По выходе из Одессы судовой комиссии «Потёмкина» с большим трудом удалось восстановить порядок на корабле. На «Потёмкине» снова (в который уже раз!) практически начался бунт против компании Матюшенко. Команда не желала больше бунтовать и хотела идти с повинной в Севастополь. Разумеется, это не входило в планы Матюшенко. Может, кого-то там бы и простили, но его однозначно в Севастополе ждала петля. Поэтому с несогласными матросами члены судовой комиссии расправились круто. Только страх матросов перед безжалостным «товарищем Афанасием» помог как-то спасти ситуацию. Утром 19 июня члены комиссии собрались на заседание для обсуждения создавшегося положения и плана дальнейших действий. Заседание вёл матрос Дымченко. Во всех своих бедах члены комиссии обвинили предателей с «Георгия» и своих кондукторов во главе с Алексеевым. Члены комиссии постановили при первой возможности высадить кондукторов на берег вместе с Алексеевым. Есть сведения, что Матюшенко высказался за казнь предателей, но так как мятеж уже шёл на спад и все уже думали, что будет с ними потом, это предложение не прошло. Чтобы ужесточить власть на корабле и сосредоточить её в самых надёжных руках, Фельдман предложил избрать исполнительный комитет в составе Матюшенко, Костенко и Резниченко для централизованного руководства и управления броненосцем. Комитет должен был «выполнять роль командира и отчитываться в своих действиях перед комиссией».

Потом был обсуждён вопрос о цели похода. После недолгих споров решили идти в Румынию и попытаться достать там угля, воды и провизии. Кроме того, рассчитывали получить из иностранных газет сведения о ситуации в Севастополе, а вдруг там началось восстание? Кроме этого матросов заставили добровольно-принудительно сдать все свои сбережения в общую кассу.

Обсудила комиссия и вопрос о флаге. Вопрос был действительно непростой, под каким знаменем нести свободу народам? Ещё в начале мятежа некоторые горячие головы предлагали поднять над «Потёмкиным» красный флаг, но более осторожные их не поддержали. И правильно сделали, так как по всем международным законам красное полотнище считалось пиратским флагом. Корабль, поднявший его, сразу же выпадал из правового международного поля, и с ним следовало поступать как с пиратским судном, т.е. военный корабль любого государства, встретив пирата, должен был его уничтожить.

Читатель, может быть, вспомнит знаменитого премьер-министра Англии лорда Чемберлена, заявившего в начале 20-х годов, что любой корабль Советской России под красным флагом является пиратским и подлежит обязательному уничтожению. Тогда заявление лорда вызвало в СССР большой резонанс, писались плакаты с кукишами и лозунгами: «Наш ответ Чемберлену!», «Лорду в морду!» и т.д. Формально лорд был, однако, прав, но в это время за спиной у судов под красными флагами уже был СССР, вступивший в полосу международного признания. Поэтому вскоре статья о пиратских красных флагах была без лишнего шума из международного морского права изъята, и красные флаги более уже никого не раздражали. Но в 1905 году ситуация была, как мы понимаем, совершенно иная!

Именно поэтому «Потёмкин» до этого и ходил под своим старым Андреевским флагом. Почему Матюшенко, Фельдман и Березовский пошли на такую провокацию, понять сложно. Мне думается, что не от большого ума. В своих воспоминаниях они писали, что просто хотели поднять дух команды. Не знаю уж, как поднялся дух команды, но международный приговор они новым флагом себе подписали. На громадном куске кумача корабельные маляры Старцев-Шишкарёв и Сучкин написали с одной стороны «Свобода, равенство и братство», а с другой — «Да здравствует народное правление!». Надпись предложил Березовский. Знамя натянули на деревянную раму и подняли к гафелю, чтобы его издалека могли видеть проходящие суда. Надписи, разумеется, издалека прочитать было почти невозможно, однако, цвет флага говорил сам за себя… Так была сделала ещё одна ошибка, почти фатальная!

