После короткого пребывания в Фонтенбло я почувствовала, что силы постепенно возвращаются ко мне, но разум мой по-прежнему находился в дремотном состоянии, не желая ни предаваться воспоминаниям, ни думать о настоящем. Здесь меня почти никто не навещал. Загородный дом был для меня убежищем, где сумасшедшая парижская жизнь казалась одним из тех кошмаров, которые преследовали меня по ночам. Поэтому я очень удивилась, когда горничная сообщила, что внизу меня ждет гость. Но вдруг мне пришла в голову мысль, что это может быть Джейми, и я почувствовала сильное головокружение. Я принялась разубеждать себя. Ведь Джейми должен был находиться в Испании. Он вернется не раньше августа. А вдруг?.. Я отгоняла от себя эти мысли, но мои руки дрожали, когда я затягивала тесемки на платье, чтобы спуститься вниз.

К моему величайшему изумлению, посетителем оказался Магнус, дворецкий из парижского дома Джареда.

— Простите, мадам, — низко кланяясь, сказал он. — Простите, что я осмелился вас побеспокоить, но я не мог, я подумал… дело может оказаться срочное, а хозяин в отъезде… — Степенный и представительный в привычной обстановке, пожилой человек выглядел сейчас смущенным и растерянным. Потребовалось некоторое время, чтобы хоть немного разговорить его, и наконец мне было вручено письмо. — Почерк месье Муртага, — сказал Магнус. В тоне его ощущалась антипатия.

Я поняла, что этим и объясняется его нерешительность. Наши парижские слуги относились к Муртагу, так сказать, с почтительной неприязнью, которая подогревалась слухами о событиях на Рю дю Фобур Сент-Оноре.

— Письмо пришло в Париж две недели назад, — объяснил Магнус. Не зная, что с ним делать, слуги очень волновались, и наконец он решил доставить его мне. — Ведь хозяин в отъезде, — снова повторил он. На этот раз до меня дошел-таки смысл его слов.

— В отъезде? — переспросила я. За время долгого пути письмо помялось и приобрело неопрятный вид. И было легким как пушинка. — Ты хочешь сказать, что Джейми уехал еще до того, как пришло письмо? — Я не могла этому поверить. Ведь в письме Муртага должна быть указана дата отплытия из Лиссабона и название корабля с грузом Карла Стюарта.

Чтобы удостовериться, я сломала печать и вскрыла письмо. Оно было адресовано мне, так как Джейми считал, что так надежнее. Мало кому могло прийти в голову заинтересоваться письмом, адресованным мне. Письмо было отправлено из Лиссабона месяц назад, подписи в нем не было, да она в данном случае и не потребовалась.

«Саламандра» отправляется из Лиссабона 18 июля» — вот и все содержание письма. Я подивилась мелкому аккуратному почерку Муртага. Во всяком случае, я ожидала увидеть какие-нибудь каракули.

Подняв глаза от письма, я заметила, что Магнус и Луиза обменялись многозначительными взглядами.

— Что это значит? Где же Джейми? — строго спросила я. Я считала, что он не появлялся в «Обители ангелов», потому что испытывал угрызения совести и стыд за свои безрассудные действия, в результате чего погиб наш ребенок, погиб Фрэнк, да и моя собственная жизнь была под угрозой. Последнее меня уже не волновало. И тем не менее я не хотела его видеть. Теперь я стала подозревать другую, более низменную причину его отсутствия. Но тут наконец вмешалась Луиза, приняв всю тяжесть объяснений на себя.

— Он в Бастилии, — со вздохом сообщила она. — Из-за дуэли.

У меня подкосились колени, и я опустилась на первый попавшийся стул.

— Какого же черта ты молчала? — Не могу в точности объяснить, что я испытала, услышав эту новость: шок, ужас, страх или какое-то странное удовлетворение?

— Я не хотела тебя огорчать, дорогая, — бормотала Луиза. — Ты была такая слабая, все равно ничего не смогла бы предпринять. К тому же ты о нем не спрашивала, — поспешно добавила она.

— Но… и какой же вынесен приговор? — сурово продолжала я. Луиза же принялась отдавать приказания слугам — принести вино, нашатырный спирт, жечь птичьи перья, и все это одновременно, — видно, выглядела я неважно.

— Его арестовали за нарушение приказа короля, — сбивчиво от волнения объяснила Луиза. — Ему предстоит находиться там до тех пор, пока король не решит освободить его.

Я принялась шептать молитву, хотя с удовольствием прибегла бы к более крепким выражениям.

— Хорошо еще, что Джейми не убил своего противника, — поспешно добавила Луиза. — В этом случае наказание оказалось бы гораздо более суровым… ой! — Она подхватила края своей полосатой юбки, и как раз вовремя, так как я нечаянно опрокинула поднос, и стоявшие на нем угощения — бисквиты, печенье разных сортов и какао — полетели на пол. Туда же последовал и поднос. Я застыла на месте, вперив взгляд в Луизу. Мои руки были плотно прижаты к груди, пальцы правой крепко сжимали золотое кольцо, которое жгло как огонь.

— Так значит, он жив? — спросила я словно в бреду. — Капитан Рэндолл жив?

— Конечно, жив, — ответила Луиза, с подозрительным любопытством оглядывая меня. — Ты не знала об этом? Он тяжело ранен, но, говорят, поправляется. С тобой все в порядке, Клэр? Ты выглядишь…

Звон, начавшийся у меня в ушах, заглушил ее последние слова.

— Слишком много всего на тебя сразу свалилось, — сочувственно проговорила Луиза, задергивая занавески. — Ты слышишь меня?

