Морская стихия всегда непредсказуема, особенно когда речь идет о полярных морях. Увы, но каждый шаг освоения Арктики был оплачен неимоверными трудностями и жизнями первопроходцев. Кто-то из них совершил великие открытия, кто-то, наоборот, даже не успел этих исследований начать в силу каких-то форс-мажорных обстоятельств, но все достойны памяти потомков, хотя бы за то, что они были.

О некоторых давних трагедиях Арктики сегодня сложены легенды, написаны книги и сняты кинофильмы, о других и по сей день мы знаем крайне мало. Одни герои арктического штурма стали национальными героями, о других мы и по сей день пребываем в полном неведении. А потому наш рассказ об одной из малоизвестных и драматических страниц в истории освоения Русского Севера.

В 1861 году Морское министерство решило произвести исследования Карского моря и гидрографическую съемку устья Енисея. К тому времени было уже проведено несколько экспедиций к берегам Новой Земли и теперь в изучении Ледовитого океана требовалось продвигаться дальше на восток. На очереди было Карское море, которое еще никто и никогда детально не исследовал. Благодаря экспедициям сороковых годов девятнадцатого века под началом Пахтусова и Литке удалось составить примерные очертания Новой Земли. Однако исследовали в основном ее южные и западные берега. Северная и особенно восточная части по-прежнему оставались почти «терра инкогнито». Достаточно сказать, что к началу шестидесятых годов девятнадцатого века Шведская академия наук обещала наградить своей высшей наградой — большой золотой медалью — того из исследователей, кто первым пересечет Карское море и того, кто первым обогнет всю Новую Землю. Карт Карского моря тоже еще не существовало, как не было никаких сведений о флоре и фауне этого моря. Что же касается устья Енисея и близлежащих к нему берегов, то карты этих мест были составлены еще во время экспедиции Беринга, и за прошедшие полтораста лет безнадежно устарели. Инициатором Енисейской экспедиции выступил известный гидрограф и знаток северных морей адмирал Рейнеке, самый близкий друг покойного адмирала Нахимова. Рейнеке всю жизнь отдал Северу, а потому как никто другой знал тамошние проблемы. Поддержал Рейнеке и адмирал Литке, а также престарелый первый кругосветчик адмирал Крузенштерн. На заседании Морского министерства Рейнеке выложил перед адмиралитетом старые пожелтевшие от времени карты.

— Это что еще за преданья старины глубокой? — усмехнулись адмиралы, карты старинные туда-сюда перелистывая.

— Это карты составлены экспедицией Витуса Беринга в царствование императрицы Анны Иоанновны! — в тон им сказал Рейнеке. — Причем это не преданья старины глубокой, а самое лучшее, что мы имеем на сегодняшний день по берегу Карского моря! А потому полагаю, что давно пришла пора послать туда новую экспедицию и провести гидрографические работы в устье Енисея!

— А деньги? — поинтересовался герой Севастополя адмирал Новосильский. — Вы же знаете, что весь бюджет уже расписан великим князем на несколько лет вперед и предназначен на постройку мониторов и другие наиважнейшие вещи!

— Знание особенностей отдаленных районов есть знание стратегическое! — не остался в долгу Рейнеке. — Англичане не знали, что Татарский пролив является проливом, а не заливом, что позволило Завойко, как вы хорошо знаете, без всяких затруднений произвести эвакуацию из Петропавловска и укрыться с судами и людьми в Амурском лимане!

— Я за! — хмыкнул Новосильский, лысый затылок почесавши.

— Мы тоже! — кивнули остальные.

— Я понимаю, что у нас не густо с финансами, а потому планирую обойтись минимум средств! — продолжил Рейнеке. — Закупим в Архангельске пару парусных судов, тем и ограничимся!

Вообще-то работы в устье Енисея Рейнеке предполагал провести еще в середине 50-х годов, но события Крымской войны, по известным причинам, отсрочили эти дела. Теперь же время для исследования устья Енисея пришло.

Начальником экспедиции был назначен лейтенант Павел Павлович Крузенштерн. Для проведения работ в устье Енисея ему была определена шхуна, названая в честь завоевателя Сибири «Ермаком». Шхуна была построена еще в 1849 году в Соломбале по приказанию и на средства его деда адмирала Ивана Федоровича Крузенштерна для исследования северных берегов Сибири. Это было небольшое, всего 150 тонн, но достаточно крепкое и приспособленное для плавания в ледовых условиях судно. Впрочем, в ряде исторических исследованиях конструкция «Ермака» признана не слишком удачной.

Ранее «Ермак» уже участвовал в трех попытках пробиться в Карское море. В 1849 году под командой сына адмирала капитан-лейтенанта Павла Ивановича Крузенштерна шхуна пыталась дойти до северо-восточной оконечности Новой Земли и оттуда спуститься в Карское море, но смогла добраться только до Мезени, где зазимовала, а затем была вынуждена вернуться обратно. Павел Иванович был большим энтузиастом исследования Русского Севера. В свое время он участвовал вместе с графом Кайзерлингом в исследовании устья Печеры, занимался поиском лучших путей для сплава печерского леса, сотрудничал с Морским научным комитетом.

В 1850 году Павел Иванович Крузенштерн на «Ермаке» снова пытался прорваться в Карское море, на этот раз держа курс из Архангельска вдоль материкового берега. Но и эту экспедицию, ожидала неудача. На этот раз «Ермак» смог дойти только до устья реки Индиги. В этом плавании участвовал и сын Павла Ивановича — Павел. Свою любовь к Северу и страсть к открытиям, он передал и сыну.

Павел Павлович Крузенштерн — главный герой нашего дальнейшего повествования, а потому следует познакомиться с ним поближе. Внук знаменитого адмирала Морского корпуса не заканчивал, а был после окончания университета сразу принят юнкером на флот. В Крымскую войну на гребных судах он защищал от английского флота порт Або. Затем охотником пошел служить на первую подводную лодку инженера Бауфа с ручным винтовым приводом. Лодки эти представляли опасность для своего экипажа большую, чем для противника, и были настоящим «шагом отчаяния». Чтобы противостоять паровым эскадрам англичан балтийцы пошли даже на эту крайность. Шедших служить на эти примитивнейшие лодки считали смертниками. А мичман Крузенштерн не убоялся. После войны он служил на корвете «Палкан», на котором плавал в Средиземное море. А затем снова Архангельск и, купленная еще дедом, шхуна «Ермак». Младшего Крузенштерна манят неизведанные просторы, романтика и жажда открытий. Так когда-то мечтал, уходя в кругосветное плавание, его дед, так мечтал, отправляясь на исследование Новой Земли, его отец, так мечтает и он, желая продолжить славную традицию своей семьи и быть достойным продолжателем начатого старшими поколениями.

