Семейное дело

Затрещина. Затрещина. Ещё затрещина.

Мальчик шмыгнул носом, проглатывая сопли вместе с юшкой: тяжёлая отцовская рука первым же ударом отворила сосуды в носу.

Господин Мартин Брюмель внимательно посмотрел на сына. Пожалуй, можно добавить ещё парочку горячих.

Раз. Раз. Раз.

Мальчик упал. Мелькнули тонкие ножки в чулках.

Господин Брюмель пнул ногой тщедушное тельце.

— Встань, уродец, когда с тобой разговаривает твой отец!

Сын, пошатываясь, поднялся с пола. Мартин Брюмель с отвращением посмотрел на свою плоть и кровь. Хилое, ни к чему не пригодное тело. И такой же никчёмный умишко. Господин Брюмель уже заранее ненавидел эту тощую, прыщавую человеческую оболочку.

Хорошо хоть, на Поединке с ним не будет лишних хлопот. Если, конечно, гадёныш доживёт до Поединка. И если он окажется к нему способен. Парню четырнадцать лет, а у него до сих пор не растёт борода. Да что там — даже пух на щеках не пробился. А если он так и не созреет? Бывают же евнухи от природы… Что тогда? Снова жениться, заводить ребёнка? Поздно, да и хлопотно. Придётся всё-таки иметь дело с тем, чем одарила его мать-Природа и фрау Маргарет Брюмель, царствие ей небесное…

В результате всех этих размышлений маленький Герман получил ещё одну затрещину.

— Скажи Марте, чтобы сварила мне кофе, и принеси его мне, ты, свиная задница, — наконец, милостиво разрешил господин Брюмель. — И пошевеливайся!

Мальчик всхлипнул и побежал на кухню.

Виноторговец склонился над бумагами.

Герман Брюмель стоял в придорожной канаве, сжимая короткий нож. Вокруг валялись обломки экипажа. В лунном свете поблёскивал обитый медью обод колеса. Лошадиная туша валялась посреди дороге, из разорванного горла в пыль натекла тёмная лужа.

Шансов было мало: волк был всего один, но старый, матёрый, а в голове у Германа всё ещё гуляла выпитая ракия. Надо было, конечно, остаться у Дербяну, а не нестись на ночь глядя к этой глупой певичке…

Ах, как нелепо всё получилось. Как некстати.

Волк подобрался ближе. Жёлтые глаза зверя светились в темноте.

Герман переложил нож в левую руку. Так удобнее.

Волк раскрыл пасть и издал какой-то странный звук. Потом звук повторился, и Герман почувствовал, что его напомаженные кудри встают дыбом.

— В-в-вы…

Волки так не воют. А вот волкодлаки — может быть.

Герман крепче сжал нож, впервые в жизни пожалев об отсутствующем нашейном кресте. Здесь все ходят с большими серебряными крестами. Говорят, что это помогает от оборотней. Чего боятся оборотни? Креста… молитвы… жаль, что он не знает ни одной молитвы. Серебра, чеснока… Или это относится к вампирам? Чёрт, не разберёшься в этих деревенских суевериях. Проклятая ракия.

Или это не ракия, а бред? Когда он бежал из дому, ему приходилось прятаться на чердаке рыбного склада. Приходилось воровать подгнивающую рыбу и жарить её на костре из щепок. Иногда он заболевал. Тогда всё вот так же вертелось перед глазами, а потом он слышал шаги, это были шаги отца, который пришёл за ним, чтобы отвести его в ад для плохих детей, и от этого делалось так страшно, что он кричал, кричал, кричал, пока оставалось хоть немного сил…

Нет, это всё происходит на самом деле. Он действительно стоит здесь, у него в руке нож, перед ним — волк. Который пытается заговорить с ним. На плохом немецком.

— В-в-вы… зыыы… ввваю-ю…

Это было настолько абсурдно, что Герману вдруг стало весело.

— Так ты волкодлак? Ты меня вызываешь? На дуэль, да? Хорошо, я готов. Иди сюда, серый.

Небеса качнулись. Хмель вылетел из головы. Герман внезапно увидел окружающий мир неподвижным, маленьким, и очень чётким.

Ночь. Пустая дорога. Луна. Нож. Волк.

Герман взмахнул ножом.

Волк прыгнул.

Коротко и пронзительно свистнула сталь.

Отрубленное серое ухо шлёпнулось на стол, испачкав кровью старинный пергамент.

Старик рассмеялся. Кисти шёлкового халата заколыхались.

— Ты плохой боец, — почти спокойно сказал он волку. — В других обстоятельствах ты уже был бы трупом.

Забившийся в угол зверь заворчал и попытался пошевелиться. Сабля опять свистнула.