— Кажется, да. — Я села, свесив ноги с кровати, осторожно проверяя свое состояние после обморока. Голова больше не кружится, в ушах не звенит, в глазах не двоится, ноги не подкашиваются. Основные показатели состояния организма в норме.

— Мне нужно мое желтое платье, и пошли, пожалуйста, за каретой, Луиза, — попросила я.

Луиза в полном отчаянии уставилась на меня:

— Ты собираешься ехать куда-то? Это безумие! Месье Клюзо сейчас приедет. Я срочно послала за ним.

То, что ко мне вызван из Парижа известный врач, пользующий представителей высшего света, уже служило гарантией того, что скоро я встану на ноги, а они были мне ох как нужны.

До восемнадцатого июля оставалось десять дней. Если не жалеть себя, иметь хорошую лошадь, от Парижа до Орвиэто можно добраться за шесть. Чтобы освободить Джейми из тюрьмы, у меня оставалось четыре дня. На месье Клюзо времени нет.

— Хм, — задумчиво произнесла я. — Все равно, вели горничной одеть меня. Я не хочу предстать перед ним в таком безобразном виде.

Мои слова прозвучали вполне убедительно, хотя Луиза все еще продолжала подозрительно смотреть на меня. Ведь большинство дам способно подняться со смертного одра, чтобы прилично одеться и выглядеть подобающим образом в такой ситуации.

— Хорошо, — согласилась Луиза. — Но ты не вставай с постели, пока не придет Ивонна, чтобы одеть тебя, слышишь?

Это было мое лучшее платье — свободное, элегантное, сшитое по последней моде, с широким, круглым воротником, пышными рукавами и расшитое жемчугом спереди. Наконец, одетая, причесанная, напудренная и надушенная, я уже собралась было надеть туфли, предложенные Ивон-ной, но вдруг нахмурилась и отвела ее руку:

— Нет, не эти. Я лучше надену те, другие, с красными каблуками. — Горничная с сомнением посмотрела на мое платье, словно прикидывая, как будут выглядеть туфли на красных каблуках с желтым шелковым платьем, но послушно повернулась к огромному шкафу. Подкравшись к ней сзади на цыпочках, я толкнула ее в шкаф, захлопнула дверцу и повернула торчавший в замке ключ. Я опустила ключ в карман и мысленно похвалила себя: «Прекрасная работа, молодец, Саксоночка! Все эти политические интриги научили тебя таким вещам, о каких ты и не помышляла, обучаясь в медицинской школе».

— Не волнуйся, — мягко сказала я содрогающемуся шкафу. — Думаю, кто-нибудь скоро сюда придет. И ты можешь сказать принцессе, что не позволяла мне уходить.

Среди воплей, раздававшихся изнутри, я разобрала имя месье Клюзо.

— Скажи ему, чтобы он осмотрел обезьянку, — бросила я через плечо. — У нее чесотка.

То, что я так успешно разделалась с Ивонной, окрылило меня. Но как только карета тронулась и помчалась в сторону Парижа, мое настроение заметно ухудшилось.

Хотя я уже не так сердилась на Джейми, все же видеть его мне не хотелось. Чувства мои смешались, и у меня не было желания разбираться в них. Слишком велика была обида. Горькое чувство утраты не покидало меня, а сейчас к нему добавилась еще и боль предательства. Он не имел права ехать в Булонский лес, и я не должна была ехать за ним. Но мы поступили именно так, и оба виноваты в смерти нашего ребенка. У меня не было никакого желания встречаться с ним и спорить о том, кто больше виноват. Я избегала воспоминаний о том хмуром утре в Булонском лесу. Я старалась вычеркнуть из памяти лицо Джейми, упивающегося жаждой мести, которая погубила его собственную семью. И по сей день стоит мне подумать об этом, как в животе у меня начинаются, спазмы — отголоски недавней трагедии. Пальцы царапали голубой бархат кареты, а я приподнималась, пытаясь таким образом смягчить воображаемую боль в спине. Я выглянула в окно, надеясь отвлечься, но картины природы не волновали меня, и мысли снова и снова обращались к цели моего путешествия. Каковы бы ни были мои нынешние чувства в отношении Джейми, я невольно задавалась вопросом, увидимся ли мы с Джейми или нет, сохранились ли наши чувства друг к другу и будем ли мы снова вместе, я не могла забыть и о том, что он сейчас в тюрьме. А я как никто другой знала, что значит тюрьма для Джейми.

Но самыми главными были проблемы, связанные с Карлом, долг месье Дюверни и Муртаг, готовящийся ступить на корабль, следующий из Лиссабона в Орвиэто. Ставки были слишком высоки, и я не могла позволить своим чувствам взять верх над разумом. Ради блага многочисленных шотландских кланов, в том числе и клана Джейми, во имя тысяч шотландцев, которые погибнут у Каллодена и после него, стоит постараться. А для этого Джейми должен быть на свободе. Одной, без него мне не справиться.

Во что бы то ни стало я должна вытащить его из Бастилии.

Так что же мне следует предпринять?

Я видела нищих, тянувших руки к окнам моей кареты, въехавшей в Париж, и решила просить помощи у сильных мира сего.

Я постучала в переднюю стенку кареты, и через минуту усатое лицо кучера Луизы повернулось ко мне.

— Что вам угодно, мадам?

— Налево, — приказала я, — в «Обитель ангелов».

Мать Хильдегард задумчиво постукивала грубоватыми пальцами по тетради с нотами, как бы выбивая тревожную мелодию. Она сидела за столом, украшенным мозаикой, в своем кабинете. Напротив сидел маэстро Герстман, который консультировал нас.

