В ту достопамятную для всех россиян ночь погода весьма благоприятствовала атакующим.

В одиннадцать часов пополуночи Спиридов захлопнул крышку карманных часов: – Пора!

Чтобы не привлекать внимания турок, пушечных сигналов не давали. На «Ростиславе» лишь зажгли и подняли фонарь. Адмирал запрашивал: «Все ли готовы к съемке с якорей?» Тотчас на флагштоках кораблей действующего отряда замерцали ответные сигналы-огни: «Готовы!» Тогда на «Ростиславе» вывесили сразу три фонаря: «Начать движение!»

Согласно диспозиции первой в бухту должна была входить «Надежда»: ее задача – подавить береговые батареи. Но на фрегате замешкались. То ли мель была рядом, то ли еще что, но «Надежда» медлила со съемкой. Видя это, Спиридов отстранил Грейга в сторону и зычно крикнул на «Европу»: – Клокачев! Тебе начинать первым!

Повторять капитану «Европы» было не надо. Выбрав якоря и наполнив ветром марсели, передовой линейный корабль решительно двинулся вперед в темный зев Чесменской бухты. С оставшегося по левому борту «Грома» матросы и офицеры приветственно махали руками.

Едва «Европа» вышла на траверз первой береговой батареи, как загремели залпы. Сражение началось.

Несмотря на сильный огонь, Клокачев пробился в бухту и дерзко встал посреди нее на шпринг. До турок было менее двух сотен саженей. По одинокой «Европе» сразу открыл пальбу весь неприятельский флот. Темноту ночи прорезали снопы пламени. Ядра и брандскугели, завывая, чертили в небесах свой гибельный след… Русские канониры били отменно, и скоро на турецких кораблях запылали первые пожары. В течение получаса выдерживала «Европа» этот неравный бой и вышла из него победительницей*.

К часу ночи подошел и встал рядом «Ростислав». Вслед за «Ростиславом» под всеми парусами проскочили в бухту брандеры, а затем остальные корабли и фрегаты отряда: «Не тронь меня», «Надежда», «Африка», «Гром». Теперь русские пушки держали под прицелом всю бухту. Над Чесмой стоял сплошной гул*.

Подъем духа российских моряков был небывалый: «С большим воодушевлением шли суда в гавань навстречу морю огня… Став на якорь, они взяли на прицел самые крупные из неприятельских кораблей, и их ядра, как дождь, стали барабанить по турецким судам. Бомбы летали по воздуху, как сказочные метеориты», – писал один из, участников сражения.

Скоро удачно пущенный каркас с «Грома» упал в рубашку грот-марселя одного из турецких кораблей. Будучи изготовленным из бумажной парусины и к тому же совершенно сухим, тот вспыхнул мгновенно. Огонь быстро побежал кверху по мачтам и реям. Рухнула прогоревшая грот-стеньга. Спустя мгновение жаркие языки пламени уже лизали весь корабль. Турки бросились вводу… – Начали хорошо! – молвил Спиридов сквозь зубы.

– Дайте по отряду сигнал «Усилить огонь как только возможно», – обернулся он к Грейгу.

В начале второго часа – снова удача. На этот раз отличился «Ростислав». Его меткий выстрел поджег 100-пушечный «Капудан-пашу». Теперь, освещая бухту, как гигантские свечи, полыхали уже два турецких корабля. От пожаров стало светло, как днем.

– Посадили красного петуха на басурмана, теперь только раздувай, и дело пойдет! – радовались матросы.

– Время пускать брандеры! – обратился к Грейгу Спиридов. – Упустим случай – потеряем все!

Грейг согласно кивнул и закричал артиллеристам у Фальконетов: – Пали ракетами!

Грянули выстрелы. Шипя и взвиваясь, понеслись к небу три белые ракеты. Дублируя сигнал, сдвоенным залпом ударили мортиры «Грома». Разом смолки пушки русских кораблей. Наступал решающий момент не только сражения, но и всей Архипелагской экспедиции. Один за другим брандеры устремились вперед. Внезапно турки прекратили огонь…

– Не задумал ли чего хитрый Гассан? – заволновался не на шутку Спиридов.

Грейг был сдержаннее. Чего не случается на войне по глупости противника!

Все, однако, объяснялось очень просто. «Лев султана» принял брандеры за перебежчиков и велел не только прекратить стрельбу, но и молиться за благополучное прибытие беглецов…

Лишь когда брандеры прошли добрую половину расстояния, понял Гассан-бей свою ошибку и выслал на перехват дерзостных смельчаков свои галеры. Снова заговорила турецкая артиллерия.