— Сиди уж. Ты вызвал меня на Поединок, и я теперь связан. А ведь мне совсем не хочется натягивать на себя твою шкуру…

Волк дёрнулся, сабля описала полукруг — в трёх дюймах от серой морды.

— …чтобы меня потом затравили собаками вонючие крестьяне, — закончил старик. — К сожалению, я сам научил их, что делать с волкодлаками. А мой сын всё ещё ребёнок… Что же мне с тобой делать? Может, ты мне что-нибудь присоветуешь?

Волк оскалил зубы. Шерсть на загривке встала дыбом.

— Скорее всего, ты пришёл ко мне сам. Мои дорогие соплеменнички прислали бы бойца получше, если б знали, что я вернулся. Правда… — сабля описала в воздухе затейливую восьмёрку, заставив волка ещё глубже вжаться в угол, — кое-кого из лучших я уже… — старик осторожно, крохотными шажками, наступал, ни на миг не теряя бдительности, — прикончил. Без всякого Поединка. Их отлавливали и казнили мои воины. Обычно на колу. Некоторых сначала поджаривали, — ещё одно осторожное движение, — на медленном огне, это тоже приятно… Я ненавижу нашу породу, и намерен истребить её всю целиком…

Волк прыгнул прямо на острие сабли.

Лезвие вошло в брюхо, но жёлтые кривые клыки всё-таки дотянулись до горла.

Тело старика растаяло в воздухе, не успев коснуться пола. Через несколько секунд от него осталась груда тряпья. Последним исчезло красное пятно на рукаве халата.

Раненый волк лежал на боку, и смотрел, как с лап сходит шерсть.

Господин Герман Брюмель, профессор, доктор филологии, почётный председатель Немецкого филологического общества, автор пятнадцати монографий (включая знаменитое «Введение в индоевропейское языкознание», по мнению специалистов — сравнимое по значению с классическими трудами Мейе и Семереньи), и более сотни статей, посвящённых различным вопросам индоевропеистики, выхватил пистолет, и, почти не целясь, нажал на спуск. Бурое пятно в зелени дёрнулось и исчезло. Профессор на всякий случай выпустил ещё пару пуль куда-то в зелёную кашу: дикари имели скверную привычку нападать скопом. Послышался шум падающего тела и гортанные крики.

Профессор шёл — точнее, пробирался — вдоль узкой просеки, прорубленной в живом зелёном мясе. Высокие шнурованные ботинки по щиколотку утопали в мягком, пружинящем переплетении растений — травинок, усиков, лепестков, длинных корней, намертво сцепившихся друг с другом. Эта травяная сеть была довольно-таки коварной: уже дважды он чуть было не попал в хорошо замаскированные ямы-ловушки, вырытые унгклеле на дороге к логову дракона.

В принципе, унгклеле — вполне мирные люди. Не беззащитные, разумеется (беззащитные перевелись в этих местах ещё в допотопные времена), но, в общем, мирные. По крайней мере, они не вооружены поголовно «калашниковыми», которые теперь гремят по всему контитенту, разнося весть о «деколонизации», «третьем пути», «движении неприсоединения», или как они там ещё это называют. Господин Герман Брюмель уже успел насмотреться на таких — с русским автоматом за плечами и американской полевой рацией за поясом. Обе сверхдержавы исправно снабжают дикарей всем этим добром. Попросту говоря, бесцельно швыряют миллионы долларов в сырые вонючие джунгли и болота. Лучше тратили бы эти деньги на ракеты, раз уж они так любят ракеты. Вложения в прогресс рано или поздно окупаются. А вот вложения в регресс рано или поздно приводят к большим неприятностям. Эти обезьяны ещё себя покажут.

Та-ак, кто-то натягивает тетиву. Стрелять? Пока рано. К тому же, судя по ощущениям, дикарь целит в грудь. Попадёт в плечо или ниже…

Стрела клюнула в предплечье и отскочила. Профессор решил, что бронежилет, несмотря на свою тяжесть, в общем, не лишняя вещь.

Ещё три пули, выпущенные в джунгли, тоже оказались не лишними: кто-то громко завопил, а следующая стрела ушла далеко вверх. «V moloko», как говорил в таких случаях русский инструктор, у которого профессор год назад брал уроки стрельбы. Инструктор был очень толковый, хотя брал недёшево, к тому же пил дрянной бренди, и, пьяный, грязно ругался по-русски. Господин Герман Брюмель на дух не переносил русской брани: он провёл четыре года в советском концлагере, о чём сохранил самые неприятные воспоминания.

А вот и дерево. Здесь можно отдохнуть. Только недолго: дикари рядом, сейчас будут стрелять. Примерно оттуда…

Ага, вот они где.

Пиф-паф. Ещё один труп.