Шифрованные телеграммы Департамента полиции — губернаторам и градоначальникам в Симферополь, Херсон, Екатеринослав, Ростов-на-Дону, Новороссийск, Батум, Керчь, Тифлис, Новочеркасск, 17 июня: «Побережью Чёрного моря ходит броненосец „Потёмкин“, команда коего взбунтовалась, перебила офицеров, грозит бомбардировать целях восстания, уже исполнила угрозу Одессе… Остальные суда эскадры, вышедшей вместе „Потёмкиным“ из Севастополя, неизвестно где. Признаётся необходимым предупредить вас ввиду наличности вашем ведении портов побережья».

Террор, установленный Матюшенко и его подельниками, был в эти дни особенно жесток. Оставшимся на корабле кондукторам сверхсрочникам ежедневно угрожали расстрелом. Не видя иного выхода, многие из них бросали в бутылках в море прощальные записки семьям в надежде, что те достигнут адресата. Одну из таких бутылок через пару дней ветер прибил в Каркинитский залив, где она была вскрыта.

То оказалось прощальное письмо потёмкинского шкипера Т. Зубченко: «Православные люди! Прошу сообщить и моей дорогой жене и деткам, что я умираю не от врага, а от руки своего брата. Был два раза на смертном одре, т.е. 14 июня и 16. По милости трюмного механика Коваленко, артиллерийского кондуктора Шопарева, старшего боцмана Мурзака я оставлен ещё на мучения и каждую минуту жду смерти, только не знаю, какова она будет. Дорогая Маруся, прошу, прости меня. Я умираю за Веру, Царя и Отечество. Крепко обнимаю предсмертной рукою, 19 июня 1905 г. Ответ не пиши, а похорони меня на севастопольском кладбище».

Письмо крайне интересное и говорит о том, что разделение на корабле на сторонников и противников мятежа на «Потёмкине» происходило всё же не по придуманной историками схеме: все матросы — революционеры, все сверхсрочники — контрреволюционеры. Сторонники мятежа, как и его противники, имелись среди всех категорий оставшихся на броненосце моряков. При этом противники продолжения мятежа постоянно испытывали на себе очень жёсткий, порой даже жестокий прессинг со стороны революционеров.

19 июня в 18 часов «Потёмкин» вошёл на рейд Констанцы. Обставлено это было со всей возможной торжественностью. Корабельный триумвират хотел продемонстрировать румынам знание военно-морского этикета. Отсалютовав 21 орудийным выстрелом (любопытно, что данный салют является государственным, но какое государство в данном случае представлял «Потёмкин», сказать сложно), броненосец стал на якорь. Вскоре на его борт поднялся комендант порта капитан-лейтенант Негру. Он явился на броненосец в сопровождении офицера и двух портовых чиновников. На палубе «Потёмкина» их встретил почётный караул из 30 человек и прозвучал новый артиллерийский салют. Матюшенко, Фельдман и Березовский старались соответствовать международному морскому этикету. Румынских представителей пригласили в кают-компанию, рассказали о восстании, вручили список необходимых броненосцу материалов и продовольствия. Негру обещал запросить разрешение на обслуживание корабля у правительства и дать ответ на следующий день. Одновременно он предложил потёмкинцам сдать броненосец румынским властям и высадиться на берег на правах политических эмигрантов, но матросы категорически отказались. Тогда Негру вместе с Матюшенко и ещё тремя потёмкинцами отправился в город заказывать провизию и материалы. Матросы проводили его криками «ура!» и новым салютом из 19 выстрелов. Знай, мол, наших!

После отъезда Негру потёмкинцам нанёс визит командир транспорта-стационера «Псезуапе» капитан 2-го ранга Банов. Увидев на броненосце Андреевский флаг и услышав салют, Банов подумал, что восстание подавлено. На счастье Банова, в момент его прибытия на броненосец там отсутствовал Матюшенко, а то бы не сносить ему головы! Матросы Банова не тронули, а только выпроводили его подобру-поздорову, пока не появился их вождь.