Из воспоминаний очевидца: «С большим воодушевлением шли наши суда в гавань навстречу целому морю огня с неприятельских судов и батарей. Став на якорь, они взяли под прицел самые крупные из неприятельских кораблей, и их ядра, как дождь, стали барабанить по турецким судам, а бомбы летали по воздуху, как сказочные метеоры, сея смерть и разрушение везде, где они падали. И вот в первом часу утра, когда все внимание неприятеля было сосредоточено на судах коммодора Грейга, последний сделал сигнал брандерам идти в атаку… Приближался момент, когда русский крест должен был окончательно восторжествовать над турецким полумесяцем…»

Первым из всех мчался к намеченной цели брандер под командованием любимца Эльфинстона Дугдаля.

В охотники капитан-лейтенант вызвался исключительно из-за перемены чинов и денежного вознаграждения. Но для того чтобы надеть мундир капитана 2 ранга, надо было еще и остаться живым.

«Какого черта влез я в это гиблое дело, – тоскливо подумал Дугдаль, вглядываясь в надвигающуюся стену неприятельских кораблей, – и какое мне, англичанину, дело, в конце концов, до всей этой свары русских с османами?»

Чем ближе к неприятелю, тем больше нервничал Дугдаль, а завидев спешащие на пересечку галеры, и вовсе потерял рассудок. Срывающимся от страха голосом он приказал команде покинуть судно…

В это самое время турецкое ядро перебило фалинь, связывающий шлюпку с брандером.

Обезумевший Дугдаль с криком носился по палубе, пока матросы не выкинули его за борт.

Галеры с янычарами были уже рядом, когда оставшиеся на судне матросы подпалили фитилем пороховые дорожки и попрыгали в воду. Грянул взрыв… Галеры бросились в стороны. Все было кончено. Первый брандер свою задачу не выполнил*. Теперь дело было за оставшимися тремя.

Второй брандер атаковал с наветренной стороны. Вел его Томас Макензи по прозвищу Фома Калинович. Наверное, на всем российском флоте не было ни одного застолья, где бы отсутствовал этот неугомонный лейтенант. Хороший анекдот и меткая шутка имелись у него на все случаи жизни. Умел Фома показывать затейливые фокусы, заразительно плясал искрометную джигу, но более всего удавался ему показ старой англичанки, танцующей менуэт. Макензи уважал русских за веселый нрав и честность куда больше, чем своих хитроумных соотечественников.

Сейчас, надвинув по самые брови треуголку, он уверенно вел свой брандер вперед. Чтобы не столкнуться с судном Дугдаля, лейтенант отвернул к берегу. Резкий толчок и скрежет известил команду о том, что брандер влез на риф. Макензи огляделся: – Боже милостивый!

Судно прочно сидело на камнях, как раз напротив турецкой береговой батареи, на северном мысу. К урезу воды уже сбегались, потрясая ятаганами, турки. Просвистели и ударили в борт первые ядра. Макензи велел покинуть обреченное судно.

Но худа, как говорится, без добра не бывает. Горящий брандер осветил вражескую батарею. Вот она, милая! Бей, не жалей! И фрегат «Надежда», незамедлительно воспользовавшись случаем, не оставил от нее камня на камне.

Команда второго брандера меж тем пробивалась к своим.

– Никак галеры басурманские! – обернулся к Макензи один из матросов.

И точно, за мысом у самого берега, прижавшись друг к другу, стояло до двух десятков гребных судов.

– Молодец! – похвалил матроса Макензи. – Будем брать на абордаж.

– Брать-то какую станем? – деловито интересовались матросы, налегая на весла. – Бона их какая прорва!

– С ближней и начнем! – смеясь, ответил неунывающий Фома Калинович. – Сколько сил хватит, столько и возьмем!

С ближайшей галеры изумленные турки взирали на приближающуюся шлюпку. Вот она уже у самого борта. Опомнились турки, да поздно! Ружейный залп смел их с палубы.

– В штыки! Виват Екатерина! – первым взобрался на галеру лейтенант. – Ура! – кинулись остальные.

Турки с воплями летели за борт. У весел, готовые ко всему, жались гребцы-невольники, худые и страшные, будто выходцы с того света.

– Давай наверх, сердешные! – кричали им матросы. – Кончилась ваша неволя!

Быстро расклепали железа. Пошатываясь, выбрались наверх: греки и венецианцы, англичане и мальтийцы, итальянцы и поляки.