— Ну, хорошо, — задумчиво произнес маэстро Герстман. — Думаю, что смогу устроить вам встречу с его величеством. Но одно дело вы, мадам, другое — ваш муж… да…

Известный музыкант, казалось, с трудом подыскивал слова для ответа; это заставило меня предположить, что обращение к королю с просьбой об освобождении Джейми — дело гораздо более сложное, чем я думала. Мать Хильдегард подтвердила мое подозрение в свойственной ей манере.

— Йоган, — взволнованно воскликнула она, — мадам Фрэзер не является придворной дамой. Она целомудренная женщина.

— О, благодарю вас, — вежливо ответила я. — Но, если не возражаете, я хотела бы знать, что может грозить моему целомудрию, если я встречусь с королем и попрошу его освободить Джейми?

Монахиня и маэстро обменялись взглядами, свидетельствующими, что они в ужасе от моей наивности и не знают, как исправить положение. Наконец мать Хильдегард, как более решительная, принялась объяснять:

— Если вы явитесь к королю одна и станете просить его о милости, он истолкует это как вашу готовность переспать с ним, — резко сказала она.

После всего, что мне довелось слышать, я не удивилась словам матери Хильдегард, но в ожидании подтверждения взглянула на маэстро Герстмана, и он слабо кивнул.

— Его величество чрезвычайно чувствителен к просьбам красивых дам, — деликатно сообщил он, внезапно углубившись в изучение орнамента столешницы.

— А это плата за выполнение подобных просьб, — добавила мать Хильдегард уже не столь деликатно. — Большинству придворных только льстит, когда их жены пользуются благосклонностью короля. Выгода, приобретенная ими в таком случае, стоит добродетели их жен. — Толстые губы презрительно искривились при одном упоминании об этом, затем приняли свое привычное насмешливое выражение. — Однако ваш муж вовсе не похож на услужливого рогоносца. — Тяжелые брови вопросительно поднялись, и я в ответ покачала головой:

— Думаю, что нет.

Слово «услужливый» меньше всего подходило Джейми Фрэзеру. Я попыталась представить себе, как Джейми повел бы себя, что сказал бы, а главное — сделал, если бы узнал, что я позволила себе интимные отношения с каким-нибудь другим мужчиной, даже если бы им оказался сам король Франции.

Это заставило меня вспомнить о доверии, которое установилось между нами с первого дня супружества, и меня захлестнуло чувство одиночества. На мгновение я закрыла глаза, борясь со слабостью, но тут же взяла себя в руки — я не имела права забывать о деле.

— Итак, — глубоко вздохнув, сказала я, — есть ли какой-нибудь другой выход?

Мать Хильдегард посмотрела на маэстро Герстмана из-под нахмуренных бровей, давая ему возможность ответить. Маэстро пожал плечами и тоже нахмурился:

— Есть ли у вас какой-нибудь друг, занимающий высокое положение, который мог бы ходатайствовать перед королем за вашего мужа?

— Нет, скорее всего нет.

Я и сама уже думала об этом, по пути сюда, и пришла к выводу, что обратиться за помощью мне больше не к кому. Из-за скандальной окраски, которую получила дуэль, и сплетен, распространяемым Мари д'Арбанвилль, никто из наших французских знакомых не осмелится взять на себя эти хлопоты. Месье Дюверне, который согласился встретиться со мной, был добр, но трусоват. «Надо подождать, — единственное, что он мог посоветовать. — Через несколько месяцев, когда скандал немного забудется, можно будет обратиться к его величеству, а пока…»

Герцог Сандрингем также остался безучастным к моей просьбе. Он так заботился о безупречности собственной репутации, что предусмотрительно отправил своего личного секретаря куда-то с поручением, дабы тот не догадался о цели моего визита. О том, что он станет обращаться к королю по поводу Джейми, не могло быть и речи.

Я смотрела на мозаичную поверхность стола, едва различая переплетения узора. Пальцы рисовали петли, кружки и закорючки, следуя неистовой работе мысли. Чтобы предупредить вторжение якобитов в Шотландию, было необходимо освободить Джейми из тюрьмы, и я должна была это сделать во что бы то ни стало и невзирая на любые последствия.

Наконец я оторвала взгляд от орнамента и посмотрела в упор на маэстро.

— Я пойду на это, — мягко сказала я. — У меня нет другого выхода.

Наступило тягостное молчание. Потом маэстро Герстман взглянул на мать Хильдегард.

— Она останется здесь, — твердо заявила мать Хильдегард. — Ты сообщишь мне о времени аудиенции, когда все устроишь, Йоган.

Она повернулась ко мне.

— В конце концов, если ты действительно решила так поступить, моя дорогая… — Она сурово поджала губы и помолчала, прежде чем произнести: — Наверное, грешно помогать тебе в подобном деле, но я все же помогу. Я знаю, что у тебя есть веские причины поступать именно так, и какими бы они ни были… И может быть, грех этот будет не столь уж велик по сравнению с твоим самопожертвованием.

— О, матушка. — Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь, поэтому молча прижалась щекой к большой, грубой руке, лежавшей у меня на плече. Потом я бросилась в ее объятия, зарывшись лицом в черную ткань монашеской блузы. Она обняла меня за плечи и повела в розарий.

— Я буду молиться за тебя, — сказала она, улыбаясь, несмотря на то, что улыбка мало шла ее суровому лицу, словно высеченному из камня.

Вдруг выражение ее лица изменилось и стало задумчивым. Как бы обращаясь к самой себе, она проговорила:

— А я все думаю, кого именно из святых покровителей следует просить о помощи в данной ситуации.

«Марию Магдалину», — подумала я. Я высвободила руки из рукавов, вознеся их вверх, словно для своеобразной молитвы, и платье соскользнуло с груди, повиснув на бедрах. Или Мату Хари. Но я была уверена, что эта уж точно никогда не будет причислена к лику святых. По поводу Магдалины у меня такой уверенности не было, но, видимо, именно эта раскаявшаяся блудница, единственная из сонма святых, сочувственно и с пониманием отнеслась бы к тому, что я намеревалась предпринять.