В 1860 году внук знаменитого адмирала становится командиром «Ермака». 10 сентября шхуна покинула устье Печеры, «где корабль, не смотря на скудные средства, находившиеся под рукою в этих неблагоприятных краях, приспособлен был своим юным капитаном весьма искусно». Уже спустя трое суток, «Ермак» преодолел Карские ворота, за которыми его встретил битый лед и сильный противный ветер. Неблагоприятная погода, позднее начало экспедиции и недостаточное снаряжение не позволили Павлу Крузенштерну и в тот раз пробиться через Карское море к Ямалу. Больше недели, борясь с противными ветрами, «Ермак» лавировал у Карских ворот в надежде, что ветер все же переменится на попутный. Но все было напрасно. Вернувшись в Архангельск, Крузенштерн узнал о присвоении ему лейтенантского чина.

И вот теперь Павел Крузенштерн все на том же «Ермаке» был готов снова попытать счастья и наперекор всему добраться до неприступного Карского моря. Новая экспедиция была организованна на деньги архангелогородского купца Сидорова, который давно знал семью Крузенштернов и был дружен с отцом Павла Павловича. Помимо «Ермака», в состав экспедиции для плаваний на мелководье был приобретен и палубный норвежский бот «Эмбрио» в 18 тонн. Помощником начальника экспедиции был назначен вольный штурман Вильгельм Матисен, кроме него в состав команды «Ермака» вошли: выпускник архангельского шкиперского училища унтер-штурман Черноусов, волонтер барон Алексей Будберг (из студентов, хорошо рисующий и разбирающийся в зоологии и ботанике), боцман Панкратов, фельдшер Лычев, 13 матросов из 3-го ластового экипажа, двое юнг из поморских мальчишек Пустозерска и вольнонаемный кок. С собой Крузенштерн взял и своего любимого пуделя по кличке Малыш. На боте находились: за командира унтер-офицер Иван Короткий, помощником мезенский мещанин Рогачев и три матроса.

В 1861 году суда экспедиции покинули Архангельск, имея на борту продовольствия на три года. В первую навигацию пробиться к Енисею не удалось из-за большой плотности льдов. Пришлось зимовать в деревушке Кую в устье Печеры, в 40 верстах от городка Пустозерска (ныне Нарьян-Мар). В августе следующего, 1862 года, суда экспедиции взяли курс на Югорский Шар — пролив между Новой Землей и островом Вайгач (ныне пролив Карские Ворота). На выходе из пролива из-за сильного тумана и несущегося мимо льда суда вынуждены были стать на якорь под берегом. Начался шторм. Напором льда оба судна были сорваны с якорей, сильно разбиты и унесены в разные стороны. Палубному боту, благодаря малым размерам, удалось вырваться из ледового плена и вернуться к Югорскому Шару. Там, недалеко от одного из ненецких стойбищ, Иван Короткий прождал «Ермак» две недели. По всем его расчетам шхуна должна была уже прийти к Куе, но ее все не было и не было.

— Очевидно, что с нашими что-то приключилось! — не на шутку заволновался Короткий.

Обеспокоенный отсутствием «Ермака», он послал своих матросов на оленях вдоль берега до устья реки Кары, что впадает в Карский залив, разделяющий материковый берег и полуостров Ямал. По мнению Короткого, это было то место, куда, вероятнее всего, могла добраться команда «Ермака» в случае кораблекрушения. Но ни шхуны, ни людей здесь обнаружено не было.

— Ничего на море не видать, Иван Терентьевич, окромя льда, да и тот все больше ветром уносит в море Карское! Побережье тоже пусто, никаких следов людей, ни обломков корабельных! — сообщили матросы унтер-офицеру по возвращении.

Продовольствие на боте меж тем подошло к концу. Поэтому Короткий рассказал обо всем случившемся саамскому старшине (самоедами в то время именовали в просторечье ненцев). А рассказав, попросил его:

— Ты, друг сердешный, уж не откажи в помощи, коли увидишь сотоварищей наших во льдах!

— Моя твоя понимай! — закивал самоедский старшина. — Моя свое дело знай и в беде не бросай!

Переход к устью Печеры был нелегким, так как бот еще в Карском море получил от удара льда большую пробоину, но кое-как добрались. По приходу в деревню Кую, Короткий отписал бумагу начальству в Архангельск да занялся исправлением бота, ожидая вестей с моря и распоряжений начальников.

Зажатую льдами шхуну «Ермак», тем временем, сильным ветром и течением уносило все дальше и дальше вдоль южного берега Карского моря. Несмотря на всю сложность обстановки, исследования моря не прекращались ни на один день, изучался ветер, течение, характер движения льда, замерялись глубины. Только через две недели ветер немного стих, и лед медленно двинулся в западном направлении. В небе играло сполохами северное сияние, но морякам было не до небесных красот. Лед вокруг шхуны внезапно начал двигаться и всей своей мощью давить на зажатое со всех сторон судно. Борта скрипели и трещали. Появились пробоины, а переборки в жилой палубе были полностью разломаны. С пробоинами пока справлялись, но как будет дальше не знал никто. Затем после нескольких сильных ударов, «Ермак» приподняло из воды на целый фут, и теперь он буквально повис в воздухе, зажатый со всех сторон мощными ледяными тисками. Офицеры и матросы переоделись в чистое платье и были готовы к худшему. Погода непрерывно менялось, ветер то усиливался до сильнейшего риф-марсельного, то, наоборот, стихал до маловетрия.

1 сентября разразился шторм. Вместе с ледовыми полями «Ермак» понесло на норд-норд-ост. Корпус шхуны трещал не переставая, в трюм начала поступать вода.

— Долго так не продержаться, Павел Павлович! — обратился к Крузенштерну штурман Матисен. — Надо свозить на лед хотя бы припасы!

— Согласен! — подумав, кивнул командир «Ермака». — Ставьте на льдине палатку и выгружайте туда провизию, а заодно выкиньте на лед несколько саженей дров!

Взяв зрительную трубу, лейтенант оглядел горизонт. Никакого берега не было видно. Видимость, впрочем, была отвратительная по причине густого снега.

— Павел Павлович! — внезапно подошел к нему барон Будберг. — Вы случайно не забыли какое сегодня число?

— Первое сентября, а что? — с удивлением повернулся к нему Крузенштерн.

— А то, что сегодня вся Россия празднует тысячелетие своей государственности!

— И вправду! — хлопнул себя по лбу лейтенант. — Тут в наших заботах и про собственный день рожденья забудешь. Что ж, праздновать, так праздновать!

Несмотря на критическую обстановку, на окружающий лед, шторм и тонувшее судно, Крузенштерн велел выдать всем по двойной порции водки и сварить к ужину горячего пунша.

Из воспоминаний участника экспедиции: «Команда на час забыла свое критическое положение. Среди льдов и бури раздавались веселые песни».

— Мы русские, а потому пусть гордость за великое прошлое отечества, поможет нам с верой смотреть и в будущее! — поднял первый тост командир «Ермака». — И да пусть славится Россия!

На что команда ответила дружным троекратным «ура».