– Хлопцы! – плакал, обнимая всех подряд, изможденный до крайности невольник. – Як там Украина ридна? Як там Днипро широкий? Тридцать рокив в полони басурманском маюсь! – Вперед! Вперед! – торопил матросов Макензи.

Ободренные первым успехом, те уже прыгали на следующую галеру, вслед за ними торопились, горя отмщением, невольники. Не успели турки уразуметь, что к чему, как и вторая галера была захвачена. Остальные гребные суда тем временем спешно отходили в сторону, изготовляясь к нападению. Ахмет-ага был готов покарать дерзких. Теперь надо было уходить, и чем скорее, тем лучше.

– Это был самый великолепный из моих менуэтов, но и он, кажется, окончен! – подвел итог боя Макензи. – Весла на воду! Прорываемся к своим!

Удачно уйдя от погони, лейтенант привел к эскадре отбитые им галеры. Слов нет, второй брандер сражался геройски, однако и он своего предназначения не выполнил. Вся надежда теперь была на лейтенанта Ильина.

Дмитрий Ильин до самого начала брандерной атаки распоряжался своей мортирной батареей. Наконец подскочил к борту бомбардирского корабля назначенный ему брандер. Лихо перепрыгнул на него лейтенант. Утер рукой пот и сажу с усталого лица. В нос ударил острый запах скипидара. Брандерский боцман протянул апельсин. – Откуда? – спросил, сдирая кожуру, Ильин.

– Та грэк, шо хозяин судна энтого, передал, говорит, трескайте, робяты, сколь душа просит, мне для вас ничего не жаль! – пояснил словоохотливый боцман.

«Ростислав» проходили почти впритирку. Свесившись с ахтердека, Грейг прокричал Ильину:

– Ни под каким видом не поджигайся, пока не сцепишься с турком намертво! Заходи с наветренной стороны. С Богом!

– Ясно! – махал шляпой лейтенант. – Отстранив рулевого, он сам встал на руль. – Ну, Святой Миколай, не выдай!

Пошли! Шипя, отхлынула от форштевня пена, вздулись наполненные ветром залатанные паруса. Брандер легко мчал вперед, целя бушпритом в самую гущу неприятельского флота.

Турецкая армада горела. Но зажжена была лишь малая ее часть, находившаяся под ветром. Наветренные же корабли по-прежнему оставались невредимыми. Все ближе и ближе громада 80-пушечного корабля.

– Держись, ребята, – ободрял команду Ильин. – для нас давно в раю девки собраны!

Брайдер на полном ходу врезался в борт линейного корабля, разом полетели мачты, с треском рвался такелаж. Не жалко! Теперь уж все равно! Матросы крючьями намертво сцепляли свое судно с жертвой. От пуль отмахивались, как от мух надоедливых: – Кыш, подлая, ищи себе дружка в иной сторонке!

– Давай, канонир, подпаливай! – Ильин навскидку стрелял по туркам из пистолетов.

Васька сноровисто поджег фитилем рассыпанный дорожкой порох. Огненная змейка, шипя, побежала в раскрытую настежь крюйт-камору. Отбросив разряженные пистолеты, Ильин торопливо крепил к борту корабля подпаленный брандскугель.

Васька, что есть силы орудуя деревянным мушкелем, прибивал сей снаряд к обшивным доскам. Наконец брандер намертво сцеплен, бранскугель прибит, порох вот-вот рванет – дело сделано! – Уходим! – скомандовал Ильин. Немногочисленная команда с разбега спрыгнула в шлюпку. – На весла навались! Гребли яростно, как никогда. – Давай, давай!

Вот уже пули перестали долетать, оглянулся лейтенант – над брандером гуляло пламя. Через несколько мгновений грянет взрыв.

– Суши весла! – скомандовал устало. – Посмотрим, ладно ли будет.

Шлюпка беспомощно закачалась на волнах. На корме в рост, широко расставив ноги, встал Ильин. Флер на шляпе рвало порывистым ветром. И тут грянуло!

Эхо взрыва, казалось, всколыхнуло море и берег – так рванул брандер.

По мачтам турецкого корабля бежало пламя. И снова взрыв! Теперь на воздух взлетел линейный корабль. Грохот был такой, что перепуганные турки прекратили стрельбу. Лавина обломков падала на вражеские суда.