Инструктор, помнится, очень удивился, когда почтенный профессор лихо уложил тремя выстрелами четырёх крыс в тёмном подвале. Ну не объяснять же ему, что одно дело — мишени, и совсем другое — живые создания. Живое чувствуется на расстоянии, инстинктивно…

Хорошо, что большая часть инстинктов убийц передаётся, так сказать, вместе с телом. Плохо, что это не касается знаний. Герман очень дорого заплатил бы за кое-какие сведения, касающиеся его народа. Увы. А ведь когда-то у убийц была даже своя литература.

Опять стрела. Мимо. Не будем суетиться, побережём патроны.

Всё-таки огнестрельное оружие — очень интересная штука. А ведь раньше Герман долго не хотел даже брать в руки эти некрасивые, плюющиеся свинцом железки. Потому-то он и предпочёл провести войну в стенах аудитории, а не в окопе. Конечно, надо было и поберечься: бомбы не различают людей и убийц. Но настоящей причиной была всё-таки эстетика — стрельба представлялась ему вульгарнейшим занятием. Это, впрочем, не спасло его от лагеря. Но всё-таки…

А ведь высадили его здесь чертовски удачно. Через земли такара или мбоо белому человеку не пройти и мили. То есть убийца, может быть, и прошёл бы — но всё же неоправданный риск… — профессор ощутил знакомое гаденькое чувство, нечто среднее между страхом и жалостью к себе, но тут же его подавил. Человеческое, слишком человеческое. Каждый раз приходится напоминать себе: я не человек, я убийца… И всё-таки, положа руку на сердце: насколько же приятнее сидеть в университетской библиотеке! Или хотя бы в «Сарацине», за кружечкой пива. Правда, сейчас в «Сарацине» стало неуютно: студенты совсем потеряли совесть. Однажды они повесили над барной стойкой красный флаг.

Профессор кожей почувствовал, как натягивается тетива. На этот раз целят в голову — и не промахнутся.

Упасть. Перекатиться. Ещё одна пуля. Ещё один труп.

Нет, унгклеле, конечно, не воины. По сути дела, это ведь даже и не племя. Скорее — нечто среднее между профессией и стратой: потомственные жрецы местночтимого божества. Что-то вроде левитов, если с чем-то сравнивать. Упражняться в военном искусстве им незачем: в случае чего соседи будут иметь дело с драконом… Мирные люди, пользующиеся огромным уважением у окрестных племён — как шаманы, предсказатели будущего, а также как непревзойдённые врачи. Говорят, в последнее время они даже научились делать бизнес на своих снадобьях. Всё-таки капиталистические отношения естественны: когда людям есть, что предложить рынку, они предпочитают нормальный капитализм бессмысленным левацким закидонам.

Леваки. Он даже пытался читать какие-то их сочинения. Бред. Очевидный бред, насаждаемый большевиками. В сущности, коммунисты не хотят даже мирового господства. Это слишком рационально для них. Они хотят, чтобы все сошли с ума. Безумие — вот их подлинный идеал. Профессор вспомнил свою единственную статью на политическую тему — «Советская риторика с точки зрения науки о языке». Они отказались её печатать в университетском сборнике. Ну разумеется, никому не хочется портить отношения с левацкой кликой. Но всё же, всё же — неужели им не понятно, что, заигрывая с Советами, они сами роют себе могилу?

Сколько там осталось до логова? Километра полтора, как минимум.

А что будет, кстати, если дракон попытается драться всерьёз? Впрочем, не будет же он убивать господина Брюмеля? Учитывая все обстоятельства, это было бы крайне нелепым поступком… Правда, он может попытаться его пленить и передать унгклеле, которые его и прикончат… Дракону-то Поединок к чёрту не задался. Живёт себе и живёт, никому не мешает. Это он, Герман, пришёл по его тело…

Но другого выхода нет. Очень жаль, но дракона придётся убить.

А туземцы-то, между прочим, смылись. Побежали, небось, под защиту своего живого бога? С них станется…

До чего же он мало знает! Разве что удастся поговорить с драконом до Поединка. Вот интересно: осознаёт ли тот всю иронию ситуации? Это, конечно, зависит от того, кто он. Интереснее было бы иметь дело с существом, причастном европейской культуре — тогда, может быть, его удастся разговорить. С другой стороны, убивать неевропейца как-то проще. Забавно получится, если дракон окажется русским: оба условия будут соблюдены в точности…

А ведь возможно, подумал профессор, дракон вообще никогда и не был человеком. Как же тогда его вызвать на Поединок? С этим могут быть проблемы…

Герман уловил краем глаза едва заметное движение. Упал. В прыжке ушёл под защиту дерева. В падении успел достать пистолет. Замер.

Ага, это он.

Сам пришёл.