Они были одни среди бушующей полярной стихии, но по-прежнему ощущали себя частью великого государства. Наверное, — на такое способны только наши моряки!

К утру Матисен доложил:

— Кажется барометр и анероиды начали понемногу подниматься!

— Слава богу! — кивнул Крузенштерн. — Хоть шторм пережили! Можно ли хоть примерно установить наше место?

— Какое там! — невесело усмехнулся штурман. — Берега не видно, счисление вести невозможно. Обсервацию, по причине небесной мрачности, тоже. С уверенностью можно утверждать, только то, что мы все еще в Карском море.

— Утешили, Вильгельм Михайлович! — скривился Крузенштерн. — Как глубины?

— Все время бросаем диплот, но пока не менее тридцати пяти саженей, а это значит, что мы в открытом море.

— Продолжайте мерить, — вздохнув, бросил Крузенштерн и отправился в трюм смотреть, как матросы во главе с боцманом подкрепляют треснувшую обшивку.

А на следующий день глубина под килем «Ермака» начала понемногу уменьшаться. В начале она была в 30, потом в 25 и, наконец, в уже 20 саженей. Крузенштерн, Матисен и унтер-штурман Черноусов совещались, чтобы это значило.

— Возможно, что это какая-то банка, но судя по остовому ветру, нас все же стремительно несет к материку, — высказался первым Черноусов.

— Если это действительно так, и ветер не переменится, то скоро следует ожидать удара ледяных полей о припай и материк, — покачал головой Матисен.

— Не уверен, выдержит ли «Ермак» этот удар при такой скорости льда, — сказал Крузенштерн. — Во всяком случае надо быть готовыми немедленно покинуть шхуну.

К радости мореходов к ночи лед свое движение замедлил, а затем и вовсе остановился, при этом он, однако, начал трещать и сжиматься. От напора ледовой массы «Ермак» носом почти полностью выпихнуло на лед и положило на бок. В кормовую же часть стала в большом количестве поступать вода. Начальники снова совещались.

— Корпус уже почти не держит, — доложился боцман Панкратов. — Еще один-два удара и корма будет затоплена.

— Надо на что-то решаться. Пока мы, кажется, уперлись в материк, но если льды снова погонит в открытое море, участь наша будет предрешена, — высказались Матисен и Черноусов.

— Будем выходить на лед! Иного выхода, похоже, у нас нет! — принял решение Крузенштерн.

Быстро сгрузили со шхуны все необходимые запасы. Команда, собравшись на палубе с заплечными котомками, ждала приказа на оставление «Ермака». Едва началась новая подвижка, все спустились на лед и перебрались подальше от полузатонувшей шхуны к палатке. Несколько часов все трещало и двигалось. Однако, ко всеобщей радости, лежащий на борту «Ермак», выдержал и этот напор ледовой стихии, а потому, чтобы напрасно не морозить людей, Крузенштерн приказал вернуться и ночевать на шхуне.

Из воспоминаний лейтенанта Крузенштерна: «Сильно уставшие, мы легли спать опять на шхуне, предвидя, что лед, упершись в берег, не будет нас беспокоить эту ночь. Льдина, на которой стояла палатка, несмотря на толщину в 6 саженей, дала, как я увидел на рассвете, огромную трещину. Итак, пришлось еще раз обмануться в своих надеждах! Я думал, что, если шхуну сломает, иметь, по крайней мере, убежище на льду; но если в первый шторм эта, по-видимому, громадная и не разрушенная льдина сломается, то что будет с нею во второй или третий шторм? Вполне поняв тогда невозможность благополучной зимовки в открытом море, я начал думать серьезно об оставлении шхуны и понемногу готовиться к тому».

Утром 2 сентября ветер поутих и небо прояснилось. Матисен и Черноусое немедленно вытащили секстаны и замерили высоту солнца.

— Ну что у вас? — в нетерпении спрашивал Крузенштерн.

— Сейчас! Сейчас! — отвечали ему штурманы, заканчивая свои интерполяции. — Готово! Наша широта 69 градусов 54 минуты нордовая, а долгота 66 градусов и 00 минут остовая!

— И что же сие означает? — спросил он и подошел к единственной бывшей на борту шхуны старой карте.

Матисен циркулем дырявил ватман:

— Сие означает, что мы находимся в юго-восточной части Карского моря, полуостров Ямал должен находиться примерно в расстоянии двадцати миль. К сожалению, карта еще осьмнадцатого века, а потому более точно по ней ничего сказать невозможно!

— Для исправления оных нас в эти края и направили, — вздохнул Крузенштерн.

Сразу же послали самого глазастого из матросов на марс, но он так ничего не углядел.

Из дневника лейтенанта Крузенштерна: «К утру 3-го сентября ветер стих и погода стала довольно ясная. Я спустил грот-стеньгу. По наблюдению долгота 66 градусов 00 минут остовая. Шхуну более никуда не несет; глубина та же. В полдень нашел густой туман, а после полудня ветер засвежел с дождем. Для облегчения шхуны, я выгрузил все бочки с водою. Ветер к вечеру весьма засвежел. В 8 с половиной часов лед кругом судна дал сильное движение, и треск послышался во всех членах шхуны; переборки на палубе были смяты и палуба поднималась по временам совершенным горбом. В ту же минуту вынесли на льдину все инструменты и выбросили провизию и вещи команды; все сложено в шлюпки и палатку. В 4 часа лед опять перестал двигаться; шхуну выперло носом на лед и положило на бок; корма осела ахтерштевнем на 9 с половиной футов.

4-го сентября в 8 часов пополуночи начал я выгрузку трюма. На лед были перенесены: упряжка ездовых собак, вся провизия, все дрова, все запасы, также паруса. После обеда начали выгружать железный балласт, что было чрезвычайно трудно; весь задний трюм был наполнен водою; сколь возможно было работали помпы и нам удалось выкачать к вечеру большую часть накопившейся в трюме воды».

Готовые по первому приказу оставить поврежденное судно, люди, тем не менее, из последних сил боролись за его спасение. Утром следующего дня Крузенштерн вызвал к себе двух поморов: подштурмана Черноусова и матроса Молчанова:

— Надо провести рекогносцировку на ост, поглядеть не видно ли где земли!

Вооружившись гарпунами и револьверами (на случай встречи с белым медведем) и лотлинем (для замера глубины), подштурман с матросом на лыжах отправились в путь. Пройдя около двадцати миль, они нашли высокую ледяную гору, и, взобравшись на нее, пытались в зрительную трубу увидеть берег. Однако, несмотря на ясную погоду, ничего разглядеть так и не удалось. Обратно возвращались по своим же следам. По возвращении доложились.

— Есть ли на льду промоины? — спросил Крузенштерн.

— Промоин и полых мест не видели, зато трещин и обрывистых льдин полным-полно! Кроме этого нашли глубину в 17 саженей, грунт ил! — доложились разведчики.