«Огонь, подобно жерлу огнедышащей горы, стоял пламенем над судами, как бы висевшими в воздухе, мириады искр огненного дождя падали во все стороны и поджигали другие корабли…» – Ура! – что было мочи закричал Ильин. – Ура! – обнимаясь, кричали матросы.

– Ура! – до надрыва в горле орал счастливый Васька Никонов.

– Весла на воду! – обернулся к команде лейтенант. – Погребли домой!

А в это время выходил в атаку четвертый, последний брандер, мичмана Гагарина. Брандер этот цели не достиг – испугался князь Василий. Не пройдя и половины дистанции, поджег он свое судно и пересел в шлюпку. Брандер же пустил по ветру на удачу. Авось попадет! Команда плакала слезами горькими.

– Каково нам людям в глаза смотреть будет? Лучше уж в пекло башкой, чем с позором возвертаться!

– Хамье! – подумав, обиделся Гагарин. – Как мне делать надлежит, я и сам уразумею!

Знал князь Гагарин наверняка, что Орловы его в обиду не дадут и наградой он обделен не будет…

Но туркам было уже не до гагаринского брандера. Пожар охватил к этому времени всю Чесменскую бухту. Языки пламени озаряли звездное небо и, отражаясь, играли в воде кровавыми бликами.

Огонь всегда страшен, не случайно турки остолбенели от ужасного зрелища. Ну, а затем началась всеобщая паника, остановить которую не могло ничто!

Неприятель пал духом окончательно. Ответный огонь его прекратился.

На стоявшем ближе всех «Ростиславе» от пышащего жара нельзя было даже повернуть лицо в сторону Чесмы. Люди задыхались. Оставаться на месте было небезопасно, вот-вот могли вспыхнуть паруса.

– Отводи-ка ты, бригадир, корабль назад, – посоветовал Грейгу Спиридов, – а то как бы нам заодно с агарянами не изжариться!

Грейг отдал соответствующую команду. Исполняя ее, «Европа» и «Не тронь меня» отбуксировались гребными судами подальше от огня. Впереди теперь оставался лишь «Ростислав». Над кораблем то и дело пролетали полыхающие головешки. Грейг, глядя на это буйство, шептал сухими губами: – О, теперь я знаю, как выглядит настоящий ад! В глазах бригадира плясали отблески огня…

Впоследствии Грейг писал: «Легче вообразить, чем описать ужас, остолбенение и замешательство. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду, поверхность бухты была покрыта множеством спасавшихся людей, но немного из них спаслось».

В это время капитан Лупандин делал все возможное, чтобы спасти «Ростислав» от возгорания.

– Ну, заморы, – ободрял он свою команду, – не подкачай!

Матросы перекрепляли паруса, непрерывно поливали из брандспойтов такелаж, окатывали из ведер борт и палубу. «Ростислав» своей стоянки так и не покинул.

Море кипело от непрерывных взрывов, по бухте гуляли огромные волны, топя шлюпки и людей. Заряженные пушки, накалясь, палили сами, усиливая панику. Пламя и дым давно затмили луну. Огонь, вода и воздух, казалось, слились воедино в стремлении покончить со всем живым.

В находящейся в нескольких десятках милей Смирне земля ходила ходуном, как при землетрясении. И люди в ужасе выбегали на улицу из домов, думая, что настал конец света…

Еще одно воспоминание очевидца: «Горел уже весь флот, насчитывавший около 200 парусов, являя этим страшную и в то же время величественную картину всеобщего ужаса и бедствия. Перо может дать лишь слабое представление об этой поразительной катастрофе. Пламя с ужасающей быстротой разливалось во все стороны, и один за другим взлетали на воздух турецкие корабли вместе с людьми, бегавшими по их палубам и не решавшимся броситься в воду и плыть к берегу. Русские продолжали осыпать пожарище таким дождем бомб, ядер и пуль, что никто не решался прийти на помощь своим гибнущим собратьям. Крики отчаяния, вопли и рыдания побежденных, и музыка, барабанный бой, и «ура» на судах Грейга, сливаясь воедино, составляли как бы торжественную погребальную песню умирающей доблести османов… Наша победа была решительная, их поражение – полное».

Едва воспылала бухта Чесменская, пал духом наблюдавший за боем из замка капудан-паша:

– Сюбхан Аллах! Все погибло! О я, несчастный, что скажу я великому султану, как посмею глянуть в лучезарные глаза его?

Великому адмиралу уже виделся недалекий подарок султана – конверт с черным шелковым шнурком…

Толпы турок разбегались во все стороны. В придорожной канаве, брошенный всеми, лежал младший флагман Джезаирли Гассан-бей.

