Приличия ради вороша палочкой траву, Савелий Павлович брел по желтым от одуванчиков полянам, беспечно уверенный в том, что берестяной кузовок как был, так и останется пустым. В конце концов шампиньоны можно купить и на рынке, а вот нервов на рынке не купишь. Глубокая мысль. Кстати, может быть, оно и хорошо, что не купишь. Поступи нервы в продажу, ученички бы их тоже прикупили, причем наверняка в гораздо большем количестве.

Нелегко, ох нелегко дался молодому педагогу первый год работы. Совершить одиночную вылазку на природу Савелия подбил его коллега Петр Маркелович, сказав: поди поучись у грибов, как надо за грибницу держаться. Под грибницей старший товарищ, скорее всего, подразумевал коллектив или даже общество в целом. Циник он, этот Петр Маркелович, дай ему Бог здоровья!

Время от времени в прогалах меж зарослей ивняка возникали озабоченные тетки с кошелками. Кукушка в рощице скандировала ямбы. Потом сделала паузу и внезапно перешла на амфибрахий: ку-ку-ку, ку-ку-ку…

Подивившись искушенности пернатой в стихотворных размерах, начинающий грибник выбрался на очередную поляну — и приостановился, не веря глазам. Такое впечатление, что кто-то рассеял в траве белые гладкие камушки. Располагались они довольно плотным кружком, и то ли по контрасту, то ли в самом деле, но зелень внутри кружка была малость темнее, нежели снаружи. Каким образом этакий выводок шампиньонов избежал хищного взора теток с кошелками — загадка.

Савелий раскрыл перочинный ножик, преклонил колени… и усомнился: вдруг поганки? Их ведь, говорят, с шампиньонами перепутать ничего не стоит — во всяком случае, такому специалисту, как он сам… Хотя нет, поганки Савелию Павловичу представлялись тощими, сухопарыми — чисто выпускницы в белых кружевных воротничках. А тут вон какие крепыши

Вскоре берестяное донышко кузовка исчезло под слоем грибов. Солидно, солидно… Будет чем щегольнуть перед Петром Маркелычем. Савелий Павлович срезал последний крохотный шампиньоныш и хотел уже выпрямиться, когда с небес раздался громовой голос.

— Внимание! — властно произнес он. — Господа русичи и господа татаре! Ваше сборище является несанкционированным, поэтому прошу разоружиться и мирно покинуть заповедную зону…

Мимо, проламывая кусты, опрометью пробежала бабушка с туго набитой кошелкой.

— В противном случае… — неумолимо продолжал громовой голос с небес.

Савелий Павлович встревоженно огляделся, потом сообразил, что говорят в мегафон, бросил ножик в кузовок и подался на звук, прекрасно, кстати, сознавая неразумность своих действий. Как это у Ярослава Гашека? «…Перестрелял всю семью, да еще швейцара, который пошел посмотреть, кто там стреляет с четвертого этажа».

Добрался до опушки — и чуть не рассыпал грибы.

Окажись на месте Савелия Павловича некто давно и прочно помешавшийся на паранормальщине, кто-нибудь из тех, для кого словосочетание «летающая тарелка» лишь в последнюю очередь связывается с семейной склокой… Да, подобный субъект, возможно, и вообразил бы на миг, будто провалился в наше славное прошлое. На бывшем колхозном поле, исполчась, грозно стояли друг против друга два довольно-таки многочисленных воинства. Майское солнце дробилось и плавилось в самделишных нагрудниках, щитах, кольчугах, опасно сияло на выхваченных из ножен клинках.