К этому времени команда уже закончила сооружение жилой палатки. Остов ее сделали из рангоута, который укрепили вместо кольев разнесенными в разные стороны якорями, сверху накрыли четыре слоя парусов, а по сторонам обложили еще в несколько рядов и корабельным канатом. Получилось вполне прилично. Одновременно готовили к пешему переходу бывшую на борту «Ермака» небольшую лодку. Для крепости ее оббили медью.

Из дневника лейтенанта Крузенштерна: «…Позднее время года, наступившие морозы и отчаянное положение шхуны, стоявшей уже неделю почти на одном месте, заставили меня думать о средствах спасения людей. Желая иметь мнение нижних чинов, я велел им выбрать из среды своей троих и составил совет для решения способа спасения всех. Этот совет состоял из меня и старшего штурмана Матисена, подштурмана Черноусова, исполняющего должность боцмана унтер-офицера Панкратова и трех матросов: Попова, Резанова и Молчанова, выбранных командою. На этом совете было решено следующее: если даже удастся нам удержать шхуну на воде, то, по недостатку дров, невозможно провести зиму в открытом море, ибо 7-го сентября находилось топлива на шхуне на 4 месяца, а по истечении этого времени пришлось бы сжечь шхуну. Если же шхуну окончательно раздавит и мы ее потеряем, тогда придется жить на льду в палатке, не имея дров во время сильных морозов; более чем вероятно, что в палатке мы все замерзли бы. Ко всему этому нужно присовокупить, что большая льдина, где складен был весь наш провиант, дала во время бури 1-го сентября большую трещину, разделившую ее на две части. Если в один шторм сделалась трещина, то в другой и третий льдина могла раздробиться на малые части и в таком случае все находящиеся на ней в живых должны быть разделены и погибнуть от стужи. Выслушав мнение всех и понимая вполне, что единственное спасение наше — стараться достигнуть берега, я решился оставить шхуну и направиться к восточному берегу, оставляя все имущество с тем, что если обстоятельства позволят, то на оленях приехать к шхуне и вывезти на берег, по возможности, все инструменты, материалы и провиант».

— Когда будем выходить? — задали вопрос участники совещания командиру.

— Немедля! — был ответ. — Берем продовольствия на двадцать дней хода и вперед. Время дорого, скоро ударят морозы и тогда вообще никуда не уйдем.

В лодку положили 12 пудов сухарей, несколько окороков, полведра белого рома, ящик с отчетными материалами о проведенных исследованиях, книгами и картами и четыре больших овчинных одеяла. Каждый из членов экипажа оделся как можно теплее, поверх обычной одежды одели самоедские малицы с пимами. В заплечные ранцы положили по 35 фунтов сухарей и смене белья. Кроме этого каждый член экипажа взял с собой по пике, для удобства передвижения, и чтобы, хоть как-то, отбиваться от возможных медведей. Помимо этого взяли пять винтовок, пять револьверов и навигационные приборы.

Утром 9 сентября в четыре утра поднялись. Сытно поели горячего и, помолясь Богу, двинулись на восток. Штурман Матисен записал в шканечном журнале последние координаты «Ермака»: широта — 69 градусов 57 минут нордовая, долгота — 66 градусов 2 минуты остовая. Где-то далеко на востоке должна была быть ближайшая земля — полуостров Ямал. В последний раз оглянулись на лежащую на боку шхуну, сняли шапки:

— Прощевай, Ермак Тимофеевич! Благодарствуем, что от штормов и других погибелей спасал и хранил, да прости, что оставляем одного на погибель неминучую!

У многих в ту горестную минуту горло перехватило, а мальчишки-юнги, те и вовсе, плакали навзрыд.

— Ну двинулись с богом! — махнул рукой Крузенштерн, и команда шхуны длинной вереницей потянулась в сторону предполагаемого берега.

Впереди всех, с компасом в руке, шел сам командир, следом большая часть команды и собаки под надзором штурмана Матисена волокли на лямках лодку, далее фельдшер Лычев и повар тащили санки с дровами и, наконец, юнги при помощи командирского пуделя везли еще одни небольшие санки. Однако уже через два часа пути стало очевидным, что с таким грузом далеко не уйти. Непрерывные трещины и торосы были почти не проходимы. Сани и лодка сломались, а люди совершенно выбились из сил. Некоторые уже неоднократно проваливались в трещины и воду.

Надо было принимать какое-то решение и Крузенштерн его принял:

— Бросаем лодку!

Часть груза пришлось бросить, остальной перераспределили между командой. Самым выносливым отдали винтовки, офицеры и унтер-офицеры взяли револьверы. Перед выходом в путь, Крузенштерн велел каждому выпить по кружке рома и досыта поесть.

Из воспоминаний Крузенштерна: «Впоследствии я благодарил Бога, что кроме провизии и самых нужный вещей не позволил взять с собой ничего… Опять помолившись Богу, мы отправились дальше; мачты нашей шхуны еще виднелись. Погода была довольно ясная; термометр показывал –5 градусов Реомюра. Хотя было весьма трудно лазить через торосы и скакать через трещины, мы со свежими силами двигались довольно скоро на ост. Я сам шел впереди с компасом, выбирая дорогу. В 1-м часу, замечая, что команда растянулась версты на две, что задние держаться с большим трудом, я остановился для отдыха возле ледяной горы. Поднявшись на нее, я в трубу уже не мог увидеть шхуны; горизонт был везде одинаков; ледяные горы со всех сторон загораживали вид. Когда последние из людей подошли к месту отдыха, мне сказали, что один человек, именно кузнечный мастер Сытников, отстал и идти вперед не в состоянии, потому что пьян и находится довольно далеко позади. Я немедленно вызвал охотников спасти товарища, но общее молчание доказало мне, что каждый думал более о сбережении собственных сил. Тогда я сбросил с плеч ношу и с боцманом Панкратовым отправился отыскивать потерянного человека; нам пришлось проходить почти три версты, пока нашли Сытникова спящим. Разбудив его, я велел ему встать и идти за нами, но, будучи пьян, он совершенно упал духом. Оставляя лодку, Сытников украдкой выпил три стакана рому. Не имея другого средства привести несчастного в чувство, я начал его тормошить изо всех сил, но он не вставал, плакал и говорил: „Ваше благородие, оставьте меня, мне суждено умереть здесь!“ Поняв, что он должен проспаться, и в таком виде, как был, идти не в состоянии, я снял с него малицу, думая, что скорее пройдет дурь из головы и оставил его в одной рубашке, приказав ему, когда проспится, приложить все старание, чтоб догнать нас по следам. Он мне это обещал, но я простился с ним, вполне убежденный, что вижу его в последний раз. Лишь только я догнал команду и успел навьючить на себя котомку, мы отправились по возможности скорее, держа курс на ост. Люди шли молча и видно было, что потеря человека на них сильно подействовала. Изредка, то один, то другой, спрашивали меня: „Ваше благородие, скажите правду: после вас Сытников живой не остался…“

Команде, не привыкшей к новому роду передвижения, было весьма трудно ходить с тяжелой ношею на плечах и с некоторыми делалась тошнота; но все, зная, что единственное спасение — достигнуть берега, молча и скрипя зубами, работали ногами».

