Следующая станция оказалась сумрачным гротом; по платформе стелился густой зеленоватый туман, а сверху, из темноты, свисали перевернутые шпили с неподвижными флюгерами в виде плоских человеческих фигур. Однако, присмотревшись, можно было заметить, что фигуры не вполне человеческие.

Пока поезд тормозил, наше замедляющееся движение очень напоминало полет во сне. Давненько мне не снилось ничего подобного, но ощущение запомнилось навсегда. Полуобморочное от агорафобии скольжение между жестяными фигурами, словно сплющенными небытием; и сам я – уродливая, черная, слишком тяжелая птица, летящая в поисках утраченного гнезда…

В глубине грота что-то мерцало. Когда изменился ракурс, я внезапно узнал Маятники Лимба, которые кромсали пространство своими сверкающими безжалостными плоскостями в неизменном, всегда неизменном ритме. Я впервые видел их уходящий в бесконечность ряд с другой стороны, как бы с изнанки. Значит, их были тысячи, если не десятки тысяч! А ведь там, на второй горизонтали Монсальвата, людей, сумевших преодолеть восемь маятников, можно было пересчитать по пальцам одной руки. В Лимбе проходили специальную подготовку и тренировались мастера Гильдии убийц. Рядовые члены сдавали экзамен на зрелость с риском для жизни.

До девятого Маятника дошли двое. Один из них был уже мертв.

До десятого не дошел никто.

Лично я не добрался бы и до пятого, не говоря уже о Сирене с детенышем. Поэтому не было ни малейшего смысла вылазить здесь. Мы сидели и молча ждали, пока закроются двери и поезд отправится дальше.

Вскоре девочка перестала сосать молоко и теперь просто спала. Наконец-то я приложился к другой груди Сирены. Она тоже была зверски голодна, и чуть позже мне пришлось поделиться с нею своим протеином. Никакого секса, только взаимная услуга.

Я опять становился зависимым и уязвимым. Куда денешься от круговорота веществ, в котором все мы – лишь питательная смесь на костях! У меня было немного времени, чтобы подумать об этом. Я прекрасно осознавал собственную ограниченность и обреченность. Подозрение относительно тотального искажения и даже извращенности давно не покидало меня. А что вообще осталось неискаженным здесь, в этих норах, кроме пугливых призраков счастливого прошлого, прячущихся в наших мозгах, кроме маленьких, отторгнутых и больных частей нас самих?

Я часто ощущал себя конечностью, отделенной от тела, которая все еще судорожно подергивается, но связь с управляющим разумом уже непоправимо нарушена и смысл движений утрачен. Отрубленная рука мучительно пытается «вспомнить» (а вспоминать-то нечем!), зачем она, например, держала оружие и против кого это оружие было обращено. Или взять еще меньше – отрезанный палец. Просто так, по недоразумению. Несчастный случай. Всего лишь палец. Что он без тела!

Где мое тело? Где мое настоящеетело?! Скажи мне, ЕБ, хотя бы, где спрятана моя погубленная душа?…

Мы с Сиреной – два мизинца в стеклянной банке. Два мертвых страшных мизинца…