В Севастополе в это время с каждым часом обстановка становилась всё накалённее. В эти дни вице-адмирал Г. Чухнин докладывает императору в Петербург «Если здесь (в Севастополе. — В.Ш.) не будет уничтожено революционное гнездо и выселены евреи, так как фактически верно, что подготовки морских команд к восстаниям производится евреями, все противоправительственные сходки устраиваются ими, для каковой цели они имеют постоянный приезд из Одессы, то надо приготовиться к жалкому влачению существования флота…» Сам командующий Черноморским флотом принимает все возможные меры для наведения порядка. За произошедшее с «Потёмкиным» он увольняет со службы без права производства в следующий чин обоих младших флагманов вице-адмирала Кригера и контр-адмирала Вишневецкого, командиров броненосца «Георгий Победоносец» и минного транспорта «Буг». Небезынтересно, что при этом между Чухниным и Кригером состоялся следующий диалог:

Кригер: Революция на флоте началась многим раньше моего назначения и поэтому я не виноват!

Чухнин: Мало сидеть и подписывать бумаги, надо изучать людей и воздействовать на них!

Будучи глубоко верующим человеком, Чухнин самолично окропляет святой водой опозоренный «Потёмкин». Позднее он то же самое проделает и с «Очаковым»…

Какова же была осенью 1905 года политическая обстановка в Севастополе? Дело в том, что общепринятое историческое описание ноябрьских севастопольских событий вопрос о фактическом раскладе оппозиционных правительству политических сил в городе обходит стороной. Обычно говорится, что имеются отрывочные сведения о наличии большевиков на кораблях Черноморского флота, однако документально сведения о таковых отсутствуют. Чтобы разобраться с этим вопросом, обратимся к фундаментальному исследованию В.И. Королёва «Возникновение политических партий в Таврической губернии» (Симферополь. Таврия. 1993 г.). Итак, что же пишет Королёв?

Организация РСДРП была создана в Севастополе в 1902 году прибывшим туда симферопольским евреем Михаилом Лурье. Однако вскоре один из русских рабочих возмущённо доложил в полицию о том, что Лурье собирается применять смертную казнь по отношению к ослушникам. Организация была разгромлена. В 1903 году организация была восстановлена неким Мордхаем Ароновым, но оставалась весьма малочисленной. За подготовку восстания и приобретение оружия в организации отвечал некто Евгений Рабинович. В том же 1903 году, как известно, состоялся 2-й съезд РСДРП, на котором партия разделилась на леворадикальную (большевистскую) и умеренно-социалистическую (меньшевистскую) самостоятельные фракции. Крымская организация (её представителем на съезде был некто М. Макодзюб) полностью примкнула к меньшевикам. Что касается большевиков, то документально на 1905 год подтверждён факт наличия в Таврической губернии лишь одной немногочисленной большевистской группы, причём не в Севастополе. В 1903–1904 годах севастопольская городская организация РСДРП (полностью состоящая из меньшевиков) подверглась нескольким массовым арестам, после чего её влияние в городе стало совсем незначительным. Оставшиеся на свободе меньшевики распространяли своё влияние прежде всего на портовых рабочих. Среди руководителей городской меньшевистской организации в то время числились: некие Мусик и Громатик, Герман Элерт и Розалия Музыкантова. Активно помогал севастопольским меньшевикам и брат Троцкого Давид Бронштейн. Оговоримся сразу, что судьба была к нему менее благосклонна, чем к старшему брату, и младший был убит в 1905 году в Феодосии.

Помимо меньшевистской РСДРП, в Крыму и Севастополе в 1905 году активно действовали чисто еврейские политические организации и в первую очередь Бунд. Ими в Севастополе руководили Теодорович, Мотля Дубровская, Лея Мильнер и печатник Яков Винокур. Связь крымской и севастопольских организаций Бунда с Одессой осуществлял Лейба Хаит. Определённую активность проявляла в Крыму и сионистская организация во главе с делегатом 4-го Всемирного сионистского конгресса «потомственным почётным гражданином Симферополя» Виктором Якобсоном.