Из сплошной зелёной стены зарослей выметнулась маленькая голова на длинной шее, украшенной костяным гребнем.

По старокитайской классификации — жёлтый земляной дракон. Редкое существо.

Профессор машинально отметил, что в уголках рта рептилии поблёскивают два золотых пятнышка — этакие крошечные блестящие щёчки.

Янтарные глаза мигнули.

— Представься, — сказал дракон на неплохом английском. Он говорил довольно быстро, с едва заметным присвистом и пощёлкиванием на конечных согласных.

— Я — Герман Брюмель, убийца, — представился профессор. — Я вызываю тебя на Поединок.

Что-то изменилось. Всё та же тропинка, всё та же жирная блестящая зелень, всё тот же воздух — сырой и тяжёлый, как мокрая простыня. Но профессор почувствовал, как между двумя телами что-то натянулось. Невидимая связь, которую можно разорвать только одним способом.

— Брюмель? — заинтересовался дракон. — Где-то я слышал эту фамилию… Ну да теперь это неважно. Прежде чем мы начнём, хотелось бы спросить: зачем тебе понадобилось моё тело? Я старенький, к тому же живу в сыром болоте. Что, в Европе нет других убийц?

— Практически не осталось, — вздохнул профессор.

— А сам ты на что? Дети-то есть? — поинтересовался дракон.

— Ты европеец? — Герману остро захотелось сменить тему.

— Можно сказать и так, — дракон зевнул, показав неожиданно маленькие клычки и розовый раздвоенный язык. — Сейчас мне уже лет четыреста с хвостиком, пожил в разных телах, так что теперь я, наверное, космополит… Это тело, правда, сильно старше меня. Ему, небось, уже веков семь натикало. Драконы живут долго. За это мы их и любим. Но учти: я на пределе. В лучшем случае ты получишь старую, дряблую тушу, в которой и издохнешь лет через сто, как бы не раньше…

— Если бы у меня был выбор, — честно сказал профессор, — меня здесь не было. Но, видишь ли, ты — единственный убийца, которого я смог отыскать. Ничего личного.

— А откуда такая спешка? Тебя что, преследуют? Какая-нибудь организация, готовая положить сотню-другую профессионалов, лишь бы добраться до твоей шкуры? Неприятно, конечно, но можно спрятаться, обзавестись потомством, а дальше сам знаешь…

— Я болен, — помолчав, признался Брюмель. — Это не лечится.

— Убийцы не болеют человеческими болезнями, — отрезал дракон. — Они или живут, или не живут.

— Да. Только люди придумали кое-какие новые штучки. У меня рак крови. Я схватил изрядную дозу радиации на советском атомном полигоне. Ты знаешь, что такое атомная бомба?

— Мы тут, в глуши, тоже радио слушаем, — дракон хрюкнул: видимо, это был такой смешок. — А что ты делал на атомном полигоне? У нас вообще-то не принято соваться в такие места.

— Я немец, и предпочитаю жить в Германии. А немцы, если ты слушаешь радио, тридцать лет назад проиграли войну.

— Ну, это с ними не в первый раз происходит. Ты был на фронте? И зачем тебя туда понесло? Защищал фатерлянд?

— Не был, конечно. Я и первую-то войну провёл в аудитории, студентом. Студентов не призывали. А профессоров в Германии отправлять на фронт вообще не принято. К сожалению, к концу войны началась неразбериха, а я вовремя не сориентировался. И попал в советскую зону оккупации. Потом меня арестовали: какая-то сволочь донесла, что я состоял в нацистской партии, ну и вообще. Могли бы и расстрелять, но отправили в Советский Союз, в лагерь. Заключённых использовали… для разных надобностей. Мне вот не повезло. Вообще-то там все наши перемёрли от облучения. Мне удалось бежать, но свою дозу я схватил. Тогда я думал — ничего. Но теперь оно вот как сказалось.

— Н-да, проблема, — констатировал дракон. — Сколько тебе ещё дают эскулапы?

— Меньше года. Так что, — он посмотрел дракону в глаза, — я взял билет в один конец. Меня высадили с вертолёта посреди джунглей. Даже если ты меня убьёшь, то в моём теле долго не протянешь. К тому же у меня нет с собой ничего. Ни еды, ни воды, ни рации. Только оружие. Так что, скорее всего, тебя убьют твои же унгклеле, приняв за меня…

— Понятно. Больше нет вопросов. Начнём?

— Подожди-ка. Скажи честно, ты ведь на что-то рассчитываешь? Думаешь, что сможешь убить меня и выжить самому? А может быть, ты знаешь, где искать других убийц? Если так, я мог бы рассмотреть варианты, при условии, что…

— Ты же меня уже вызвал, так? — ответил дракон сварливо. — Тебя что, ничему не учили? Мы теперь магически связаны. Мы в Поединке. Пока один из нас не умрёт.

