В ночь с 17 на 18 июля в людных местах Измаила нашли кем-то разбросанные гектографированные прокламации «К русскому народу», призывающие к свержению царского правительства. Жандармы приписали это гимназистам и студентам, но впоследствии ряд историков стал утверждать, что листовки написал и размножил П.П. Шмидт, оставаясь при этом вне подозрений. Сопоставление воззвания с эпистолярным наследием Шмидта позволяет ряду историков считать именно его автором листовки. В Измаиле Шмидт пробыл почти два месяца. Результатом его работы среди матросов было то, что два его питомца стали активными участниками Севастопольского вооружённого восстания в ноябре 1905 года: Андрей Колесников и социал-демократ Константин Петров, выстрелами которого это восстание, собственно, и началось. Эти два матроса были боевиками Шмидта, остальные матросы миноносцев оказались весьма индифферентны к экзальтированным выступлениям своего командира.

То, что произошло дальше, выглядит настолько невероятно, что никто из биографов революционного лейтенанта даже не решился внятно описать происшедшее. С негласного всеобщего согласия данный период жизни нашего героя упорно всеми замалчивался. А зря! Ведь именно он проливает свет на все дальнейшие события, связанные со Шмидтом.

Дело в том, что именно в это время началось восстание в Одессе. Однако события с самого начала пошли совсем не так, как хотелось бы организаторам мятежа. Вышедшие из повиновения толпы хулиганья ворвались в порт и учинили там жуткий погром, сопровождавшийся массовыми поножовщиной и распитием найденных запасов вина. Вскоре начался огромный пожар, охвативший весь порт, в котором пьяные люмпены сгорали сотнями. После этого начались пьяная вакханалия и погромы уже по всей Одессе. В этой ситуации уже сами организаторы восстания, боясь за свои жизни, были вынуждены искать спасения у властей и бежать из охваченного анархией города. И именно в этот момент в Одессу приходит «Потёмкин», приходит в тот момент, когда надобность в нём для зачинщиков восстания уже отпала, приходит тогда, когда он уже в городе никому не нужен. В очерке о событиях на броненосце «Потёмкин» летом 1905 года мы уже говорили о том, что по заявлению одного из руководителей одесского мятежа Цукерберга предполагалось участие Шмидта в одесских событиях, в частности вступления в командование броненосцем «Потёмкин». Однако этого не произошло. Почему? Мы уже говорили, что когда «Потёмкин» пришёл в Одессу, там дело революционеров было уже, по существу, проиграно, и мятежный броненосец там был уже никому не нужен. Поэтому вполне логично предположить, что весьма ценного для революционеров «красного лейтенанта» решено было приберечь для других более важных дел. Именно поэтому мы до сих пор не знаем ничего конкретного об участии Шмидта в одесских событиях. Его время ещё не пришло.

Почему восставшие матросы броненосца «Потёмкин» расправились со своими офицерами с поистине зверской жестокостью, поубивав большую часть из них? Не было ничего подобного при восстаниях в Кронштадте и Свеаборге в 1905–1906 годах. Нечто подобное повторилось лишь спустя двенадцать лет, в феврале семнадцатого, на Балтийском флоте, когда резню офицеров спровоцировали эсеры. Кроме этого в семнадцатом году уже был свергнут царь, и убивающие офицеров матросы прекрасно знали, что никакого возмездия за свершённое им не будет. На что же могли надеяться матросы «Потёмкина»? Кто гарантировал им безнаказанность за устраиваемое побоище? Кто и зачем отдал приказ об истреблении офицеров «Потёмкина»? Может, это опять всё тот же «одесский след»? Как не вспомнить здесь высказывание одесского революционера Цукерберга о «бравом лейтенанте Шмидте», который обещает всех офицеров побросать в воду! Между словами Цукерберга и событиями на «Потёмкине» прошло всего несколько дней. Это означает, что и Цукерберг, и «бравый лейтенант Шмидт» прекрасно знали о готовящемся мясном бунте на броненосце, возможно, не только знали, но и сами его исподволь готовили, вплоть до передачи с миноносцем конкретных указаний банде Матюшенко.