Я подозревала, что в монастыре никогда прежде не видели такого одеяния. При том, что на церемонию посвящения, в монахини послушницы одеваются нарядно, как невесты Христовы, — ни красного шелка, ни рисовой пудры, я думаю, нет и в помине.

«Весьма символично», — думала я, надевая платье, когда дорогой красный шелк коснулся моего лица. — Белое — белый цвет — символ… непорочности, красный — символ неизвестно чего.

Сестре Минерве, юной девушке из богатой, знатной семьи, было поручено помочь мне одеться. Умело и с большим вкусом она причесала меня, украсив прическу страусиным пером, увитым мелким жемчугом. Затем аккуратно причесала мне брови, подвела их графитовым карандашом, а губы подкрасила пером, обмакнув его в румяна. Легкие касания пера щекотали губы, вызывая неудержимую потребность смеяться, но не от веселого настроения, а близкого к истерике. Сестра Минерва потянулась за зеркальцем, но я жестом остановила ее. Я не хотела смотреть в глаза самой себе. Переведя дыхание, я кивнула ей:

— Посылай за каретой. Я готова.

Я никогда раньше не была в этой части дворца. После долгих блужданий по зеркальным коридорам, залитым ярким светом свечей, я уже с трудом осознавала, где нахожусь. Молчаливый джентльмен, прислуживающий королю в спальных покоях, подвел меня к филенчатой двери. Он постучал, затем поклонился мне и ушел, не дожидаясь ответа. Дверь растворилась, и я оказалась лицом к лицу с королем.

Как оказалось, король был в брюках, и я расценила это как добрый знак, поскольку по крайней мере сердце мое замедлило свой бешеный бег и прошла тошнота.

Не могу с уверенностью сказать, что я ожидала увидеть, но картина, представшая моему взору, действовала успокаивающе. Король был одет непривычно — в рубашку и брюки, на плечи накинут халат из коричневого шелка. Я присела в глубоком реверансе. Его величество, улыбаясь, поспешил поднять меня. Его ладони были теплыми, хотя я инстинктивно ожидала, что его прикосновение должно быть холодным и липким. В ответ я признательно улыбнулась ему. Моя попытка выглядеть как можно более благодарной удалась, так как он дружелюбно потрепал меня по плечу и сказал:

— Вы не должны бояться меня, дорогая мадам. Я не кусаюсь.

— Нет, конечно же нет, — произнесла я в ответ.

Он держался более раскованно, чем я. «Ну, конечно, — думала я, — он только этим и занимается». Я глубоко вздохнула и попыталась расслабиться.

— Немного вина, мадам?

Мы были одни, без прислуги, но вино уже было налито в два бокала, стоявшие на столе, и сверкало рубиновым цветом при свете свечей. Королевские покои были невелики по размеру, но поражали своим богатейшим убранством. В стороне от стола и двух стульев с овальными спинками стоял изящный зеленый бархатный диван. Поднимая бокал и бормоча слова благодарности, я старалась не смотреть на его величество.

— Садитесь, пожалуйста. — Людовик опустился на один из стульев и жестом пригласил меня сесть на другой. — А сейчас расскажите мне, чем я могу быть вам полезен.

— М-мой муж, — начала я, слегка заикаясь от волнения. — Он в Бастилии.

— Конечно, — пробормотал король. — За дуэлянтство, насколько мне известно. — Он взял меня за руку, чуть выше кисти. — Чего бы вы желали от меня в данном случае, дорогая мадам? Ваш муж совершил очень серьезный проступок. Он нарушил мой указ. — Говоря это, он одним пальцем поглаживал мне запястье с внутренней стороны руки.

— Д-да. Я понимаю. Но его… спровоцировали. — Тут меня осенило, и я продолжала: — Вы знаете, он — шотландец, а мужчины этой страны, — я старалась найти подходящий синоним для слова «безумец», — бывают несдержанны, когда дело касается их чести.

Людовик кивнул, ниже склонившись при этом к моей руке, которую продолжал держать. Я хорошо видела его жирную пористую кожу и чувствовала запах его духов. Запах фиалки. Сильный, сладковатый запах, но не достаточно сильный, чтобы перебить его собственный мужской запах. Он допил свое вино двумя большими глотками и, отставив бокал в сторону, обхватил мою руку двумя ладонями и принялся поглаживать. Пальцем с коротко подстриженным ногтем он водил по моему обручальному кольцу.

— Понимаю, мадам, — говорил он, как бы пытаясь поближе рассмотреть мою руку. — Однако, мадам…

— Я буду вам очень признательна, очень.

У него были тонкие губы и плохие зубы. Я чувствовала исходящий у него изо рта запах гнилых зубов и лука. Я пыталась задержать дыхание, но так не могло продолжаться все время.

— Видите ли, — медленно заговорил он, словно бы тщательно подбирая слова, — я был бы счастлив проявить милосердие, но… — Я затаила дыхание в ожидании ответа, а его пальцы крепче сжали мою руку. — Существуют некоторые обстоятельства…

— Обстоятельства? — переспросила я упавшим голосом.

Он пристально взглянул на меня и кивнул. Его пальцы продолжали поглаживать мою руку.

— Англичанин, который имел неосторожность вызвать гнев милорда Брох Туараха… Словом, он находился в услужении у одного важного господина, принадлежащего к английской знати.

Сандрингем. При упоминании о нем у меня сжалось сердце.

— Этот знатный господин… скажем так… ведет важные переговоры, что предполагает определенный статус для него? — позволила я себе спросить.

Тонкие губы скривились в улыбке.