Матюшенко, сделав в городе необходимые заказы, заехал на румынский крейсер «Елизавета» за разрешением освещать ночью подходы к порту прожекторами «Потёмкина». Румынские офицеры разрешили, но опять начали уговаривать потёмкинцев сдаться. По словам Матюшенко, алчные румыны предложили ему продать броненосец Румынии. «Скажите сперва, за сколько вы продадите нам вашу „Елизавету“»? — якобы он им ответил. Слова Матюшенко полный бред, ибо никто никогда не стал бы предлагать такой сделки мятежникам, которые не имели на корабль по международному праву никаких прав. Об этом говорят и факты. Если Матюшенко предлагали продать броненосец, то почему он его впоследствии не продал во время следующего визита в Румынию. Вырученные огромные деньги бы весьма пригодились и ему и остальным матросам.

Затем Матюшенко, Березовский и Фельдман сразу же попытались захватить стоявший там стационером военный транспорт «Псезуапе». Командир транспорта капитан 2-го ранга Банов, узнав об этом, приказал развести пары и ночью ввёл транспорт в гавань. За ним устремился было миноносец № 267, но его остановили выстрелом с румынского крейсера «Елизавета». Попытка захвата корабля в чужом порту уже пахла не народным матросским бунтом против батюшки царя, а самым настоящим пиратством. Думается, что к этому времени «потёмкинский триумвират» вообще потерял чувство реальности. Раздосадованные одесскими потерями, они нахрапом попытались провернуть дело и в Румынии, но из этого ничего не получилось. Разумеется, допотопная «Елизавета» с её мелкокалиберными пушчонками, была «Потёмкину» не соперник. Но тут уже пахло международным скандалом. Ко всему прочему, над «Потёмкиным» красовалось огромное красное полотнище с цитатами Березовского, ни дать ни взять самый натуральный пиратский флаг. Правда, уже спустя несколько часов после прихода на «Потёмкине» красный флаг спустили и снова водрузили царский Андреевский, но, как говорится, у румын осадок остался. Теперь все европейские газеты пестрели заголовками, что русский мятежный броненосец в нарушение всех морских международных прав ходит под красным пиратским флагом и пытается захватывать корабли в иностранных портах. Это был уже скандал!

Историк пишет: «Расчехлённые орудия, наведённые на город, вызвали панику среди жителей Констанцы. Но румынское правительство распорядилось не оказывать бунтовщикам никакой помощи. Но что мог поделать начальник порта, если в его распоряжении имелось всего две канонерки с шестью орудиями, а против них… семьдесят шесть, из которых четыре 12-дюймовых. От их огня город в считанные минуты мог обратиться в руины. И всё же румыны проявили на переговорах выдержку. Они решительно отказались доставить на корабль столь необходимое продовольствие».

Похоже, что более умные и прагматичные Березовский с Фельдманом всё же поняли, что играют с огнём, и приструнили Матюшенко, так как понимали, что в Европе они должны выглядеть мучениками, а не разбойниками. После дикой выходки с попыткой захвата «Псезуапе» стало очевидно, что ловить в Румынии, собственно, нечего. Выдавать продукты, воду и уголь румынские власти наотрез отказались. За это их в советское время историки дружно порицали, и зря! На самом деле: кому надо из-за какого-то Матюшенко портить отношения с Россией? Единственно, что предложили местные власти, так это принять у команды броненосец для его последующей выдачи России, а самим потёмкинцам предоставить статус военных дезертиров. Разумеется, что военный дезертир — это совсем не узник совести и не политический страдалец, но всё же намного лучше, чем пират.