Постепенно усиливался ветер. Теперь уже каждый шел медленно, стараясь беречь оставшиеся силы. Внезапно раздался чей-то отчаянный крик. Матрос Резанов сразу же без долгих раздумий сбросил свою ношу и побежал в сторону, откуда кричали. И вовремя! Матрос Вишняков провалился в озеро пресной воды и уже тонул. Опоздай Резанов на какую-то минуту, его было бы уже не спасти. Спасенного Вишнякова тут же переодели, дали рому и заставили двигаться, чтобы он хоть как-то согрелся. К вечеру вышли к широкой полынье, идя вдоль нее, конца полынье так и не нашли. В глубокую расщелину упал барон Будберг. Барона спасли, но бывшие при нем навигационные инструменты утонули.

— Теперь у нас остался только компас да солнце, — резюмировал ситуацию штурман Матисен. — Будем надеяться, что этого хватит!

Уже поздним вечером нашли хорошее место, закрытое со всех сторон торосами. Там и заночевали. Спали прямо в малицах, а так как лежали на голом льду, то к утру под каждым образовалась лужа и одежда была мокрой. На ночь Крузенштерн распорядился выставить часового с ружьем на случай появления белых медведей.

Утром 10 сентября позавтракали черными сухарями с кипятком, на приготовление которого израсходовали последние несколько поленьев. Внезапно, стоявший на торосе часовой закричал:

— Вижу человека!

Все кинулись смотреть. То был отставший пьяница-кузнец. Быстро проспавшись, он оделся в свою малицу и всю ночь шел по следам, что было в общем-то не слишком простым делом.

— Простите, братцы, — снял пришедший шапку. — Бес попутал!

— Не бес тебя попутал, а змий, — ответил ему Крузенштерн. — Пей кипяток с сухарями и готовься к переходу!

Отправившись в путь, «ермаковцы» вскоре нашли сравнительно узкое место в полынье. Быстро организовали переправу на небольшой льдине при помощи лотлиня. Импровизированный паром брал за рейс двух человек с грузом. Переправившись, перекрестились:

— Дай бог, чтобы полынья сия была первая и последняя!

Крузенштерн глянул в свой компас:

— Курс держим прежний — на ост!

Через несколько часов внезапно начали лаять и жаться к людям собаки, затем увидели свежие медвежьи следы. Теперь все уже внимательно глядели по сторонам, а то, того и гляди, местный косолапый из-за ближнего тороса кинется, тогда уж точно поминай как звали.

— Может кто хочет поохотиться? — предложил команде Крузенштерн. — Свежее мясо нам бы не помешало!

Но желающих тратить напрасно силы не нашлось.

Из воспоминаний Крузенштерна: «Многие до того устали, что начали бросать все, что можно было; полушубки казались им тяжелыми и их бросали, у некоторых дело дошло до сухарей. На каждом привале мы оставляли память о себе: кто лишнюю рубашку, кто сапоги, даже маленькие трубки бросали и казалось после этого, что гораздо легче идти! Вот что значит воображение! Вольнонаемный повар устал совершенно и принужден был оставить всю свою котомку с сухарями. Я сам шел довольно легко, не чувствуя особой усталости, и единственное, что я бросил из моих вещей, были длинные волосы на голове, которые до того не были острижены по форме; а так как мы шли без шапок, то длинные волосы совершенно обмерзали и мешали смотреть вперед. Чем ближе становился берег, тем более встречалось воды, и каждый раз, где узкое место позволяло, мы переправлялись, как в первый раз, на маленьких льдинах с помощью лотлиня, а где ширина была слишком велика, мы искали толстую льдину, плавающую в воде, и, перебираясь на нее, отталкивались как можно сильнее, гребли пиками, развешивали наши малицы и таким образом, пользуясь легким зюйд-вестовым ветром, правда, очень медленно, но достигали твердого противоположного льда и немедля отправлялись далее. К вечеру старший штурман Матисен почувствовал сильную боль в груди и тошноту; те же симптомы показались у фельдшера Лычева, и они оба тащились с большим трудом. В семь с четвертью вечера я нашел удобное место для ночлега и мы все, без исключения, уставшие до нельзя, сбросив с себя котомки, пали на лед и лежали некоторое время молча».

Примечательно, но при всем этом штурман Матисен еще умудрялся шутить.

— Всю свою жизнь был только мореплавателем и вот, наконец-то, сподобился стать и настоящим мореходом! — говорил он, на коротких десятиминутных привалах, которые Крузенштерн был теперь вынужден устраивать через каждый час.

Утром лейтенант велел замерить глубину моря. Все, затаив дыхание, ждали результатов, как знать, может они уже почти добрались до берега и осталось сделать лишь один последний рывок. Наконец Матисен с Черноусовым вытащили лотлинь.

— Четырнадцать саженей, грунт ил! — огласили они результат своего промера

Это значило, что до матерого берега еще идти и идти. Однако поднявшийся на ближайший торос, Крузенштерн все же сумел разглядеть в зрительную трубу далекие очертания сибирского берега

— Берег! Берег! Я вижу матерый берег! — закричал он что было сил.

Слабое, но дружное «ура» было ему ответом.

Из воспоминаний Крузенштерна: «Вид этого берега подействовал на всю команду как электрическая искра и снова явилась надежда на спасение, которая вчерашнего дня уже оставила большинство! Действительно, я сам не очень верил в возможность выйти на берег. Позади, впереди, вправо и влево нас окружала вода, а лодки не было. Надо было видеть людей, с какой быстротою они взяли на плечи ноши, какими победителями они смотрели и с какою уверенностью шли вперед, не давая мне времени ступить на свое место: „Ваше благородие, теперь берег в виду и мы можем впереди идти, одному ведь не выдержать каждый день прокладывать путь“. Но, увы! Через час мы встретили воду, а когда переправились через нее, то увидели и большое пространство мелкого льда, где казалось невозможно перейти. Между тем красный песок был ясно виден на утесах материка, позади же была гибель. Что делать? Я пустился вперед, где ползая, где перескакивая с помощью пики, за мной люди. Бог нам помог. Через полтора часа мы достигли снова твердого льда».

Из всех членов команды «Ермака», пожалуй, хуже всех переносил переход барон Будберг. Студент-романтик и талантливый художник, он отправился в экспедицию по зову души, совершенно не представляя, что его ждет в неведомых полярных морях и оказался совершенно не приспособленным к выпавшим на его долю трудностям. В довершение всего близорукий барон где-то потерял свои очки и теперь то и дело проваливался во все попадавшиеся на его пути полыньи, да так, что его порой успевали лишь в самый последний момент схватить за шиворот и вытащить.

