У меня все хорошо. Со мной все хорошо. Не знаю, у кого как, у меня все хорошо. Все у меня замечательно, не знаю, как у всех. Думаю, что плохо. Не может быть так хорошо, как у меня. Плохо, как у всех, вполне может быть. Но так хорошо, как у меня, – ни у кого. Исключено. Ненормально хорошо. Чудовищно. Гипертрофированно хорошо. Меня даже не интересует, как дела у окружающих. Какие у них могут быть дела? Развал! Нищета. Борьба за кусок хлеба. Копейки, секунды, крошки. Воробьиная жизнь. А я взлетел орлом. У меня внешность. Я героически красив – все плюгавы. Я строен и силен, как шпага, – все безобразны. И я рад, что у всех все очень плохо, а у меня так все хорошо. У меня все хорошо, все хорошо, все очень здорово. Ой, ай, не могу, как все хорошо. Ибо все больны – я здоров. Все бедны – я богат. Я богат, богат, богат. Все это мелочи. Я богат, богат. А все бедны, бедны, нищи! Ой! Как все больны, бедны и несчастны. Ой-ой-ой! Ни у кого ничего нет. Ни у кого. У меня кружка, у них ничего. У меня чашка – у них ничего. У меня чайник, кипяток, заварка, хлеб, яблоко – у них ничего, ничего у них нет. Ничего. У меня все-все-все.

Все у меня, у меня. Только у меня. У меня одеяло, подушка, свет и вода, а у них – ничего. И я буду всегда жив, здоров и ничего им не отдам, ничего. И эту булочку я съем сам и намажу повидлом, потому что я так люблю, и у меня есть все! У меня есть одежда, есть обувь, есть своя небольшая комната, и там есть радио и музыка, а у них нет ничего. Та-ра-ра-ра, у них ничего: ни еды, ни воды, ни радио. И пусть все так и живут, именно так и именно все. Потому что я им ничего не отдам, потому что дай одному – и все налетят. А я никому не дам, и никто не налетит. И никто не узнает, что у меня есть кое-что из еды, немного есть денег, что-то из одежды, что-то из музыки, кое-что из посуды. Короче, есть все! Я страшно, крепко, безумно здоров, но это первая половина дела. А вторая половина дела – что все страшно, жутко неизлечимо больны. И всем нельзя ни кушать, ни спать, ни ходить, ни лежать, а мне можно. Им запрещено ходить в парк, а мне разрешено и бегать по дороге туда и сюда. Мне одному положено. Я один бегаю без разрешения, а им всем нужно разрешение. Они больны, бедны и завистливы. Я богат. Все пешком, я бегом. Все смотрят вниз – я вверх. Свободно, вольно.

Я здоров, красив, удачлив. Удачлив, потому что жизнь сложилась на редкость. Кто еще имеет то, что я? Никто. Все плачут – я смеюсь. Все меня целуют – я никого. Я очень рад, что у меня так все хорошо. Я могу открыть окно, когда хочу. А все остальные – нет. Правда, сестричка? Я могу. Я могу сойти вниз, подняться наверх, я могу взять что-нибудь и купить, были бы деньги, а все остальные – нет, нет. Поэтому я выздоровею, я обязательно выздоровею, а все остальные – нет, нет. Потому что им не для чего выздоравливать. А мне есть для чего. Чтоб видеть, как они болеют, болеют, и мучаются, и мучаются. А я прекрасно, невыразимо счастливо одинок. И не делюсь своим здоровьем и счастьем.

Я лежу и принимаю лекарство, а у них ничего нет, они не могут ни лежать, ни принимать. Я, как только выздоровлю, сразу сойду с койки, и буду бегать и упражняться на батуте и брусьях, и прыгать через коня, потому что я дико, страшно здоров, а они больны, больны, больны, и у меня все заживет, уже заживает, заживает, заживает, вот я уже чувствую, как у меня появляется и второе легкое, и вторая почка, и позвоночник срастается, и сердце снова бьется ритмично, потому что я здоров, здоров, чтоб сосредоточиться и понять, как я здоров, силен, устроен, одобрен, принят, обласкан и богат. А все еле дышат, и туда им и дорога. Доктор, я засыпаю.