— Ещё бы меня чему-то учили! — профессору захотелось стереть пот со лба, но мешал пистолет.

— А сколько тебе лет? — голос дракона стал чуть тише.

— В сумме — около ста. Я сменил три тела.

— Небось, начал с папы? Как же это старик так лажанулся?

— Мне не очень хочется это обсуждать… Ну да ладно, иначе ты не поймёшь. Я действительно убил отца. Но не в Поединке.

Дракон уставился на собеседника одним глазом.

— Это как же?

— А вот так. Видишь ли, я ненавидел своего папашу. Он… — профессор запнулся, потом продолжил спокойным тоном, — он меня бил. Постоянно. Ни за что. Просто бил, и всё.

— Странно, — философически заметил дракон. — Вообще-то убийцы стараются аккуратно обращаться со своими будущими телами. Твой предок, видать, был редким исключением.

— Однажды я понял, что больше не выдержу. И подсыпал ему крысиного яду в кофе. Потом забрал все деньги, какие нашёл в доме, и сбежал.

— В таком случае, как ты смог стать убийцей? Если ты не разу не участвовал в Поединке…

— Случайно. Меня занесло на Балканы. Однажды ночью, на просёлочной дороге, на меня напал волк. То есть не напал… вызвал на Поединок. Видимо, нюхом почувствовал, кто я…

— Забавно. Он должен был произнести слова вызова, а ты — ответить. И как же ты отреагировал на говорящего волчару?

— Ну… я был изрядно пьян. Если был бы трезв, то, наверное, не выжил.

— А так ты его убил. И сам оброс шерстью.

— В общем, да. Я тогда чуть с ума не сошёл.

— Сочувствую. Жить в теле хищника очень неприятно. Я в сходной ситуации предпочёл стать драконом.

— И я года три пробегал в таком виде. Представляешь себе, что это была за жизнь… Потом мне опять повезло. Представляешь себе, в этом диком краю я нашёл убийцу! Жил себе, как ни в чём не бывало, и даже имел собственный замок. Его звали Георгиу Караджале…

— Что? — у дракона внезапно сузились зрачки. — Георгиу Караджале? Точно он?

— Он так сказал. А что?

— Псссст! — ящер несколько раз стрельнул языком в воздух. Потом, успокоившись, пояснил: — Я его знаю. Когда-то, кстати, он был драконом, как я сейчас. Потом стал человеком. Был известен как Влад Тепеш, он же Дракула. Сумасшедший, мерзавец, и трус к тому же. Уничтожил два десятка убийц. Не на Поединке, а человеческими руками. Ну и людишек в придачу положил немеряно… Тогда все наши собрались его порешить. Он сменил несколько тел и сбежал куда-то в Китай… Значит, он всё-таки вернулся на родину. Так это ты его прикончил? — в голосе дракона послышалось нечто вроде уважения.

— Ну да, — профессор смущённо улыбнулся. — Он был совсем не трус, кстати. И очень умелый воин, несмотря на возраст. Я жил в его теле. Ознакомился с его рукописями. Нашёл досье со списком убийц. Имя моего отца там тоже было. И был ещё один список. Где искать убийц. Любимые места обитания, так сказать.

— Досье? Очень похоже на него. Этот ублюдок, кажется, всерьёз рассчитывал прикончить нас всех, и потом спокойно коротать вечность, разменивая потомство… А я у него, небось, тоже числился? Вот, значит, как ты меня нашёл…

— Ну… да, — профессору отчего-то стало неловко. — Только не думай, что я с тебя начал. Видишь ли, когда я понял, что долго не протяну, я предпринял поиски по спискам Караджале… и никого не нашёл. Пришлось ехать сюда.

— Значит, меня подвела страсть к спокойной жизни на одном месте. Понятно, — съехидничал дракон. — Так, значит, ты нашёл рукописи и список. А потом, наверное, вызвал его сына?

— В общем, да. Я вырастил его, потом вызывал его на Поединок. Убил в честном бою. И уехал в Германию. Как раз успел поступить в Берлинский университет, и тут началась Первая мировая.

— Н-да. Похоже, ты действительно не знаешь некоторых вещей… С другой стороны, ты убил Дракулу. Ладно, — решил дракон. — Имеешь право. Что ты хотел спросить?

Профессор неожиданно осознал, что, увлёкшись беседой, утратил необходимую бдительность. Пока дракон заговаривает ему зубы, унгклеле могут подкрасться…

Нет. Вокруг — никого.

— Кто мы такие? Откуда появились? Зачем?

— Не всё сразу, — плоская голова наклонилась ниже. — Учти, я тоже из поздних, и знаю мало. Но всё-таки кое-что слышал… С чего начать-то?