Одесский вариант восстания у революционеров не удался, но оставался ещё второй — Севастопольский. Организаторам революций надо было лишь сделать небольшую, в несколько месяцев, передышку, чтобы осмотреться и перегруппировать силы. Что касается Севастополя, то, учитывая его менталитет, там более чем нужен был для руководства именно кадровый морской офицер. Наступало время «красного лейтенанта».

Несмотря на отсутствие каких-либо документальных фактов, можно предположить, что Шмидт в дни июньского восстания скорее всего всё же находился в Одессе, однако ничем проявить себя не сумел и не успел. События развивались столь стремительно и страшно, что ему надо было как можно скорее возвращаться в Измаил. Возникает законный вопрос, почему почти сразу после неудачного Одесского восстания командир измаильского миноносца лейтенант Шмидт вроде бы ни с того ни с сего внезапно бросается в бега, да ещё в какие!

При этом лейтенант Шмидт похищает денежную кассу вверенного ему миноносного отряда, а это без малого две с половиной тысячи золотых рублей! Командир боевого корабля и отряда кораблей, находящихся в повышенной боевой готовности, сбегает и в придачу прихватывает с собой все казённые деньги. Профессионально занимаясь историей флота более двадцати лет, я не припомню, честно говоря, ничего подобного! Почему Шмидт бежал? Возможно, испугавшись, что после одесских событий его как участника могут арестовать. Тут уже пахло не психушкой, а каторгой! Возможно, совсем по-иному…

Куда же убежал Шмидт? Самое поразительное, что вроде бы в никуда. Он просто принялся колесить по городам и весям от Керчи до Киева, прогуливая казённые деньги. Старшее поколение читателей помнит нашумевший в своё время фильм «Почтовый роман». Суть его такова, что неизвестно куда и зачем едущий в поезде Шмидт (а ехал он прогуливать казенные денежки!) внезапно знакомится с некой дамой Зинаидой (Идой) Ризберг, и между ними за сорок минут общения сразу же вспыхивает любовь. Сама Ризберг в своих воспоминаниях почему-то именует Шмидта не иначе как «странный офицер». Затем по фильму Шмидт и его спутница, несмотря на эту самую любовь, вдруг ни с того ни с сего внезапно расстаются, и зрители до конца фильма толком никак не могут понять почему, что за трагедь такая? Но киношная любовь, это, как известно, далеко не реальная жизнь.

На самом деле в реальной жизни всё выглядело несколько иначе. Во-первых, Ризберг признаёт в своих воспоминаниях, что впервые увидела «странного офицера» вовсе не в поезде, а в Киеве на конных бегах и обратила на него внимание, так как он вёл там себя весьма свободно. Зададимся вопросом: что делает на конских бегах в Киеве командир измаильского отряда миноносцев, находящегося в повышенной боевой готовности, да ещё с огромной суммой казённой наличности в кармане? Разумеется, играет. Ну а то, что Ризберг обратила на него внимание, говорит о том, что играл Шмидт скорее всего широко! Что делала сама Ризберг на бегах, в мемуарах не уточняется. Возможно, дама просто отдыхала, возможно, присматривала себе жертву. После встречи на бегах как-то с трудом верится, что затем Ризберг внезапно «случайно» оказалась именно в купе «странного офицера». Вероятность такого совпадения ничтожно мала. И всё же почему столь романтично начавшийся роман вдруг столь внезапно закончился? Да скорее всего потому, что у Шмидта скоро просто-напросто кончились деньги. Дама тут же куда-то исчезла (оставив, впрочем, удручённому лейтенанту на всякий случай свой адрес). Кроме этого к этому времени Шмидт наконец-то убедился, что его участие в одесских событиях осталось незамеченным для начальства и ему по этой части ничего не грозит. Отвечать теперь надо было только за дезертирство и за растраченные казённые деньги. К тому же с началом осени резко активизировалась деятельность одесских комитетчиков в Севастополе, и лейтенант должен был появиться именно там.

