А через год он уже снова вел корабль знакомым маршрутом. В Европе продолжали полыхать наполеоновские войны. Россия снова воевала в союзе с Англией против Франции. «Азия» поступила под начало командующего вооруженными силами России на Средиземном море вице-адмирала Сенявина. Вице-адмирал привел на Корфу эскадру с Балтики. С Белли при встрече они обнялись, как старые добрые знакомцы.

И сразу же первое поручение – занять важнейший порт на Адриатике Бокко-ди-Катторо, который издревле населяли православные далматинцы-бокезцы. Котторская бухта считалась одной из лучших во всей Адриатике. Владеющий ею, сразу же получал возможность контроля над всем далмацинским берегом. Катторский плацдарм не давал покоя уже и Наполеону, который прекрасно понимал всю его стратегическую важность. Занимая бухту, Сенявин мог сразу же рассчитывать на поддержку не только населявших ее бокезцев, но и братских им черногорцев, живших поодаль от побережья и давно уже ждавших прихода русских. Австрии Катторо перепало совсем недавно по прихоти Наполеона. По его же прихоти теперь оно отдавалось непосредственно французам. Правда пока командующий французскими войсками генерал Молитор из-за отсутствия пушек остановился значительно севернее в Задаре, но пушки могли подвезти со дня на день и тогда бросок на Катторо был бы неминуем.

По Далмации поползли слухи, что французы посягнут на древние местные вольности. Бокезцы возроптали. Неумолимый молох войны грозил полным разорением торговли, с которой жила и кормилась большая часть прибрежного населения. Война с Англией лишала заработка всех, ибо море отныне становилось закрытым. Бокко-ди-Катторо, как перезревшее яблоко, готово было упасть в руки русского адмирала. Бокезцы и жившие выше в горах черногорцы слали на Корфу посла за послом: «Приди и властвуй нами!»

– Зовите ко мне Белли! – распорядился Сенявин немедленно. – Будем делать диверсию в Далмацию!

Встретив старого соплавателя, обнял его за плечи:

– Слушай, душа моя Григорий Григорьевич! Пойдешь в Катторский залив и подашь катторцам надежду в нашем покровительстве. Постарайся быстро и бескровно занять крепости в том заливе. Затем учредишь блокаду в проливе Каламато меж островами Меледо и Агасто, чтоб и мышь от французов туда не проскочила. Наблюдай за всеми их передвижениями и, сколь возможно, препятствуй водворению их в Рагузе. Ежели же при этом катторцы пожелают не допустить французов в город, то пособляй им всем, чем только возможно! Справишься ли!

Белли лишь развел руками:

– Не в первый раз, Дмитрий Николаевич!

– Тогда доброго пути! – перекрестил капитана 1 ранга Сенявин. – И с Богом!

В тот же день Белли, подняв над своей «Азией» отрядный брейд-вымпел, взял курс к берегам Далмации. В кильватер «Азии» держали два фрегата и посыльная шхуна «Экспедицион». На траверзе острова Фано с «Азии» усмотрели мчавшийся среди пенный разводьев «Венус». Подозвали пушкой. Белли, расставив ноги на качке, кричал в рупор:

– Егор Федотыч! Твой фрегат придан моему отряду! Давай, заворачивай в кильватер!

– Не могу! – прокричал в ответ командир «Венуса» и показал рукой на сгрудившихся на шканцах пассажиров. – Мне сиих господ на Корфу доставить надо!

– Добро! Иди на Корфу – вновь приложил к губам жестяной рупор Белли. – Но как сгрузишь, немедленно догоняй меня у Новой Рагузы!

– Ну вот, господин Броневский, кажется, вы и отдохнули от трудов праведных! – нашел глазами мичмана Развозов. – Командуйте прибавить парусов, нам еще «Азию» нагонять надобно!

На Корфу разрешили только спешно залиться водой. Пассажиры сьехали к командующему, а спустя час вернулись в том же составе от Сенявина с новыми засургученными пакетами.

– Курс на Рагузу! – мрачно объявил Поццо ди Борго и тотчас ушел спать к себе в каюту.

И снова, изматывающий душу, трехдневный шторм. В клочья разорвало фор-марсель, убило матроса, еще двоих ранило, но Развозов почитал, что еще счастливо отделался. Весь путь шли только на штормовых стакселях, но и те, то и дело рвало и уносило.

Из дневника мичмана Владимира Броневского: «…Итак, принуждены мы были оставаться без парусов; нас несло по воле ветра, ревущего так сильно, что и в 3 саженях неслышно было громкого голоса. Вечером, когда бора несколько уменьшилась и позволила нам под бизань-стакселем лечь в дрейф, я сошел на низ. Гроб и тихое пение псалмов остановили меня. Смертный одр, покрытый флагом, печаль изображенная на лицах людей окружавших тело умершего, тусклый свет лампады и слабый голос седовласого монаха, поющего «со святыми упокой» вливали в душу благоговейный трепет. Я также в сокрушении сердца забыл о буре, забыл о самом себе и молился, как говориться: «кто на море не бывал, тот Богу не маливался». Мореходцу нельзя быть вольнодумцем: встречая на каждом шагу гибельные опасности и стоя перед лицом смерти, всякие безбожные мудрствования исчезают и вся развращающая нравы мнимая философия, привозженной пред иконою свече, умолкает и прекращается в духовную молитву».