Однако для преподавателя-словесника, обожателя классики, точно знающего, где кончается литература и начинается обыденная, будь она неладна, жизнь, такое истолкование происходящего явилось бы по меньшей мере неприличным. Вне всякого сомнения, на заброшенном поле силами энтузиастов воспроизводилось некое историческое событие — что-то вроде Мамаева побоища в миниатюре. Слева, надо полагать, утвердились басурмане, справа — русские, причем под черным стягом («На нем же бе образ владыкы Господа нашего»). При виде столь достоверной подробности Савелий Павлович чуть не прослезился. Читали, стало быть, летописную повесть, читали: «Пад на колену прямо великому полку, черному знамени…»

К тому времени, когда педагог проморгался, ряды витязей и батыров успели смешаться. Нет-нет, битвой тут и не пахло. Бывшие супротивники сноровисто перестраивались в единую фалангу: спинами к рощице, лицами к дальнему краю поля, где неподвижно воздвиглась шеренга полицейских — в прозрачных шлемах, в камуфле, с дубинками и пластиковыми щитами.

Гомон, достигший ушей грибника, ничего хорошего не предвещал.

— Аллах акбар!..

— Во имя Отца и Сына…

— Менты поганые!..

Так это что же (подумалось Савелию), не только митинги, но и отдельные исторические события можно объявить несанкционированными? Хотя чем вам митинг не историческое событие?.. Следующая мысль была из парадоксальных: слушайте, а ведь появись полиция вовремя у речки Непрядвы в 1380-м — не исключено, что история наша двинулась бы совершенно иным путем…

— Повторяю для непонятливых! — громыхнул мегафон. — В противном случае…

И Савелий Павлович наконец-то сообразил испугаться. Трудно было сказать, за кем останется неухоженное поле боя: за рослыми кольчужниками или за столь же рослыми блюстителями порядка. В душе молодой словесник принял сторону кольчужников, и, поверьте, не из фрондерских настроений: уж больно умилило его черное знамя с иконой. Однако дальнейшее пребывание на опушке явно становилось опасным — поди еще пойми, что лучше: огрести по кумполу резиновой палкой или же тупым, но металлическим клинком.

Преследуемый хрипом и громыханием мегафона, незадачливый грибник отступил поглубже в рощу и, достигши места недавней вырубки, присел в ошеломлении на один из пеньков. Вот тебе и успокоил нервы… Вот тебе и сходил по грибы…

Самым правильным поступком в такой ситуации было подхватить отягощенный шампиньонами кузовок и, не искушая более судьбу, двинуться прямиком к остановке автобуса. Однако воя и лязга, сопутствующих побоищу, с опушки не доносилось, мегафон тоже умолк, и любопытство взяло верх над благоразумием.

Савелий Павлович был уже готов встать, вернуться, посмотреть, чем кончилось дело, когда неподалеку послышались хруст веток, побрякивающие шаги — и на поляну, тяжело ступая, вышел русский ратник. С железным шорохом сел на свободный пень, уронил меч, снял шелом, оказавшись приятным молодым человеком лет двадцати с небольшим. Русобород, могуч, широко раскрытые серые глаза, кудри до плеч. Из-под кольчуги виднеется монашеская ряса. Не иначе Пересвет. Если так, то ответственную ему роль доверили.

— Слава те, Господи… — обессиленно выдохнул воинствующий инок и с чувством перекрестился.

— Что там? — спросил Савелий Павлович.

Сидящий перевел на него взгляд, пошевелил губами.

— Агаряне… — страдальчески выдохнул он. — Чистые агаряне, Господи, блин, помилуй…

Савелий Павлович кашлянул.

— Простите… А вы кто?

Ратник к тому времени перевел дух, серые глаза его прояснились, на устах обозначилось некое подобие улыбки.

— По игре или по жизни?

— М-м… — Савелий Павлович растерялся.

— По игре Ослябя, — видя его замешательство, представился ратник. — По жизни иеродиакон Илиодор. В миру Василий.

— Да что ж у вас имен так много? — подивился педагог.

— Одно для Бога… — степенным баском отвечал Ослябя-Илиодор-Василий. — Другое для людей. Третье по игре…

— Как же к вам обращаться?

— Зовите Аскольдом.

— А Ослябя?

— Ослябя я только сегодня, — пояснил могучий инок. — Постоянное имя — Аскольд.