Наступало его время, время лейтенанта Шмидта! А поэтому лейтенанту ничего более не оставалось, как ехать сдаваться властям с повинной. И в данном случае Шмидт действует весьма грамотно. Он не едет в заштатный Измаил, чтобы там, как и положено, ждать вызова для разбирательства. Шмидт мчится сразу в Севастополь и телеграммой взывает оттуда к дядюшке-сенатору за помощью. Теперь дважды дезертир и растратчик, кажется, как никогда близок к каторге. Относительно своего дезертирства Шмидт придумывает весьма неуклюжую версию о том, что якобы внезапно получил письмо о семейных неурядицах от сестры, потом она приехала просить его о помощи сама и, как верный брат, Шмидт помчался поддержать в трудную минуту. Но сестра живёт в Керчи, а Шмидт почему-то посещает ипподромы в Киеве! К сведению читателей, в то время весьма оживлённо действовала пассажирская каботажная линия вдоль всего северного побережья Чёрного моря. Пароходы ходили от Измаила на Одессу, далее на Евпаторию, Севастополь, Феодосию и Керчь. Почему бы не взять билет на пароход, тем более что, зайдя по пути в Севастополь, можно было бы вполне положительно решить вопрос и с отпуском по семейным обстоятельствам. Если допустить, что Шмидт так страшно торопился в Керчь, что не мог дождаться ближайшего рейса, то и тут никак не вяжется его посещение киевского ипподрома. Вообще же, учитывая достаточно близкие отношения Шмидта с сестрой, можно предположить, что, ссылаясь на неё, он мог всегда обеспечить себе какое угодно алиби. Сестра же не выдаст брата! Пытаясь оправдаться в отношении растраты казённых денег, Шмидт неуклюже пишет в своей объяснительной, что, он якобы «потерял казённые деньги… катаясь на велосипеде по Измаилу». Ида Ризберг в своих воспоминаниях говорит, что Шмидт выдвигал кроме этой версию о том, что его спящего обокрали в поезде, и сокрушался, что ему никто не верит. Несколько позднее, под давлением фактов, он всё же сознаётся в дезертирстве и растрате.

В 1927 году Борис Пастернак создаёт поэму «Лейтенант Шмидт». И хотя написана поэма с большим пафосом, судя по времени написания, она старшая сестра «Золотого телёнка». В письме к поэту Валерию Брюсову Пастернак признаёт, что взялся за тему Шмидта только после вызова к всесильному тогда ещё Троцкому, который настоятельно рекомендовал молодому поэту обратиться к теме «красного лейтенанта». Что ж, для Лейбы Бронштейна-Троцкого Шмидт на самом деле вполне мог быть истинным кумиром, чего не скажешь о Сталине, с молчаливого согласия которого вышел в 1938 году в свет «Золотой телёнок»…

Интересно, но истории с воровством денег в поэме уделено прямо-таки не последнее место. Это и понятно, не каждый день герои грабят казённые кассы! Итак, обратимся к Пастернаку:

Что и говорить, но в изложении Пастернака Шмидт вырисовывается как не слишком симпатичный тип. Чего стоит лишь факт того, что он презрительно именует свой миноносец судно́м (судя по рифме, именно с ударением на втором слоге!). Поверьте, но такого никогда не сделает ни один сколько-нибудь уважающий себя моряк! Для моряка его корабль — это родной дом, место его труда, боя и, может быть, даже будущая могила, но никак не ёмкость для оправления естественных надобностей. Кроме этого, по Пастернаку, Шмидт сваливает всю вину за собственное дезертирство на сестру, не стесняясь, говорит о своём беспробудном пьянстве и растрате денег на бегах, причём в конце рассказа совершенно забывает, что ему вроде бы надо было ехать в Керчь. Если верить Пастернаку, то «распутывать интригу» герою следовало бы ехать в поезде с сестрой. Но куда пропала сестра во время кутежей своего брата на конских бегах? Не просматривается она явно и в поезде во время знакомства Шмидта с Идой Ризберг. В целом же поэтизированный рассказ о бедственных злоключениях Шмидта вполне сопоставим по накалу страстей с рассказами о житейских передрягах его многочисленных «сыновей» во главе с Остапом Бендером.