— Этого высокопоставленного господина заинтересовало, что послужило поводом к дуэли вашего мужа с английским капитаном Рэндоллом. Боюсь, он потребует, чтобы ваш муж был наказан по всей строгости закона.

«Мерзавец, — подумала я. — После того как Джейми отказался решить дело миром и настоял на дуэли, лучший способ выкрутиться из щекотливого положения — засадить Джейми в Бастилию на несколько лет. Надежно и недорого. Способ, достойный герцога».

Между тем дыхание короля становилось все более взволнованным, и это позволяло надеяться, что не все еще потеряно. Если он не собирался выполнить мою просьбу, вряд ли он мог надеяться, что я лягу с ним в постель.

Я предприняла еще одну попытку:

— Разве ваше величество находится в подчинении у англичан? — не обинуясь, спросила я.

Глаза короля широко открылись от неожиданности. Но он тут же криво улыбнулся, видимо разгадав мою тактику. Все же я коснулась его больного места. Я заметила, как он едва заметно передернул плечами, возвращая себе, подобно съехавшей с плеча мантии, уверенность в собственной власти.

— Нет, мадам, — сухо произнес он. — Но принимая во внимание некоторые обстоятельства… — Тяжелые веки на мгновение скрыли глаза, но он не отпустил моей руки. — Я слышал, ваш муж проявляет участие к делам моего кузена.

— Ваше величество хорошо информированы, — вежливо заметила я. — Но коль скоро это так, да будет вам известно, что мой муж не поддерживает притязаний Стюартов на шотландский трон.

Я была уверена, что именно это он и хотел услышать. Потому что он улыбнулся, поднес мою руку к губам и поцеловал.

— Правда? — спросил он. — А я слышал… весьма противоречивые истории о вашем муже.

Я глубоко вздохнула и едва удержалась, чтобы не выдернуть руку.

— Все эти слухи связаны с бизнесом, — старалась я говорить как можно естественнее. — Кузен моего мужа Джаред Фрэзер — общепризнанный якобит. Мой муж не может всенародно объявить о своих истинных взглядах, так как связан с Джаредом деловыми узами. — Заметив, что тень сомнения, появившаяся было на лице короля, начинает исчезать, я воодушевилась и продолжала уже более уверенным тоном: — Спросите месье Дю-верни. Он хорошо осведомлен об истинных симпатиях моего мужа.

— Я уже спрашивал. — Людовик выдержал долгую паузу, рассматривая свои толстые, короткие пальцы, выписывающие узоры на моей ладони. — Какая белоснежная, — бормотал он. — Какая прекрасная. Мне кажется, что я вижу, как кровь бежит под этой нежной кожей.

Наконец он отпустил мою руку и стал разглядывать меня оценивающим оком. Я отлично умею читать по лицу, но лицо короля Людовика в эту минуту было совершенно непроницаемым. И неудивительно — ведь он стал королем в возрасте пяти лет. Привычка прятать свои чувства стала неотъемлемым свойством его натуры, таким же обязательным, как бурбонский нос или сонные карие глаза. Эта мысль пробудила другие, и у меня засосало под ложечкой. Ведь он король. Парижане не будут восставать еще лет сорок или около того, и все это время он будет пользоваться во Франции абсолютной властью. Одного его слова достаточно, чтобы казнить Джейми или — помиловать. Он может и со мной поступить как угодно. Один кивок его головы — и сундуки с золотом Франции откроются, чтобы вознести Карла Стюарта на трон Шотландии.

Он король и волен поступать, как ему заблагорассудится. Я следила за выражением его темных глаз, в которых читалось тягостное раздумье, и с волнением и страхом ждала, какое решение ему заблагорассудится принять.

— Послушайте меня, моя дорогая мадам, если я выполню вашу просьбу и освобожу вашего мужа… — Он снова окунулся в задумчивость.

— Я слушаю…

— Ему придется покинуть Францию, — сказал Луи, предостерегающе подняв одну бровь. — Только на этом условии он может быть освобожден, — Сердце мое сильно забилось, и я чуть не разразилась слезами. Так вот чего они хотят — выдворить Джейми из Франции.

— Но… ведь он изгнан из Шотландии.

— Полагаю, — продолжал король, — что этот вопрос удастся как-нибудь решить.

Я помедлила, но у меня не было выбора, и я согласилась.

— Вот и прекрасно, — кивнул король с довольным видом.

Затем его взгляд снова обратился ко мне, задержавшись на лице, скользнул вниз по шее, груди…

— Я желал бы в ответ попросить вас об одной услуге, мадам, — мягко произнес он.

На секунду наши глаза встретились, и я кивнула:

— Я в полном распоряжении вашего величества.

— О! — Он поднялся и движением плеч сбросил халат, небрежно кинув его на спинку стула, улыбнулся и протянул мне руку. — Идемте же со мной, дорогая.

Я закрыла глаза, думая только об одном — чтобы удержаться на ногах. «Ради Бога, перестань, — уговаривала я себя, — ведь ты дважды была замужем. Нечего ломать комедию».

Я поднялась и подала ему руку. К моему большому удивлению, он не повел меня к бархатному дивану, а направился в дальний угол комнаты, где была небольшая дверь.

«Будь ты проклят, Джейми Фрэзер, — подумала я. — Будь ты проклят!»

Я стояла на пороге и щурилась. Мои размышления по поводу услышанной от Джейми церемонии одевания короля сменились полнейшим удивлением.

В комнате было абсолютно темно, смутный свет излучали лишь коричневые масляные светильники в углублениях стен. Комната имела круглую форму, равно как и расположенный в центре стол. В темной полированной столешнице отражалось мерцание светильников. За столом сидели люди, в темноте походившие на бесформенные тени горбунов. При моем появлении они загомонили, но при виде ступавшего следом короля сразу же затихли.