Чтобы хоть как-то успокоить насторожившуюся европейскую общественность, утром 20 июня Фельдман послал во все иностранные консульства пространное заявление с амбициозным заголовком «Обращение к цивилизованному миру», где пространно порассуждал о болях человечества и о свободах. Фельдман объявлял миру о начале революции в России и провозгласил восстание «Потёмкина» составной частью революционной борьбы: «И вот мы, КОМАНДА ЭСКАДРЕННОГО БРОНЕНОСЦА „КНЯЗЬ ПОТЁМКИН ТАВРИЧЕСКИЙ“, решительно и единодушно делаем этот первый великий шаг. Пусть все те братские жертвы рабочих и крестьян, которые пали от солдатских пуль на улицах и полях, снимут с нас своё проклятье, как их убийц. Нет, мы не убийцы, мы не палачи своего народа, а защитники его, и наш общий девиз: смерть или свобода для всего народа. Мы требуем немедленной приостановки бессмысленного кровопролития на полях далёкой Маньчжурии. Мы требуем немедленного созыва всенародного УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права. За эти требования мы единодушно готовы вместе с нашим броненосцем пасть в бою или добиться победы. Мы глубоко уверены, что честные граждане всех стран и народов откликнутся горячим сочувствием нашей ВЕЛИКОЙ БОРЬБЕ ЗА СВОБОДУ. ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ!»

Что и сказать, обращение напыщенное и красочное, но, увы, весьма безграмотное, чего, к примеру, стоит только выражение: «пусть… братские жертвы рабочих и крестьян, которые пали от солдатских пуль на улицах и полях, снимут с нас своё проклятье, как их убийц». Братские жертвы снимут проклятье как их убийц! Вы что-нибудь поняли? Ну, ладно бы писали его неграмотные матросы, но профессиональный революционер Фельдман почему-то так и не выучил русского языка!

Более практичный Березовский озаглавил своё сочинение скромнее «Ко всем европейским державам», так сказать, сузив ареал влияния только до Европы, и попытался оправдаться в нём за пиратский налёт на «Псезуапе»: «Ко всем европейским державам. Команда эскадренного броненосца „Князь Потёмкин Таврический“ начала решительную борьбу против самодержавия. Оповещая об этом все европейские правительства, мы считаем своим долгом заявить, что мы гарантируем полную неприкосновенность всем иностранным судам, плывущим по Чёрному морю, и всем иностранным портам, здесь находящимся. Команда эскадренного броненосца „Князь Потёмкин Таврический“». К воззванию была приложена судовая печать, «накопчённая на свече». Европейские державы обещание «товарища Кирилла», однако, почему-то не успокоило. Уже через несколько дней в газете «Echo de Paris» появилось сообщение из Лондона, что «если „Потёмкин“ не будет захвачен, то английское правительство решило начать против него действия с согласия других держав. А Турция согласна пропустить для этой цели флот через Босфор». Это значило только одно — отныне «Потёмкин» объявлялся как пиратское судно в самый настоящий международный розыск. При этом для потёмкинцев в этом сообщении была и ещё опасность. Признание «Потёмкина» пиратским кораблём значило, что вся команда (по тому же английскому закону о пиратах) подлежали аресту и повешению именно как пираты.

К слову, Англия в таких случаях обычно не церемонилась и пиратские корабли атаковала. Примеры тому были. Так в мае 1877 года в чилийский порт Арика, где находилась английская станция, поступило известие: восставший перуанский монитор «Гуаскар» пытается преследовать и задерживать английские торговые суда. Причина та же, что и у потёмкинцев, — восставшим перуанским матросам нужен был уголь и продукты. Реакция англичан была однозначна — найти и уничтожить! Вскоре «Гуаскар» был настигнут у прибрежного городка Ило. Англичане атаковали мятежников. «Гуаскар» был тяжело повреждён и счёл за лучшее сдаться перуанским властям.

Надо ли говорить, что такой оборот дела был весьма неприятен для Матюшенко и его компании, после подобного путь им в Европу был бы заказан навсегда. Насколько была проинформирована о последних событиях остальная команда, в точности сказать сложно, но то, что она с каждым днём впадала во всё большее уныние — это факт.

