Тут кто-то приезжал к кому-то ниоткуда, чуть ли не из Каменец-Подольска, и нахально заявил: «Неинтересно живете!» И так быстро уехал, что я ему не успел возразить. Видимо, торопился отъехать от места, где сказал.

Мы сейчас очень интересно живем. Очень интересно существуем. Слегка подспудно, но увлекательно. Ни черта постороннему не понять. Так молодой ученый, полный сил, бегает по поверхности, по корке застывшей лавы, и кажется она ему холодной и неподвижной. Ой, не бегай, кандидат!

Молчаливые – верно. Глаза возбужденно не блестят – верно. Зубы в улыбке редко показываем – возможно… Пальчиком никого не тронем ласково – точно. Веселое милое пожилое лицо часто попадаться на улице перестало. Все верно на сейчас, все правильно на эту минуту. Ибо все внутри под покровом личины. Наконец воспитали в себе сдержанность. Как она к нам из Англии – неизвестно, но перешла.

Инфаркты были реже раньше, сейчас стали чаще намного от сдержанности. Где хохочут отчаянно, в зале сидит один из министерства. Лопается внутри, все понимают – наружу ни струйкой не прорвется, не выдает себя. Затаился бельчонок, замонотонил себя под пейзаж. Интересный феномен.

Так же точно: пьян широко внутри, то есть любой нормальный упал бы давно раньше, слюной бы весь путь обозначил – этот снаружи недвижим, и, если слова из него не выдавишь, ощущение вековой твердости и надежности, возникнув, вдруг не пропадет.

И он на пути к инфаркту от сдержанности, ибо алкоголь сердце выдерживает. Сердце не выдерживает преодоления алкоголя, как и преодоления юмора, преодоления разума, чтоб утром к людям выйти и обратиться.

Если б не такой немного неожиданный исход, может, наружная неподвижность внутрь пошла – ан нет. Внутри смеемся, любим, все правильно оцениваем, хоть на вид замкнутые, как кастрюли, где что-то кипит. И врачи сейчас правильно лечат следствие, ибо причину должен лечить горисполком, чем он и занимается, очень интенсивно понимая.

Кто так дружить, как мы, начал не так давно? Всю работу дружить отчаянно стали, все, что по закону положено, по дружбе получаем. Не на друга и надеяться нечего. И не сделает, и не потребуешь, если не дружишь до одурения с незнакомым толстым человеком, если не наглотаешься его испорченного выдоха, не нацелуешься с ним взасос и не привыкнешь попадать своим слабым ртом в его сильный мужской, разгребая бороду и ища там после обеда. Если б каждый из нас по работе столько женщин перецеловал в поисках запчасти для государственного комбайна, снаружи выглядело бы всенародным развратом и большим государственным гуляньем.

А все еще слышны выкрики шепотом: «Неинтересно мне, мама, мнения моего никто не спрашивает». И правильно не спрашивает, дают тебе его менять внутри три раза в день без риска быть освистанным публикой. Есть места, где всегда спрашивают, но тремя слоями выше, откуда ситуация видна глобально, а не отсюда, где небо кажется точкой. Вот и стимул для карьеры. Вот и ползи вверх по скользкой вертикали, тебя смывают, ты ползи, тяни кверху хоботок инициативы, благодари за помои, убеди упорством. Только пусть помнят те, кто встретит наверху: качества, необходимые для пробивания карьеры, противоположны качествам для удержания ее. Здесь, внизу, – здравоохранение, там – экономика. Вот тебе и «неинтересно живем». Вот тебе и «скучно мне, мама».

Наша жизнь очень требует своего внутреннего наблюдателя, терпеливого не по годам. Да, все так: и ландшафт ровный, и дали пустынные, а придет умный человек, раскопает, разбередит, глядь – там глаз блеснул, здесь хвост исчез. Есть жизнь, есть!