По мере того как мои глаза привыкли к темноте, с чувством глубокого потрясения я поняла, что головы людей, сидящих за столом, скрыты капюшонами. Человек, сидящий ближе других к двери, повернулся ко мне, и я заметила, как блеснули его глаза в прорезях капюшона. Мне показалось, что я попала на сборище палачей.

Совершенно ясно, что они собрались здесь ради меня. Что им нужно от меня?

В моем сознании возникали картины, навеянные рассказами Раймона и Маргариты об оккультных церемониях — принесении в жертву младенцев и прочих сатанинских ритуалах.

— Мы слышали о вашем великом мастерстве, мадам, и о вашей… репутации. — Людовик улыбался, но казалось, отнюдь не был убежден в моих способностях. — Мы были бы весьма обязаны вам, дорогая мадам, если бы вы продемонстрировали нам свои необычные способности сегодня вечером.

Я кивнула. «Обязаны мне?» Прекрасно. Я очень хотела бы, чтобы он был чем-то обязан мне. Чего именно он желал? Слуга поставил на стол большую свечу и зажег ее. Свеча была украшена знаками, похожими на те, что я видела в комнате мистера Раймона.

— Пожалуйте сюда, мадам. — Король, поддерживая меня под локоть, повел к столу. Свеча разгорелась сильнее, и я смогла различить фигуры двух мужчин, молча стоявших среди мерцающих теней. Я вздрогнула при виде их, а рука короля крепко сжала мой локоть.

Это были граф Сент-Жермен и мистер Раймон. Они стояли рядом на расстоянии шести футов от стола. Раймон не подавал вида, что знаком со мной. Он стоял спокойно, лишь время от времени поводя вокруг темными лягушачьими глазами.

Граф увидел меня, его глаза расширились от удивления, и он, как мне показалось, злобно уставился на меня. Он был одет, как всегда, великолепно и, как всегда, во все белое. Камзол из белого плотного атласа и кремовые бриджи. Ворот и манжеты расшиты жемчугом, сверкающим в тусклом свете светильников. Но если не принимать во внимание портняжное искусство, можно было сказать, что граф выглядит неважно: лицо напряженное, кружева, украшающие его одежду, поникли, а ворот взмок от пота. Раймон же, напротив, выглядел спокойным, он стоял, спрятав руки в широкие рукава своей потертой сутаны, широкое, плоское лицо было невозмутимо.

— Эти два человека обвиняются, мадам, — произнес Людовик, указывая на Раймона и графа. — Они обвиняются в чародействе, колдовстве, использовании разумных знаний в колдовских целях. — Голос короля был холодным и угрюмым. — Такие занятия процветали во времена правления моего деда. Но мы не потерпим подобной дикости.

Король указал перстом на одну из фигур в колпаках, перед которой на столе лежала стопка бумаг.

— Читайте обвинение, — приказал он.

Человек в колпаке покорно поднялся с места и начал читать бесстрастным, угрюмым голосом:

— Обвиняются в содомии, убиении невинных, профанации священных ритуалов церковной службы и осквернении святого алтаря.

У меня мелькнула догадка: то, что проделал со мной в «Обители ангелов» мистер Раймон, благополучно меня исцелив, при желании вполне можно квалифицировать именно как осквернение священных установлений, и порадовалась, что никто этого не видел.

Я услышала имя Карафура и подавила внезапно охватившее меня волнение. Что же говорил по этому поводу пастор Лоран? Колдун Карафур был сожжен в Париже всего лишь двадцать лет назад за совершение тех самых обрядов, о которых речь шла сейчас, — «за то, что был связан с демонами и злыми силами тьмы, за то, что насылал на людей болезни и смерть». Я бросила быстрый взгляд на графа, но лицо его оставалось непроницаемым, губы плотно сжаты.

Раймон держался совершенно спокойно, серебристые пряди волос ниспадали на плечи, казалось, что он слушает не приговор, а нечто совершенно иное, скажем пение дрозда в кустах. Я видела каббалистические знаки, изображенные на стенах его кабинета, но никак не могла ассоциировать этого человека, практикующего лекаря и аптекаря, со списком прочитанных здесь злодейств.

Наконец чтение обвинительного акта было завершено. Человек в колпаке по знаку короля сел.

— Было проведено тщательное расследование, — сказал король, обращаясь ко мне. — Собрано множество доказательств, опрошены свидетели, и стало ясно, — он бросил холодный взгляд в сторону обвиняемых, — что эти двое занимались изучением древних философов и прорицанием, основываясь на положении небесных тел. И все же… — Он пожал плечами. — Сами по себе эти действия еще не являются преступлением. Мне объяснили, что они не противоречат учению церкви. Даже благословенный Святой Августин пытался проникнуть в тайны астрологии.

Я смутно припомнила, что Святой Августин действительно интересовался астрологией, но затем отверг это занятие как ненужную трату времени. Я сомневалась, что Людовик читал «Исповедь» Августина, но этот аргумент несомненно говорил не в пользу обвинения; изучение движения небесных тел несомненно выглядело вполне невинным занятием по сравнению с приношением в жертву младенцев некоей, не обозначенной четко содомией. Я невольно задавалась вопросом: зачем я нахожусь здесь? Неужели кто-нибудь видел меня с мистером Раймоном в «Обители ангелов»?

— Мы не против знаний и мудрости, — продолжал между тем король назидательным тоном. — Из книг древних философов можно многое почерпнуть, если читать их с добрыми намерениями. Но не для кого не секрет, что наряду с пользой по ним можно научиться и злу. Почерпнутая в них мудрость может быть обращена на достижения высот власти и богатства. — Он вновь бросил взгляд в сторону обвиняемых, как бы намереваясь решить, кто из них более заслуживает такого обвинения. С графа по-прежнему пот лил градом. Его белая шелковая рубашка окончательно промокла.

