все же атаковать голландцев своими брандерами, Рюйтер помогал своим артиллеристам наводить пушки на несущиеся суда смерти. Внезапным порывом ветра прямо в горло ему швырнуло кусок горящего фитиля. Это вызвало большой внутренний ожог и рвоту, быстро переросшую в сильную лихорадку, надолго свалившую командующего в постель. Слабея с каждым днем, Рюйтер скоро не мог уже даже вставать с кровати. Из Голландии прислали к нему в Дюнкерк посыльную яхту с голландскими и французскими докторами. Осмотрев больного, те единодушно заявили, что Рюйтера необходимо немедленно переправить на берег, иначе последствия могут быть самыми плачевными. На носилках командующего перенесли на яхту, и та на всех парусах поспешила к голландскому берегу. Командование флотом принял храбрый и верный ван Ниес.

Продержавшись в море еще около месяца, но так и не встретив англичан, которые уже попрятались по своим портам, Ниес, опасаясь начавшегося периода жестоких осенних штормов, взял курс на родные базы.

Так закончилось выяснение отношений между Голландией и Англией в 1666 году, и обе противные стороны уже начали деятельно готовиться к боям следующего года.

К декабрю Рюйтеру стало значительно лучше, ожоги затянулись, лихорадка спала, и он потихоньку начал подниматься с кровати. Вначале делалось это только в сопровождении жены, но затем, постепенно набираясь сил, он уже самостоятельно стал совершать небольшие прогулки. 5 декабря лейтенант-адмирал впервые показался на публике и был встречен приветственными криками.

Голландский историк пишет: «Он (Рюйтер) имел удовольствие видеть общую к нему любовь и почтение. Народ во множестве толпился ему навстречу и каждый наперерыв изъявлял радость, видя столь полезного для республики человека Штаты дали ему почувствовать, что они с радостью услышали о его выздоровлении, надеясь еще долгое время наслаждаться его службой, столь похваляемою и полезною для нации. Разные коллегии адмиралтейств соревновались в изъявлении ему их уважения подарками. Амстердамская послала ему саблю с литым золотым эфесом в шагреневых ножнах. От Ротердамской получил он золотой кубок, а от Зеландской — атлас в богатом переплете. Советники адмиралтейств поставили его портрет в зале совета, как героя, долженствующего быть примером морским офицерам».