– Ради Аллаха и Фатимы! – кричал он бегущим. – Остановитесь!

Тщетно, песчинка в огромном потоке – он был бессилен что-либо изменить. Пробегавшие мимо плевали ему в лицо: – Будь ты проклят, приведший нас сюда!

Постанывая от боли в раненой руке, Гассан-бей отполз в сторону. О, как жалел он сейчас о том, что не пал тогда на палубе «Реал-Мустафы» от штыка гяура!

– Я отомщу неверным, – шептал несломленный «Лев султана». – Я отомщу так, что сам шайтан ляжет мне под ноги вместо порога, когда настанет пора отправляться через Эльсырат в рай к предкам! Клянусь Небом!

Страшной клятве Гассан-бея так и не суждено было сбыться. Никогда. Больше добавить к этому нечего…

Всю дневную баталию 24-го числа провел Леха Ившин подле своей пушки. Палил из нее по басурманам – будь здоров, только щепки летели! Когда ж сцепился с вражеским кораблем «Евстафий», полез Леха со всеми на абордаж. Жаркое было дело! Троих турок уложил бравый канонир, но и самому досталось – задело пулей руку левую.

Как верхнюю палубу отбили, отправился Леха в лазарет. Спустился в евстафиевский интрюм и обмер. Народу в лазарете битком. У кого руки-ноги перебиты, у кого глаза огнем выжжены, а кто и вовсе покалечен так, что и места живого нет. Отовсюду крики, стоны, плач. Умирающие в голос прощались с белым светом и добрыми людьми. За кровью залитым столом два здоровущих матроса, навалясь, держали очередного страдальца. Третий силой лил ему в рот водку. Взъерошенный лекарь, щуря глаз, торопливо точил пилу… Закричал в голос несчастный, полетела нога в медный таз. А лекарь, пережав щипцами сосуды кровеносные, лил на рану кипящую смолу. Глянул Леха еще разок на страхи лазаретные и полез обратно. А на палубе уже кричал кто-то с надрывом:

– Робяты! Кто живой ишшо? Аида до басурманского корабля, там турки из рюйма наших ломят!

И сразу же на зов сотоварища, стиснув зубы, из люков поползли пораненные да побитые. Перетянул Леха куском рубахи кровоточащую руку и полез на «Мустафу» через фальшборт.

А в батарейных деках и трюме рубились яростно, да так, что скоро и биться-то было некому.

На Леху сразу же азиатец величины огромной по пояс голый кинулся. Попытался он было канонира ятаганом достать, да, погорячась, промахнулся. А Леха тесаком его в бок достал-таки. Закричал тогда азиатец бешено, отбросил ятаган и, обхватив канонира поперек ручищами, поднял в воздух. Устремив на задыхающегося московита налитые кровью глаза, прорычал азиатец-гяур и принялся грызть Леху зубами, стараясь к горлу добраться. И не жить бы Лехе, кабы не счастливый случай. Возле борта, где убивал канонира турок, была выбита выстрелами сетка защитная. Поскользнулся неистовый азиатец в чьей-то крови и, не удержавшись, полетел вместе с Лехой за борт. Пока в воде барахтались, вытащил канонир из-за пояса нож и добил врага своего. Но не успел и воздуха-то вдохнуть по-настоящему, как снова пришлось нырять. Прямо на него от борта турецкого корабля шла шлюпка. В шлюпке несколько бородатых турок перевязывали одного, богато разодетого… А вскоре рвануло так, что оглушенного Леху буквально вышвырнуло из воды. Сразу ударило в лицо жаром, перед глазами пошли круги…

Очнулся канонир лишь тогда, когда его, сердешного, за шиворот подцепили. – Ага! – только и сказал.

– Ага! Ага! – обрадовались турки, втаскивая его в шлюпку.

Когда же привезли матроса на берег да разобрались, кто он таков на самом деле, решили голову рубить. Простился Леха с жизнью и, глядя на погубителей своих, думал с тоскою:

«Кабы снималась голова да засовывалась за пазуху, тогда бы ничего не страшно, а так пропадать, видать, придется!»

Вытащил один из турок саблю кривую и начал подступать к Лехе этаким вывертом. Остальные плевались и хохотали: – У» УРУС, шайтан! Секир башка твой будет!

И такая Леху злость взяла от немощи своей, что аж слезы на глаза навернулись.