— Нет, ваше величество, — сказал он, отбросив назад свои темные волосы и устремив горящий взгляд на мистера Раймона. — Это вернб, в мире существуют темные силы. Они проникают всюду. Но эти злые силы никогда не найдут поддержки в среде преданных вашему величеству людей. — И как бы в подтверждение своих слов он ударил себя в грудь. — Вам следует искать тех, кто пользуется знаниями в своих корыстных целях, среди придворных. — Он конкретно никого не обвинял, но взгляд его был устремлен на Раймона.

Король остался безучастным к горячей речи графа.

— Такая мерзость процветала во времена правления моего деда, — мягко заметил он. — Но мы искоренили ее, исключив всякие предпосылки для возникновения подобного зла. Чародеи, колдуны, те, кто извращает учение церкви… Мы не потерпим, чтобы они вновь появились. Итак, — он оперся обеими руками о стол и выпрямился, — у нас здесь находится свидетель. Бескорыстный судья с чистой душой, — произнес он, указывая на меня. — Белая Леди. Белая Дама не может лгать. Она видит сердце и душу человека и может безошибочно отделить правду от лжи. Она может сделать так, что правда послужит спасению или уничтожению.

Атмосфера нереальности происходящего мгновенно рассеялась. Легкое опьянение прошло, и я была трезва как никогда. Я открыла было рот, но тут же закрыла, осознав, что, в сущности, мне нечего сказать.

Меня пронзил страх и затаился, свернувшись в клубок у меня в желудке, когда король объявил о своем намерении. На полу будут начерчены две пентаграммы. На каждую из них должен будет ступить подозреваемый в колдовстве и рассказать Белой Леди о своих поступках и их мотивах. А она определит, правду ли они говорят.

— Господи Иисусе, — шептала я.

— Месье граф, прошу сюда. — Король жестом указал на первую пентаграмму, начерченную мелом на ковре. Только король мог позволить себе столь пренебрежительный тон с представителем знатного рода.

Граф, проходя совсем близко мимо меня, зловеще шепнул:

— Берегитесь, мадам, я работаю не один. — Он занял указанное ему место, повернулся ко мне лицом и отвесил иронический поклон.

Ситуация была ясна. Я обвиняю его, и его сторонники отрезают мне соски и сжигают склады Джареда. Я провела сухим языком по губам, проклиная Людовика. Почему он просто не воспользовался моим телом?

Раймон осторожно ступил на указанную ему пентаграмму и почтительно кивнул мне. Его круглые черные глаза оставались бесстрастными. Я не представляла себе, что делать дальше. Король велел мне стать напротив него, между двумя пентаграммами. Человек в капюшоне подошел к королю и стал за его спиной, а за ним — целая толпа со скрытыми капюшонами лицами. Воцарилась мертвая тишина. Копоть от свечей поднималась к расписанному золотом потолку. Все взоры были устремлены на меня. Наконец стряхнув с себя оцепенение, я повернулась к графу и кивнула:

— Можете начинать, месье.

Он улыбнулся, во всяком случае так мне показалось, и начал с объяснения возникновения Каббалы, потом пустился в толкование двадцати трех букв древнееврейского алфавита, символике всего этого вместе взятого. Его объяснения звучали вполне научно, невинно, но и ужасно скучно. Король откровенно скучал, зевая.

Тем временем я судорожно перебирала в уме различные варианты своего поведения. Этот человек угрожал мне, пытался убить Джейми, неважно по каким — политическим или личным мотивам. Он был главарем шайки, которая преградила путь мне и Мэри. Кроме того, я слышала о нем и многое другое. Он был главной помехой в попытках остановить Карла Стюарта. Могла ли я дать ему возможность спастись?

От волнения и страха тело мое напряглось как струна, но я превозмогла себя и в упор взглянула в физиономию графа.

— Одну минуту, месье. Все сказанное вами — чистейшая правда, но за вашими словами я вижу какую-то темную тень.

У графа отвисла челюсть. Людовик внезапно заинтересовался. Я закрыла глаза, прижала кончики пальцев к вискам, изображая погружение в себя.

— Вы никак не можете отвлечься и забыть одно имя, — произнесла я, едва дыша. Потом уронила руки и сказала: — Это имя — Лес Дисциплес ду Мал. Что связывает вас с ним, месье граф?

Своих эмоций граф скрывать не умел. Глаза его округлились, лицо побелело, а я почувствовала, что уже не боюсь его. Имя Лес Дисциплеса было известно и королю. Его темные, сонные глаза превратились в щелки. Несомненно, граф был плутом и шарлатаном, но трусом его назвать было нельзя. Собрав все свое мужество и гордо подняв голову, он заявил:

— Эта женщина лжет. — Голос его звучал так же уверенно, как и тогда, когда он объяснял, что буква «алеф» является символом крови Христовой. — Она вовсе не Белая Леди, а служанка сатаны. Она действует заодно со своим хозяином — печально знаменитым колдуном и учеником Карафура. — Театральным жестом он указал на Раймона, который выглядел чрезвычайно удивленным. Один из присутствующих перекрестился, и я услышала, как все, присутствующие здесь, зашептали слова молитвы. — Я могу это доказать, — воскликнул граф, не дав никому возразить, и запустил руку себе за пазуху. Я вспомнила, как точно так же он вытащил кинжал из рукава на званом вечере.

Но на сей раз это был не кинжал.

— Библия гласит, — продолжал он, — что они могут держать змею в руках, и змея их не ужалит. И это верный признак того, что перед вами истинный слуга Господа Бога.