— С начала.

— Ну, я так не могу. Что тебе известно?

— Немного. В основном — то, что отыскалось в библиотеке того румына. Ещё кое-что обнаружил в старых манускриптах. Я же не просто так стал филологом.

— Понятно-понятно. Итак?

— Ну-у… Мы не люди. На всех известных языках мира нас зовут словом, обозначающим смерть, или существо, которое её приносит. Мы себя называем так же — убийцы. У нас есть особое свойство. Если кто-то из нас вызывает другого такого же на бой… это называется Поединок… и побеждает, то его тело меняется. Он превращается в того, кого убил. В том состоянии, в котором он был до момента вызова на Поединок, если быть точным, — добавил он.

— Есть такое дело, — задумчиво подтвердил дракон.

— Это свойство передаётся по наследству, — профессор частил, понимая, что разговор в любой момент может прерваться. — Ещё мы от рождения умеем убивать… это что-то вроде инстинкта. На нас не действует большинство известных ядов и микробов. Сообщества у нас нет, каждый живёт сам по себе. Иногда мы охотимся друг на друга, в поисках более молодого и сильного тела. Но обычно используем для тех же целей своих детей, благо способность к Превращению наследуется. Правда, это проявляется только после полового созревания. Так что приходится ждать, пока ребёнок вырастет…

— В самом деле, экое неудобство. А то было бы славненько. Убиваешь младенчика, чтобы занять его место в колыбельке. Ты бы смог, кстати?

Профессор отвёл глаза.

— Теперь буду рассказывать я. Убийцы появились около ста тысяч лет назад. Тогда на Земле существовала цивилизация, от которой сейчас и следа не осталось. Мы были…

— Солдатами. Кшатриями. Кастой элитных воинов. Вот уж нетрудно догадаться, — проворчал профессор, осторожно поводя пистолетным дулом.

Дракон неожиданно захрюкал.

— Уфф, насмешил! — наконец, выдохнул он. — Ну сам подумай: зачем воину, убившему врага, превращаться в него? Это, знаешь ли, противоречит элементарной логике. Если ты убил его, а не он тебя, значит, ты сильнее. Зачем же тебе его тело? И, кстати, зачем воевать народу, умеющему делать такие штучки, как Превращение?

— Я тоже об этом думал, — осторожно заметил профессор. — Но я не вижу других вариантов.

— Ладно, слушай. Прародители наши любезные ни в каких воинах не нуждались. Воевать-то было не с кем.

— Что, их жизнь была основана на мире и любви? — Герман скептически поднял бровь.

— Ну зачем так сразу — на мире и любви? — дракон в зарослях шевельнулся, пристраивая свою тушу поудобнее. — Просто они первыми овладели магией. После чего немедленно уничтожили все остальные народы. Чтобы не создавать себе проблем в будущем. Очень прагматично.

— Но в таком случае, зачем они…

— Не перебивай. Через некоторое время маги изобрели заклинания, позволяющие трансформировать тела. Естественно, маги тут же попытались воспользоваться ими для достижения личного бессмертия. Тут-то и выяснилось, что всё не так просто. Оказалось, что можно сколько угодно перестраивать своё тело, вот только молодость себе вернуть нельзя. Энтропия, будь она неладна. Хаос возрастает. Понимаешь?

— Пока не понимаю, — профессор почувствовал острое желание присесть. Спокойная беседа расслабляла. А если дракон решит напасть без предупреждения?

— Опять трясёшься, — дракон, похоже, угадал ход его мыслей, — говорю же, без тебя не начнём… Или тебе не терпится? Ну давай, доставай свою пукалку. Кстати, что там у тебя в загашнике? Ты же, надеюсь, не с голыми руками на меня попёр?

— Этого я, извини, не скажу, — господин Герман Брюмель напрягся, ожидая подвоха, потом немного отпустил себя, чтобы адреналин не перегорал в крови понапрасну. — Так при чём тут энтропия?

— Ну как же? Что такое старение? Это сотни тысяч мелких поломок в каждой клетке. И эти сотни тысяч поломок происходят каждую секунду. И даже если ты в состоянии починить каждую конкретную поломку… ну ты понял. Так вот. Свою молодость вернуть нельзя. Но ведь можно воспользоваться чужой молодостью. Например, убив того, кто помоложе. И магически спроецировать структуру его тела на себя любимого. Оставив себе только то, что называется душой. Которая бессмертна… Ну да ладно, о душе сейчас как-то не хочется. Момент, знаешь ли, неподходящий для таких разговоров.

— Интересно, — пробормотал профессор, подыскивая контраргументы.