Кроме этого в Крыму весьма активно работала ещё одна еврейская партия, Поалей-Цион, во главе с некими Генштейном и Задовым, имевшая целью создание на юге России великого Израиля.

Что касается главной оппозиционной политической силы, то ею на юге России в 1905 году была партия социал-революционеров (эсеров). В Севастополе ею руководил врач городской больницы Сергей Никонов. Он был, как и Шмидт, сын адмирала и участника обороны Севастополя в 1854–1955 годах. Незадолго до событий 1905 года Никонов был выслан в Архангельск, но вскоре вернулся обратно в Севастополь. Как сын адмирала и врач, он имел весьма большое влияние в городе. Вне всяких сомнений, Никонов был знаком со Шмидтом. Во всяком случае, обоих очень многое сближало. Их отцы были очень хорошими знакомыми, и сыновья соответственно знали друг друга с детства. Вспомним теперь о медицинском заключении, данном севастопольскими врачами Шмидту. Суть заключения была такова, что служить Шмидт отныне мог только на Черноморском флоте. Думается, что без вмешательства влиятельного городского главврача там не обошлось. Основания к тому, чтобы обязательно оставить своего старого товарища на Черноморском флоте, у Никонова были, судя по всему, весьма веские.

Вполне возможно, что, как один из руководителей городского революционного комитета, Никонов явился кроме этого и одним из главных популяризаторов никому не известного ещё в начале октября 1905 года в Севастополе лейтенанта Шмидта. О тогдашних севастопольских эсерах В.И. Королёв пишет так: «Севастопольская организация (ПСР) была количественно более сильна, чем городское объединение РСДРП. В ряде работ и воспоминаний утверждается, что эсеры захватили первенство по численности и популярности среди других партий. Вероятно, они насчитывали не менее 1000 человек». Поэтому если говорить о партийной принадлежности участников ноябрьского восстания 1905 года в Севастополе, то необходимо признать, что это были в своём подавляющем количестве эсеры и примкнувшие к ним меньшевики с представителями еврейских национальных партий.

Из воспоминаний очевидцев офицеров Черноморского флота: «Неудачи… вызывают в партии (имеются в виду все оппозиционные партии вместе) новое противодействие общему порядку. Массы еврейской молодёжи занялись организацией забастовок среди различных ремесленников, мастеровых цехов, работников, приказчиков… Они ходили по домам и требовали прекращения работ, как выражения протеста…» «Получены были сведения, что, несмотря на меры принятые адмиралом (имеется в виду Г. Чухнин. — В.Ш.), устраиваются сходки с нижними чинами и что таковыми организаторами сходок всегда были евреи, часто из лиц свободных профессий, пользовавшихся в городе известным положением, но ускользавшими от преследования…» Вечером 13 ноября зачинщиками беспорядков в Севастополе был поднят вопрос о приглашении Шмидта. Собравшихся подкупало не только офицерское звание Шмидта, но, вполне возможно, и соответствующая информация о нём из Одессы.

В 1904 году имело место волнение матросов, не желавших отправки на эскадру контр-адмирала Небогатова, уходящую из Кронштадта на Дальний Восток на войну с Японией. Схема восстания была та же, что впоследствии и на «Потёмкине» — якобы плохой обед. Матросы даже захватили винтовки, но затем одумались и разошлись. На суде выяснилось, что к бунту их подбивали некие Л.А. Куперник и Пергамент. Наказание было достаточно мягким. Несколько человек были приговорены к арестантским ротам, а остальные отделались дисциплинарными взысканиями.

Обстановка в начале 1905 года в Севастополе была в общем-то достаточно спокойной. В мае имел место массовый митинг в Инкермане, где руководили революционеры Перельберг, Марк Стрегем и Грудский.

