— Ну, парень, ты попал, — добродушно рассуждал пилот челнока, везущего Кралевского на борт бревновоза. — Знаешь, такая история… У меня была когда-то нормальная работа. Ходил на дальние рейсы. Дейкстровские движки нам вот только-только поставили. Три месяца туда, три обратно. Это, конечно, тебе не под макгрегоровскими, под теми годами ходили. По два года, по три — нормальный рейс считался. Чистого времени, биологического. Зато в таком разе как-то втягиваешься. На борту своя жизнь, свои дела, всё такое. А под Дейкстрой спервоначала даже хуже: вроде как ни два, ни полтора. И время идёт, и привыкнуть не привыкаешь. И платить стали хреново, ур-роды.

Кралевский слушал, прикрыв глаза: в крохотной кабинке челнока было решительно не на что смотреть.

На пилота тоже смотреть не хотелось — он был очень похож на самого Кралевского: те же самые жиденькие волосёнки, те же самые жабьи губы. Та же генетическая линия.

— В общем, был у нас один рейс: месяц перехода, прикинь, да? Скукота жуткая. В заморозку ложиться нельзя: мы всё-таки экипаж, вахта, то-сё. Ну и в общем… был у нас в одном рейсе говнокрут, молодой такой парнишка. С отсталой планеты. Ну мы ему устроили веселье. Били, издевались… ну и всё такое прочее. Говно есть заставляли. Так он в сортире на ремне повесился. Сейчас-то, конечно, я понимаю — зря мы так. Эх! Нет нигде нормальной работы для нормального мужика. Ты хоть христианин? — неожиданно спросил он.

— Как все. Христианин Объединённой Церкви, — Оскар подавил зевок.

— А я вот что-то сомневаться начал. Был бы Господь на небе, он бы такого не допустил. Что-то с этим миром не в порядке.

— С системой-то? — не понял Оскар. — Ничего особенного. Бывает ведь и полная жопа. Класс D, например.

— Да не с системой. С миром вообще, парень… С большим миром. С Галактикой. А наша система — дрянь ещё та. Держимся за этот статус B, как за чемодан без ручки — дескать, мы такие все из себя развитые, вкладывайте в нас деньги, господа финансисты. Смешно ведь. Всё равно срежут нам рейтинг до C, вот увидишь. Хотя нет, ты-то уже не увидишь.

— Меня отговаривали лететь, — согласился Кралевский. — Как раз из-за рейтинга. Эмиграция его, типа, портит. Хотя вряд ли моё личное отсутствие сильно повредит родной системе…

— Да уж, — пилот вздохнул. — Вся беда в том, что наверху у нас идиоты. Видели же, козлы, что в Галактике кризис начинается, а всё в ту же дуду дудели. Мы, дескать, перспективная планета, то-сё, будет у нас экономический рост, войдём в категорию А, подождите чуток, всё будет. Ага, губу раскатали! А вот он где, этот ваш рост! — пилот сделал неприличный жест. — И народу лишнего наплодили… это тоже никуда не годится.

— Когда шёл подъём, так по всей Галактике было, — напомнил Оскар.

— Ну да. А теперь не знают, куда нас девать, — пилот сплюнул на дно кабины. — Почему бы не разрешить легальную заморозку для всех? Полежали бы брёвнами лет сто… или двести. Или сколько потребуется. Пока мы снова не будем нужны. Нет ведь, и сами мучаются, и людей мучают.

— «Кому-то надо жить и в плохие времена, иначе хорошие времена никогда не настанут», — процитировал Кралевский стандартный ответ из правительственной пропагандистской брошюры.

— Ну да, они так всегда говорят. А я так думаю, брехня всё это. Кризис — он потому и кризис, что экономике не нужно столько людей. Ну так заморозьте лишних, и все дела. Нет же, издеваются. Биочипы эти поганые в нас всадили, сволочи. Что там полагается за нелегальную заморозку?

— Лишение основных прав… в том числе на стандартный пакет социальных услуг и на оплату труда, — ответил Оскар, сделав вид, что думает. — В общем, ничего хорошего.

— Да уж чего тут хорошего. Это, значит, сразу в поселенцы… Лучше уж челночить. За это, по крайней мере, платят.

— А сколько тебе платят? — осторожно спросил Кралевский.

— Да как тебе сказать, — смутился пилот. — Когда как. А тебе сколько положили?

— Двести двадцать за всё минус налоги, — с трудом вспомнил Оскар. На самом деле заработок его не интересовал, но демонстрировать это было бы глупо и опасно.

— Да, парень, негусто, — с явным облегчением сказал пилот. — А это правда, что тебя потом выкинут на какой-нибудь планетке… там, на периферии?

— У нас тут тоже всё-таки не Земля, — пожал плечами Кралевский, — и не А-статус.