Люди шли на последнем пределе сил, одержимые лишь одной мыслью — как можно быстрее добраться до берега и почувствовать под ногами не зыбкий лед, а твердую почву. Однако чем ближе к берегу, тем больше полыней было у них на пути, причем и сами полыньи становились все шире и шире, достигая порою свыше 150 саженей. Преодоление каждой из них превращалось в целую десантную операцию и отнимало уйму времени. Большей частью переправлялись на подвернувшихся льдинах, которые в шутку именовали промеж себя «ермачатами». Одна из таких переправ едва не закончилась трагически для всей команды шхуны.

Дойдя до очередной широкой полыньи и выбрав для переправы через нее весьма малую, но все же подходящую льдину, моряки, как обычно, погрузились на нее и начали переправу. И вдруг в то время, когда они находились как раз посреди полыньи, из воды показались сразу шесть здоровенных моржей. Увидев людей, моржи направились прямо к льдине. Подплыв, звери дружно начали залезать на нее. Что им надо было, так и осталось неизвестным. Может быть они были обозлены вторжением в свои владения, а может это было простое любопытство. Как бы то ни было, но льдина затрещала и стала резко наклоняться. Все сбились к середине, понимая, что если моржи выберутся на льдину, она неминуемо опрокинется и спасения тогда не будет никому. Ситуация выглядела критически. Не теряя времени, Крузенштерн схватил подвернувшуюся под руку пику и с силой ударил ею ближайшего моржа по голове. Тот нехотя плюхнулся в воду, однако, своих намерений взобраться на льдину не оставил. Следуя примеру командира, матросы принялись спихивать пиками моржей в воду. Через некоторое время это удалось, однако самый большой из них — матерый вожак-секач, помогая себе мощными клыками, упорно взбирался на льдину. Раздумывать было некогда, Крузенштерн выхватил револьвер и всадил секачу пулю в лоб. Огромная туша сползла со льдины и скрылась в черной воде. Следом исчезли и остальные моржи. Люди переводили дух. Окончание переправы прошло уже без приключений.

Едва преодолели полынью, как сразу же продолжили поход. Ближе к вечеру Матисен снова замерил глубину моря. На этот раз лотлинь показал уже 11 саженей. Медленно, но неуклонно люди приближались к сибирскому берегу. До него теперь оставалось не более восьми верст. По предположению Крузенштерна огромное ледовое поле, по которому двигалась команда «Ермака», приткнулось к материковой отмели, но при этом быстро ломалось, так как под напором ветра имела вращательное движение.

Из воспоминаний Крузенштерна: «Мы все уже начали чувствовать голод, ибо ели чрезвычайно мало, не зная, долго ли еще придется быть на льду; но морозы не давали спать долго и, конечно, от холода и голода явилась усталость. Г-н Матисен, не евший второй день и чувствуя сильную боль в груди, уже свыкался с мыслью о смерти на льду. Во весь день 11-го числа во время ходьбы его постоянно рвало, и одна твердая воля этого человека донесла его до третьего ночлега. 12 сентября поднялись на гору; кругом нашего ледового острова я не видал льду; ветер ночью перешел к осту и дул с силой брамсельного прямо с берега; в 8 часов нашел густой туман. Команда вовсе упала духом. По невозможности идти далее, мы легли на лед и молчали».

Положение на самом деле было почти гибельным. Впереди плескалась одна вода, к тому же от берега дул сильный отжимной ветер, который в любую минуту мог опять погнать ледяное поле в открытое море и тогда у людей не осталось бы ни малейшего шанса на спасение. Все что было возможно, они уже сделали и теперь оставалось только лежать, сберегая последние силы, и молиться. Но, видать, силен все же русский Бог! К полудню 12 сентября ветер внезапно поменялся на обратный, снова нагнало льда и, найдя подходящую льдину, команда шхуны начала очередную переправу. Во время этой переправы едва не погиб командир с унтер-офицером Черноусовым.

И снова предоставим слово самому Крузенштерну: «Я с подштурманом Черноусовым едва не остался на противоположной стороне. Переправа продолжалась довольно долго, лед разошелся и когда паром наш в последний раз отвалил от другой льдины к нашему острову, лотлинь оказался коротким. Я привязывал ремни, подвязки и шарфы, также на той стороне привязывали все, что было, и паром почти дошел до нас; расстояние осталось около пяти футов, которое и удалось перескочить с помощью пик. Но я должен сказать, что неустрашимость, ловкость и сила матроса Резанова спасла и на этот раз. Снова надежда явилась, и мы весело и скоро пошли к берегу, который с каждым шагом становился ближе».

Теперь команде шхуны оставалось преодолеть последнюю широкую полынью, после чего они оказывались на ледяном припае, который тянулся уже до самого берега. Еще одно усилие, еще один рывок! Однако судьба готовила отважным, пожалуй, самое страшное испытание. Едва команда «Ермака» приступила к форсированию этой последней полыньи, как резко переменился и усилился ветер, который быстро погнал их льдину-паром в открытое море. Можно только представить себе отчаяние людей, которые были в одном шаге от спасения и теперь опять оказались в объятьях смерти! Надев малицы, все сели на свои мешки в ожидании неизбежного. А ветер все усиливался. Волны то и дело выплескивались на небольшую почти гладкую льдину. Вскоре исчез из видимости и берег, который, казалось, был уже так близко. Несколько раз мерили глубину, потом бросили, уж больно быстро она увеличивалась. Льдину вместе со всей остальной массой льда быстро несло в Карское море и это означало только одно — смерть.

Из отчета лейтенанта Крузенштерна: «Окружающий нас лед, неизвестно по каким причинам, двигался быстрее нашей льдины, так что в короткое время мы потеряли его из виду и уже не видели ни льда, ни берега, а сильное волнение начало раскачивать наш островок. Мы согревались с трудом; мороз был сильный и ветер к вечеру дошел до шторма; я ежеминутно ждал, что нашу льдину разобьет на мелкие части. Нас единственно спасало самоедское платье; не будь его — замерзли бы все. Мы легли спать по два человека, ноги друг другу в малицы, убирая головы также в малицы и таким образом спасались. Вечером в 11-м часу небольшая часть нашей льдины отломилась и мы с трудом могли спасти 4 человек, спавших в том месте; между ними был и барон Будберг. Волнение ходило весьма солидное, поддавало через всю нашу льдину, так что мы, находясь, сколько можно было под ветром, не могли, однако ж, укрыться от воды, весьма неприятной во время стужи. Наконец 13 сентября в 7 часов пополуночи льдина наша была разбита пополам с ужасным шумом, уподоблявшимся пушечному выстрелу. Начало поддавать еще сильнее через крошечный наш островок. Здоровье г-на Матисена нисколько не улучшалось и он передал последнее свое желание: поклоны родственникам и тому подобное. Команду я старался ободрять рассказами о случаях на море и во льдах, где, после неимоверных трудов, люди все-таки спасались. Мое старание было, однако, не совсем успешно… Погода стояла теплая, мороз был около 1 градуса. С 6-ти часов утра пошел сильный снег, превратившийся в дождь, к 9-ти часам нас мочило сверху и снизу; все мы были мокрые донельзя. Один час мороза, вроде вчерашнего, положил бы конец всем нашим бедствиям. Но к полудню шторм улегся, весьма скоро сделалось маловетрие от зюйд-зюйд-веста и остаток нашей льдины выдержал».