Ну а что делает в это время наш герой? Оказавшись на Черноморском флоте, Шмидт начинает строчить фельетоны. Теперь он возомнил себя уже великим журналистом. Под собственной фамилией он, однако, писать боится и придумывает себе псевдонимы. Да какие! К примеру, фельетон «Г-н Меньшиков и его восторженное благонравие», напечатанный в газете «Сын Отечества» от 1 сентября 1905 года, Шмидт подписывает скромным псевдонимом Прометей. Как говорится, без комментариев! Следующую статью «Морские разговоры», опубликованную в той же газете 20 июля 1905 года, он уже подписывает псевдонимом Old captain (Старый капитан). Опять мания величия. Какой, к чёрту, Шмидт старый капитан! Капитаном он проделал всего лишь один рейс, во время которого посадил судно на камни и угодил на скамью подсудимых. Но Шмидту очень хочется быть значимым в глазах окружающих, а потому и Старый капитан для него не хуже Прометея. Как не вспомнить здесь и более ранний псевдоним нашего «воздушного льва» — Леон Аэр.

Вообще военно-морских офицеров Шмидт теперь уже откровенно ненавидит. Это поистине поразительно! Вспомним, как описывает недавнее поведение Шмидта на «Иртыше» в своих воспоминаниях Г. Граф. На «Иртыше» Шмидт корректен с гражданскими моряками, но водит дружбу исключительно с коллегами морскими офицерами, так сказать, остаётся верен корпоративному духу. И тут внезапно такой разворот на 180 градусов!

«Посмотрите, — пишет Шмидт в том же „Сыне Отечества“, — на лицо „дельного офицера“, который без сучка и задоринки проходит служебную лестницу, добираясь благополучно до адмирала, — оно полно апатии и индифферентизма и нарочно заделано под англомана с тупо торчащими воротничками… Многолетняя стоянка на якоре… бессмысленная вахтенная служба, состоящая из одних формальностей и не освящённая ни малейшей идеей, полное незнание ни морского дела, ни моря, формальное смотровое отношение к боевым тревогам выродили его, бедного, в тип, какого нет на Руси, — ни живой мысли, ни живого чувства, ни интересов, ни цели, хоть шаром покати, чист человек до полной благонадёжности».

За что же ненавидит своих коллег Шмидт? Видимо, за то, что сам оказался в их среде полностью несостоятельным. Налицо явный комплекс. Шмидт пытается доказать, что он всё равно лучший из лучших. На гражданской стезе он добился несколько больших успехов (хотя в конце концов и там угодил под суд!), чем на военной, а потому и гражданские моряки у него теперь лучше военных. Нахваливая их, Шмидт хвалит и самого себя, что он любил делать всегда.

«Кто уцелел? Кто до сих пор наносит вред неприятелю? — спрашивает Шмидт и отвечает: „Днепр“ и „Рион“ (вспомогательные крейсера. — В.Ш.). Отчего? Да оттого, что их капитаны — это люди, не знавшие много лет военного флота, и благодаря своей коммерческой морской опытности были на своих местах». Да не от того уцелели эти вспомогательные крейсера, что там были какие-то особые капитаны, а только потому, что никто за ними никогда не гонялся, да и вреда японцам они не причинили никакого, целыми вернулись и на том спасибо. Истории имена этих капитанов не интересны, и они справедливо давно забыты. В то же время Россия будет всегда помнить героев-командиров: капитана 1-го ранга Юнга с броненосца «Орёл», капитана 1-го ранга Миклуху с броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков», капитана 1-го ранга Шеина с крейсера «Светлана», лейтенанта Сергеева с эсминца «Стерегущий» и многих других. Увы, все они для ниспровергателя авторитетов Шмидта лишь вырожденцы с «тупо торчащими воротничками»…