По-видимому, в руках у него был небольшой питон — около трех футов длины, гладкий, золотисто-коричневый, скользкий, как смазанный маслом канат. Желтые глаза питона печально взирали на присутствующих.

Люди в капюшонах ахнули, а двое стоящих впереди отпрянули назад. Людовик не только отскочил назад, он стал опасливо озираться по сторонам в поисках телохранителей, стоявших у дверей с выпученными от страха глазами.

Змея раз или два высунула кончик языка, пробуя воздух на вкус. Запах расплавленного воска и фимиама, видно, пришелся ей не по вкусу, и, решив, что поживиться здесь нечем, она попыталась снова вернуться в теплую пазуху, откуда ее так бесцеремонно вынули.

Граф схватил ее за голову и направил прямо на меня.

— Вот видите, — торжествующе воскликнул он. — Женщина отпрянула в испуге. Значит, она ведьма.

В действительности же, по сравнению с одним из судей, который поспешно укрылся за колонной, я выглядела воплощением стойкости и крепкого духа, хотя и должна признаться, что при виде змеи я и в самом деле невольно сделала шаг назад. Теперь я вернулась на свое место, намереваясь взять змею из рук графа. В конце концов, эта тварь была неядовита. Все убедятся, что она совершенно безвредна, если я оберну ее вокруг шеи графа. Но прежде чем я приблизилась к графу, раздался голос мистера Раймона. Оказывается, во время всех этих перипетий я совершенно забыла о нем.

— Библия гласит не совсем так, уважаемый месье граф. — Раймон говорил ровным голосом, и лицо его оставалось незыблемо спокойным, словно пудинг. И все же гул голосов стих, и король повернулся в сторону Раймона.

— Мы слушаем вас, месье, — сказал король. Раймон вежливо кивнул в благодарность за разрешение говорить и сунул обе руки в карманы своей сутаны, вытащив из одного фляжку, а из другого — чашу. Фляжку он держал в наклонном положении, готовясь что-то вылить из нее.

— Поскольку миледи Брох Туарах и я сам подверглись обвинению, — при этом он быстро взглянул на меня, — предлагаю посмотреть, как каждый из нас выдержит следующее испытание. С вашего разрешения, ваше величество?

Такой неожиданный поворот событий несколько ошеломил короля, но все же он кивнул, и густая янтарная жидкость полилась в чашу. Она тут же забурлила и стала рубиново-красной.

— Это — кровь дракона, — пояснил Раймон, указав глазами на чашу. — Совершенно безвредная для невинных и чистых душою. — Он улыбнулся беззубой, ободряющей улыбкой и протянул чашу мне.

Мне ничего не оставалось, как выпить ее содержимое. Кровь дракона представляла собой не что иное, как двууглекислый натрий. На вкус она была похожа на бренди с содовой. Я сделала три небольших глотка и вернула чашу. Раймон сделал то же. Он опустил чашу, показав окружающим свои ярко-красные губы, и повернулся к королю.

— Могу я попросить Белую Даму вручить чашу месье графу? — осведомился он, указывая рукой на линию, проведенную мелом у его ног, — он не имел права выходить за границы пентаграммы.

После того, как король изъявил согласие, я взяла чашу и машинально протянула ее графу. Для этого мне нужно было проделать шесть шагов по ковру. Я сделала шаг, второй… Ноги дрожали сильнее, чем когда я оказалась в маленькой прихожей наедине с королем.

Белая Дама способна распознать сущность человека. Но так ли это? Знала ли я что-либо об этих людях, Раймоне и графе?

Могла ли я остановить это действо? Сотни и тысячи раз я задавалась этим вопросом позже. Могла ли я поступить по-иному?

Я вспомнила случайную мысль, явившуюся мне при встрече с Карлом Стюартом, а именно: всем было бы лучше, если бы Карл умер. Но нельзя лишать человека жизни за убеждения, если даже эти убеждения приводят к смерти невинных.

Я пребывала в полном неведении. Я не могла сказать, что граф виновен, а Раймон — нет. Я все еще не была уверена, что ради достижения благородной цели можно воспользоваться грязными средствами. Я не знала, какова цена одной жизни и какова — тысячи. Я не знала истинной цены мести.

Я не знала, что чаша, которую я держала в руке, таила в себе смерть. У меня на шее висел медальон с белым кристаллом, я вспомнила о его назначении. Я не видела, чтобы Раймон добавил туда что-нибудь. И никто не видел, я была в этом уверена. Но мне не нужно было погружать в чашу свой медальон, чтобы узнать о ее содержимом.

Граф все прочел у меня на лице. Белая Дама не умеет лгать. Он помедлил, глядя на бурлящую красную жидкость.

— Пейте же, месье, — сказал король. Его глаза, по обыкновению, ничего не выражали. — Вы боитесь?

Граф обладал множеством отвратительных черт, но трусости среди них не числилось. Его лицо было бледным, но он встретил взгляд короля спокойно, даже слегка улыбнулся.

— Нет, ваше величество, — сказал он.

Он взял чашу из моих рук и выпил до дна. Глаза его были устремлены на меня. Он продолжал смотреть на меня, даже когда его глаза стали подергиваться пеленой смерти. Белая Дама способна спасти мужчину или его погубить.

Тело графа, корчась, рухнуло на пол. Послышался хор изумленных голосов. Люди в капюшонах замерли на месте, с напряженным вниманием следя за телом графа. Каблуки его туфель некоторое время выбивали дробь, неслышную из-за ковра, тело изогнулось дугой, но сразу же обмякло, превратившись в бесформенную груду. Разгневанная змея выбралась из вороха белого атласа и быстро уползла, найдя убежище где-то у ног Людовика.

Все присутствующие пребывали в полном смятении чувств.