— На наш век хватит, — отмахнулся собеседник, — а там поглядим. Может, и выберемся как-нибудь, а? Всегда ведь выбирались. И на этот раз как-нибудь… Да тебе-то теперь, небось, пофиг? Ты ведь купил билет в один конец. Слушай, а зачем тебе это надо, а?

Оскар выдержал приличествующую паузу.

— Деньги в руках подержать, — наконец, сказал он.

Пилот самодовольно улыбнулся, подумав о том, что во Вселенной полным-полно людей, которым живётся хуже, чем ему.

Корабль был типичным грузовиком: старым, потрёпанным, с въевшимся запашком жжёного пластика и человеческого пота, погнутыми переборками и слепо моргающими лампочками в служебных коридорах. Экономили даже на гравитации: на корабле поддерживалась половинная сила тяжести, иногда опускавшаяся до трети от нормы. Из системы органической очистки несло мочой, прелью и дрожжевым суслом.

Обязанности Кралевского были относительно просты: следить за показаниями приборов, да время от времени нажимать на кнопку сброса остатков. Система была рассчитана на переработку выделений множества людей — до трёх тысяч человек единовременно. Ровно столько переселенцев предполагалось разморозить в первой партии. Однако, во время полёта вся эта мощь пропадала впустую — продукты переработки были просто-напросто никому не нужны. Запасов нормальной человеческой еды на борту хватало для удовлетворения нужд экипажа, с чистой водой и воздухом тоже не было особых проблем. А основной груз корабля вообще ни в чём не нуждался.

В молодости Оскар искренне не понимал, каким образом заготовительные конторы вербуют переселенцев. Ну что такого можно посулить человеку, чтобы он согласился навсегда покинуть свою планету — плохонькую, но обжитую, — чтобы провести оставшуюся часть жизни в сырых джунглях, на серных болотах, или среди льдов какой-нибудь новооткрытой звёздной системы?

Впоследствии он это выяснил. В системах с индексами E и F (по неофициальной терминологии — «неудачных» и «провалившихся») условия жизни были такими, что от желающих навсегда покинуть родину не было отбоя. В свою очередь, тоталитарные и фундаменталистские режимы охотно торговали людьми: зачастую это был их единственный предмет экспорта. Некоторые продавали себя в заготовительные конторы из-за нищеты и безысходности. Прочие попадали в ряды переселенцев в результате лишения прав и изгнания: это было самым распространённым наказанием за преступления средней тяжести в большинстве обитаемых миров.

Обычно замороженные тела будущих покорителей иных миров (в просторечии — «брёвна») складировались на орбите, откуда их по мере надобности забирали бревновозы.

Всего в грузовых отсеках корабля находилось около двадцати тысяч человеческих туш. Большая часть груза была приобретена в системе D2CFF: местный султанат охотно и по разумной цене сбывал своих подданных переселенческим организациям. Были ещё контейнеры с двух планет E98IIVP. Эти пограничные миры имели довольно скверную славу, зато тамошние уроженцы ценились за неприхотливость. В основном это были молодые здоровые мужчины и женщины с хорошим генотипом. Отдельно лежало десять тонн породистых самок с C7IQR: эти предназначались для нужд будущей элиты переселенческого мира. Остальные были преступниками и неудачниками из самых разных уголков Галактики.

Туши хранились на складе в состоянии сверхглубокой заморозки и дополнительной нагрузки для биологических систем замкнутого цикла не создавали.

Сложнее было с экипажем. Как относятся к говнокрутам профессиональные космонавты, Кралевский понял довольно быстро — как только попытался протянуть руку помощнику капитана. Тот посмотрел на Оскара с недоумением, а потом сильно и больно ткнул его щепотью под ложечку.

— Убери клешню. И запомни: в следующий раз получишь по морде. Не вздумай лезть со своей хваталкой к нормальным людям. Она у тебя считай что в говне. Мы этого не любим. У нас чистый корабль. Понял? — помощник шлёпнул Оскара по небритой щеке и демонстративно вытер руку о штатину.

В каюте механиков Кралевский тоже не засиделся: его просто выкинули из помещения.

В конце концов, он пошёл к уборщику, командующему роботами-мусорщиками, рассчитывая на то, что он такой же пария, как и говнокрут. Уборщик тоже не подал ему руки, зато выпил его водку (бутылку Оскар купил в космопорту, потратив на это половину аванса). В качестве ответного жеста он прогулялся с говнокрутом вдоль технического коридора.

— Ты, парень, знал, куда пёрся, — рассуждал уборщик, — а не знал, так я тебе объясню. Тут так: есть белая кость, это капитан и помощники. Ты их вообще не увидишь. Есть нормальные ребята, они тебя трогать не будут, если ты им на глаза не попадаешься. А есть уроды, они тебя специально доставать будут всякими штуками. Ну тут ничего не сделаешь, они тут свои, — уборщик помрачнел, и Кралевский понял, что у того свой богатый опыт общения с уродами.