Историки любят говорить, что в революцию Шмидта толкнуло обострённое чувство справедливости и великое желание сделать Россию счастливой и свободной от деспотизма. Есть, однако, и ещё одно предположение о причине столь быстрого вхождения Шмидта в революцию. Причина эта кроется в психическом состоянии Шмидта в тот период. Зная манию величия и веру в собственную исключительность нашего героя, можно сказать, что у него просто не было уже иного пути. Дело в том, что оставаться в военно-морском флоте Шмидт, разумеется, больше не мог, причём сразу по нескольким причинам. Во-первых, из-за подсудного дела с растратой казённых денег и дезертирством с миноносца, во-вторых, судя по всему, к этому времени непутёвый племянник уже вконец надоел и своему дяде-адмиралу. Наконец, в продолжении службы на флоте для Шмидта вообще не было никакого смысла. В это время стремительную карьеру уже делали увешанные боевыми орденами молодые герои Порт-Артура, и не сбежавшему от Цусимы перестарку и неудачнику Шмидту было с ними тягаться. Как мы знаем, ничего хорошего не ждало Шмидта и в Одессе. После аварии «Дианы» и судебного процесса капитанская должность в торговом флоте ему больше не светила. Впереди у Шмидта было лишь вечное прозябание на вторых и третьих ролях. Для человека, обуреваемого манией величия, как мы понимаем, это было невыносимо. Что же оставалось для Шмидта? Только одно — идти (скорее даже бежать, чтобы обогнать всех возможных конкурентов!) в революцию и, пользуясь моментом, попытаться хотя бы там реализовать свои честолюбивые амбиции. Разумеется, полностью утверждать, что Шмидт рассуждал именно так, мы не можем, однако вся жизнь, служба и, главное, сам характер нашего героя говорят о том, что данная мотивация решения Шмидта стать великим революционером не только вполне реальна, но и скорее всего недалека от истины.

В те дни Шмидт всеми силами старается оттеснить других революционеров и самому стать во главе бунтующих масс. Наступал тот час, которого он ждал всю свою жизнь, — час его славы, и делиться с ней он ни с кем не собирался! К октябрю 1905 года популярность Шмидта по сравнению с другими трибунами возросла. Многих подкупали его погоны. Это было настолько необычно, что сразу выгодно отличало Шмидта от других ему подобных горлопанов. В условиях всеобщей забастовки Шмидт начал проявлять бешеную деятельность. Он писал бесконечные письма, рассылал многочисленные телеграммы к матросам различных пароходств с горячими призывами присоединяться к всеобщей забастовке. Иногда письма действовали. По крайней мере, так считал сам Шмидт. Так, когда к забастовке одесских железнодорожников присоединились служащие пароходных обществ, Шмидт сразу же приписал эту заслугу себе. 17 октября Шмидт громогласно объявил, что горячо принял манифест императора о даровании политических свобод. Казалось бы, манифест опубликован, можно и поутихнуть, но не тут-то было! Шмидт уже вошёл в роль народного вождя и отказываться от этого не собирался.

В тот день, после опубликования манифеста о свободах, некто Инна Смидович и Канторович, Берлин и известный эсер Никонов собрали сходку на Екатерининской улице напротив музея Севастопольской обороны. Тут на трибуну и полез Шмидт. Произнеся полную патетики и лозунгов речь, он в её конце призвал всех собравшихся идти освобождать политических. Это была откровенная провокация, так как было совершенно ясно, что никто митингующим двери тюрьмы не откроет и произойдёт вооружённое столкновение. Требовали митингующие и возвращения доктора-эсера Никонова на место старшего врача городской больницы, откуда он был выдворен. Так как, занимаясь революцией, он откровенно манкировал своими обязанностями.

Затем выступающие ораторы сами избрали себя в Совет народных депутатов. Там были всё те же: Смидович, Канторович, Берлин и Никонов. Председателем совета был определён Канторович. Уже в первом своём воззвании совет потребовал власти выдать им 300 револьверов для вооружения боевиков, а кроме того, пригрозил, что любые антиеврейские высказывания, не говоря уже об аресте евреев, будут восприняты как антиреволюционные действия, которые вызовут вооружённые столкновения и жертвы.