— Так… — Савелий Павлович потер висок. — Но все-таки вы… — другая его рука неуверенно взмыла в сторону опушки, — реставраторы?

— Реконструкторы, — поправил Аскольд-Ослябя и закручинился. — Нет… — с покаянным вздохом молвил он спустя малое время. — На полный рекон у нас ни денег, ни людей не хватит. Ролевики мы…

Педагог был сильно разочарован. Восстановить в подробностях какой-либо момент истории он полагал делом серьезным и достойным, а вот ролевые игры считал блажью. Как-то даже неловко: взрослые люди, а сами, как мальчишки, бегают с сабельками по заливным лугам, то гномами себя воображают, то ушкуйниками. Участие же монаха в столь неподобающей забаве и вовсе ни в какие ворота не лезло.

Как хотите, а Савелий Павлович готов был уже принять сторону полицейских с дубинками и пластиковыми щитами.

Следует пояснить, что у молодого словесника имелись к ролевым играм претензии личного порядка. Неизвестно, как обстояли дела в других учебных заведениях столицы, но старшие классы той школы, где он преподавал, тоже были поражены этим поветрием, хотя трудно сказать, в какой степени оно мешало учебному процессу и мешало ли вообще. Читали ролевики, по нашим временам, изрядно, однако что они читали?! Однажды, отчаясь понять загадочную душу учащихся, педагог взялся за «Властелина Колец». Одолеть — одолел. Очарован не был. Ни тебе психологической сложности, ни глубоких нравственных проблем…

— Так… — цедил он, постукивая карандашиком по раскрытому классному журналу. — Значит, отчества Анны Карениной мы не помним… А как звали королеву эльфов у Профессора?

Лес рук.

— Слава, — болезненно морщась, допытывался он после уроков у долговязого «хорошиста». — Ну почему обязательно Толкин? Почему вы, например, не устроите игру по «Дон Кихоту»? Можно сказать, первый ролевик, предшественник ваш… свихнулся на том же, на чем и вы, только века на четыре раньше…

Разговор, помнится, происходил на школьном дворе. Верзила в маечке с надписью «Вырасту буду Сауроном» стоял перед Савелием Павловичем, опершись на длинномерный предмет в чехле, и мечтательно смотрел поверх головы преподавателя, словно прикидывал, а не отоварить ли зануду Савушку этим самым предметом по тыковке. Потом, должно быть, осознав несбыточность подобных мечтаний, очнулся, скривил физию в пренебрежительной ухмылке.

— Чего там играть?.. Он же псих!

Воля ваша, а за Сервантеса было обидно.

— Ну хорошо, — продолжал домогаться въедливый преподаватель. — Берете вы книгу. Раздаете роли. Начинаете импровизировать… А для кого это все? Зритель где?

— Мы сами…

— Нет, позволь! Вы исполнители. А любое искусство требует адресата. Читателя, слушателя…

Дылда моргал.

— Так то искусство, а то игра… — говорил он, явно озадаченный туповатостью своего классного наставника.

Но Славику-то семнадцать (что с него возьмешь!), а иеродиакону за двадцать!

Кукушка в роще осваивала хореи: ку-ку, ку-ку, ку-ку… Приостановилась, сосредоточилась — и выдала стопу дактилем: ку-ку-ку…

— И все-таки как же это вы? — сокрушенно спросил Савелий Павлович. — Духовное лицо — и вдруг неформал…

— Да это я еще с семинарии… — с некоторой неловкостью признался Аскольд. — Пришел на Поляну, попросил: научите фехтовать. Потом усомнился: а уместно ли? Мне ведь еще сан принимать… Пошел к духовнику. Тот говорит: фехтуй на здоровье. Главное, чтобы разум твой не мутился…

— И как? — не удержавшись, полюбопытствовал Савелий.

— Да мой-то не мутится, — с досадой молвил инок. — А вот у властей… Сами видели! — умолк, помрачнел. — Не дай Бог до настоятеля доберутся… — пробормотал он едва ли не со страхом.