— Ну да как-нибудь перетопчешься. Главное, не суйся к экипажу, не попадайся на глаза уродам, и работай побольше, — завершил тот свои наставления, после чего поинтересовался, нет ли у Оскара ещё водки. Получив отрицательный ответ, он быстренько попрощался и скрылся в своей конуре.

Кралевский с горечью осознал, что рассчитывать на солидарность париев тоже не приходится.

Некое подобие симпатии к нему проявил только второй помощник механика, красивый голубоглазый парень по имени Стефан Жиро. Тот даже пригласил Кралевского к себе в каюту на чашечку кофе. Оскар, однако, был знаком с этой породой мужчин — да и сам поммех не особенно скрывал свой специальный интерес.

— Ну, тогда сам думай, — пожал плечами Стефан, когда Кралевский объяснил ему, что оральный и анальный секс с мужчиной не входит в круг его увлечений. — Так бы я тебя прикрыл в случае чего, а теперь, уж извини, не буду. Считай, попку свою ты сберёг. Только вот как бы не пришлось тебе потом покушать говна из чужой попки.

С говном Кралевскому пришлось познакомиться раньше, чем он думал. Когда он после первого трудового дня вернулся в свою каюту, на голову ему упал пластиковый мешок. От удара мешок лопнул, и Оскар оказался в центре зловонной лужи испражнений. Жирная колбаска человеческого кала запуталась у него в волосах.

— Это я насрал, — с удовольствием сообщил невысокий толстый мужичок, сидевший в его кресле. Рядом стояли два парня помоложе. — И тебе самолично принёс на переработку. Что-то вроде боевого крещения. Ну как, понравилось?

— Вообще-то я вам ничего не сделал, — пробормотал Кралевский, стараясь выглядеть хоть сколько-нибудь достойно.

— Вот именно, — улыбочка толстячка стала чуть шире. — Кстати, надо бы познакомиться. Меня, например, зовут Яйно Йорве. Я тут начальник службы безопасности. Скучная работёнка. Ничего ведь не происходит. Но я стою на страже законности и правопорядка. Так что, если кто тебя обидит, можешь жаловаться мне, я разберусь. Всё тебе понятно?

Оскар промолчал, пытаясь вытащить из волос какашку.

— Ну так что, говнокрут, нравится тебе твоя новая работа? Ты же к ней так стремился. Но вот ведь незадача: в любой работе есть профессиональный риск, — Йорве выразительно помахал железным прутом. — Иди лучше помойся. И потом прибери за собой. А то развёл грязи. Ой, это ведь, кажется, не грязь. Это похоже на самое настоящее дерьмо! Правда, ребята?

Ребята угодливо заржали.

— А наш корабль должен быть чистым. Мы, звездолётчики, терпеть не можем грязи. И особенно говна. Так что мы ещё вернёмся…

— …и понюхаем, чем тут пахнет, — ухмыльнулся один из парней.

Кралевский молча отправился в душ и в течении часа пытался смыть с себя нечистоты. Кал, видимо, был перемешан с каким-то клеем — во всяком случае, отмыть его оказалось почти невозможно, особенно от волос. Пришлось побриться наголо.

Когда он вернулся в каюту, то увидел, что содержимое его чемоданчика вывалено прямо в мерзкую лужу.

Он вздохнул и вызвал робота-мусорщика.

Следующая встреча с весёлым толстячком произошла в столовой. Вообще-то весь экипаж, включая механиков, должен были есть в одной каюте за большим круглым столом. На деле, однако, говнокрут не мог есть там, где едят другие: считалось, что его присутствие портит аппетит. Поскольку же в столовой почти всегда кто-нибудь сидел, говнокруту полагалось ждать счастливого случая под дверью, получая свою порцию невинных шуток от скучающих господ из экипажа. Оскар просидел под дверью часа три, после чего попытался было сунуться в столовую вместе с уборщиком. Тот возражать не посмел, но смотрел на него с такой злобой, что Кралевский счёл благоразумным впредь дожидаться раннего утра, когда экипаж отсыпается. Один раз это прокатило, и он смог поесть. Но на следующее утро, уверенно зайдя в столовую, он наткнулся там на всё ту же знакомую троицу.

— Что, говнюшонок, покушать захотелось? — хохотнул Яйно, и показал ему на стол. Там стояла тарелка, на дне которой лежала, свернувшись, слизистая фекалия. — Это тебе. Специальное блюдо. Или не голодный? Ребятишечки, а давайте-ка прочистим желудок господину говнокруту…

Били его долго и с удовольствием. Потом перемазали лицо, тыкая его в дерьмо. Оскар отчаянно вертел головой и сжимал зубы, понимая, что на этот раз уступать нельзя. В результате ему сломали палец на руке, но отстали.