Шифрованная телеграмма из Севастополя на имя командира Отдельного корпуса жандармов, 21 июня 1905 года: «За исключением „Ростислава“, „Двенадцати Апостолов“, настроение флотских команд вызывающее, тревожное… Возвратилось учебное судно „Прут“ из Николаева. На нём взбунтовавшаяся команда из-за пищи убила боцмана. Судно стоит под караулом. Рассказы о бунте „Потёмкина“ вернувшихся с него рабочих, бывших там для доделок, производят нежелательное влияние… Вчера объезжал суда возвратившийся главный командир, которым среди матросов царит сильное недовольство. Предполагают взорвать флотские пироксилиновые хранилища; поставлен к ним пехотный караул. Между портовыми рабочими толкуют об устройстве сочувственной демонстрации матросам, „Потёмкин“ по слухам в Кюстендже. Морские офицеры просят разрешения без участия матросов взорвать минами „Потёмкин“. Решения ещё нет. В городе жизнь нормальная».

К этому времени Российское общество пароходства и торговли прекратило движение судов по Чёрному морю. Вслед за ним австрийский «Ллойд» отменил пароходные рейсы Константинополь — Одесса. Чёрное море опустело.

Положение на «Потёмкине» стало тяжёлым. Из провизии осталось лишь четыре мешка сухарей. Думается, что, грызя сухари, матросы не раз вспомнили о наваристом борще, который несколько дней назад они отказались есть. Теперь бы из-за него, наверное, передрались! Угля на «Потёмкине» вообще было на сутки хода, пресную воду даже для питья получали опреснителем. Машинные котлы запитывали забортной водой. Из-за этого они быстро обросли солью, причём исправны оставались только два. Чтобы и они не засолились окончательно, их постоянно чистили. Но было понятно, что через несколько дней «Потёмкин» останется без хода и электричества. Кочегары и машинисты до предела были измучены тяжёлой непрерывной работой. Пока наверху в адмиральских апартаментах заседали Матюшенко и его подручные, они вкалывали на пределе сил. Боясь бунта нижней команды, Матюшенко старался лишний раз не спускаться вниз, а верхние люки держать под контролем своих подручных. Броненосец находился на грани нового мятежа, теперь уже антиреволюционного. Помимо всего этого, на корабле началось массовое пьянство, чего не было в первые дни мятежа.

Тем временем царское правительство продолжало принимать меры к подавлению восстания потёмкинцев. Ещё 18 июня управляющий Морским министерством Ф.К. Авелан приказал адмиралу Г.П. Чухнину сообщить по всему побережью о выходе «Потёмкина» из Одессы. 20 июня царь Николай II записал в дневнике: «Чёрт знает, что происходит в Черноморском флоте. Три дня тому назад команда „Георгия Победоносца“ присоединилась к „Потёмкину“, но скоро опомнилась, просила командира и офицеров вернуться и, раскаявшись, выдала 68 зачинщиков. „Потёмкин“ очутился сегодня перед Констанцей в Румынии. На „Пруте“ тоже были беспорядки, прекращённые по приходе транспорта в Севастополь. Лишь бы удалось удержать в повиновении остальные команды эскадры! Зато надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников».

В это время капитан-лейтенант Негру получил телеграмму министра иностранных дел Румынии с категорическим запрещением снабжать «Потёмкин» провизией, водой и углём, о чём он известил «Потёмкин». Стало ясно, что поход в Румынию был очередной авантюрой и ничего путного из этого не вышло. Теперь надо было срочно решать, что делать дальше?

На собранном заседании судовой комиссии Березовский предложил идти в район Поти, где можно было захватить турецкие суда, перевозящие уголь из Зонгулдака в Константинополь.