После митинга Шмидт во главе толпы повёл её к зданию тюрьмы освобождать политических заключённых. Там Шмидт вызвал начальника тюрьмы и начал требовать, чтобы всех заключённых (в том числе и уголовных, а не только политических, как будут утверждаться позднее) немедленно выпустили на свободу. Разумеется, на это пойти начальник тюрьмы не мог. Толпа стала неистовствовать, кидать камни в окна и пытаться сорвать ворота. Тогда ворота открылись, и взвод солдат выстрелил поверх голов. Шмидт кричал, призывая идти на штурм. Толпа, веря в свою безнаказанность, попыталась ворваться в тюремный двор, но второй залп остановил её. Оставив восемь трупов, нападавшие разбежалась. Что касается организатора этой провокации Шмидта, то он мгновенно исчез, как только дело стало принимать нежелательный оборот, бросив на произвол судьбы пришедших с ним людей.

Революционный взрыв начинается с 18 октября, когда в газетах выходит императорский манифест о свободах. Местные революционеры тут же решают воспользоваться опубликованными «свободами», приняв их за очевидную слабость властей. Военные власти некоторое время не могут уяснить сути новых «свобод» и того рубежа, где кончаются эти «свободы» и вступает в силу закон. Но этих нескольких дней вполне хватает, чтобы Севастополь захлестнула волна митинговой страсти. Наступало время ораторов-демагогов, и уж там-то Шмидту равных не было!

18 октября Шмидт появился на трибуне Севастопольской городской думы, где выступил с пламенной речью о только что случившемся кровопролитии в день получения Высочайшего Манифеста о свободах Дума приняла решение об освобождении политических заключённых, в том числе матросов «Князя Потёмкина-Таврического», хотя никакого отношения к осуждённым военно-морским судом не имела. Разумеется, неправомочность такого решения Шмидт не мог не понимать. Но он уже встал на путь провокаций и не мог остановиться. Дальше больше, стремясь подставить под выстрелы детей, смерть которых можно было бы поставить в вину властям, Шмидт 20 октября пишет провокационную статью «Письмо к учащимся старших классов», которую публикуют в газете «Крымский вестник».

20 октября в Севастополе с разрешения властей хоронили 8 убитых у тюрьмы с участием многочисленных жителей Севастополя. И снова перед собравшимися на кладбище витийствует Шмидт. В этот раз он придумал некую клятву, слова которой заставляет повторять за собой: «У гробов полагается творить молитвы, но, да уподобятся молитве слова любви и данной клятвы. Страшное, невиданное преступление. Великое, непоправимое горе. Клянёмся усопшим, что мы никогда и никому не уступим ни одной пяди завоёванных нами человеческих прав».

Десятки тысяч голосов повторили: «Клянёмся!»

«Клянёмся, что всю силу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы!

Клянёмся, что всю общественную работу мы отдадим на благо рабочего, неимущего люда!

Клянёмся им, что между нами не будет ни еврея, ни армянина, ни поляка, ни татарина, и что все отныне будем равные братья Великой Свободной России!

Клянёмся им, что мы доведём их дело до конца и добьёмся всеобщего избирательного права!»

В едином порыве клятва была поддержана всеми, даже черносотенцы не осмелились выступить, особенно после разговора с ними Шмидта. По возвращении домой он был арестован и в сопровождении офицера из Морского штаба и четырёх часовых отвезён на броненосец «Три Святителя».

Но «Клятва» уже разошлась по всему Севастополю и была передана по телеграфу в крупные города России, в петербургские и московские газеты. Севастопольские рабочие избрали Шмидта пожизненным постоянным своим депутатом. «Клятва Шмидта» облетела всю Россию. 2 ноября Петра Петровича перевели с броненосца в госпиталь и освободили из-под ареста. На следующий день он отправил телеграмму в редакцию газеты «Сын Отечества»: «Спасибо за помощь, Соратники! Я вновь в ваших славных рядах. Гражданин лейтенант Шмидт».