— Ещё как интересно. Кстати, ваша разлюбезная цивилизация тоже пользует всякие такие методы. Зачем, ты думаешь, европейцам были нужны колонии? Ради этих, как его… рынков сбыта? Или там дешёвой рабочей силы? Ничего подобного. Европейцы разрушали социальные тела неевропейских обществ, — профессор невольно улыбнулся: ему показалась забавной голова рептилии, что-то вещающая о «социальных телах», — затем, чтобы за их счёт продлить жизнь себе. Правда, и дикарства таким образом они нахватались… Пока это незаметно. Но я так думаю, скоро на Западе начнётся расцвет язычества, и вообще всякой дряни… наплачетесь ещё.

— Про преступления западной цивилизации я могу послушать и в университете, — решительно пресёк тему Герман. — Скажи лучше, откуда взялось всё это зверьё? Волкодлаки, лисы-оборотни… драконы, наконец? И зачем?

— А кто тебе сказал, что тело должно быть одно? Можно ведь спроецировать на себя несколько разных структур. Одна стареет себе, а другую ты как бы держишь в запасе. Кончается одна жизнь, начинается другая, новая. Или их можно чередовать по желанию. Нужно, правда, чтобы тела сильно отличались друг от друга, во избежание интерференции и резонанса между структурами… Я понятно выражаюсь? Ты ведь у нас, вроде бы, гуманитарий?

— В общем да… А ты, кстати?

— Да так… интересуюсь всем помаленьку. Ну и вот. Последние оборотни дотянули этак до пятнадцатого, что ли, века. Теперь с этим уже всё. Эта магия кончилась. Хорошо, хоть Превращение ещё действует.

— Почему кончилась?

— Всё та же энтропия. Как бы тебе это объяснить-то… Ты привык к технике. Техника что такое? Она ничего в мире не меняет, только переставляет части. Блюдёт законы сохранения. А на место Бе, Бе на место А. Энергия туда, энергия сюда. А как можно, например, добыть энергию из ничего?

— Никак, — пожал плечами профессор. — Это невозможно. Законы сохранения…

— Никто их не отменяет. Но они действуют с точностью до неизменности мира. В нашем мире энергии в мире определённое количество, так? Значит, чтобы её стало больше, надо изменить мир в целом. Сделать его больше, например. Или меньше. Понимаешь?

— Теоретически…

— Так вот, магия — это и есть способ воздействия на мир в целом, — перебил дракон. — То есть каждый успешный магический акт чуть-чуть меняет всё. На самую малость, правда. Но от этого мир становится другим, понимаешь? То есть на это самое чуть-чуть выходит из-под действия магии, настроенной на тот мир, который был…

— Значит, магия слабеет по мере использования? — осторожно спросил профессор.

Дракон кивнул. Зеленя заколыхались.

— Сначала разрушились самые сильные заклинания… Даже хуже: сначала они стали действовать не так… Что привело к чертовски хреновым последствиям. Не спрашивай меня, что случилось. Не знаю. Из магов выжили буквально единицы. Многие — только потому, что в момент катастрофы бегали по каким-нибудь отдалённым лесам. В виде белочек и зайчиков. Или драконов. Кстати, драконам особенно не повезло: у них заклятие оборачиваемости перестало действовать чёрт знает как давно. Наверное, из-за размеров… Хорошо хоть, живём долго. И черепная коробка большая. Волком быть, если помнишь, куда сложнее. Очень отбивает способность к абстрактному мышлению, правда? — дракон захрюкал как-то особенно неприятно. — Представляю себе, как ты на луну выл, да овец воровал. А вот интересно, волчицы тебе давали? Или ты к цивилизации тянулся? В смысле — к собачкам деревенским захаживал по мужской надобности? Небось, и щенков наплодил? Правда ведь жаль, что зверюшечку нельзя вызвать на Поединок? А то мелкими перебежками, от волчонка к волчонку, глядишь, и протянул бы лет сто. Пока не озверел бы окончательно…

Сухо стукнул выстрел, потом второй. Два кусочка свинца вошли в неповоротливую драконью тушу, скрытую зарослями.

Попасть в голову почему-то не получилось. Странно. Ну да ничего, теперь это неважно.

— Ай-яй-яй, отравленные пули, — в голосе рептилии прорезалась издёвка. — Специальный драконий яд. Старинный рецептик-то. Поди, у Дракулы вычитал? Как неспортивно…

Перекат. Выстрел. Перекат.