Вскоре выглянуло солнце и люди получили возможность хоть немного просушиться. Затем ветер вновь посвежел, а замер глубины показал, что льдину снова понесло к берегу.

— О круговоротах льда в здешних местах я давно наслышан от поморов! — поделился мыслями с Матисеном Крузенштерн.

— Это вполне логично, ведь мы почти в самом юго-восточном углу Карского моря, а здесь течение и ветер дуют по кругу! — едва разлепил губы больной штурман.

Через несколько часов на горизонте показался и сам берег. Люди приободрились. Мимо льдины по направлению к берегу проплывали настоящие айсберги, столкновение с каждым из которых могло закончится печально. Поэтому Крузенштерн распорядился:

— Всем быть наготове! В момент столкновения сразу же перепрыгивать на большую льдину!

Оставшихся в живых собак засунули в заплечные мешки. И вот огромная льдина с шумом и скрежетом ударилась о льдину «ермаковцев».

— Приготовились! Пошли!

Команда шхуны разом дружно перепрыгнула на большую льдину и вовремя! В тот же момент их бывшая льдина была подмята и с шумом ушла под воду. Вскоре новая льдина сошлась с еще несколькими и, врезавшись друг в друга, они образовали довольно большое и надежное поле. Отойдя подальше от края, измученные морально и физически люди устроились на ночлег. В этот момент едва не потерялись кок Ларионов и барон Будберг, которые почему-то направились к опасному краю льдины и были вовремя найдены и возвращены обратно.

— Почему ты поперся куда не след? — гневно ругался на повара Крузенштерн.

— А их благородие пошли, а я и за ними. Они же из студентов, значит все знают, — оправдывался тот.

Крузенштерн только рукой махнул

— Ну а вы, Александр, чего пошли куда не надо, о чем вы думали?

— А ни о чем, — простодушно пожал плечами Будберг, щуря свои близорукие глаза.

На это у Крузенштерна не было уже не только слов, но даже жестов.

Вечером лот показал 12 саженей. Все приободрились еще больше.

— Теперича нам ничего больше не грозит, так как льдину два раза Господь оторвать не даст. Он, вот, и в прежний раз, попужал нас немножко и обратно возвернул, — делился своими соображениями боцман Панкратов.

Ночь на 14 сентября была такой холодной, что если бы раньше не успели просушить одежды, утром бы никто не проснулся. Сухарей к этому времени ни у кого уже почти не осталось. Делили последние. Утром осмотрелись. Ветер гнал льдину на ост-норд-ост, а лот показал 10 саженей. Лед понемногу двигался к берегу, на между ними еще оставалось много воды и приходилось только ждать. Почувствовал некоторое облегчение штурман Матисен. А вечером льдину в который раз погнало на норд-вест. Все сразу замолчали и глядели на боцмана, словно он был главным виновником происшедшего.

— А я то при чем? — пытался тот оправдываться.

— А кто накаркал, — сказали ему.

После этого каждый воздвиг себе изо льда некое подобие дома, который тут же обозвали «гробницей». Берег скрылся. Забравшись в него, легли спать, молясь чтобы Бог смилостивился и на этот раз.

— Будем надеяться, что нас снова покрутит и направит к берегу, прежде чем разломается льдина, — сказал Крузенштерн своим спутникам, устраиваясь на ночлег.

Опять шел сильный дождь со снегом и все снова вымокли до нитки. Собаки, делившие с «ермаковцами» все невзгоды, даже перестали скулить, а только жались к людям, ища хоть немного тепла. Командирский пудель при порывах ветра от слабости валился на спину и не мог встать.

Утром выглянуло скупое полярное солнце, и люди опять принялись сушиться. Крузенштерн увидел песца, хотел было его подстрелить, но тот убежал. Вольнонаемный повар Павел Ларионов попался на воровстве. Приберегая несколько своих сухарей, он предпочитал воровать у других и был пойман с поличным. Матросы грозились скинуть вора со льдины, но вмешался Крузенштерн и объявил, что прощает повара. Все лучше становилось штурману Матисену. Он уже вовсю жевал сухари и объявил, что вполне готов продолжать путь пешком.

Наступило 16 сентября. Из воспоминаний Крузенштерна: «Хотя ни у меня, ни у людей надежды не было достигнуть берега, потому что уже несколько раз были обмануты, мы, все-таки, помолившись Богу, тронулись в путь в 6 часов. Шел сильный дождь и мы все были мокры; первые два часа мы шли по весьма опасным местам, по сжатым маленьким ледникам, между которыми проваливались постоянно, часто до груди, и, наконец, в 8 часов пополуночи достигли до сплошного льда на котором была гора; с вершины ее увидели, к общей радости, берег верстах в 15 или 18. Не отдыхая нисколько, мы пошли весьма скоро вперед и сделали привал не раньше 11 часов. Берег отстоял от нас еще на 8 или 9 верст, но половина людей выбилась совершенно из сил и я принужден был дать полчаса отдыха. Особенно Будберг до того ослаб, что говорить уже не мог и падал на ровных местах. Мы все воспользовались этим временем и съели двойную порцию сухарей. Некоторые из команды повредили себе ноги при падении и тащились с трудом. До пяти часов мы шли без оглядки, не встречая полыней, осталось до берега не более одной версты. Около двух часов я сам был до того уставши, что помогала только сила воли. С величайшим трудом тащился я вперед; грудь и плечи болели донельзя, но эта слабость была непродолжительна: к 6-ти часам я шел также легко и быстро, как прежде. Последняя верста была необыкновенно тяжела для нас. Берег не дался нам без упорного боя и я не знаю попали ли бы мы вообще на него без помощи матроса Попова? Он шел передовым последнее время и я любовался его неустрашимостью и находчивостью в преодолении всякого рода препятствий; все остальные довольно равнодушно смотрели на берег как и на лед и у каждого из них было одно желание — лечь и отдохнуть».

Уже у самою берега моряки снова вышли на полынью, слава богу, не слишком широкую. Остановились, перевели дух, нашли, как всегда, подходящую льдину-паром и качали переправу. После переправы поход продолжился. Скоро до берега оставалось уже каких-то 50 саженей, но опять открылась вода, и на этот раз в обозримом пространстве не было видно ни одной подходящей льдины. Замерили глубину, она была совсем небольшая.

— Оставаться здесь, значит замерзнуть! Кроме того, нас в любой момент может снова отнести на льдине в открытое море. Два раза повезло, но как знать, повезет ли в третий! — объявил Крузенштерн. — Поэтому приказываю каждому, кто как знает и как может идти к берегу прямо по воде. Перед переправой всем разбиться по двое-трое, чтобы в случае чего можно было вытаскивать друг друга. Первые пошли!