Из письма Шмидта к сестре: «Мне дали две недели, чтобы восполнить эти деньги и я, конечно, достать денег в такой срок не мог, а потому и отдан в руки правосудия…» Итак, Шмидт попадает под следствие, причём по статье, весьма далёкой от «благородных» революционных, а по одной из самых постыдных — «промотание казённых денег» и «дезертирство с корабля». Что ещё может быть позорнее!

Ситуация для Шмидта к моменту его явки с повинной, несмотря на всю иезуитскую изворотливость лейтенанта, весьма сложная. Судя по письму, на тот момент он уже был отдан под суд за растрату казённых денег и дезертирство. Однако Шмидт времени даром не теряет и в очередной раз извещает своего дядюшку-сенатора о новом «недоразумении». Уж не знаю, что говорил по поводу племянника дядюшка своим домашним, но Петеньку в беде он не бросил и на этот раз. Всесильный дядя вмешался в дело Петра Шмидта. Он прежде всего быстро погашает растраченную сумму за счёт своих личных средств, затем, чтобы избежать суда, подаёт бумагу на увольнение своего непутёвого племянника в отставку, благо к этому моменту уже полным ходом шли мирные переговоры с Японией. Как бы то ни было, но в целом наш герой и в данном случае снова выходит сухим из воды. Вот уж воистину, не имей двух с половиной тысяч рублей, а имей дядюшку сенатором! При этом, чтобы обеспечить племяннику возвращение капитаном на коммерческий флот, адмирал Шмидт ещё настойчиво добивается, чтобы того уволили с одновременным производством в капитаны 2-го ранга. При этом никакого вопроса о больных почках и негодности для морской службы уже не стоит! Пётр Шмидт снова совершенно здоров и может плавать по всем океанам и морям мира!

История с присвоением Шмидту чина капитана 2-го ранга до сих пор волнует историков и почитателей Шмидта. Одни видят в этом «ужасающую подлость царизма» по отношению к «красному лейтенанту», другие попросту сами производят Шмидта в капитаны 2-го ранга. Поэтому в данной истории следует разобраться подробней. Начнём с того, что в российском дореволюционном флоте действительно существовала практика присвоения увольнявшимся в отставку офицерам следующего чина от лейтенанта до контр-адмирала. При этом выслуженную пенсию увольняемый получал по своему фактическому чину, а чин, присвоенный при увольнении, был всего лишь почётной наградой, не имевшей никакого финансового выражения. Таким образом, государство, выражая признательность офицеру за его службу, не несло никаких дополнительных финансовых расходов. Отставному офицеру разрешалось носить мундир с погонами чина, полученного по выходе в отставку, но с нашитыми на нём лычками, обозначающими, что данный чин является отставным, а не действительным. При этом почётный чин присваивался только офицерам, добросовестно и честно отслужившим свою службу, но в силу каких-то причин так и не достигших больших высот. Как мы видим, система была весьма уважительная и продуманная по отношению к заслуженным офицерам.