— А ведь ты думаешь, что я тебя не убью, такого умника. Дескать, лучше умереть драконом, чем маленьким больным человечком… а вот это мы сейчас проверим…

Герман снова ушёл под защиту дерева, в три приёма перезарядил обойму. Яд должен подействовать через несколько минут, если верить рукописям Караджале. Он рассчитал правильно: дракон тяжёл, неповоротлив, лучшая стратегия — внезапная атака. Сейчас он, впрочем, сам станет этой неповоротливой тушей. Будем считать, что у него есть лет сто в запасе. За это время вполне можно успеть…

Он так и не додумал свою мысль до конца. Шея дракона стремительно вытянулась, оказавшись неожиданно длинной, и обвилась вокруг дерева. Маленькие острые клыки сомкнулись чуть ниже профессорского затылка. Позвонки хрустнули, и тело господина Германа Брюмеля исчезло.

Пистолет закувыркался в воздухе и упал куда-то в заросли. Бронежилет сложился пополам. Пустой ботинок покачнулся и медленно завалился набок.

Через полчаса на тропинку выбрался голый сухопарый человек. Подобрал валяющееся под деревом тряпьё. Неторопливо оделся. Постоял немного, привыкая к новому телу. Потом сложил руки рупором и крикнул.

Из зарослей бесшумно появился высокий туземец в набедренной повязке.

— Это ты, господин? — спросил он на языке унгклеле.

— Да, это я. Всё стало так, как я сказал раньше. Я взял тело этого белого. Но оно нездорово. У него больная кровь.

— Ты знаешь, господин. Врачи унгклеле лечат любые болезни крови, — с гордостью сказал туземец.

— У меня та же самая болезнь, что у тех двух белых, которых вы исцелили четыре луны назад, — осторожно сказал бывший дракон. — И, кажется, в запущенном состоянии.

— Не сомневайся, ты будешь жить, господин, — туземец сложил руки на груди в знаке полной уверенности. — Но ты не оставишь нас?

— Возможно, мне придётся отлучиться на некоторое время. После вашего врачевания у меня останется лет двадцать жизни, и мне нужно будет найти себе новое тело… Детей-то мне делать уже поздно, тут ваши снадобья не помогут. Наверное, придётся расширить дело. Надо принимать больше больных.

— Вчера к нам привезли ещё троих, господин, — туземец улыбнулся. — Мы их вылечим. Это большие люди, их жизнь стоит дорого.

— Мне нужно около двух миллионов долларов, чтобы купить новое тело. И ещё как минимум миллионов десять на жизнь, раз уж я придётся и дальше находиться в человеческом облике. Быть драконом обходится значительно дешевле… Мне нужно хорошее тело, а никто не хочет продавать детей за нормальную цену, — проворчал бывший дракон. — Кстати, — внезапно обратился он к туземцу, — ты любишь своих детей?

— Да, господин, я их люблю, — с достоинством сказал негр. — Но если тебе нужна их жизнь…

— Не беспокойся, она мне никогда не понадобится… Так, значит, ты их любишь? Со мной вот тоже однажды произошло что-то подобное. Когда-то, когда я жил в другом теле, у меня был сын. Хилый, некрасивый. Но я… я его почему-то любил. Да, наверное, любил. Во всяком случае, мне не хотелось убивать его на Поединке и жить в его теле. И… я бил его. Унижал, наказывал. Наверное, я пытался таким способом убедить самого себя, что он ни на что не годен, что такое тело мне не нужно… Ну так за это он подсыпал мне в питьё крысиную отраву. И удрал из дому. Я три дня блевал от его угощения. И всё время думал о том, что моего парня прирежут где-нибудь в городе, просто так… зазря. Я чувствовал вину. Даже не перед ним. Скорее, перед собой. Я не сделал добра ни ему, ни себе. Ты понимаешь меня?

— Нет, господин, — спокойно ответил туземец.

— Потом мне захотелось стать какой-нибудь долгоживущей травоядной животиной, которой не нужно каждые тридцать-сорок лет убивать своих детей, чтобы жить дальше… Поэтому я пришёл сюда. Убил дракона. И сам стал драконом. Мне нравилась такая жизнь. Понимаешь ли ты меня?

— Тот старый дракон был совсем глуп, господин, — туземец почтительно склонился, — а ты мудр. Мы делаем так, как ты говоришь, и наши животы всегда полны. Никто не сожалеет о том старом драконе. Ты ведь не оставишь нас?

— Не оставлю. Теперь я не чувствую никакой вины. Ведь это он сам вызвал меня на Поединок, а не я. Оказывается, это очень важно. И, признаться, я убил его… с удовольствием. Не надо оставлять в живых того, кто помнит про твою… ошибку. Всё кончилось хорошо. Ладно, иди. Ты всё равно не понимаешь, о чём я говорю. А теперь мне нужно побыть одному, — господин Мартин Брюмель, кряхтя, присел, чтобы затянуть потуже шнурок на левом ботинке. Потом выпрямился.

— Иди в деревню. Оставь меня одного.

Туземец почтительно поклонился и побежал вдоль по просеке.