Первыми двинулись к берегу боцман Панкратов с двумя матросами. Остальные, затаив дыхание, следили за ними. Вначале вода доходила переправлявшимся по грудь, потом по горло. Несколько раз они вообще проваливались под воду с головой, но каждый раз выныривали. Но вот, наконец, они выбрались на берег. Остававшиеся еще на льдине моряки приветствовали успех первопроходцев дружным «ура». Следом за первыми переправились и остальные. Выбравшиеся на берег люди были не только насмерть уставшими, но и (в какой уж раз) насквозь промокшими — и это на морозе! Но что это было по сравнению с осознанием того, что они, наконец-то добрались до столь желанного берега!

— Господи, неужель, землица русская! — плакали матросы, и становясь на колени, целовали стылые камни.

Пудель Малыш, видя радость людей, тоже радостно повизгивал. Немного придя в себя, осмотрелись. К большому огорчению команды «Ермака», на берегу не оказалось плавника и не из чего было разжечь костер. Поэтому нашли какую-то ложбину, куда не задувал ветер, там попадали, тесно прижавшись друг к другу, да так и продрожали всю ночь, изредка вставая для того, чтобы хоть немного согреться. Ранним утром все же удалось найти немного выкидного леса, который в то время северные мореходы не без юмора именовали «ноевым деревом». Плавник не без труда, но разожгли. Это позволило сварить припасенного кофе, которое казалось всем поистине божественным напитком. Кофе взбодрил людей.

— Жизнь-то, кажется, стала налаживаться, — рассмеялся Матисен.

— Сейчас бы еще сигару, — мечтательно закрыл глаза Будберг. — Вернусь в Питер, буду беспрестанно пить кофе и непрерывно курить сигары.

— Давайте вначале вернемся, — вздохнул Крузенштерн.

Когда окончательно рассвело, Матисен взял зрительную трубу и принялся внимательно осматривать окрестности. Внезапно он закричал:

— Вижу чумы! Вижу чумы!

Немедленно трубу у него схватил Крузенштерн и так же увидел верстах в пяти от места ночлега верхушки двух чумов. Немедленно к чумам был отправлен боцман Панкратов с тремя матросами, все, на всякий случай, с винтовками.

— Во что бы то ни стало задержать людей, если попытаются бежать! — велел Крузенштерн.

К счастью, местные ненцы бежать от появившихся незнакомцев и не собирались. Знаками боцман объяснил местным жителям, что они нуждаются в помощи. Ненцы немедленно запрягли трое нарт и вскоре все моряки были доставлены на стойбище, где их уже ждал огонь, горячий чай и жареная оленина.

В течении нескольких дней все отлеживались и отъедались. Затем Крузенштерн с командой на оленях были переправлены в ближайшее село Ижму. Отдохнув и там, команда «Ермака» отправилась в устье Печеры, в деревню Кую. Устроив там своих подчиненных на зимовку во главе со штурманом Матисеном и бароном Будбергом, Крузенштерн поспешил в Архангельск, чтобы доложиться о судьбе своего судна и его героической команды. С собой он вез и тетрадь с записями сделанных промеров в южной части Карского моря, зарисовками береговой линии, которую, несмотря ни на что, сохранил, держа на груди под малицей.

Написав подробнейший отчет об экспедиции, Крузенштерн принялся оббивать пороги высоких инстанций, прося дать ему возможность на организацию еще одной экспедиции в устье Енисея. Но из этого ничего не вышло.

— Ежели все предыдущие попытки были неудачными, значит время еще не настало для решения сей трудной задачи. А потому отложим это дело до более дальних времен, — сказали ему высокие начальники.

Подводя итог тому, что совершила команда «Ермака», можно сказать, что тяжелейший восьмидневный переход по морю, в котором не было потеряно ни одного человека, можно без всякого преувеличения назвать поистине уникальным и героическим. Кроме этого, проведенные исследования стали еще одним шагом в освоении русской Арктики. Команде «Ермака» несказанно повезло.

Они не пропали бесследно в бескрайних льдах высоких широт, а остались живы. Увы, так везло крайне редко. Бесследно пропали во льдах экспедиции Брусилова и Толя, не счесть сгинувших поморов и зверобоев.

Лишь спустя тринадцать лет после гибели «Ермака» известный шведский полярный исследователь барон А.Е. Норденшельд на судне «Превен», используя данные экспедиции «Ермака», пройдет его путем. Тщательно изучив отчет Крузенштерна, он сделает вывод: надо с осторожностью избегать возможности быть затертым льдом в южной части Карского моря и стараться пробраться к устью Енисея вдоль восточного берега острова Вайгач или через пролив Маточкин Шар.

Более благоприятная ледовая обстановка позволила Норденшельду воспользоваться первым вариантом, удачно обойти Ямал и дойти до устья Енисея, а потом, завершив круг по Карскому морю, вернуться через Маточкин Шар в Норвегию. Спустя год все тот же барон Норденшельд, уже на пароходе «Имер», снова пройдет тем же путем в устье Енисея и вернется обратно.

Что касается бесстрашного командира «Ермака», то судьба его сложилась следующим образом. После окончания экспедиции в Карское море он был назначен командиром канонерской лодки «Хват» на Балтийский флот. Много плавал в шхерах. Был награжден за выслугу лет орденом Станислава 3-й степени. Затем служил на корвете «Витязь». После этого Крузенштерн, как бывалый подводник, снова командует одной из первых экспериментальных подводных лодок и даже совершает на ней довольно успешные погружения. Затем начальство предложило храброму и талантливому офицеру службу на Аральской флотилии, где можно было заняться исследовательскими работами. Разумеется, он не отказался. В 1868 году Крузенштерн уже на Арале. То было время знаменитых среднеазиатских походов Черняева и Кауфмана, время присоединения к империи бескрайних просторов срединной Азии. На Арале Крузенштерн успешно командует баржой, а затем и пароходом «Арал», совершает на нем плавания по Сыр-Дарье. В 1871 году он получил капитан-лейтенантский чин, но в августе того же года скоропостижно умер во время одной из эпидемий. Увы, жизнь храброго и талантливого моряка оборвалась на самом взлете… Быть может, кто-нибудь скажет, что он не слишком много успел. Возможно это так, но Крузенштерн упорно шел вперед и можно не сомневаться, что если бы судьба подарила ему хотя бы еще несколько лет, имя Павла Павловича Крузенштерна было бы столь же почитаемо потомками, как и имя его знаменитого деда.

С каждым годом все дальше и дальше в неизвестность уходили полярные экспедиции, пока, наконец, в 1916 году ледоколы «Таймыр» и «Вайгач» впервые в истории не прошли вдоль всего северного побережья.

Неимоверно трудно шло освоение полярных российских морей, неимоверно трудно пробивались наши моряки вдоль северного фасада России, осваивая Великий Северный морской путь. Низкий им за это поклон!