Согласно воспоминаниям машинного унтер-офицера С. Денисенко, Матюшенко опять старался склонить всех идти к кавказским берегам: «Я думаю, что нам лучше идти в Батум, — продолжал он, — там мы высадимся на берег и к нам присоединится много товарищей-революционеров. Там много армян, а армяне — почти все социалисты, и пойдём мы тогда войной на царя и будем брать один город за другим, пока не доберёмся до самого Петербурга!» Сам Денисенко тоже звал матросов в Батум, где можно было, по его мнению, соединиться с местными меньшевиками-сепаратистами. Любопытно, что если бы предложение Денисенко победило, то сегодня грузинские учебники истории писали бы о «Потёмкине» как о первом грузинском броненосце! Но предложение Денисенко встретило сопротивление прапорщика Алексеева, который резонно заявил, что «Потёмкин» до Кавказа просто не дойдёт, так как не хватит угля. Денисенко же с пеной у рта доказывал, что именно Батум должен стать базой «Потёмкина». Денисенко поддержал и Матюшенко. После долгих колебаний комиссия решила всё же идти к берегам Кавказа. Но для этого надо было запастись углём и провизией, хотя бы на первое время. Предложение Березовского о пиратских налётах на турецкие суда матросы отклонили, так как после первого же такого захвата даже сдавшихся потёмкинцев во всём мире потом отправили бы на виселицу. Что касается Фельдмана, то он советовал идти в Феодосию, так как, во-первых, это крупный железнодорожный узел и уголь там должен быть и лучше грабить своих, чем иностранцев, кроме этого там можно было установить связь с местными революционерами и получить сведения о положении в Севастополе. Алексеев снова выступил против. Он предложил идти в Евпаторию, так как до неё было несколько ближе. В итоге комиссия постановила идти в Феодосию, оттуда к берегам Кавказа, там высадить десант и соединиться с вольнолюбивыми грузинами. В случае неудачи в Феодосии, опять же, на остатках угля идти до берегов Кавказа, там взорвать броненосец и присоединиться к местным повстанцам.

На прощание румыны поинтересовались намерениями восставших. Конспиратор Березовский ответил, что «Потёмкин» направляется в Турцию за углём и едой. 20 июня в 13 часов 20 минут броненосец «Потёмкин» и миноноска № 267 покинули Констанцу.

В час дня «Потёмкин» с миноносцем на буксире без лишнего шума (никаких салютов уже не было и в помине!) снялся с якоря и ушёл в море. Куда ушёл? А в никуда! Больше «Потёмкин» и потёмкинцев никто и нигде уже не ждал. Их предали толкнувшие на мятеж одесские революционеры, бросили братки георгиевцы, они опозорились на весь мир с «Псезуапе» и вмиг потеряли ореол борцов с царизмом, превратившись для всех в заурядных пиратов, наконец, у них осталось мало угля и они разочаровались в своих вожаках.

Из воспоминаний механика Коваленко: «Я иногда с невольным любопытством наблюдал в течение этого двухсуточного перехода оригинальную жизнь нашей вольницы под сенью вымпела, Андреевского флага и красного знамени, жизнь, в которой остатки прежней военной организации должны были приноровляться к вновь провозвещённым принципам свободы и равенства и в которой вообще старое и обычное своеобразно сочеталось с совершенно новым и необычайным. Раздаётся, например, столь обычный на военном судне звук дудки вахтенного унтер-офицера и вслед за этим слышится совсем уж необычная команда его: „Комиссии собраться в адмиральском помещении на заседание!“ или „Желающие и свободные от занятий — ходи в адмиральское помещение на заседание комиссии!“. Или опять — едва замирали последние звуки рожков и барабанов, которыми обыкновенно сопровождается на военном судне спуск флага при заходе солнца, как на палубе раздавалась свободная речь кого-нибудь из ораторов… Несмотря на недостаток пищи и тяжёлую работу, в продолжение обоих дней этого перехода на баке царило большое оживление: там, сменившись с вахты и пообедавши сухарями с водой, свободная от службы часть команды веселилась. В одном углу под незатейливые звуки скрипки и бубна двое самым добросовестным образом… отплясывали гопака, в другом… целая толпа забавлялась какой-нибудь из матросских игр. Повсюду слышался говор, смех и песни».

Коваленко умалчивает, что именно на переходе в Феодосию на «Потёмкине», помимо плясок гопака и игр, начались первые массовые пьянки матросов, чего в первые дни не было. Потому и веселились, а не думали над своим будущим. Пройдёт совсем немного времени, и ситуация на «Потёмкине» вообще изменится до неузнаваемости.