Избитый и окровавленный, он кое-как добрался до медицинского отсека, где медробот до утра лечил его ушибы и гематомы. Палец сросся слегка кривовато, но ломать его заново Кралевский не стал: надо было идти работать.

После этого случая он больше не пытался зайти в столовую, и ел только продукты вторичной переработки.

Серые куски синтетического мяса и того же цвета хлеб были синтезированы из экскрементов экипажа. Так или иначе, они всё-таки заставили его есть дерьмо.

К концу недели корабль совершил два гиперперехода. Первый раз Оскар даже не успел понять, что происходит: он занимался своими трубами, когда заработал дейкстровский привод. Следующие три часа Кралевский валялся на полу, корчась от боли: нуль-генераторы ломали метрику пространства, и каждая случайная флуктуация многомера наводила остаточные токи в нервах. Пару раз он чуть не отдал концы — один раз от болевого шока, второй — когда колотился затылком о переборку.

Экипаж, разумеется, лежал в анабиозных камерах. По идее, одна из них предназначалась для него — но никто и не подумал предупредить говнокрута о начале перемещения.

Когда он пришёл в себя, то обнаружил, что лежит с разбитой головой в луже собственной мочи, но в общем и целом жив. Проглотив пару таблеток энергина, он потопал обратно к своим трубам и фильтрам.

Второй прыжок он провёл в анабиозной камере. Время гиперперехода любезно подсказал ему Жиро — судя по всему, всё ещё не оставивший своих планов относительно нетрадиционного использования его задницы.

Выйдя из заморозки, Оскар столкнулся с неприятным фактом: его камера была кем-то заперта снаружи. Попытки привлечь внимание результата не дали. Устав кричать и стучать в стенку, он сел на край криогенной ванны и стал ждать неизбежного.

Камеру открыл плотоядно ухмыляющийся господин Яйно Йорве. В руке у толстячка был кусок металлизированного кабеля. Остальные были вооружены кто чем — кажется, только у Жиро в руках ничего не было.

Когда Кралевский пришёл в себя, первое, что он почувствовал — это дикую боль в заднем проходе.

Медицинский робот залечил ему разорванный сфинктер, вытащив при этом из кишечника какую-то проволоку, битое стекло, и ещё что-то в этом роде. Кроме того, в глубине обнаружились следы мужской спермы. Видимо, Жиро решил не дожидаться добровольного согласия — а может, и толстячок не побрезговал дармовым удовольствием. Более серьёзных повреждений не было: то ли развлекавшиеся знали меру, то ли у них не было времени заняться своей жертвой как следует.

Но что-то подсказывало Оскару, что на следующий раз скучающие господа космолётчики могут и переборщить.

Поэтому он решил, что следующего раза ждать не имеет смысла.

Обычно к третьему-четвёртому прыжку у корабля подходил к концу энергетический запас. В таких случаях корабль пускают по круговой орбите возле какой-нибудь звезды, ожидая, пока гиперполе, создаваемое дейкстровским приводом, вычерпает достаточно энергии из окружающего пространства. Как правило, на это уходило два-три дня. Переселенческому кораблю, однако, не посчастливилось: он завис в пустоте, а до ближайшего звёздного скопления было слишком далеко.

В принципе, ничего особенно страшного в этой ситуации не было — просто время сбора энергии растягивалось до двух-трёх недель. Экипаж, однако, отчаянно скучал: в таком положении даже всегалактическая инфосеть оставалась недоступной.

Скука обошлась Кралевскому в пару сломанных рёбер. Как ни странно, толстячок на этот раз был ни при чём: Оскар просто подвернулся под горячую руку компании полупьяных механиков.

Зато встретившийся ему на нижней палубе Жиро сообщил ему, что следующий гиперпереход ожидается очень длительным, так что весьма желательно переждать его в анабиозе. А пользование анабиозной камерой без его, Жиро, личного разрешения, может закончиться для Кралевского чем-нибудь похуже, чем в прошлый раз. В связи с чем настоятельно порекомендовал следующей же ночью посетить его каюту, предварительно подмывшись.

На следующий день говнокрут исчез. Искать его не стали: всем было понятно, что глупый человечек отсиживается среди вонючих труб, надеясь, что о нём забудут.

Капитан на всякий случай сделал устный выговор начальнику службы безопасности Яйно Йорве. Тот заверил капитана, что он лично приложит все усилия, дабы найти буяна и наглядно объяснить ему основы дисциплины. Если, конечно, буян оклемается после прыжка…

Командир от души посмеялся.