Подбежали меж тем турки к канониру, повалили и к шее уже хорошенько примерились, как прибежал еще один турок и стал что-то кричать да руками размахивать. Засунул тогда палач главный саблю свою за пояс и в сторону отошел с сожалением. Понял Леха, что в смерти его пока передышка случилась, но радовался недолго. Турки тут же избили его ногами и потащили куда-то. Всю ночь просидел канонир в душном сарае, а наутро отвели его на галеру, у берега стоявшую. Там заковали в цепь и подле весла огромного посадили, определив в гребцы-филикаджи. Рядом с Лехой еще бедолага плечом к плечу сидел, лицом черный, как сатана. Протянул он Лехе сухарь, водою поделился да рану перевязать помог, сострадательный, видать, был.

– Благодарствуя тя, арап любезный, – говорил ему Леха признательно, – дай Бог тебе скорой воли и доброго здравия!

Улыбался в ответ арап непонятливый, зубы белые скаля. Огляделся Леха по сторонам. Народ у весел самый разный, все помалкивают, каждый сам по себе. Меж гребцами надсмотрщик-комит виду свирепого с бичом прохаживается,

Едва стемнело, жестокая пальба началась. Гребцов сразу сытно бобами разваренными кормить стали: видать, работа впереди предстояла.

А пальба разгоралась все сильнее. Радовался Леха – жмут наши, коль шум такой стоит! Затем и взрывы греметь начали, забегали турки как оглашенные.

– Ишь, не нравится гололобым на ярмарке, погодите, то ли еще будет! – хлопал довольный Леха соседа-арапа по плечу.

Посреди ночи вспыхнула галера пламенем жарким. Турки сразу как один в воду покидались. Много повидал российский матрос Ившин на своем веку, но такого видеть не доводилось. На глазах его сгорали свечками прикованные цепями люди. Жар огня, нечеловеческие крики, смрад паленого мяса – все смешалось. Понял Леха, что и его смертный час близок, закрыл глаза и принялся молитвы шептать истово…

Тут вдруг скользнул локоть его по борту и в оконце весельное просунулся. Раздумывать было некогда. Вытолкнул канонир в оконце весло и сам стал в него протискиваться. Метнул взгляд назад, а там уже вовсю горел черный знакомец. Белки глаз выпучены, объятые огнем волосы трещат, воет, извивается в муках предсмертных… Поднатужился Леха и кое-как протиснулся в оконце. Цепь, слава Богу, была длинная. Нырнул он, ухватился за борт галерный и замер в ожидании. Если бы не дышать, так и вовсе сидел бы канонир в царстве подводном безвылазно. Сколько времени прошло, кто знает! Только почувствовал Леха, что ослабла цепь – видать, банки перегорели.

«Ничего, – подумал канонир, подальше отплывая, – помирай, коли хочется, живи, коли можется. Есть еще душа у меня в теле доселе!»

Тяжеленная цепь тянула ко дну. Подплыл канонир к ближайшей фелюке и, силы последние напрягая, через борт ее перевалился – будь что будет! Но на фелюке было пусто, команда, видно, еще загодя поразбежалась, не испытывая судьбу. Отдышался Леха, подобрал цепь свою окаянную, затушил головешки горящие, парус поставил и на выход из бухты поплыл.

«Авось в неразберихе здешней и к своим проскочу», – думал, рулем во все стороны орудуя.

Пока по бухте плыл, в фелюку целая туча тонущих турок повзбиралась. Отходчив русский человек, глянул на них Леха, вздохнул: – Жалко вас, турков-то! И решил не трогать.

Таки к своим и выбрался. Причалил канонир к «Ростиславу», а сил стоять на ногах и нет более, до самого донышка выложился, так у руля и свалился…

А на фелюку уже прыгали матросы. Прибежал корабельный кузнец и в два удара расклепал цепь проклятую. Перенесли Ившина на корабль, а тут и сам адмирал подошел. Приподнялся Леха, как смог, доложился по всей форме:

– Первой статьи матрос Ившин Алексей сын Иванов, корабля «Святого Евстафия» канонир, из басурманского полона возвернулся. При мне фелюка ихняя в полной справности и турков куча немалая!

– Спасибо, герой! – молвил Спиридов голосом проникновенным, – несите его к лекарю, он свое сделал! – И, уже обратясь к собравшимся вокруг, прибавил: – Счастливо Отечество наше, имея сынов таких!

Потери в ночной баталии с нашей стороны были… одиннадцать человек. Сказочно! Неправдоподобно! Но так было!