Вот как об участии Шмидта в захоронении «жертв революции» пишет его сестра Анна Избаш: «На еврейском кладбище Шмидт говорить уже не мог с ним сделался острый припадок болезни почек, которой он давно страдал, и по моему настоянию, он уехал домой».

Закономерен вопрос: почему жертв революционных выступлений хоронят именно на еврейском кладбище? Получается, что люди иных национальностей особенно и не бунтовали. К сожалению, список имён погибших в те дни отсутствует, и нет возможности восстановить всех, кто был убит поимённо. Однако совершенно ясно, что еврейское кладбище упомянуто в той связи не случайно.

Что касается припадка Шмидта от болезни почек, то здесь будем снисходительны к сестре. На всём протяжении своего довольно длинного повествования о брате Анна Избаш ни разу не упоминает о его психическом заболевании, ведя разговор только о почечной болезни. На самом деле со Шмидтом на еврейском кладбище скорее всего случился очередной нервный срыв.

Дальше больше, Шмидт уже возомнил себя настоящим мессией. Переговорить его невозможно, переубедить тем более. Вконец растерявшийся городской голова с представителями явился во дворец к главному командиру Черноморского флота и портов Чёрного моря вице-адмиралу Чухнину с «убедительной просьбой» якобы от имени населения — передать для гарантии порядка все свои полномочия по успокоению населения лейтенанту Петру Шмидту. Только он и может спасти город и флот!

Реакция Чухнина была предсказуема: «Месяц тому назад я бы его без разговоров повесил собственной властью, теперь же, оказывается, и судить нельзя!»

В ожидании скорой отставки (как проворовавшийся, он не мог уже продолжать службу) Шмидт вполне может ехать в милую его сердцу Одессу и начинать заниматься своим трудоустройством в знакомый ему Добровольный флот. Но не тут-то было! Ещё не подписан приказ об увольнении, а Шмидт уже начинает активно выступать на севастопольских митингах, обличая реакционную сущность царизма. Делает он это весьма экспансивно, не жалея себя. Впрочем, и другие ораторы ему под стать. Так на митинге 25 октября некий оратор Орловский даже падает в обморок… После очередного такого митинга Шмидта арестовывают. Тут уже Чухнин ничего не может поделать, так как Шмидтом занялась жандармерия. Отставного лейтенанта сажают в тюрьму. В музее Черноморского флота хранится любопытная записка, написанная Шмидтом в день ареста своему сыну с просьбой срочно бежать по указанному им адресу к «поверенному». «Поверенными», а точнее присяжными поверенными, как известно, в то время именовали адвокатов. Получается, наш герой был весьма и весьма напуган арестом! Кроме этого уже имел наготове заранее припасённого адвоката! И здесь никак не вырисовывается образа гордого и одинокого страдальца!

Сидя в севастопольской городской тюрьме, Шмидт пишет одно за другим воззвания на волю. Кто-то эти письма сразу передаёт на волю и распечатывает в прокламациях. Так может действовать только прекрасно отлаженный механизм! Теперь на «имидж героя» работает целая организация. Теперь в глазах народа он не просто какой-то отставной лейтенант, а самый что ни на есть настоящий мученик за свободу! «Мученика» сразу же избирают пожизненным депутатом Севастопольского городского совета, где в то время всеми делами заправляют эсеры. Если эсеры во главе с доктором Никоновым избрали Шмидта в свои руководящие органы, значит, считали его своим? Казалось бы, что быть избранным пожизненным депутатом — великая честь и избранный должен быть признателен городу, его избравшему. Увы, у Шмидта ко всему своё специфическое отношение. А потому во время судебного процесса в Очакове Шмидт обзывает Севастополь «горькими словами проклятья (городом, — В.Ш.), где господствуют одни предатели, шпионы и опричники…» Удивительное отношение к месту подвига своих родителей! Удивительное отношение к городу русской славы и его жителям!