Теперь непосредственно о Шмидте. Отметим, что ни в первую свою отставку, ни во вторую Шмидту следующего «почётного» чина не присваивалось, так как обе его отставки были вызваны скандалами. Третья отставка по скандальности намного затмила все предыдущие, и поэтому совершенно справедливо никакого «почётного» чина Шмидту не светило с самого начала. Несмотря на ходатайство дяди-сенатора, в Морском министерстве чинопроизводство Шмидта вполне справедливо находят излишним, в силу далеко не слишком-то примерной его службы в прошлом и особенно в силу последних выходок в Измаиле. А потому, даже несмотря на влиятельного дядю, Петра Шмидта так и заносят в высочайший указ на увольнение именно лейтенантом. Оговоримся, что увольнение в отставку без производства в следующий чин было по тем временам уже серьёзным наказанием офицеру. В глазах окружающих это был позор, и Шмидт не мог не переживать по данному поводу. Отказ в производстве в следующий чин означал для всех, что лейтенанта Шмидта не увольняли, а фактически изгоняли с военно-морского флота.

Но наш Шмидт не лыком шит! При получении телеграммы об отставке он решает самому произвести себя в следующий чин. Почему Шмидт так поступает? Во-первых, из-за уязвлённого самолюбия: коль вы меня обидели, то я сам себя награжу. Во-вторых, для поднятия своего престижа в глазах черноморских офицеров. Кто из них будет знать о реальном тексте телеграммы? А так он сможет сохранить своё лицо. Именно поэтому, получив телеграмму, Шмидт посылает прислугу за погонами капитана 2-го ранга, цепляет их к тужурке и таким образом фотографируется у севастопольского фотографа, чтобы запечатлеть себя капитаном 2-го ранга. Кстати, эта самозванческая фотография Шмидта одна из самых знаменитых. Фотографию Шмидта в не принадлежащей ему форме, не понимая всей двусмысленности ситуации, прилежно публикуют во всех изданиях, посвящённых нашему герою. Кстати, и на «Очаков» Шмидт прибыл в погонах капитана 2-го ранга, в них же он будет обходить на миноносце эскадру. Забегая вперёд, скажем, что эти погоны с него срежут после пленения на броненосце «Ростислав».

В 1990-е годы Россию захлестнул вал самозванчества. Уже не «дети», а «внуки» лейтенанта Шмидта массами надевали на себя не принадлежащие им погоны, обвешивались купленными по дешёвке медалями и орденами, сами себя производя в герои. Воистину любая смута — это время людей с психологией Шмидта.

Но вернёмся к Петру Шмидту. Именно во время «обретения» им нового чина, собственно говоря, и начинается знаменитый «почтовый роман» Шмидта. Наш герой буквально закидывает мадам Ризберг своими письмами. Всего он написал их ей больше сотни. В одном из первых Шмидт, кстати, отсылает ей и своё фото, на котором он сидит в изрядной задумчивости в чужих погонах. Сама Ида, судя по её воспоминаниям, уже была и не рада тому, что опрометчиво дала адрес «странному офицеру». Прежде всего, она, несмотря на наличие весьма свободного нрава, состоит замужем и письма постороннего мужчины её компрометируют. Ризберг пытается образумить Шмидта, а потом вообще перестаёт ему отвечать. Но от нашего героя не так-то просто избавиться! Он маниакально настойчив, и он начинает отправлять ей письма ежедневно, а затем и по нескольку штук в день. В письмах он в приказном тоне требует её продолжать переписку, грозя то самоубийством, то страшной местью. Ризберг соглашается, но просит Шмидта писать ей всё же несколько реже…

Из письма «странного офицера» Иде Ризберг: «Никогда не был застрахован в обществе рассудка и не буду. Это страховое общество рассудка налагает на меня такие суровые правила, так стесняет мою жизнь, что я предпочитаю остаться при риске погореть, но с ним вечного контакта не заключаю. Слишком дорого это спокойствие не погореть обходится… Я желаю не только в 10-м, а в 100-м этаже обитать и на землю желаю не по каменной лестнице осторожненько спускаться, а прямо, может быть, мне любо будет с 100-го этажа головой выкинуться. И выкинусь…» Чего здесь больше: мании величия или мечты о самоубийстве, сказать сложно. Но письмо хоть сейчас подшивай к истории болезни…

Читая эти строки, вполне можно согласиться с Ризберг, что писал их весьма «странный офицер».