— А-а… — сообразил Савелий Павлович и невольно понизил голос. — То есть вы тайком от вашего начальства…

— Да нет же! — жалобно вскричал Аскольд. — Настоятель-то меня как раз на игру благословил! Нет, говорит, в ней греха. Актеров вон Господь за любую роль прощает — хоть за Нерона, лишь бы сыграл талантливо.

— Тогда в чем дело?

— Н-ну… узнают, что благословил, архиерею стукнут. А уж тот настоятелю чертей выпишет, прости мою душу грешную…

— То есть архиерей против ролевых игр?

— Да он-то не против, — с тоской отвечал Аскольд.

— А кто?

Ответа не последовало. Видно было, что иеродиакона одолевает грех уныния. Почти одолел.

— И все-таки странно, — не унимался Савелий. — Из монастырской жизни — и вдруг в ролевую игру.

— Да они в чем-то похожи… — заметил со вздохом инок.

Педагог моргнул.

— Игра и вера?!

— Игра вере не помеха, — растолковал чернорясец. — Скорее, подмога. Вот играли в прошлом году по Евангелию — мы ж не только по мирским книгам… Так вы не поверите: оказывается, кое-кто ни разу в жизни в Писание не заглядывал. А тут прочли…

Оба прислушались. Приглушенный гомон и железное побрякивание стали заметно глуше и вроде бы ничего страшного не предвещали. Потом вновь захрустели кусты, и на просеку выбрался коренастый татарин в кожаном панцире с металлическими блямбами на жизненно важных местах.

— Ну? Что? — с надеждой спросил Аскольд-Ослябя.

— Вроде договорились, — сурово отвечал басурман. — Хорошо полковник вменяемый оказался. Да и наши игротехи тоже. Короче, уходим с почестями… А жалко, — мечтательно добавил он. — В строю мы бы их точно смяли…

— Простите, — вмешался Савелий Павлович. — Может, хоть вы мне растолкуете… Что это было?

Татарин освободился от малахая с тульей из нержавейки, обнажив лысеющую ото лба голову, и надел очки. Интеллигентный дядечка лет сорока. Переодеть в костюм, повязать галстучек — и сажай его за письменный стол в отдельном кабинете.

— Стояние на реке Угре, — ядовито выговорил он. — Нет, ребят понять можно: чуть не полгода готовились — и все шайтану под хвост! — Присел на свободный пень и, сосредоточенно сопя, принялся что-то там на себе расшнуровывать.

— Я слышал, в мегафон сказали: «Несанкционированное сборище», — не отставал Савелий Павлович. — «Заповедная зона»…

— Вранье! — отрубил нехристь. — И сборище санкционированное, и зона не заповедная… Все было на высшем уровне согласовано. На уровне канцелярии Президента, куда еще выше?

— Тогда откуда полиция?

Очкастый басурман достал из-под панциря дорогие сигареты, закурил.

— Папа скомандовал, — нехотя сообщил он (Ослябя ахнул и взялся кольчужными рукавицами за побледневшие щеки). — Расуль, сученок, интригу подвел. Будто неформалы на заливном лугу власть свергать тренируются.

— А кто это — Расуль? — спросил Савелий Павлович.

— А!.. — с гримасой отвращения татарин махнул сигаретой. — Папин референт. Карьерист чертов! Лишь бы волну погнать, а против кого, неважно. Взял вот объявил ролевые игры разновидностью сатанизма — как вам это понравится? Тоталитарная, говорит, секта. А папа — он же от сохи, всему поверит…

— Папа?.. — беспомощно переспросил педагог.

Очкарик не понял, уставился.

— Н-ну… папа, — помаргивая, повторил он. — Парамон Сидорович Кирдык. Законно избранный Президент Республики Гоблино.

— Вот как?.. — пробормотал Савелий Павлович. — А откуда вы все это знаете? И кто интригу подвел, и…

Татарин усмехнулся, погасил окурок о пень.

— Позвонил в канцелярию, узнал…

— В канцелярию Президента?!

— Так я ж там работаю, — сказал татарин.