Тем временем власти, наконец, приходят в себя и начинают наводить порядок в городе. Наибольшее столкновение происходит у городской тюрьмы, куда митингующие приходят освобождать заключённых. Кто-то открывает огонь. По одним данным, полиция, по другим — провокаторы из толпы. Несколько человек погибает. Политических заключённых выпускают, но уже ясно, что власти начинают брать ситуацию в свои руки.

Чтобы не нагнетать и без того накалённую обстановку в городе, Шмидта в конце концов выпускают из тюрьмы под обещание об его немедленном отъезде из Севастополя. Шмидт, разумеется, обещает, но, выйдя за ворота, об обещании сразу же забывает. Слово дал, слово взял! Для кого-то данное слово — это дело чести. Для кого-то, но не для Шмидта.

Из письма Шмидта Иде Ризберг: «…Когда я еду по городу, то мне там и сям кучки народа кричат: „Да здравствует Шмидт!“» Эта строчка письма весьма красноречиво характеризует её автора. Шмидт буквально упоён собственной славой и величием. Думается, что человек в добром здравии едва ли так скажет о себе. Видимо, в эти дни Шмидт был по-настоящему счастлив, ещё бы, начала сбываться мечта всей его жизни — он стал одновременно жертвой и героем. И пусть заслужил эти звания не на мостике гибнущего броненосца, а на митингах и сидя несколько дней в тюрьме, главное было сделано!

К этому времени пришла и долгожданная бумага об отставке. Из Главного Морского Штаба из Петербурга. 11 ноября была получена телеграмма, что «Высочайшим повелением от 7 ноября 1905 года Шмидт уволен в отставку».

Но Шмидта это, видимо, уже не слишком интересовало, он уже был избран членом городского совета народных депутатов. Главой совета был определён некто И. Канторович, помимо него Инна Смидович, эсер Никонов, доктор Берлин, старики народовольцы Вороницын и Емельянов. На первом же заседании народные депутаты обсудили самые важные для них вопросы:

1. О доставке 300 револьверов для вооружения «народной охраны», т.е. боевиков.

2. Ввиду открыто ведущейся антиеврейской агитации среди хулиганов разными тёмными личностями и переодетыми и непереодетыми полицейскими, необходимо принять самые энергичные меры для прекращения этой агитации, могущей вызвать столкновения между различными группами населения.

В городе начинается брожение не только во флотских, но и в армейских частях. Из воспоминаний участника восстания Жительского, который в те дни занимался революционной пропагандой среди солдат гарнизона: «Наиболее подходящими из солдат были евреи и поляки, которые предлагали нам свои услуги по искреннему сочувствию к нам…» Ряд полков колеблется, то примыкая к революционерам, то снова признавая законную власть. У ворот флотских казарм была выставлена боевая рота в полном боевом снаряжении. Контр-адмирал Писаревский отдал во всеуслышание приказ: «Не выпускать никого из казарм! В случае неподчинения стрелять». Из роты, которой был отдан этот приказ, вышел матрос Петров, зарядил на глазах у всех свою винтовку, одним выстрелом убил штабс-капитана Штейна из Брестского полка, а вторым выстрелом ранил контр-адмирала Писаревского.

Матросы захватывают казармы флотской дивизии и ещё толком не вошедший в боевой состав флота крейсер «Очаков». Солдаты, наоборот, принимают окончательное решение и остаются верными правительству. Чухнин посещает корабли и воинские части, всюду выступает, напоминая матросам об их долге и присяге, о чести России и императора.

Из воспоминаний матроса И. Штрикунова: «Часам к 7-ми вечера в дивизию собралась депутация, и началось заседание, где председателем был вольный оратор Иван Петрович, а представителем рабочей организации была курсистка Ольга, да члены организации были Наташа и Нина, которые состояли в думе депутатов и вырабатывали требования…»

Кто таков был «вольный оратор» Иван Петрович, в точности неизвестно, так как он чуть позднее вовремя удрал с «Очакова». Что касается представительниц «рабочей организации»: курсистки Ольги и её подруг Наташи и Нины (какое отношение эти девицы вообще имели к настоящим рабочим, сказать сложно), то их настоящие имена известны — это Генриетта Мешман («курсистка Ольга»), Сара Вольская («Наташа») и уже известная нам Инна Смидович («Нина»). Все три девицы придерживались самых передовых взглядов и не были обременены никакими комплексами, за что пользовались особым уважением среди «передовых» матросов.

Замечательный историк отечественного флота Б.В. Заболотских так описывает события тех дней в Севастополе:

«…Всё началось с того, что матросы, недовольные запрещением участвовать в народных митингах, привлекавших десятки тысяч людей, собрались в пятницу, 11 ноября, на большом плацу между флотскими казармами для обсуждения своих нужд. К ним присоединились портовые рабочие. Чтобы прекратить стихийно возникший митинг, были посланы рота Брестского полка и рота моряков с одного из кораблей. Прибывший контр-адмирал Писаревский приказал митингующим разойтись, пригрозив в случае отказа открыть огонь. Но тут из матросской команды, прибывшей для усмирения, раздалось несколько выстрелов. Писаревский был легко ранен, штабс-капитан Штейн — убит. Митинг после этого продолжался, правда, недолго.

На запрос из Петербурга о положении в крепости вице-адмирал Чухнин ответил: „Судя по донесениям с мест, грабежей и погромов нет основания ожидать. 12 ноября 1905 года“.

События 12 ноября, в субботний день, и вправду не настраивали на тревожный лад, хотя и были в достаточной степени неординарны. Утром матросы покинули казармы и вместе с солдатами после небольшого митинга устроили шествие по городу. Шли в образцовом порядке, с красными флагами и оркестром впереди. На центральной Екатеринбургской улице оркестр грянул „Боже, царя храни!“. Так же организованно матросы и солдаты вернулись в свои казармы.

Ночью во избежание дальнейшего братания солдат и матросов пехотный полк вывели из города, а на замену направили батальон из Симферополя. Марш совершался пешим порядком в связи с забастовкой железнодорожников.

В воскресенье утром в крепости было объявлено военное положение. В ответ матросы провели парад у Владимирского собора. Не признавая начальство, они тем не менее исправно несли службу. По всему городу расхаживали флотские патрули с винтовками, охраняли порядок и арестовывали матросов, не имевших увольнительных билетов.

Чухнин насторожённо следил за переменами в настроении флотских экипажей. Вскоре от субботнего благодушия не осталось и следа.

— На броненосцах, — докладывали ему, — никаких волнений не происходит, сочувствия мятежникам не замечается.

— Как на крейсерах?

— Хуже. Вчера вечером матросы удалили с „Очакова“ командира и всех офицеров.

— Кто же сейчас там командует?

— Отставной лейтенант Шмидт.

— Тот самый, что митинговал в октябре, когда мятежники пытались взять штурмом тюрьму? Жаль, что он подпал под амнистию!»

Интересно, что существует рассказ о том, что только что освобождённый из тюрьмы Шмидт якобы требовал встречи с Чухниным, чтобы предъявить ему какой-то свой очередной ультиматум, но Чухнин Шмидта не принял, заявив, что никаких разговоров с изменником вести не намерен.

О событиях в Севастополе заволновались в столице: «Помощь будет прислана, — телеграфировал Николай Второй Чухнину. — Не теряйте бодрости духа. Употребите все усилия, чтобы вразумить мятежников, напомните им от моего имени, что, восставая против власти, они нарушают долг присяги и позорят честь России. Объявите им, что если они не образумятся немедленно, то я с ними поступлю как с клятвопреступниками и изменниками».

Обстановка всё больше накаляется. Все понимают, что скоро должно что-то произойти.